9 Марта.
Амалия Генриховна принесла новость: поливановский Гриша пытался броситься с каменного моста, но записка была замечена вовремя, и подоспевший Петр Ефграфович успел стащить его с парапета. К счастью, Гриша собирался бросаться в самом начале первого пролета, где не так уж и высоко. В своей смерти он просил никого не винить и сообщал, что прощает Алексея Ивановича Елагина за все зло, какое тот ему причинил.
Я спросила у Амалии, что такого папаша ему сделал.
Амалия поняла, что сболтнула лишнего и стала отнекиваться. Мол, самой записки она не видела, а о неудавшемся самоубийстве узнала от Ксении Львовны, а та в свою очередь - от Лидии Михайловны, может, Гриша и не писал такого, а если и написал, то что с сумасшедшего возьмешь…
В пять часов явился Петр Ефграфович. Он был крайне зол и сразу же осведомился, вернулся ли папаша со службы.Папаша пригласил его в свой кабинет. Разговаривали на повышенных тонах. Слов было не разобрать, потому что папаша закрыл дверь.
Петр Ефграфович ушел в разъяренном состоянии, даже "до свиданья" не сказал. Папаша не пошел его провожать. Я слышала, как он ходил по кабинету из угла в угол, а потом бросил в сердцах:
- Пошлый сопляк!.. Разыграл комедию!
Через несколько минут примчалась Лидия Михайловна, выяснять у Амалии, как прошел визит Петра Ефграфовича, потому что он ничего не говорит и закрылся в своей комнате в очень скверном расположении духа.
У Гриши был доктор и определил нервное расстройство, пришлось уложить больного в постель и нанять сиделку. Лидия Михайловна надеется, что Гриша быстро поправится, потому что денег и так едва хватает, а сиделка запросила недешево.
Потом она добавила совершенно несуразное:
- Знаете, дорогая Амалия, я так переживала за бедную Ксеничку, от нее можно было ожидать чего угодно.. но Гриша?.. Я и подумать такого не могла! Мы так надеялись, что Алексей Иванович… - тут они перешли на шепот и шушукались добрых полчаса.
За это время Петр Ефграфович свободно мог бы напиться пьяным, а Гриша удушить сиделку, поджечь дом и бежать на извозчике в сторону румынской границы. Когда Лидия Михайловна ушла, чай был выпит, ванильные сухари съедены, а Амалия Генриховна сидела за столом в расстроенных чувствах.Я спросила, может ли она, наконец-то, объяснить мне, что происходит.
Вначале Амалия пыталась внушить мне, что это все не детского ума дело, а потом не выдержала, махнула рукой и сказала:
- Лидия Михайловна с Петром Ефграфовичем хотели женить вашего папашу на Ксении Львовне… Они и вечера для этого устраивали… Ксения Львовна дамочка миловидная и одинокая, а ваш папаша вдовец… вот они и надеялись ее как-то пристроить, она ведь родственница Лидии Михайловны, не то племянница, не то сестра двоюродная…
Я чуть со стула не брякнулась: Ксения Львовна и папаша?!! Вот это была бы парочка… Несуразнее не придумаешь… А Поливановы тоже хороши. И охота людям лезть не в свое дело!
- А Гриша здесь при чем? - спросила я, слегка опомнившись.
Амалия снова замялась.
- Вы только не выдавайте меня, Шурочка… Вашему папаше Ксения Львовна не понравилась, он за другой барышней стал ухаживать.А Гриша влюблен в эту самую барышню, вот и злится.
Марья Тимофеевна - барышня? Оригинально!
Что же это выходит?..
Папаша и Марья Тимофеевна..?
Что-то мне неловко от всего этого…
10 Марта.
Володьку выписали. Пришел в школу, весь сияет и очень гордится, что у него теперь шрам на лбу. Галочка сказала, что через год от этого шрама и следа не останется. Володьке это очень не понравилось.
Всех, занесенных в ксенофонтовский список, стали вызывать по одному в кабинет директора. Была там и я. Спрашивали, верю ли я в Бога и в какую церковь хожу. Я сказала, что верю, и хожу во все церкви, которые только есть в нашем городе. Директор молчал, а обществоведница заявила, что так не бывает, чтобы во все сразу. Я ответила, что конечно же не сразу, а по очереди. Мне было приказано перестать валять дурака и выйти вон. Примерно тоже самое спрашивали и у всех остальных. От Галочки так ничего и не добились, потому что она сразу расплакалась, а Володька с Жоржиком сказали, что в Бога верят, но больше ничего рассказывать не собираются.Зигу звать побоялись, чтобы он сам не завалил их вопросами, к тому же, костел у нас только один. Кланю тоже не вызвали.
После уроков мы стояли на углу Никольской и обсуждали, что бы все это значило.
Жоржик сказал, что директору и обществоведнице нужно связать наш протест со взрослыми, а лучше всего - с духовенством. Я тоже так думаю, поэтому и не стала признаваться, в какую церковь хожу, чтобы не подводить Кланькиного папашу. Его и так вот-вот… (пришлось зачеркнуть).
Тут подошла Кланька и остановилась в двух шагах от нас. Стоит и смотрит себе под ноги.
Галочка говорит:
- Идемте отсюда, нас подслушивают.
Тут Кланька решилась и подошла ближе. Лицо у нее было такое жалкое и несчастное, что даже смотреть было больно.
- Я не подслушиваю, - сказала она. - Я предупредить вас хочу. Вы читали объявление про суд над религией?.. Они зачинщиков будут судить… определили пять человек. Тебя, Шура, тоже. И Жоржа с Володькой, и Зигу Вельепольского… Не приходите в школу двенадцатого, они смеяться над вами будут… Митя уже таблички сделал, чтобы вам на шею вешать…
Галочка испугалась не на шутку.
- Какие еще таблички? - спрашивает.
- «Богомолка»… «Певчий»… «Отсталый элемент»…
Мне самой чуть плохо не стало.
Кланька решила вывалить все, что знает:
- Приедут безбожники из газеты и Иван Бесстрашный. У них уже и свидетели есть, и обвинители… Петя не виноват. На него давят. Это все Степенская придумала. Он суда не хотел, только Пасху комсомольскую…
Опять она со своим «Петей»!..
Галочка говорит:
-Ладно, Кланька, иди, а то еще заметят с отсталыми элементами.
Она и пошла.
Прихожу домой, в дверях встречает папаша и спрашивает, не хочу ли я ему что-нибудь рассказать, а сам весь напомаженный, как Рудольф Валентино.
Нет, папенька, не хочу. А ты?
Он сразу же умчался на всех парусах.
Кланьку жалко. Мы даже спасибо ей не сказали...
(Продолжение следует)