Нежно-фиолетовый цвет стен и приглушенное свечение электричества обещали мне полтора часа успокоения ума и физической взбучки. Гонимая любопытством и доставучей свекровью, я решилась на это. Зашла, поздоровалась, оплатила, переоделась в подобие спортивной формы и отправилась исследовать новое. Я впервые на йоге.
Зеленый коврик с черным узором сразу заявил мне, что будет нелегко. Он даже не хотел передо мной расстилаться — сминался, цеплялся за пол и скрипел в ужасе. Потерпи — сказала я ему — скоро всё кончится.
Рядом со мной уселись йогини. Дама лет 60 с лучистыми глазками, похожая на разбухшую сардельку. Её спутница была чуть помладше и гораздо стройнее, она прятала глаза за бледными веками. Глаза третьей сообщницы выдавали информацию о напряженном графике, экономической сфере деятельности и отсутствии интереса к окружающим. Мне она показалась самой странной из всех — что делает операционистка Сбербанка без определенного возраста в этом священном месте? Замаливает грехи за свои недоеденные бутерброды с колбасой и инфаркты пенсионеров, не дождавшихся своей очереди?
А какие грехи меня привели сюда?
Пока я мучительно вспоминала последние звенья увесистой цепи из страхов и грехов, в студию вошла Она — инструктор по йоге. Юная, цветущая дева с широкими плечами и тонкой талией, глазами цвета Балтийского моря. Все присутствующие благоговейно скрестили ноги и выпрямили спины. Я неловко заерзала на зеленом и замерла, как истукан в момент отчаянной мольбы.
- Первый раз на йоге?
- Да.
- Садитесь поудобнее, плечи расправьте, мупровджэенипраггдадибибаба.
- Простите, это как?
- Беммакэтикетаприважжине. Дабушанерроктевизза.
Я не понимала ни единого её слова. Послушницы сидели всё в тех же позах и глубоко дышали, по вздымающимся животам скакали бесы и шипели. Решив, что всё моё естество наглухо испорчено пороками, я начала повторять за йогинями, отключив прибор распознавания речи. Нашипевшись в течение долгих семи минут, женщины поднялись и потянулись вверх. Мою носоглотку будто порвали на части и щекотали изнутри шерстяными носками. Но я смиренно поднялась с колен и вытянула руки вверх. Потом всё завертелось в чехарде замысловатых движений: мы сгибали колени, укладывали живот на бёдра, вставали то в позу дрянной девчонки, то в позу лосося на нересте. И всё время дышали — громко, с гортанным шипением, будто вот-вот родим Иисуса. Мои дряблые мышцы уже через 5 минут хотели сжаться и больше не разжиматься. Разум вопил во всю разорванную глотку о тщетности бытия, о бессмысленности действий, о недопитом кофе и голодающих утках в парке. А Она всё не затыкалась и несла свою священную билиберду, показывая послушницам, как правильно выгнуть позвоночник и вынуть сердце из груди. В момент, когда моя задница смотрела вверх, а колени и руки колотил тремор, я расслышала слова! Она сказала «Собака мордой вниз».
Я представила своего рыжего лохматого пса Дружка из детства. Представила, как он опускает в миску всклокоченную голову и с жадностью поглощает молоко вперемешку с размокшим хлебным мякишем. Всё внимание ушло в тот вонючий двор с черной конурой, чугунной грязной цепью и алюминиевой миской, сосредоточилось на подрагивающем хвосте Дружка и вырвалось моим отчетливым, гортанным «ГАВ!». Очнулась я в полнейшей тишине, в позе звезды. Мои ноги не выдержали и подкосились, зелёный принял удар моего живота и подбородка, конечности словно онемели и рухнули вниз.
Она ничего не сказала. Никто ничего не сказал. Я сказала еще раз «Гав!», только молча.
Потом мы скручивались, дышали, вставали, нагибались, дышали, ложились, дышали. Мое тело реагировало бурно — руки не слушались, ладони потели, рёбра раздувались словно лицехват на охоте, а ноги стремились лежать и не шевелиться. Зелёный коврик выпучил все свои черные узоры и сопротивлялся, как мог. В черепной коробке раздавался свист пуль, мысли метались в разные стороны. Из нестройного монолога выбивались самые отчаянные из всех:
- Ты жирная корова, неспособная даже встать на четвереньки!
- На тебя все смотрят, как на чудовище. Ты и есть чудовище.
- Они все тебя презирают!
- А дальше что? Станешь веганом, будешь жрать сырую морковку каждые 15 минут, ходить на лекции к буддистам, променяешь джинсы на юбку в пол и техно на мантры?
- Давай, поднимайся, тупая свинья, все только тебя и ждут!
- Не вздумай сюда больше соваться. Тут все святые, а ты только пять месяцев как бросила курить, да еще и матом ругаешься.
- БЛЯЯЯЯЯЯЯТЬ!!!
- Трахаться, курить, бухать, торчать, дрочить на Хантера Томпсона!
- Вставай, ленивая сука, твоя жопа ждет пинка!
Мне было то холодно, то жарко. Пот лил в три ручья. Казалось, что эта пытка будет длиться вечно, а третий подход так и не закончится, - я так и останусь лежать на этом мерзком коврике в позе блюющей стрекозы. Суставы охватил жар.
Она подошла ко мне и погладила по спине. Настойчиво нажала на поясницу и поправила пальцы на коврике. От этих прикосновений мне стало немного легче, я послушно выпятила зад и подогнула колени. Мой йога-дефлоратор был внимателен и ласков, но в то же время жесток. Что, они отжимаются? Нееееет! Ах, это всего лишь поза планки. Это я видела уже где-то. Ок. Поджать хвост? Сию секунду.
Мне хотелось то ли блевать, то ли какать.
А когда вся группа дружно выгнулась кошкой, я вспомнила о любимом коте Филе, который забирался на мою голову и изображал пушистую мурлыкающую шапку. Он был такой родной, Филя, такой тёплый, понимающий, благородный и красивый... Воспоминания прервались, когда Лучистые глазки внезапно пукнула. Это было довольно неожиданно, я даже мяукнуть не успела. Никто ничего не сказал. Все молча продолжали выгибаться дугой и качать хвостами из стороны в сторону. Шипение не прерывалось ни на секунду.
Мы еще немного покачались на спине, помучили ноги, и Она выключила освещение. Комната погрузилась в полумрак, все улеглись на ковриках и наконец прекратили шипеть. Настало священное время Шавасаны — я читала об этом в журнале.
Между лопатками и копчиком образовалась пустота, в пятках пульсировал нерв, живот подрагивал в районе пупка. За сомкнутыми веками метались образы сегодняшнего дня, а в макушке стучало бессилие. Я представила, как к земле несётся Меланхолия, а прекрасная Кирстен Данст лежит в прохладной воде в свадебном платье. Безразличная и невыносимо красивая. Опустошение. Конец.
Мы лежали долго, очень долго. Тело не просто болело — оно горело в адском пламени, напоминая, что я человек. И мне понравилось. В этой жгучей тишине было что-то запредельно откровенное, будто открылась истина. Никаких ангелов, золотого света и разверзнувшихся небес, даже фрактальных радуг не было. Это было состояние чистейшего кристалла — покруче любого трипа. Протеста больше нет. Я жирная свинья, и я люблю себя, тебя и весь этот гребаный мир.
- Запишите меня на пятницу.