К 69-й годовщине Великой Победы
Приключения бравого сержанта Юрьевой
в Великую отечественную войну
Около восьми часов утра автоколонна 1-й батареи прибыла на назначенный ей по плану опорный пункт, расположенный на небольшой высоте немного севернее и восточнее центральной усадьбы колхоза «Красная долина».
Бойцы стали ловко выпрыгивать из грузовиков. Людочка решила последовать общему примеру и приготовилась было птичкой перелететь через борт; однако, не вышло — несколько пар рук заботливо подхватили ее и бережно поставили на землю. Опять все построились, провели перекличку, командиры о чем-то посовещались и вдруг разом загалдели, приказывая тем-то и тем-то бежать туда-то, тащить то-то; закипела работа. Бойцы хорошо отдохнули в поезде, да и в грузовиках ехали комфортно и недолго, как в песне: на «машинах-шинах-шинах ехать веселей». Теперь, дорвавшись до дела, все трудились весело и дружно: разгружали грузовики, закатывали орудия в уже готовые капониры, маскировали. Одна только Людочка никак не могла найти себе занятия. Последнюю инструкцию она получила на короткой остановке, когда от основной колонны отделилось несколько машин. Тогда Ермаков созвал всех бывших при колонне санинструкторов и указал им место полкового медпункта, и остался там вместе с Дорониной. Сейчас, с невысокой, пологой возвышенности, на которой располагались артиллеристы, Людочка видела палатку ПМП с большим красным крестом километрах в трех позади, разглядела копошившихся там солдат, штабеля и машины, накрытые маскировочными сетями, но решительно не понимала, как ей организовать упомянутое Ермаковым «взаимодействие» — идти туда пешком, что ли? А зачем? Во время боя на туда надо будет везти раненых, но сейчас-то что делать?
Вдали что-то погромыхивало, как будто дальние раскаты грома. Люда повернулась лицом на запад и поняла, что гром этот, на самом деле — далекая орудийная стрельба и там должны быть немцы. Но ничего, похожего на немцев она не увидела. Кругом расстилались аккуратные поля, часто перерезанные живописными оврагами, оживленные небольшими рощицами, домиками и садами. Стрекотали кузнечики, порхали птицы и бабочки; синело небо, белели облака. «Какая красота» — подумала Людочка, непривычная к широким открытым пространствам. Ни в Москве, ни на клязьминской даче она не видела таких удивительно-просторных пейзажей. Вдалеке мигнуло несколько раз оранжевым, цвета закатного солнца, поднялись далекие клубы пыли и потом что-то опять гулко забубухало. Где-то впереди и справа, не так уж далеко, весело затрещала перестрелка, быстро стихла, потом снова мигнуло оранжевым на горизонте и снова забубухало. Поднятая пыль там, у горизонта, нависала низким плоским облачком. Все это было далеко, нестрашно, но волновало. «Война, фронт» — уважительно подумала Людочка. Она вдруг вспомнила, что находится тут не случайно, не праздным зрителем, как Пьер Безухов на бородинском поле и снова стала мучительно искать себе занятие. Кажется, нужно по прибытии на место проверить водоснабжение и изучить санитарно-эпидемиологическую обстановку? И где тут водоснабжение? С чего-то надо было начинать, но с чего? Мимо прошел Засыпко, объяснявший что-то на ходу двоим солдатам. Людочка подскочила, козырнула ему и обратилась по всей форме:
— Товарищ старшина, прошу указаний, где оборудовать медицинский пункт батареи?
Засыпко досадливо отмахнулся и хотел уже молча пойти дальше, но вдруг что-то вспомнил и ответил:
— Ты лучше дурью не майся, сходи во второй взвод, там кто-то палец вроде прищемил.
Людочка, в восторге от того, что ей нашлось настоящее дело, помчалась разыскивать второй взвод, нащупывая на ходу пузырек зеленки в своей сумке санинструктора.
Расположение батареи Афонин обсудил с Шурыгиным заранее и теперь, указав сектора обстрела для обоих взводов и отвоевав в жестоком споре с другими начальниками достаточное количество блиндажей, он решил пройтись и осмотреться. Опорный пункт представлял собой участок овальной формы, примерно 400 на 300 метров, расположенный на вершины плоского, почти незаметного холма, возвышавшегося над прилегающим полем всего на четыре метра. Периметр был опоясан кольцевой траншеей с 12 орудийными капонирами. Внутри этого кольца располагались два десятка блиндажей в три наката шестидюймовых бревен; щели для укрытия личного состава были сделаны в пять накатов и хорошо заглублены. Капониры, обращенные к неприятелю и к соседнему ПТОПу, уже заняли четыре «шурыгинские» пушки ЗИС-3 и взвод сорокопяток из 6-й батареи. Остальные капониры, обращенные в тыл, пока оставались пустыми, их предполагалось занять при организации, не дай Бог, круговой обороны после прорыва немцев в тыл. Рота ПТР расположилась в вынесенных на 100-150 метров вперед стрелковых ячейках, еще дальше виднелись окопы стрелков 136-го полка. Перед ними, на дистанции около 300 метров от огневого рубежа батареи, проходил противотанковый ров, по виду — слишком мелкий, чтобы служить серьезным препятствием. Над постановкой минных заграждений справа и слева работали саперы.
— Ну вот, Шурыгин обещал много копать — раздался за спиной Афонина веселый голос лейтенанта Зимина — а тут все уже выкопано!
Афонин повернулся и увидел Зимина с Облонским, которые, по всей видимости, тоже решили осмотреться.
— Что-то мне подсказывает, что Шурыгин сейчас подъедет и найдет где копать, или я его плохо знаю — усмехнулся Облонский.
— Будете бездельничать, я сам найду, чем вам заняться — смущенно заметил Афонин, внезапно подумавший о том, что настоящий комбат и впрямь не допустил бы, чтоб подчиненные шатались без дела.
— Да мы все сделали уже — возмутился Зимин, — хоть сейчас в бой! Орудия стоят, замаскированы так, что с двух шагов не видно, снаряды разложили, личный состав по блиндажам развели. Что еще нужно?
Афонин смущенно потер затылок. Сейчас он оказался старшим офицером не только на батарее, но и на всем опорном пункте, и должен был принимать решения по подготовке будущего боя. Боевым опытом он обзавестись не успел, а хорошо усвоенные требования уставов внезапно оказались в глубоком противоречии с указаниями, полученными от Шурыгина. Поэтому он не счел зазорным обратиться к Облонскому, боевому командиру и орденоносцу, за советом:
— Саша, я вот что хотел спросить. Мы из этих пушек не стреляли ни разу. Я вот думаю, — надо бы юстировку прицелов проверить. Кто его знает, сколько времени Шурыгина не будет? Вдруг стрелять без него придется?
Облонский снисходительно посмотрел на замкомбата, которого, несмотря на все свое новообретенное смирение, ставил не слишком высоко.
— Вообще-то орудия со складов поставляют с отъюстированными прицелами— ответил он наставительным тоном — считается, что в полевых условиях лучше не сделаешь, чем на заводском полигоне. Так что будем полагаться на золотые ручки зисовцев, я так думаю.
— Да я понимаю, что должны, но, сам знаешь — проверить бы неплохо. И, в любом случае, нам нужно рубеж на полторы тысячи метров пристрелять, так в приказе по дивизии сказано.
— Ну, и что ты предлагаешь?
— Да вот, думаю совместить полезное с полезным. Видишь, вон там село? На окраине колокольня. Почти наверняка немцы ее под наблюдательный пункт приспособили. В приказе по дивизии, кроме того, предписано в немецкой полосе обороны сносить все отдельно стоящие здания, чтобы от местности не отличались.
— То есть, ты предлагаешь по этой церкви пристрелять рубеж?
— Ну, да. До нее правда, 1800 метров, но для пристрелки это не так важно. И юстировку проверить. По два-три ОФС на каждое орудие, со взрывателем на фугасное действие. И потенциальный наблюдательный пункт заодно уничтожим.
Облонский скривил губы:
— Да ну, далеко слишком. Юстировку не проверим, во всяком случае тремя выстрелами. Рассеяние будет сравнимо с ошибкой прицеливания, только зазря обозначимся.
Афонин вспыхнул:
— У меня иное мнение, товарищ лейтенант! И в приказе по дивизии четко обозначена дистанция дальнего рубежа: 1500 метров!
— На, а тут 1800, верно?
— Для пристрелки нормально.
— А для юстировки далеко!
На самом деле Облонскому не хотелось стрелять в церковь. В Бога он не верил, но сохранял свойственное многим суеверное отношение к предметам религиозного культа. Сейчас, перед боем, на него напал отчаянный мандраж, и он невольно обращал внимание на всякие мелочи, все загадывал: вот, допустим, если не будет сегодня дождя — то он не погибнет, а если будет — погибнет. Или, например, если Юрьева ему сегодня улыбнется — значит, убьют. А если улыбнется — убьют, наверняка. И он старался не попадаться Людочке на глаза, держался подальше и не смотрел в ее сторону. Люда это заметила и стала оказывать знаки внимания Зимину, решив про себя, что Облонский, попав на фронт и начав командовать по-настоящему, возгордился и задрал нос. Сам же Облонский поставил свой первый день пребывания на фронт огромным количеством примет и радовался, что все знамения оказывались благоприятными; тем не менее, он все равно придумывал и придумывал новые. Стрельба по церкви откровенно представлялась ему дурной приметой, хуже не бывает.
— А вдруг эта колокольня — памятник архитектуры? И охраняется государством? —задумчиво предположил Зимин, с удовольствием разглядывая ладную, белоснежную, башенку с золоченым куполом. — Оштрафует тебя общество охраны памятников, как пить дать. Скажут — а подать сюда старшего лейтенанта Афонина! Кто тут рушил наследие старины? Плати, давай, взносы за двести лет вперед!
Афонин досадливо махнул рукой.
— Да это все ерунда, произведение искусства... Какое, к черту, произведение, обычная церковь деревенская. Меня удерживает только то, что Шурыгин про пристрелку не распорядился, но зато потребовал максимальной скрытности при развертывании. Вот я думаю: если мы пушки в капониры на руках закатывали, и от немцев закрывались, сейчас пальнем — и все насмарку. Какая тут скрытность?
Облонский обрадовался:
— Ну вот, значит, не надо ничего делать. Шурыгин, наверное, знает, что говорит. А церковь эту пехота давно бы уже развалила, собственной артиллерией, если б она им мешала. К тому же она — ориентир хороший, к ней по карте привязаться можно. Гаубичники ее наверняка под репер используют.
— Ну, не знаю. Приказы по дивизии тоже не дураки пишут. А пехота, может, не догадалась. Да, черт с ней, с церковью, меня больше пристрелка волнует. Попрет немец, а мы мазать начнем, в белый свет…
— Да ладно, не дрейфь. Пристрелку лучше прямо перед боем провести, все равно погодные условия изменятся. А что до юстировки — исходи из того, что «золотые ручки» все нормально сделали. Авось, попадем.
— Вот-вот! У нас все так: авось, да небось. Вот поэтому мы от немцев всегда по шее получаем!
«И комбаты у них, небось, не шляются невесть где» — раздраженно добавил про себя Афонин, но вслух говорить не стал, чтобы подчиненные не подумали чего лишнего.
Облонский пожал плечами и замолк. Все трое принялись задумчиво разглядывать церковь в бинокли: Афонин пытался рассмотреть, нет ли признаков немецкого наблюдательного пункта, Зимин любовался узорчатой лепниной, а Облонский мысленно представлял, как в церковь врезаются фугасные снаряды, выбивая в стороны кирпичи и побелку, как валится набок золотой купол — и ему было страшно. Покушение на церковь инстинктивно казалось ему неясным, но несомненно катастрофическим вторжением в ту непостижимую разумом область, от которой зависит случайность бытия. И Облонский загадал про себя: если они не разрушат церковь, все будет хорошо. А если разрушат — случится беда и он погибнет.
Внезапно за спинами лейтенантов раздался шум и крик; бойцы бежали по траншеям (выбираться из них было запрещено в приказном порядке) к наблюдательному пункту, с которого открывался хороший вид на тыловые позиции. Переглянувшись, не сказав друг другу ни слова, все трое бросились, туда, где уже плотно сбилась возбужденная, гомонящая солдатская толпа человек в тридцать.
— Семь, восемь! — возбужденно считал кто-то
— Диверсанты!
— А, может, наши, все-таки?
— Да с какого перепуга нашим в собственный тыл прыгать? Немцы, точно!
Зимин поймал в бинокль развернувшийся после выброски десанта самолет и, увидев кресты на крылях, азартно выкрикнул: «Фрицы! Диверсанты!»
— Далеко отсюда, как ты думаешь? — спросил Облонского Афонин.
— Думаю, километров пять-семь. Но там дороги нет, одни овраги.
Зимин, не отрываясь, следил в бинокль за тем, как парашюты исчезают за складкой местности.
— Может, вышлем отряд на перехват? — предложил он прерывающимся от волнения голосом? Соберем человек двадцать, подскочим на грузовике?
— Отставить, лейтенант Зимин — строго оборвал его Афонин, — не наше это дело. Прикажут — вышлем, а пока что с опорного пункта — ни ногой. И прикажите своему взводу надеть каски! Мы на фронте, а они в пилотках бегают, как у бабушке на огороде! Всем надеть каски! Из траншей не высовываться» Карабины в блиндажах не оставлять! Кого увижу без каски и карабина — пять нарядов, как с куста!
Такого рода диалоги проходили в тот момент по всей полосе расположения наших войск. Дерзкую высадку немцев наблюдали многие, немало находилось горячих голов, осаждавших начальство просьбами отпустить их на охоту за диверсантами, но командиры — кто по мудрости, кто по трусости, кто по осторожности запрещали такого рода вылазки. Как бы то ни было, дерзкий расчет командира разведгруппы немецкого 24-го танкового корпуса обер-лейтенанта Вельтмана оправдался — его бойцам удалось беспрепятственно высадиться в ближнем тылу советских войск и основательно запутать следы, двигаясь лабиринтом оврагов по заранее проработанному маршруту. Пройдя несколько километров ручьем, разведчики осторожно, не оставляя следов, выбрались из оврага прямо в колючие заросли ежевики, проползли в самую середину и затаились там до темноты.
Только через сорок минут особый отдел 284-й стрелковой дивизии составил сводный заградительный отряд из бойцов комендантской роты, разведроты и охраны штаба и выдвинул ее из Касторного на поиски немецких диверсантов. По пути к ним присоединился на грузовике начальник особотдела 3-й истребительной бригады Лукин с двумя отделениями автоматчиков. Всего набралось около 100 человек на 4-х грузовиках. Прибыв через полчаса на место высадки, командир отряда разделил его на три поисковые группы по двадцать человек, выделил в резерв мото-маневренную группу на вездеходе и приступил к прочесыванию местности.
Глава III.7
Оказав первую помощь третьему номеру рядовому Заведееву, который и впрямь прищемил палец снарядным ящиком, Людочка явилась в блиндаж к старшине Засыпко и вторично потребовала от него указать место для медпункта.
— Да оставайся у меня, место много. Вон, в углу и медпункт себе огороди, и спать там будешь заодно — рассеянно пробормотал Засыпко. Он, подобно пушкинскому скупому рыцарю, перебирал неожиданно свалившиеся на долю первой батареи сокровища: забытые трудармейцами новенькие, жгутом перевязанные в стопы ватники и матрацы.
— Это ж сколько богатства побросали, мать их перетак! — восторженно шептал Засыпко, — видала, как государственное имущество разбазаривают, а? Ну ничего, у нас не пропадет!
— А нам-то все это зачем? Ну, матрасы еще куда ни шло…— спросила Люда рассеяно, но вдруг насторожилась — А вдруг они заразные? Вши, допустим, или клопы? Или, еще что похуже? Потому и оставили?
Засыпко нахмурился, вынул ватник из кипы и внимательно его понюхал.
— Да нет, Людка, чего ты ерунду всякую… Новенькие совсем… Были бы вши, сожгли бы все к чертям. Нет, им скорее всего, просто грузовиков не выделили, вот они и побросали. А нам сгодится, разве откажешься от такого? — и он бросил Людочке новенький черный ватник, ладненький, с хлястиком, и точно по фигуре. У Засыпко глаз был наметанный, старшинский.
Люда примерила обновку и согласилась, что ватник очень хороший. И даже загрустила:
— Но у нас ведь форма, Шурыгин не позволит носить. Да и лето сейчас!
— Ага, ночью почуешь, какое такое лето в землянке. Еще второй ватник попросишь. Бери, пока дают.
Люда не стала отказываться, сложила ватник и аккуратно пристроила его на указанный старшиной топчан, он же медпункт, он же — спальное место санинструктора. и стала думать что, наверное, нужно пойти к связистами и радировать в штаб полка: «Военфельдшеру Ермакову: санинструктор Юхлина развернула батарейный медпункт и приступила к исполнению своих обязанностей. Тчк.» Ну, не пешком же тащиться в такую даль?