Кесарево сечение

                Николай       РОГОЖИН               










               

         К Е С А Р Е В О       С Е Ч Е Н И Е

                повесть   в двух  частях

































ЧАСТЬ   ПЕРВАЯ
 

                - 1 -
 

Тошнило  и рвало.  А когда самолет снизился  и , подпрыгнув, покатился по   траве и замер,  внутри всё ещё выворачивало, подкатывало спазмами , было худо.  Но пока Белова приходила в себя , вытаскивала две большие сумки , злополучный пакет, почти все  летевшие  с ней пассажиры исчезли, но и плохое самочувствие тоже, враз, - улетучилось. Выйти ей помог паренек, сидевший  рядом, она поблагодарила его и  спросила о дороге.
- А здесь одна… дорога – прямо , через реку и по главной улице… Вам куда?
Белова не ответила , будто не расслышав и стала осматривать сумки. Одна из них  выглядела плачевно, - хлястик ручки почти оторвался и нужно было как то прилаживать его, привязывать . Пока она с этим кое-как разобралась, осталась совершенно одна, в чистом поле, с  видневшимся вдалеке высоким берегом. Там стояло много домишек; именно так они выглядели, - мелкими , прилепившимися . в нестройные ряды, и простирались вдоль на несколько километров, может пять, или около того. Солнце палило
нещадно, во рту оставалась горечь от  болтанки и несносно отяжеляла поклажа , пока Белова, наконец-то, не вышла  к реке. Но эта была протока ,без мостика или перехода  ,и пришлось  перед этим препятствием  остановиться – до того момента , пока не послышался звонкий мальчишеский голос:
 -На ту  сторону?
 -Ага…
 -Двадцать копеек  - бросил невозмутимо перевозчик лет двенадцати и стал деловито
готовиться  к работе: отвязывать веревку от дерева, наполовину повалившегося в реку, прилаживать весла ,подхватывать подаваемые Беловой сумки. Неожиданная прогулка
на лодке, среди прохладной воды, взбодрили Белову  и уже дальше она пошла веселее.
В поликлинике , куда она вошла , её окружила пустота. В полутемном коридоре никого не было, стояли  тишина и прохлада. В регистратуре, -комнате с открытой настежь дверью, - сидела строгого вида пожилая женщина , в очках и в белом халате.
- Вас ждут – сказала она и стала крутить диск телефона. Дождавшись ответа ,пригла –
сила «Нину Николаевну» . Та пришла минут через пять, веселая статная  женщина с быстрыми глазами. Она сказала , что доктора ждут давно, телеграмму получили еще вчера.
   -Не посылала я никакой телеграммы…
     -Ну вы – Нажесткина? Хирург?
      -Педиатр я. Белова Лариса… Михайловна.
Педиатра , оказывается , тоже ждали. Пока шли наверх по дороге, к стационару, обо всем
нужном и поговорили. Больница  по сравнению с поликлиникой выглядела поприличней.
Добротное одноэтажное здание было обшито вагонкой , под свежей краской; покрытое шиферной крышей без труб и с веселыми широкими, белоэмалевыми окнами.
   -Сегодня располагайтесь, отдыхайте. А завтра – оформляться. Из врачей сейчас только двое. Я – за главную.  Еще  Шарапов, хирург. Работы  сейчас немного. Лето. Устроим Вас пока в … палате. Потом  куда-нибудь определим. 
Палата оказалась шикарной , на четыре кровати,  с раковиной. Белова , оставшись одна, вымылась под прохладной водой, ополоснула  уставшие ноги, с белыми подзатекшими ступнями и прилегла на койку, скрипнувшую мягко и уступчиво под легким девическим телом. Она, может быть, вздремнула или даже поспала, в неясном течении времени , но вдруг широкая дверь распахнулась и раздался  громкий и возмущенный голос:
 -Это здесь я буду жить?! – раздельно  и  медленно произнесла полная молодая женщина, с лихо закинутой вверх головой  и с белыми кудрявыми волосами, - Хороши дела… А это
кто?
  -Это тоже врач, педиатр Лариса Михайловна,  -лепетала, будто оправдываясь, сзади вошедшая  Нина Николаевна.
Испуганно - непонимающий вид  Беловой немного остудил громогласную «Кудряшку» и она, уже остывая, властно и царственно двигаясь по палате, произнесла :
    -Вера  Алексеевна… Гм… Ладно , до завтра  перекантуюсь… Но больше я здесь не останусь, или уеду обратно. Ноги моей тут не будет!
Нина Николаевна поспешно удалилась, успев ,однако,  в буфетной  распорядиться об ужине, для прибывших. Но те дожидаться еды не стали. Познакомившись ближе, им за-
хотелось  поесть пораньше . Лариса вытащила свой  запас: запечатанную в фольге домашнюю курицу,  «Кудряшка» тоже что-то достала» и  они вместе весело  перекусили. Потом отдыхали, много говорили. Белова призналась, что
у ней  намечается  свадьба, с интерном Самариным, оставшимся   на учебе. Нажесткина тоже, «отчиталась», скороговоркой, что  у нее пока никого, и даже на примете.
Вечером  поздно - прогулялись. В сумеречном свете, после  ненадолго  еще пока что зашедшего  солнца, они разглядывали тот поселок, с немногими его улицами, но множеством тупичков и закоулков,  где им теперь предстояло жить и работать.
            

                -  2 –


        Андрея  Васильевича Самарина, жарким летом  197 … года, в начавшуюся пору
учебы в интернатуре, одолевали сомнения. Только  месяц  с небольшим отделял его от звания студента, а вот надо же теперь он ,- в должности врача, проходящего первичную
специализацию. С того поворотного  момента жизни , когда он сдавал «госы», последние
экзамены , его ничего не волновало, дуй до упора и все тут! Но именно тогда все то , наверное, и начиналось, Организацию здравохранения, педиатрию, терапию он прошел «хорошо»; по хирургии ему даже поставили «отлично» ,наверное, - авансом ,видя  его будущую специальность, а вот на профилирующем, « своем» , предмете , он споткнулся.
По акушерству и гинекологии, по  той дисциплине , которой он обучался целый год , ему поставили три балла! Горько , обидно , несправедливо… С билетом попал к малознакомому, ретивому и молодому доценту, тот его «копал», завел в тупик своими каверзными вопросами и даже шепот сидящего рядом ассистента не помогал, Можно было констатировать , что  Самарин провалился, потому что на госэкзаменах «неуды» не ставят, -это считается   нонсенсом ,  а «удачная»  оценка существует, но
вот только для кого и зачем?... Может , это было  , предзнаменованием, Самарин не знал пока, но  внутри себя долго переживал, кисло улыбался на обращения ,- мол, ничего страшного , на стипендию не влияет , с работы будущей  не погонят, но все таки было досадно, неприятно  и непонятно, почему  же его так оценили. Но  теперь  , в конце августа , после месячной почти работы в женской консультации, он затосковал, прикидывал, стоит ли вообще обучаться, практически, для лечения – определения этих женских хворей… Распределен он был в местечко под городом, столицы автономной республики, где теперь трудился , - в участковую больничку, в деревню. Там , понятно, придется работать терапевтом , другие специалисты туда не требовались. А сейчас он занимался акушерством и гинекологией. Пытался доказать этот абсурд в министерстве, но  его не слушали, у них, видимо,логика была другая . И вот, на днях, появилась возможность работать тем , на которого он обучался теперь уже второй год. Звонила его невеста, Лариса, и предложила ехать в поселок, куда ее «забросили». Такого Самарин не ожидал , планы ломались. Ведь после « пристрелки» Ларисы в том поселке и  последующей свадьбы намечалась их совместная жизнь в этом городе, столице республики,  пока не закончится его интернатура…Но в том поселке не было специалиста акушера-гинеколога, и главврачом туда назначался  Ильин, приятель Самарина по институту, именно он и обещал содействие по устройству. Приходилось что-то срочно решать. Сознание Самарина работало на «полные обороты» - ведь одновременно и теперь уж окончательно нужно было ломать и свою личную жизнь ,которая  вот так , неожиданно, связалась с будущей работой по специальности… 
  Она прилетела днем. Он её едва  узнал. Она шла в плотной,  разношерстной летней толпе, с призывно-хитрющей улыбкой, в легком полупрозрачном, развевающемся на ветру платье и он только заметил ее ,когда она оказалась совсем рядом и ошалел от неожиданности и счастья, что  все таки она приехала, -  до последнего момента он не верил в ее появление. И когда они поехали до дома, - на краю села , за городом, - в душном, «пиковом»  уже, автобусе, и когда они парились в заранее им приготовленной бане, с жару, да с пылу, в ощущении ее легкого, податливого, на все согласного тела и когда отдыхали за столом с наскоро собранной едой и легким, играющим, искристым ,
ударившим в голову вином и  быстро протрезвевшей, он понял, что  всё это – наяву. Потом они, после отдыха, двинулись к его родителям. Те жили в центре села, одни , в недавно полученной двухкомнатной квартире, по заслугам отца, протрубившего десять лет на суматошной работе совхозного бригадира, в мотаниях  по  угодьям и полям. Они шли уже в наступившей темноте августовского вечера, в напряжении молчания, сквозь дворы,  поперек улиц, по мостику через ручей, - путём, которым Самарин бегал в школу, с третьего по выпускной, за десять минут; где были знакомы ему каждая тропинка, поворотик, жердочка  в заборе, - и Андрей снова ощущал нереальность, необычность происходящего и эта дорога , в четверть часа, показалась ему длинной нескончаемой трассой, прошедшей  сквозь всю его недолгую жизнь…Мать хлопотала, улыбалась, откровенно радовалась «Ларисочке», тараторила с будущей невесткой без умолку, а отец сидел  набычившись, чуть косил взглядом, укором, - за долгое ожидание, опоздание, а Самарин все пытался разубедить его «задержкой рейса» и видел, как родитель этому не очень то и верил… Потом опять была, сумасшедшая , с оглядкой, ночь, - на разостланном диване, со стулом , придвинутом к двери и потом  - её отлёт , торопливый , ранним утром, с заботливо приготовленной  «курочкой» в дорогу…
   После долгих раздумий Самарин все таки решился. Ехать. Главный мотив – работа в
качестве акушера-гинеколога . Раньше Самарину казалось, что будущую свою специальность он не любит, да и экзамен тут подпортил отношение, но теперь же, когда появилась возможность сменить терапию на акушерство, он обрадовался и даже удивился такому в себе состоянию. Значит , не только одеянием, - с головы до пят, в фартуке , с перчатками и маской, - привлекала его профессия. Каким то странным непостижимым образом притягивала эта тёплая, пахучая, прямо из нутра, кровь,   из живого тела. Будоражили крики перед рождением, первые голоса вновь появившейся на свет жизни… Перспектива перемен радовала еще и потому, что надоело ходить  в учениках, слушать наставления и советы.Хотелось  работы  настоящей, самостоятельной. А поскольку главным Ильин, он поможет и устроит все как надо. Иначе он ему не товарищ и не друг по общежитию. Они жили в одной комнате , койки их стояли рядом. Ильин был способным  увлекающимся студентом – к экзамену готовился за одну ночь с непременной  «пятеркой», а на третьем курсе  ударился в науку. Записался на кафедре физиологии, исследовал ее законы на кошках, вылавливал их из подъездов, гонялся за ними в подворотнях… За ним и Самарин потянулся в тот знаменитый  СКИФ – студенческий кружок по изучению физиологии. Ребята туда подобрались азартные : умные , веселые, добрые. И руководил ими «шеф» -     так его все называли ,- преподаватель Пятков, увлекавший  «скифовцев» страстно, до самозабвения… Кружковцы сутками не вылезали из лабораторий, спали на стульях, варили бульон из безнадежных кроликов вивария и … совершали  открытия. Не великие, конечно, но кое-что доказывали. Например то, что мышечная клетка в условиях утомления возбуждается медленнее. Открытие назвали  «дефицит возбуждения возбудимых систем». Работу вынесли на всесоюзную студенческую конференцию, получили за нее диплом. Но выяснилось,  там же – открытие было сделано давно , еще до войны, профессором из Петрозаводска. Но его репрессировали, на работы наложили запрет. Но ребята докопались и  дальше. Профессор оказался жив, здравствовал в Москве. Собирались его посетить, на каникулах,  но пришло известие – профессор умер. Это еще больше будоражило сознание. Кружок бурлил , собирались даже поехать, делегацией, на могилу… Название «дефицит возбуждения»  было у всех на устах, оно волновало, задевало по поводу и без… Почему то пошли глухие притеснения на Пяткова, требования заняться другой темой, не  поднимать ажиотажа. Валерка Ильин и  Самарин тогда сильно сдружились, вместе стали ходить на вечера, выбирались и в рестораны. Но странным образом пути их  естественно  как то ,- разошлись. Самарин с будущего года после прихода в кружок перешел в другое общежитие, а Ильин занятия физиологией забросил, все больше пропадая в злачных местах. Самарин же СКИФу остался верен навсегда. После шестого курса не без сожаления расстался с ребятами и девчатами , с которыми годами делил радости и успехи исканий. В последнем курсе Самарину доверили группу эксперимента кружка, там оперировали животных, это было уже настоящее, увлекательнейшее дело…
   Самарин решил , что ему обязательно , необходимо , бесповоротно – ехать к Ларисе в
Поселок.
 

                - 3 -

 
  «Ракету»  сильно трясло. Ухабы волн вибрировали и стучали  так равномерно, словно
ехали по стыкам железной дороги. Путь был не близким – восемь часов. Только вагон отличался от плацкарты – открытый на всю ширь,  длинный , будто в кинотеатре зал,
с рядами кресел, проходом посредине. Шли  последний час. Тело занемело, тянуло на сон, а однообразие дороги уже становилось  невмоготу. Однако это было внешнее
успокоение. По мере приближения Самарин все более и более тревожился, душа его металась, нервы напрягались .  « Так ли он поступил? за тем ли едет? как они устроятся с жильем? какая будет работа и обойдется ли то, что он уехал без трудовой ? без разрешения? Ильин то обещал все устроить…» А тут еще новоявленная жена  сказала, что его, Андрея, ожидает сюрприз и при этом хитро улыбалась… Новое  состояние женатого человека Самарин пока еще ощущал очень странно и порою даже забывал об этом. В кафе после ужина не сразу соображал ,что надо подать плащ и помочь одеться сначала супруге, а потом уж собраться самому… Или хотел забыть это  в себе ощущение? Безоблачной будущая жизнь не представлялась, а чувство потерянности чего –то самого  дорогого в жизни появилось. Сильнее оно накатывало именно теперь, вместе с бьющейся о борт упрямой волной. Череда событий с прилета Ларисы из Поселка, отбытия в Ленинград, смотрины у родителей, приготовления к свадьбе, само торжество, застолья, мелькания новых  родственников, сборы в обратную дорогу, - все это заслоняло ясные мысли и задумываться не приходилось, - правильно ли сделан выбор и вообще… Но сейчас справиться с метаниями Андрей не мог и собственные утешения ему не помогали. Примешивался даже страх. «Неужели одна жена и ничего, никого больше? Неужели всё? Никогда??! Ах, Полинка, Полюшка, что  ты наделала? Что натворила?..»
      Случайное их , романтическое знакомство произошло весной, в апреле, на празднике в его институте. Она – практикантка педагогического, он – пятикурстник. Она преподает в школе и скоро у ней защита и уже она распределена, в глухой район области… Самарин же причислен к субординатуре по гинекологии, это было ему не просто, - решиться овла-
девать такой вот неординарной специальностью. В середине месяца уже вовсю капель, солнце и эти встречи, свидания, провожания, - она жила рядом  с Областной больницей, где размещался СКИФ,- и вот – озарение, признания , любовь… Через месяц после объяснения подали заявление, на начало сентября, - так было удобно , ей; она настаивала,
он уступил. Расстались после экзаменов , в конце июня и потом случилось непонятное,
необъяснимое. Встревоженный отсутствием ее , уже за неделю до регистрации, свадьбы,
намеченной , но не приготовленной, -он успокаивал себя :  «главное – расписаться, а погулять и потом…»,- Самарин разыскал родственника  - дядю Полины. Тот был простой мужик, проникся к «доктору» Андрею и вот что рассказал. Полину срочно выдали замуж и прописали в Москве –  афера с далеким, вскоре умершим троюродным братом, - чтобы
сохранить столичное жилье. Андрей после таких вестей помрачнел,  почернел и даже впал
в депрессию. Но выручили кружок и спорт. Самарин  еще занимался  и шахматами и в тот
сезон , на удивление многим, возлетел , -  выиграл все соревнования и стал чемпионом города среди студентов, потом – призером зоны. Намечалась поездка в Москву, на студенческую олимпиаду, но вновь пришла весна, безжалостно затомила Андрея в тисках воспоминаний, он  растерялся, стал отвлекаться на несущественное, проходное , даже прогуливал  занятия в кружке. С тем же дядей Полины несколько раз напивался , но выудил у него все сведения, его интересующие. Ведь Полина не оставила ни адреса , ни телефона, а у дяди он их раздобыл и писал  любимой несколько раз , но не получал ни  ответа, ни привета. Как в воду канула его невеста, - будто и не было её, признаний, увещеваний, их первой совместной ночи, перед расставанием, уже летом… Но заканчивалась учебная пора, институтские годы и нужно было  определяться. Сокурстники обрастали семьями , будто крыльями и тут подвернулась Белова, запросто вошла в его, Самарина , жизнь, будто  и  находилась всегда рядом, в роддоме , где была кафедра акушерства, где она работала интерном и часто попадалась на глаза. Конференции , заседания, пятиминутки и всегда Лариса  близко. Ее заинтересовал СКИФ, Андрей  привел Белову туда, Пятков  раскрутил гостью на тесты и, оказалось ,что она идеально подходит как супруга. Тише и спокойнее стало на душе Андрея , он уже другими глазами, не только плотоядными, стал смотреть на Белову. Начались экзамены,- Андрей учил, Лариса помогала. Позвала жить к себе, в общежитие, гостиничного типа, где временно обитала , занимала однокоечный  номер. Условия для  подготовки ответственных испытаний были идеальными, - не то , что в общаге с комнатой на троих или в библиотеке, в душном зале. И когда  забрезжило расставание и скорый отъезд,
Самарин побоялся , струсил ,  не захотел спугнуть плавность такой  гладко начавшейся жизни. Свершилось все вмиг – холодные объяснения , деловые договоренности, сдержанные обещания… И вот теперь , при подходе к этому далекому неведомому Поселку, затерянному  на просторах тайги, появилось внутри  Андрея какое-то странное,
неопределенное чувство потерянности, -что –то вроде запоздалого раскаяния, душевной пустоты, отрешенности. Но волны уже  меньше колотили о борт, теплоход замедлял  ход и
строения за иллюминатором стремительно  росли и приближались…
- Андрюха! Приехали! Да очнись  же ты, наконец!
Жена суетилась, передвигала сумки и чемоданы, надевала плащ, вытаскивала и оправляла
скомканную куртку мужа. Вещей было много , - теща , узнав, что дочка едет в тьму-таракань, насовала   в багаж одеяло , подушку, теплые вещи, постельное белье, не один комплект. Весь этот скарб нужно было подтаскивать к выходу.   «Ракета»  описывала плавную пологую дугу и с достоинством , даже величием, как на параде, -разворачивалась к сходням дебаркадера. Народ толпился в проходе, теснился у бортов,  продвигался к выходу. Шум машины затих , потом прекратился и наступила тишина. Она продолжалась недолго. До легкого толчка и остановки. И сразу же , как по команде, люди
задвигались , зашумели, зашагали через брошенный коротенький трап. Самарины вышли последними. Едва успели разместить вещи на пристани, как увидели двух спускающихся с пригорка людей. Первой шла Нажесткина, Самарин узнал лицо, мелькавшее в институтских коридорах. А следом за ней спускался, перепрыгивая через ступеньки , - веселый улыбающийся парень, - это было видно за десятки метров,  как сияло его лицо, -
и Самарин не  верил своим глазам… Ну , конечно же  - Сашка Южин!  Сюрприз. Это был он – лучший анестезиолог из его группы эксперимента! Из СКИФа !! Как он чудно помогал Андрею, как хорошо попадал в вены кроликам, как прекрасно и замечательно ассистировал! В институт Южин поступил сразу же после училища и придя в кружок, записался в группу, где оперировали, животных. Самарин его «назначил» анестезиологом.
Поначалу разовый острый эксперимент, операция, - выполнялась за час –полтора, потом –
управлялись  в два раза быстрее, а после вообще , наловчились резать и зашивать  минут
за пятнадцать – двадцать. И во многом благодаря Южину, он действовал быстро и решительно – разрез, гемостаз, сушка , сверление, фиксаж, склейка , зашивание. У них на опыт тогда набралось до тридцати особей, со всех снимали потенциалы, сортировали, обрабатывали данные. Жалко , работу не успели закончить при Самарине, перенесли на
следующий учебный год. Об этом и говорили, отдыхая в предбаннике, - Саша устроил и                натопил –деревенскую, домашнюю баню. Сначала сходили женщины, теперь вот  парились  и мылись, строили и прикидывали планы, - они. У Южина здесь жили родители. Он  здесь отдыхал, перед учебой, пока его сокурстники трудились в колхозе. Поздним уже вечером сидели у Веры. Нажесткина пригласила отметить приезд , а заодно и  новоселье, но не свое. Она  прямо на берегу, при встрече, торжественно вручила ключи от квартиры Самариных, которую сумел для них выбить Ильин. Это был второй , не менее приятный сюрприз, чем первый. Вещи сразу же отвезли туда , специально заказанной машиной от больницы,  «газиком».Дом, где Вере дали комнату, стоял рядом с больницей. Шум и оживление за столом прервала девушка, зашедшая запросто, будто с себе ,Самарин подумал, что это соседка, но она оказалась санитаркой стационара и позвала Нажесткину на операцию. Самарин понял это только тогда, когда Вера долго не возвращалась. Давно  закончили пить и есть, вспомнили СКИФ, институт, как снова появилась та же улыбчивая девушка и позвала уже его, Андрея…
   Вера Алексеевна стояла у стола и попросила Самарина «мыться». На жаргоне медиков
это означало готовить руки к операции. Девушка налила в таз прозрачный пахучий раствор, показала,  где переодеться. Самарин ощутил внутри себя напряжение. Запах аммиака ударил ему в нос и он вспомнил свою давнюю тоску по хирургии. Еще с третьего курса он мечтал о руках , воздетых к нему, о масках на лицах, о блеске  инструментов. Странная судьба, потом вроде бы об этом не жалел. Но поначалу переживал. Из курса в триста человек в хирурги набирали 40-50 и все это были отличники, проявившие себя в кружках или ,просто – «блатные». Самарин ничем вроде не выделялся.  Успевал по – среднему, занимался всем чем  угодно, но не учебой. Шахматами, самодеятельностью, отвлеченной наукой физиологией и вот получилось – в хирурги не
проходил. Видел, как пролезают в ту « элиту» неприятные, чем то отталкивающие люди, в основном карьеристы и понемногу успокаивался. Медицина как бы непроизвольно отталкивала его от себя и Самарин попадал вроде в область не страданий людских , а
наоборот, - к радостям рождений, положительным знакам, эмоциям жизни. Так он определил себе, с поправкой на удачу в будущем ,может быть, если придется  оперировать не меньше, -  акушерскую профессию…
   Две пары глаз посмотрели на него, когда Самарин вошел в операционную. Будто в негу , вплыл он в хрустящие рукава протянутого ему  стерильного халата, вытащил завязку из кармана, прислонил перед собой, открывая кончики санитарке, потом натянул с шумом и шипением перчатки, протер их спиртом. Испарения от него будоражили голову, возбуждали , настраивали на «бой».
        -Аппендицит… тяжелый… Андрей… Васильевич… Клетчатки … много… - Вера говорила с остановками, переводя поминутно дух. Попросила вроде с оправданием  , но с командирскими нотками . – Подержите!
Самарин подошел напротив к столу , взялся за крючки и подумал, что вообще-то
можно было вызвать другого хирурга, Шарапова, кажется. Но это у него лишь промельк-нуло в голове , мимоходом. Минутами спустя он уже сладостно томился, терпел онемение кистей. Ему , будто студенту , впервые видевшему  живую резаную ткань, было интересно и любопытно наблюдать манипуляции Веры, слышать ее отрывистые указания, с раздражением в голосе и слегка выпирающей, видной только ему одному, рисовкой операторши . Помогающая медсестра Ольга казалась роботом, без слов выполняла четко и
не торопясь, все указания, иногда  лишь задерживаясь своими умными и все понимающими из-за белой маски глазами за движениями Андрея. А тот уже, к благополучному финалу своей подмоги, начинал раздражаться  на докучливую   Веру
Алексеевну. Она его пыталась учить , показывать , что  понимает лучше и больше в этих рукодействиях и это , непроизвольно, - отталкивало; ведь  очевидно и так, что по    стажу Вера  старше, так  зачем  задираться? Но все же Андрей сносил ее советы, нутром чуя, что много , ох как много  придется ему ещё постигать и как надо достаточно знать и понимать в таких делах. Потом на него навалилась усталость, необъяснимо овладевшая всем его телом, но уже тогда, когда они возвращались , вместе с Верой, к прервавшемуся
застолью, весело щебетавшей, будто бы ничего и  не произошло, и застали Ларису одну, прикорнувшей на диване. Сашка ушел за фонариком с обещанием вернуться и довести их до квартиры. Но Самарины вышли сами, дорогу Лариса примерно знала, однако в темноте   они заблудились, завернули в другую сторону и громко на незнакомой дороге переговаривались, и это  выручило , - Сашка их услышал, догнал , довел правильным путем. Молодые расстлались на холодном , недавно покрашенном полу, на запахах  подаренных в Ленинграде принадлежностей и это снова их, уставших, возбудило и они еще долго  не смогли забыться , уснуть…


                -  4 –

       Ильин, Валерий Селиверстович, и Самарин встретились на следующий день, в больнице, тепло и дружески поздоровались. Валерка поздравил его с женитьбой и с прибытием. Белову он знал еще по гостинице, - они жили на разных этажах. Валерка даже мечтал поухаживать за ней, но как то  не получалось, - в удобных для знакомства местах Белова не появлялась, в рестораны и  на танцы не ходила. Год интернатуры проскочил у Валерки быстро, он даже не успел опомниться. Учеба давалась легко, успевал он на  «отлично», да  так, что к концу специализации  предложили ему должность главного, в периферийной, ведомственной больнице. Ильин это воспринял как должное, считая , что в терапии разбирается не хуже других , а уж  организацию здравохранения понять не тяжелее . И не беда .что поселок далекий , в стороне от магистральных дорог, зато  раздолье  рыбалке с охотой, а этого Валерий не чурался, с радостью, еще с детства, любил  пользоваться дарами, от природы. А увидев здесь Белову в первые дни, обрадовался еще больше. Теперь не нужно было  искать удобных  для знакомства мест. Но немного опешил, когда узнал,что Лариса –невеста Самарина. Однако помочь взялся с готовностью:   и давнему другу, делившим с ним студенческий хлеб ; и приятной женщине, к которой не  растерял интерес. К тому
же, в те августовские дни на него навалилось столько дел и забот, где немалое значение имела имело обеспеченность кадрами и прежде всего, акушером и педиатром. Новорожденные умирали, число криминальных абортов росло, а такие показатели могли испортить жизнь любому главврачу. Так что Ильин долго не раздумывал. Да и проще было иметь в подчинении знакомую и приятеля. Хоть знаешь , чем они живут, склонности  там, привычки, сильные и слабые стороны. Самарин бывал , правда , иногда и заносчив, порою высокомерен, но в меру , и в общем-то он – неплохой парень. Так  думал Ильин и подписал без лишних слов заявление в приказ, составил договор, в двух экземплярах,
выписал подъёмные…
    Началась работа. Самарину дали одну палату в хирургии, - для абортных и воспалений, возможных срочных операций, и целое родильное отлделение – отдельное  крыло, - на десять коек с двумя  родильными кроватями. Трудились там четыре акушерки и три санитарки. Роскошь в отношении последних, в клиниках об этом можно было только мечтать. Но сан.режим там не соблюдался, забыли , что это такое, для акушерских отделений. Самарин стал многое переделывать,в том числе делить и «потоки» поступающих, на чистых, обследованных; и каких нибудь залетных, неместных. Потом понял, - здесь принципы другие, роды не частые , раза два в неделю, как секс-режим , в средних семьях. Редко рожали одновременно  двое, а тем более трое женщин.Поэтому Самарин свои новации попридержал, скорректировал Работницы под его подчинением, а , на удивление , приняли все требования легко. Видимо , бесхозяйственность,и отсутствие - прямого над ними начальника, надоели.  Специалиста по родам и абортам в Поселке не было уже года  четыре, а может и больше.
В заботах и хлопотах понеслись первые дни настоящей работы. Андрею не хватало суток
для всех дел, - спал он как убитый, а проснувшись , снова пропадал на службе. Это время, самостоятельного труда , ему запомнилось навсегда -  как юная любовь с робкими свиданиями, первыми признаниями. Обходы с акушеркой; осмотры на креслах,  кушетках, кроватях; указания персоналу, записи историй. И нужно было думать , соображать, вспоминать, не напортачить,  не замечая обнаженных ног , раздвинутых бедер, сочащихся сосков, развороченных травмами выходов в мир,  оттуда , из естества… Следовало просто трудиться, набивать умение , « пахать»… Руки Самарина высохли от постоянной обработки, отвратительно отдавали хлоркой, тело потело под  халатом, прилипало к майке. Приходилось каждый вечер  вымываться под краном, над шайкой, - иногда ему поливала Лариса. Ванны, или хотя бы душа в  квартире и даже в больнице, - не существовало.Сама практика пока проходила «без проблем»; случаев особых, родов ненормальных - не было.
Один лишь раз его подняли ранним утром, встревоженным стуков в дверь( пока жили
первые две недели без телефона), но тоже ничего особенного, -женщина родила в машине,
прямо в кузове, не успели довезти… Пальцы и локоть болели с непривычки  недели три , пока не привыкли к держанию инструментов на весу, на абортах, в малой операционной…И ни одного ещё случая не было с операцией, хотя Андрей к ним готовился : читал  в атласе, специально захваченным с собой, тренировался  с хирургами , Шараповым и Нажесткиной. Плановые свои операции Вера всегда  делала с Самариным, боялась оконфузиться перед старым врачом. А тот и  не возмущался, он был добрый и покладистый, крепкий старикашка. Седые волосы Шарапова, вечно всколоченные,   и хитроватые его,блестящие глаза, да прыгающая  походка делали его похожим на Волка из «Ну погоди».  «Волк» этот чурался  «водовки»  и становился от употребления ее совсем не
страшным, а «добрым и покладистым», разговорчивым без конца, - особо с воспоминаниями о прошлой  работе вечно провинциального хирурга, мастера на все случаи. Но из-за «пристрастия»  его отовсюду   увольняли, а вот  тут он подзадержался,   лет уже эдак на пять. Грозились , правда , прогнать и здесь, но место было глухое, неприютное , никто сюда не рвался , а если и появлялся кто-то залетный, долго не задерживался. А Шарапов оставался. Всегда. Над Самариным он подсмеивался, добродушно и без злобы. Уверял, что впереди еще много будет, операций этих, и нечего мол, ему, -переживать…
   На подъёмные Самарины купили кровать, - широкую , семейную. Самарину стало казаться ,что наступал, приближался апофеоз его  личного счастья. Никогда ведь у него не было такой вот мебели- шкафа , полок с книгами. Заведующая книжным магазином прямо звонила прямо ему домой, накануне, говорила о поступлениях и Андрей первым просматривал  разложенные на полу свеженькие, пахнущие морозцем,  обложки и откладывал себе лучшее, стоящее , которое привозили порою в двух, трех – экземплярах…Записались и на холодильник,дефицит в те времена, приобрели кое-что из одежды… Жизнь налаживалась. Но как будто гроза ударила, в те ясные и морозные октябрьские  дни. Пришла телеграмма. Из минздрава  автономной республики. С категоричным требованием немедленно Самарину выезжать для продолжения учебы в интернатуре. Такое  хотя и ожидалось, но не в таких формах. До этого, правда, звонили Ильину и он как то отговаривался, но тут… Официальный бланк, с перечнем должностей в конце, - заведующая Республиканским роддомом, главный специалист по родовспоможению, сам министр. Это забеспокоило. Весть принесла домой к вечеру Лариса. Ей передал Ильин, получивший сообщение   с почтой, которую приносили в его кабинет около четырех. Самарин жену свою такой никогда не видел. Она была странной и переменчивой. То озлобленная до черноты в словах, то плачущая, бессильно-жалкая, а то смеющаяся, искусственно-натужно… Ночью долго не засыпалось.Лариса лежала, уткнувшись Андрею в плечо, часто шмыгала носом, теплые слезы ее катились по руке Самарина и сон не приходил. Лезли в голову разные мысли, но вертелась на уме главная - как что-то сделать , чтобы выпутаться, вырваться из запутанного силка обстоятельств. Но ничего особенного , путного , стоящего ,  - не придумывалось. Телеграмма требовала возвращения в самой строгой форме, угрожая  «ответственностью  по закону», «нежелательными последствиями». Что это значило, точно, - ни Андрей, ни Лариса не знали. Наутро Самарин и Валерка составили телеграфное «письмо-ответ».Наворотили все, что смогли. И отсутствие специалиста в Поселке, и трудность осенних дорог , и неясность точных , юридических правил для принятых на работу, - в оформлении договоров ,  выплате компенсаций… Копию составленного  опуса отправили в базовую, бассейновую больницу, тот город , где был   мединститут, с добавлением просьбы о содействии. Хотели еще написать в газету, но пока воздержались. И так было тревожно, что же   решат  или еще придумают , -   там, « наверху»

               

                -  5  -


         Седьмого Ноября, в праздник, Самарина поставили дежурить, по больнице. С утра он обошел палаты: в терапии, хирургии, детском отделении. В родильное свое родное  не
заходил, там и так бывал по нескольку раз за  день. Поздравлял больных, желал выздоровления, повторял вроде одни  и те же, дежурные  слова, но видел, как светились лица людей и приятно было от этого самому.   «Дежурить»  можно  было на дому, -
и к вечеру собрали у  себя гостей. Пришли Ильин , Нина Николаевна с мужем, заявился
Южин , приехавший к родителям. Нажесткину  звали, но  она уехала днем раньше, в короткий отпуск, по личным делам. Обычным угощением была семга ,выловленная
недавно, в осеннюю страду: куски ее лоснились боками, в больших суповых тарелках на обеих краях стола, логично сочеталась с красной икрой в блюдцевых чашках, с нарезанной тонкими кружочками сервелатной колбасой , присланной из  Ленинграда…Веселье было в разгаре, когда тревожно и  резко для  напряженного сознания Самарина зазвонил телефон. Вызывали к женщине, только что привезенной из соседней деревни, с беременностью в 32 недели,  с кровотечением, не очень обильным, но уже в течении  суток. Самарин так и знал , что  должно было чему-то случиться,  как будто он ждал этого неожиданного звонка. Предчувствие его не обмануло…
         Беспокойство внутри Андрея нарастало, все сильнее, все больше, - пока он добирался до больницы, по грязи, мимо пьяных мужиков, лающих собак; в кромешной темноте короткого пути, -пока шел через ручей,  с мокрым осклизлым мостиком ,без перил, с морозцем и замерзающей, слабо журчащей, с боковыми припаями, воды, пока счищал у порога налипшую грязь с ног, ополаскивал их  в мутной воде стоящего здесь же, корыта . Но когда он вошел в ординаторскую, скинул плащ, сапоги, сунул ступни в прохладные твердые, по режиму , тапочки, снял с плечиков халат, застегнул его, и когда в дверях появилась Ольга, в  маске, и строго-обыденных голосом  сообщила, что женщина уже в предоперационной и что все готово для вмешательства, вытащены инструменты, (только разложить),приготовлены растворы, налажена капельница, выставлены биксы со стерильным бельем , материалом , одеждой, Самарин враз  как то, мгновенно , - успокоился. Мысли  перекинулись ,от суматошной извилистой колеи, - на размеренный практический лад; в голове вырабатывался , выстраивался  логически точный план. Посмотрел еще раз внимательнее на удаляющуюся Ольгу сквозь незакрытые полностью
двери, на  ровную её, энергичную походку и порадовался, что у него такая проворная и грамотная операционная помощница, «сестра», - по штатному определению…
Выпирающий бугорком живот  твердел почти поминутно. Сквозь напряженную кожу, словно из невидимого далёка, пулеметом, яснее с боков и глуше по центру, - стучало
маленькое сердце, дробно, с прерываниями. Жизнь там , внутри, еще  теплилась, но
еле-еле, готовая в любую следующую минуту оборваться , угаснуть. Алая , медленно прибывающая , но постоянно, кровь на подкладной пеленке сомнений в диагнозе не вызывала, и надежд никаких , побочных или случайных, - не оставляла.. Пеленка была бордового цвета и Андрей еще раньше удивлялся такому, пока ему не объяснили, что так распорядился когда то бывший главврач, - ему, видите ли, неприятно
было смотреть, как пачкается белье. Ему, надо же, взбрела в голову нелепость, а Самарину сейчас не подсчитать, сколько же крови потеряно, если есть четкая  формула, из лекций - «по размеру пятна». Хотя и так было понятно, что потеря большая: давление держалось уже на  «девяносто», а пульс  зашкаливал за сто. Вот оно. Классическое акушерство. Как по учебнику,- в чистом , неприкрытом , в прямом смысле - виде. Предлежание детского места, плаценты. Это значит то, из чего питается плод, теперь  стоит на дороге, - препятствием для  младенца. Этот сплошь нафаршированный сосудами островок, плотно-
рыхлый, сочащийся , - теперь преграда новой рождающейся жизни, досадная, опасная и , кажется, неустранимая, готовая вот-вот прорваться и уже просачивающаяся мелкими, неумолимо растущими ручейками красной  и теплой животворной влаги… Действовать!
И немедленно!! Срочная операция! Иначе погибнут – и мать , и ребенок, - задохнутся от
гипоксии, дефицита кислорода, который и содержится в этих красных кровяных шариках, упорно ускользающих по открывшимся прорехам. Нужно резать  и вырывать нарождающую жизнь из лап душащей, медленно наступающей смерти… И одновременно
нужно переливание, - свежей донорской крови и делать все  необходимо быстро, согласованно, слаженно… Да , и позвать ассистента, быстрее, сейчас же.
  - Вызовите Шарапова – Самарин, заканчивая осмотр, только  теперь вспомнил и  произнес фамилию, будто заклинание.
  -Уже ходили. Он… пьяный… В дугу.
Вот так дела! Такой оборот совсем некстати. Ну , понятно , в такой пролетарский праздник Шарапов непременно должен быть нетрезв, это естественно. Но чтобы « в дугу»? Самарин надеялся на коллегу,  «дышал» на него, как на бога, который никогда , ни в чем - не отказывал, но вот теперь , в самую главную  минуту его жизни он неспособен ему, Андрею , помочь. Да, - прекрасный умелый хирург. Добрый, отзывчивый и…безотказный, Шарапов был еще и доверчивым, как теленок, и этим пользовалось местное население. Шарапов пил не на свои, нет. Денег у него никогда не было. Ильин  разрешал ему выдавать зарплату только тогда, когда тот напишет истории болезней, принесет ему на стол все заполненные бланки, груду бумаг. Шарапов так и таскал их домой, охапками, в конце месяца, - как ревизор, под мышкой, бегал под окнами…
Минуту растерянности на ольгины слова Самарин сумел скрыть и ничего не говоря дальше , медленно дошёл до кабинета. Снова и снова, опять и опять пытался отринуть все симптомы, отрешиться, абстрагироваться от картины, слишком яркой и очевидной и представить благополучный исход от бездействия , выжидания, но ничего не получалось, не выходило.Риск слишком велик, слишком… Операция была нужна, до зарезу, - буквально. Кесарево сечение. Да ,- оно. Скрежущее затертое название, альфа-омега акушерской науки и практики, средоточие , венец судьбы повивальщика, - экзамен на зрелость, сертификат, проверка качества… Но … Самостоятельно Андрей никогда такой операции не делал. Всегда  с кем –то, вернее даже – помогал. Держал , перевязывал, зашивал… Но вот чтобы без присмотра?.. И всего то – несколько раз, может – три , может – четыре… Но никак не семь , или там восемь-девять. Так ничего и не придумав, Самарин вышел в коридор.В предоперационной Ольга налаживала капельницу. Течет в вену медленно , по капельке. Быстро нельзя…
       - Ищите кровь – Андрей уже говорил тише, без твердости, хотя что-то уже   проблескивало в его голове. Будто Ольга, неторопливая , уверенная, прибавила ему надежд.
     - Два флакона пока есть. Еще возьмем, звонили на завод.
       - Хорошо, готовьте стол и несите ее. Я в ординаторской, буду ждать.
Еще раз и еще. Мучительные раздумья, кажется, заканчиваются. Теперь отступления нет, - от силы пятнадцать, ну двадцать минут осталось и придется  становиться одному, звонить хотя бы тому же Ильину… Но решение, роющееся, исподволь, уже оформилось. Самарин набрал номер свой, домашний. Трубка отозвалась сразу, Лариса тревожилась.
      - Слушай, Южин еще не ушел? Дай- ка Сашке, поговорить…
Да, опыт хирургический, пусть  и на животных ,но есть только у Сашки. Вряд ли другие врачи смогут  помочь так эффективно, как он. Конечно – это единственный  выход.
         …«Молодец все таки Ольга! Ворчит даже не зря. Насчет Сашки , правда, вскинулась только глазами, промолчала… Она не знает того, чего  известно Андрею. Пока женщина спит. Хорошо. Кровь капает… Наркоз дает санитарка. У нее опыт, держать маску…Спирт
протирать еще раз на кожу. Удивительно - какая  гладкая! Дрянно, однако, внутри, мысли бьются… Когда мыл руки, вроде успокоился, но вот снова , - мандраж, за секунды до скальпеля… Движения , не раз виденные, проигранные много раз в голове, теперь  - не
вспоминаются! Да, практика лучше всяких теорий. Но надо же начинать! Чего медлить?
Разрез. Первый в жизни. Собственной рукой. На живом теле человеческом. Так, теперь его вниз, с обходом пупка. Края расходятся быстро, почти бескровно… Резать дальше? Снова обрывки каких-то картин из книжек, тупость какая-то…Кажется , надо так. Да, да,
- раздвигать мышцы; тупо, пальцами, или другим концом пинцета. Зажимы, зажимы.
Просвечивает брюшина. Надрезать ее и вот теперь обложиться, - быстрее, быстрее… Что
дальше? Дальше!?… Ах, да! Мочевой пузырь! Отодвинуть его, не поранить – вот так. Те –
перь главное. Вытащить этот большой , словно раздутый шар, орган, это вместилище. Раз-
резать? Нет, - чуть надсечь, слегка и после тупо , как мышцу , раздвигать, ведь орган – мышечный. Как просто всё! Но не сильно, не спеша – и до величины головки, чтоб вытаскивать её… Бог ты мой! Ребенок совсем синий! Кажется, все великие рождались недоношенными, дефицит кислорода вызывает изменения в мозгу, типа гениальности.
А. может и наоборот. Что за мысли , дурак! Почему же ребенок не кричит? Ведь шевелится, значит, - живой. Но почему молчит? Ах, вот оно в чем  дело! Эфира наглотался, бедненький! А теперь внутри матки  пустота, откуда же она? Ну, конечно,
не сразу сообразил, что это –  е г о   пустота. Сашка, молодчина, - хорошо помогает. Неспешно, спокойно. Удалили , кажется, все. И даже злосчастное «детское место»…
Сзади по спине, по ложбинке позвоночника, покатились ручейки. Самарин такого никогда не ощущал. Странно. Вот оно, настоящее, с потом и «кровью»… Шить пришлось долго.
Гораздо дольше, чем кромсать слои  перед доставанием ребенка. Собственно, здесь и зак-
лючается искусство хирурга-оператора. Заштопать на одном уровне, на другом , на третьем, потом – кожу затянуть. Когда закончили и Самарин, разрывая тесемки халата и
снимая маску, выходил, он не поверил своим  глазам. Часы ,висящие над выходом из операционной, показывали, что прошло, нет – пролетело три с половиной часа, - с того момента, как он появился в больнице и  сидел потом, в бессилии, оцепенев, - в ординаторской. Южин чего то вспоминал, громко размешивая  ложечкой в чайном стакане, Андрей кивал, чуть улыбаясь, головой, но слов  не воспринимал. Но лишь до того, пока не  почувствовал усталости. А это произошло уже дома, когда на него враз навалилась разламывающая до дурноты пустота в душе и теле и он рухнул на кровать, автоматически чего то съев или выпив и проспал и пришел в себя лишь к полудню. Такую растрату сил, душевных и физических , можно было объяснить только тем длительным психологическим  стрессом ожидания первой для себя операции, напряжением и ответственностью  взятой на себя ноши. Следующий день прошел в ожидании возможных
осложнений, но уже к ночи другой, в последний осмотр, почти что  через сутки после случившегося, около десяти вечера, эти опасения прошли. Состояние  ни женщины , ни ребенка не ухудшились. Андрей пролистал еще раз книги, атлас, - все было сделано правильно, верно, «профессионально». Еще через день оцепенение от проделанного полностью прошло. Самарин ликовал. А десятого ноября, утром, пришла и телеграмма, - из Москвы.
Андрей застал Ильина в тот день, после праздников, важным, за столом, с победно попыхивающей сигаретой, в углу рта. Это состояние благодушия Андрею помнилось, -
еще со студенчества, после пятерок на экзаменах, - «вот мы каковские!» Телеграмма
пришла еще до праздников ,но , наверное, не срочная и потому ее задержали на почте,
-поскольку предназначалась должностному лицу. Минздрав РСФСР разрешал оставить
все как есть и поддерживал главный довод, выдвинутый Ильиным : распределение жены
Самарина, специалиста с высшим образованием. Копии отсылались в  министерство соответствующее местное и в базовую ведомственную больницу.
      Следующий случай, парный , как и полагается, произошел ровно через неделю, и снова – ночью. Пришлось опять «кесарить». Теперь напротив Андрея стоял отошедший от запоя Шарапов и все приговаривал: «угу, угу…по – видимому, угу…» А в голове Самарина блистало самомнение, - что, наконец-то, ему повезло и что он правильно сделал, дав дёру с интернатуры, а то держал бы там крючки или еще хуже –стоял бы,
как бедный студент, глазел бы, за чьей –то спиной, - досадовал. Поймал себя на мысли о Полине. Она не забывалась  как он этому не противился, -надсадная боль по ней не проходила. Возможно, день ее рождения повлиял. Родилась она пятнадцатого ноября и странно неожиданно вспомнил об этой дате Андрей , во второй раз своего «триумфа», -когда он возвращался ,рано утром , из больницы,домой, - позавтракать…
     …Лариса Михайловна замечала перемены в настроении мужа и по-своему  к ним приценивалась, определяла, как поступать, какую линию поведения держать. Раз-
ница   в полтора года выделяло ее как более взрослую , опытную. Трудности и неудачи она сносила легче, хоть иногда и на эмоциональном подъеме, - могла всплакнуть, или там
рассмеяться, сбросить душевную рану. Трудностей было не занимать в её родительском доме,  там ко всему этому приучили. С раннего детства она уже имела обязанности по хозяйству, от несложных «курочек покормить» до ответственных «за свет посчитать, расплатиться». Так и жила одна, словно привязанная, пока не выполнит определенную работу,  «наряд», и никаких гулянок. Всю жизнь, сколько она помнила,они строили дом. Сначала сделали комнатку с кухонькой, потом пристроили к ним веранду, потом утеплили  и ее, там поселилась старшая сестра, затем  присоединили к этому комнату для нее и закуток для родителей, соединив  их длинным темным коридором… Через некоторое время , когда Лариса стала взрослой, стали возводить мансарду, чтоб «детям где жить», или – «дачников пускать». Строились всегда долго , медленно , - по метрику , по досочке, пока материал не сразу доставали, или времени на что-то не хватало. Потому обрастали подворьем, держали кур , поросят , корову, козу; занимались цветами ,пчелами; позднее стали разводить нутрий, тут и мясо годилось  на пищу, и шкурки -  добротные, прочные, для одежды и на продажу. Лариса возненавидела постоянные, изо дня в день , изнуряющие непрерывные дела , эту вечную возню, погоню за призрачным прибытком, достатком,  «богатством». Поэтому , когда уехала учиться на целый год  в институтский город Самарина, не тяготилась этим , а наоборот, радовалась и даже мечтала заняться , наконец то, личными делами. Достойные , однако, не попадались и только к концу обучения , уже за праздниками мая, она встретила что-то отвечающее ее идеалу, -Самарина. Теперь, по приезде в этот  Поселок, осваивала науку семейной жизни, которая вроде бы начинала налаживаться. Работа Андрею нравилась, ему шел успех , он этим вдохновлялся… Но плавное, только что начавшееся течение обрушилось вдруг бурлящими водопадами. Сначала звонками междугородней связи, потом телеграммами. Угрожающей первой, обнадеживающей  второй и вот – отрезвляющей третьей, которая отменяла министерскую из Москвы, но снова повторяла  первую, в которой не оставляла никаких надежд, на поблажку и снисхождения. Лариса чувствовала , что уезжать придется, что с законом шутки плохи, что существует она в системе , которую не своротишь и нужно к ней только приспосабливаться, юлить. Этому
учил ее отец,инвалид войны, скромный начальник литейного цеха под Питером, выстроивший свой дом в пригороде, сумевший обзавестись льготами. Но все же Ларисе не хотелось рушить еще что-то непрочное в их с мужем отношениях и потому откладывала она отъезд до последнего , но и одновременно знала , что зря затягивает , что – неправа.
Трудовую книжку Андрею не присылали,   деньги он получал  здесь; другие были несоответствия, нестыковки, несуразности. Надежды рассеивались, сомнения откидывались. Нужно было ехать и продолжать учебу Андрея. Удачно складывалось то,
что рядом с тем городом, где интернатура, находилась линейная,  их же  ведомственная больница. Лариса договорилась туда о  переводе туда себя на время учебы мужа. Они собрались к отъезду, пробыв в Поселке первые два месяца самостоятельной и настоящей, врачебной работы.

                -  6  -

                Утро двадцатое ноября выдалось холодное. Низко висело красноватое солнце,оранжевые его лучи, без тепла, скудно пробивались сквозь морозную туманную дымку. Лариса и Андрей поднимались к этому блеклому свету, будто к символу , знаменующему собой неясное продолжение новой их жизни, начало смутной полосы. Они шли вслед за автобусом , позади немногих ехавших с ними пассажиров. Пустая машина поднималась по обледенелой дороге вверх в горку быстрее и легче, и люди догоняли ее. Река давно замерзла и выбраться  из Поселка можно было только самолетом, из райцентра за пятьдесят километров. Прилетели к сумеркам и пока добирались до больницы за городом, стемнело совсем. Рабочий день . однако , не заканчивался и Лариса вошла внутрь здания, Андрей остался с вещами. Как не  крутили, а их набралось опять много – тут и магнитофон , и гитара. Мимо проходили взад и вперед люди ,- начинался час посещений, - они бросали взгляды, реплики вроде  «артисты приехали»… Кто-то  задел чехол, гитара покатилась по ступенькам. Самарин уже начинал злиться за столь долгое ожидание, но  жена тут же и появилась, да не одна , а в сопровождении двух дам в белых халатах и с самыми заинтересованными лицами. Одна была  молодая, стройная, с  выразительными черными глазами, заведующая  педиатрией, другая – полноватая и постарше, с внимательным , навыкате, взглядом и с выражением неприкрытого, барского самодовольства.Последняя оказалась женою главного врача, заместителем по медчасти и тут  же взялась рьяно устраивать Самариных на ночлег. Попутно докладывала обстановку, Что, мол, педиатра ждали еще с августа, врачей не хватает, дарма что рядом с городом, но квартирами обеспеченность, конечно же, тоже - не на  высоте. Потом ходили по этажам, долго, утомительно, и по двору, - кого-то искали, звонили по телефону. Хотели сначала поселить в отдельном боксе инфекционного корпуса, со своим входом , ванной, санузлом. Но потом нашли место в только что отстроенном домике, поодаль от главного здания. Там намеревались открыть морг, но пока раздумывали , потому что некуда было вмещать и рентген.  Оборудование для последнего еще не завезли, а столы , длинные , высокие, оцинкованные, для покойников,  -уже стояли. Но само помещение пустовало. И вот здесь то, на краю больничного двора ,и поместили Самариных. Временно. Потом что-нибудь найдут.  Так молодоженам определили жизнь , - в морге.
      …Андрей вновь оказался в том республиканском родильном доме, где когда-то проходил практику, после четвертого курса. Народ там в основном был женский, мужчин
раз-два  и обчелся , раздевалка одна. Строители , видно, не предполагали, что в таком сугубо женском заведении могут присутствовать мужские индивиды. Переодеваться приходилось почти полностью. Кофты, юбки , костюмы меняют на легкие ситцевые платьица. В глаза так и бросаются ноги – белые, волосатые, полные и худые, красивые и безобразные, со шнурами варикозных вен. Волосы подбирают под колпак, ногти стригут.
У дверей проверяет дежурный врач, ставит отметку в журнале. Это тебе не Поселок. Подозрительного на инфекцию не пустят. Самарину приходилось появляться раньше на
полчаса, или запаздывать, - чтобы пропустив всех , оставаться одному, - полоскаться в      
душной от пара кабине, переодеваться в другое. В отделении тоже сплошные женщины. Это и понятно. Отделение – гинекологическое. К Андрею привыкают не сразу. Шарахаются. Сестра
на посту спрашивает про назначения, - кого на выписку, кого на чистку. И в конце задает еще один вопрос, на засыпку. «Женат ли он?».Андрей теряется, но отвечает невозмутимо. Наверное,
интересуются пациентки. Палату дали одну, но большую, на семь человек. При обходе взвизгивают, подбирают под себя ноги, жмутся, - будто Андрей их  не видел.
Палата в «грязной половине», операций здесь не делают, - больших, полостных, - тут полагаются аборты ,  «скоблежки». Лежат с воспалениями, бесплодием. Дежурства спокойные, график выбираешь сам, очень удобно. Самарин приноровился «ночевать» с заведующей гинекологией. Она строга по наружности, но к мужчинам особое расположение, снисхождение. За глаза ее называют «Эмилией», но она, конечно, -«Александровна». К Андрею благоволила, сулила власть. Руль в крепких мужских руках надежнее, чем у женщин. Те криком берут. Вроде заведующей роддомом, той, что названивала в Поселок, кричала  в трубку Ларисе. Крикунья курирует интернов;  начальница по учебной части, вот и старается…
  Самарин сидит на дежурстве, слушая наставления. Раздается  телефонная трель. Эмилия Александровна бросает трубку после любезного ответа-разъяснения :
       -  Старый хрыч… Чё смеёшься? – к Андрею.
Оценка невидимого собеседника наставницы заставляет Самарина насторожится. Он даже
отрывается от специального журнала. Заведующая недавно заметила ему, что он увлекается
беллетристикой и вот Андрей проявляет усердие. Но и чувствует, что  происшедший разговор – про него. Звонили из реанимации, и говорили о женщине, недавно переведенной из их отделения. Самарин ей неудачно сделал аборт, пропорол инструментом матку, задел кишечник.
Заметили поздно, на третий день, пришлось оперировать , все  женское удалять, - теперь вот она  в тяжелом состоянии. На Самарина собираются писать рапорт, о неправильности действий…
   -Не напишут, не бойся,  -успокаивает Эмилия, -Интерн ни за что еще пока не отвечает. Юриди-
чески. Положение такое есть.
Самарин удивляется такому обороту. Интересно , что было бы в Поселке , если бы он не справился с той , первой своей операцией, - посадили бы или нет? Самарин проникся уважением
к спокойной доброжелательной Эмилии. Подопечных ей врачей , интернов, она не баловала, но
и не ласкала. Требовала положенного, справедливо. Учила честно, хитрости и тонкости профессии выкладывала щедро – пользуйся.
     Под Новый год девочки в его, Самарина , палате пели. Согнувшись  от перетянутых в пояснице болей , стояли в ряд и притаптывали : «всё , что в жизни есть у меня…» Пришлось менять свой вечный  невозмутимый вид. Андрей улыбался шуткам пациенток и впервые за полгода себя почувствовал вновь молодым , беспечным, охочим до  развлечений, - «на стороне». Один раз получилось. Тридцатого декабря сотрудница отмечала юбилей, сороковой день рождения. Собрались внизу, в  конференц-зале, где зачастую нешуточно кипели страсти – по случаям ошибок , смертей матерей, гибелей новорожденных И вот здесь же – накрытый длинный стол, вино , разговоры, песни. Эмилия заставила взять гитару, вспоминать студенческие бесшабашные песни, бить по струнам, прижимая аккорды, заученные еще со школьных лет. Лариса не  высказала ничего, но ее молчание действовало  хуже , чем если бы какой-нибудь крик. Все же к  самому наступлению Нового года она успокоилась. Встречали по –врачебному. Лариса дежурила в стационаре, прибежала в «морг» без четверти  поворотного часа. У Андрея уже все было приготовлено, - открыли , налили, чокнулись. Лариса собралась убежать  снова, ее мужу ничего не оставалось делать, как проводив до высокого крыльца  супругу , возвратиться в растерянности, тоске по веселым временам в институте. недоуменно рано засыпать. Днем, в первое января они съездили к родителям , по двум автобусным маршрутам, почти от конца в конец, но и там  Андрею было  неловко, неуютно. Чего то ему недоставало, не хватало. И вдруг забылось такое потерянное состояние  когда  в начале января Лариса принесла целый ворох новых, пахнущих еще краской и морозом книг. Она завела выгодное знакомство с продавщицей местного книжного, та  маялась с двумя детьми, часто болеющими, - как раз на территории участка , обслуживаемого Ларисой. Быт Самариных только устанавливался, его и невозможно было создать, во временном жилье. Но эти корешки, стоящие на полке, приделанной  ,приспособленной Самариным не без труда,  отдавали таким удобством, таким уютом,что создавали  атмосферу чего –то нового, будущего , большого, и Самарину  становилось легче. Творческий дух, от соприкосновения с прекрасным, изящным, чем и
являлись книги, приподнимал Андрея над обыденностью и серостью , в толкотне учебы
и забот постижения  акушерских истин .


 
                -  7  -    


   К февралю рожающих прибавилось. Пошли «весенние», зачатые  в прошлых  марте-
апреле. За ночь надо было обслужить до 14-16 родов. Приходилось выкладываться, чтобы   успевать. Республиканский роддом принимал  рожениц теперь из столицы, -
городской был на ремонте. Но привозили еще из районов , других иногородних, причем
самых сложных и тяжелых, непредсказуемых. В первом дежурстве  февраля Андрей всю ночь не сомкнул глаз и еле дотерпел до утра. Но удивительно, что почувствовал бодрость, как только оказался на свежем морозном воздухе и придумал тут же, на ходу, поехать навестить мать,
тем более что была суббота, у  Ларисы  очередной прием в поликлинике и никто его в своем, другом «доме» - не ждал. Мать обрадовалась приходу Андрея , предложила поесть, но заметив его утомленный вид , не настаивала. «Сыночка» все же  укачало в автобусе, хоть  и просидел он на
подпрыгивающем  заднем сидении всего то  с пятнадцать минут. Андрей забылся , провалился в пустоту мгновенно, но проспал мало. Это он понял по дневному свету , который пробивался, робкими еще , зимними лучами , сквозь задернутые шторы. Но голова уже не тяжелела, как
поутру, и колокольчики в ней не звенели, а на кухне  лишь негромко , временами, позвякивала  посуда. И сквозь эти нечеткие, нешумные звуки Самарин вдруг отчетливо и ясно вспомнил про что то важное для себя, о чём говорила мать. Или приходил кто-то , или что либо передавали для него. Во всяком случае, лишь проснувшись, Андрей  ощутил внутри себя какое то странное и   непонятное беспокойство. Да , по должности, он должен был остаться на субботу в стационаре, хотя  бы до двух часов. Но по неписаному правилу , заведенному порядку, интернов не держали после ночной , отпускали без проволочек, а тем более накануне воскресенья. Но нужно было сказаться, а он не отпрашивался. Эмилия его видела , как он уходил , - в другом конце подвального коридора и эта  странная ситуация, - не  кричать же , или там кивнуть по-достойному,  не получалось, - запечатлелась в голове Андрея. Но не в этом  состояла тревога…
Что-то другое… И вдруг он почувствовал, что произойдет  хорошее и ожидаемое, подспудно,
навязчиво задавливаемое все эти месяцы супружества, порядком наскучившие, - своей заданностью, обыденностью… Андрей отбросил одеяло, встал с дивана, не спеша натянул брюки
и , не найдя тапочек, босиком прошлепал в ванную, осторожно прикрыв оттуда дверь и стараясь
мыться бесшумно. Но мать его учуяла.
- Ты встал? А я так тихо, старалась…
- Да ничего , ма. Выспался – отвечал  громко Андрей, с удовольствием  полоскаясь горячей
водой. Она освежала не хуже холодной. Еще в СКИФе  об этом говорили.
      - Кто там меня искал?, - с уверенностью , что не ошибается, спрашивал  Самарин дальше и понял , что не обманулся, когда не услышал быстрого ответа , а лишь молчание на пару минут. Наконец, раздался  знакомый материнский вздох :
- От Полинки твоей… Письмо. Как бы Лариса не узнала, - заговорщически  понизила тон мать,-  Сама хотела … порвать. Ну  ладно уж, твое…- протянула  нетвердо, неуверенно  -  конверт.
Такого вот Андрей сразу как то и не ожидал. Хотя что-то подобное  предчувствовал. Да, знал, -
что когда - нибудь, что либо узнает или выяснит, устав от безвестности, о бывшей своей невесте.      
Он помнил , что поздравлял ее , с днем рождения, в середине ноября, еще в Поселке. Обуяло его
тогда  настроение, после второй операции, встрепенулось, всколыхнулось задавливаемое, обманываемое чувство… Днем , после стационара, до  приема,  ходил по магазинам, забрел на почту и в душевном порыве отстукал  дежурные  слова, ни на что ,впрочем, не надеясь, потому что на адрес послал на старый ,еще родительский, памятный, не забытый с прошлого года… Но вот Полина сейчас об этом и писала, адрес матери Самарина у ней , конечно , оставался. На
телеграмме,  естественно, сведений, где был Самарин, - не давалось. И мать переживала за Полинку, - Андрей знал. Зимой шестого курса он приехал  на последние свои каникулы, после почти годичного отсутствия. Военные сборы летом, потом сразу – стройотряд, затем - снова учеба. Соскучился по дому. Обнял у порога родителей, разделся, шумно рассказывая про себя ,  прошел в большую  гостиную комнату, развернулся в распахнутых чувствах родных стен и … замер. На
него смотрела Полина. С фотографии, которая стояла на серванте, за стеклом ,- он присылал
ее когда то, да и позабыл об этом , а мать хранила,  лелеяла, берегла. И вот теперь это письмо,
написанное правильным ровным почерком, ученическим стилем. Андрей удивлялся тем
заскорузлым оборотам, что обнаруживал в посланиях к себе, хоть и  не писала она ему никогда
по настоящему, так , - записочки к праздникам,  которые, однако,  Андрей хранил ,  украдкой порою рассматривал. Полина сообщала, что живет теперь одна, в двухкомнатной квартире, «брак ее распался» ( она не написала – «фиктивный», ) и что часто  вспоминает время, проведенное
с Андреем… Сообщала, между прочим, свой московский телефон и  адрес, хотя и на
конверте тоже красовались название улицы и цифры. Их Андрей сразу же запомнил, как под-польщик шифр и так же поступил с телефонным номером, записал в книжечку понятным только ему способом, обозначая именами приятелей, действительных друзей, со школьного времени,
или студенчества. Все таки текст его пугал, - незрелостью что ли, несерьезностью. Попытался сравнить ее жизнь , в столице , со своею, теперешней, и не нашел оправданий помчаться туда ,-
за призрачным, убегающим, сторонним и сомнительным счастьем прошлого, хоть и гнетущего
воспоминаниями, - чувства… Пропасть между ними, Андреем и Полиной, ощущалась, и различие
того и теперешнего своего состояния странно поразили Самарина. Верно, он не смог простить ей того исчезновения,  на полтора года, того предательства, которое она совершила .
Ровное настроение , нет, более – равнодушие вновь, как и до появления конверта в его руках, овла-
дело Андреем и долго еще не отпускало. Может потому, что он мало отдохнул  после бессонной
ночи, может , заботы  повседневные притупили его. Он выстоял привычную очередь , перед открытием кулинарии от центрального ресторана, где часто покупал антрекоты для вечернего стола, дорогие по  меркам его заработка, но  очень  вкусные, в отбивном виде, с панировкой сухарями… Потом  бродил по городу, добирался до своего автобуса, заглядывая по пути в магазины, полные людей в субботний  предвечер. Лариса появилась в «морге» почти  вслед за
Андреем, он даже не успел раздеться. Наверное, это было кстати, потому что помчались сразу же в кино, - в их пригороде показывали новый, нашумевший успеть фильм о медиках, работающих
на сердце, об этом спорили. Расстояние в оба конца, от кинотеатра до больницы, было не близким,
и Лариса всю дорогу рассказывала о главной сенсации местечка. Скандал с врачом-гинекологом,
недавно тут появившимся. Он, приехав в августе, успел прооперировать уже не один десяток женщин, с запущенными болезнями. Хвори у пациенток исчезли, но пропали вместе с ними и женские обаяния, грубел голос, росли волосы  – гинеколог удалял все беспощадно. Слава, однако,
о чудодействиях врача разнеслась быстро. Он и сам тому способствовал, на приемах громко возмущался : « Как же  вас запустили! Да разве так можно?!» И добавлял великодушно : «Я вас
вылечу…» Животы кромсал направо и налево , нужно и не нужно. Был слух и о взятках за опе-
рации. Но вот случилось. Докатился. У одной девушки началось загноение в  полости, перешло
на общее заражение, ее повезли в город , не спасли. Создали комиссию, стали проверять. Постановили: лишить гинеколога права заниматься операционной деятельностью и ставить
вопрос о пребывании его в должности  вообще… Тут он намекнул на притеснения, его поддержали поднялся женсовет в поселке, собирали подписи, устроили собрание…
- Да ты не слушаешь совсем – смущенно заметила жена на потерянное лицо Андрея. Его не
тронула история с местным гинекологом, хотя была , конечно , - поучительная. Он запоздало кивал, - «да, интересно», но сам стал жаловаться на дурно проведенную ночь, а о письме из Москвы, естественно,  конечно, -не сказал.
 
 
                -  8 -


      « В конце интернатуры так сорваться; не выдержал, эх!.. Без  огрехов проскочил гинекологию, патологию беременности, а на акушерстве так слететь!.. Ах, нехорошо, может повлиять на экзамен. Заведующая роддомом стерва строптивая , да и не только…»
Лариса повернулась и думы Самарина прекратились. Эти мысли о срыве приходили к нему невольно и навязчиво особенно тогда, когда появлялась еще какая-нибудь, досадная неприятность. Теперь они торчали в аэропорту, «загорали»… Рядом , положив голову на колени ,посапывала  жена. Усталость от ожидания  сказывалась, они здесь
пребывали уже третий день, задержанные непогодой и отменой полетов. Их   направляли в Поселок, странным образом повернулись  дела, там их снова ждали, теперь уже на полном и законном основании. Но буквально перед отъездом у Самарина случилась неудача, впрочем , - относительная…
Произошло все в одно мгновение. Кровь полилась непрерывно, струей, и с нарастающей силой и быстротой. Несколько секунд Самарин еще ждал, - могло и в «норме»
вылиться до полулитра… Но  течь продолжалась. Андрей положил «груз» на низ живота,
«холод» в виде пузыря со льдом, с помощью акушерки ввел  «сокращающие», потом снова и снова массировал живот, но кровотечение не уменьшалось, текло и текло, безостановочно. Женщина не спеша, с ленцой, зевнула. У Самарина  внутри похолодело,
- это  был явный и угрожающий признак острого малокровия, очень опасный, не раз
твердили на семинарах… Да, вышло уже  много , очень много… Акушерка уже третий раз тыкала в стенку , туда , где находилась кнопка звонка. На никто на помощь не отзывался ,-
на посту дежурного врача, никого, по-видимому , не было. С отчаянием в глазах акушерка смотрела то на женщину, то на Самарина… Все решало несколько  минут.
- Сомбревин есть?
- Нет. А зачем?
- Ну обезболить чем-нибудь?
- Промедол…
- Разведи, с седуксеном. Ах, давай быстрее, помогу!
Минута или две прошли , пока надрезали ампулы, пока набирали лекарства. Еще минута или около, пока препараты ввели и столько же времени, пока они начали действовать. Андрей уже успел вымыть руки в растворе , протер их спиртом, -приготовился…Через секунды женщина задышала глубоко и ровно, заснула , захрапела. Вот теперь, - можно…
Когда вбежала дежурная врач со словами: «Что это вы? Зачем это?», все уже было сделано. Самарин вынул руку и убедившись еще раз в результате, пошел к умывальнику смывать теплую липкую кровь. Пока он этим занимался, нашел в себе силы не оглядываться, потому что боялся. Знал и помнил, что если кровь не остановится, то придется оперировать, делать ампутацию  и это может дорого , ему , Самарину, обойтись. Врачиха стояла так , что заслоняла родильницу и Андрею пришлось наклониться, чтобы облегченно увидеть то, что ему хотелось. Кровь больше не текла.
Прилаживали капельницу с одной стороны, а с другой акушерка вводила раствор струйно, большими шприцами. Докторша долго, изнурительно молчала, потом, скосившись взглядом и, видимо, отошедшая от гнева, выдавила из себя :
- Что же, не позвали?
- Быстро все произошло… Роды пятые, опомниться не успели, как выскочил, тут
враз и полилось…
Следующим утром, на конференции, заведующая набросилась на Самарина с криками.
Что он , де , не имел права на самостоятельную операцию, что без оснований стал лить донорскую кровь  и вообще, слишком много себе позволяет. Не знала она ,не ведала, -   что Андрей успел сделать в Поселке. Он молчал сначала , но встал, возмущенный, хотел возразить ,объяснить несуразность , надуманность обвинений, но строптивая начальница так распалилась, что стала припоминать все другие, уже дисциплинарные огрехи Андрея.
О том, что лезет впереди всех, « во все дырки», припомнила ему и  неудачу с пропоротой
кишкой в гинекологии. А на следующий день , тоже утром, его вызвали в кабинет к той же  заведующей. Самарин подумал ,что будут  приняты «оргмеры» и подумал , что хорошо бы было, «выигрышно», попроситься туда, на место прежнего распределения,
в деревеньку под городом, - терапевтом, - без треволнений и операций , близко от столицы… Изображая невинность и послушание, предвидя наказание  и очередной разнос, он постучал в кабинетную дверь , приоткрыл ее…  Заведующая говорила по телефону, но кивнула ему ,«заходи», и продолжала отвечать в трубку. Как  только положила ее, тем же тоном, не дозволяющим возражений, приказала Самарину ехать в Поселок, - на месяц , в командировку, с 26 апреля. В министерстве , оказывается , так решили, Мол, кто-то там у
Самарина –  был. Для  Андрея это было невероятным, но фактом. Позднее он узнал, что за него просила старшая медсестра поликлиники Поселка. Она была членом Обкома профсоюзов и добилась возращения Самарина. Ему вдруг вспомнилось, как та сидела как-то в кабинете Ильина накануне отъезда Самариных и была невозмутимо спокойна и деловита, утверждала, что «никуда не денутся, вернут, на рыбу  - к л ю н у т…» Рыба
семужья в регионе, да и вообще ,в крае, имела традиционно важное, если не первостепенное значение. Милиционер в Поселке, главной уполномоченный, так
прямо и говорил ,указывая на  янтарно-алую горку в  большой тарелке, что это,
здесь и везде, есть  «красная власть». Андрей с Ларисой были созваны как то на
день рождения к важному соседу. Тот  жил уже там третий год,  трудился днями и ночами, обеспечивая троих детей и неработающую жену , да еще обучаясь заочно  в юридическом
и , конечно, причислял себя к интеллигентам , хотя и матюгался, - порою, несносно Гинеколога с педиатром , семью молодых врачей, зауважал с первых дней, приходилось работать вместе, выезжать вместе на  случаи с трупами… Размах с этой рыбой получился и на свадьбе в Питере, - гости нахваливали солененькую свежатинку,  и , уминая  бутерброды, забывали даже кричать положенное по случаю « горько». В осенний сезон, куда так вовремя успели втесаться Самарины,  семга у них на столе не переводилась, каждый из пациенток или родителей старался угостить местным деликатесом...
     Таким образом Самарины очутились в этом городке, перед последним прыжком, на «Аннушке», но  случилась незадача. Остров, где садились и взлетали самолеты в Поселке, затопило паводком. Когда третьего дня прилетели  сюда, нужный, их, самолет, уже успел улететь, всего то с час тому назад… С трудом устроились в гостинице. Долго
ожидали администратора – толстую малоподвижную женщину в кофте с поперечными полосами, которая еще больше подчеркивала  полноту. Перед тем, как сесть за стойку, администраторша что-то долго и медленно искала, ходила  туда и сюда перед томящейся очередью, будто нарочно, издеваясь; потом кого –то проверяла, затем - исчезла на обед.
Наконец –то Самариным повезло, им досталось место, хоть и одно, пусть и женское. Андрею пришлось довольствоваться радушием соседок жены, которые разрешили перено-
чевать в номере мужчине. Вечером гуляли по немногим  городским улицам, поужинали  в кафе, смотрели телевизор в холле. Перед сном сумели вымыться в душе и ,уверенные в завтрашнем дне, довольные, улеглись спать.  Наутро совершили глупость.
Хотя им дали гостиницу на сутки , они ее не продлили, понадеялись на незыблемость рейсового расписания. Регистрацию провели, но на посадку не звали. Полет отложили.
Сначала на час, потом на два, а потом и вовсе объявили, что самолет полетит завтра.
Так и сидели Самарины в  зале ожидания аэропорта, расдасованные и  обескураженные.
Не стоило им так быстро срываться в дорогу, думалось Андрею, - а то заторопились , часть вещей оставили у родителей, едва успев оформить документы, выправить перед праздниками билеты. Можно было лететь и через другой город, по иному маршруту, тому, каким когда то добиралась Лариса. Но здесь казалось надежнее, потому что городок, куда прилетели , был еще и крупный речной порт и можно было отплыть отсюда до Поселка теплоходом, из - за раннего ледохода и с возможной навигацией. Так они ехали  в первый раз  вместе, уже достаточно поздней осенью, в конце сентября. Но ожидания не оправдались. Выяснилось это уже на месте, на Речном вокзале , где им сочувственно
развели руками. Из городка  то лед  ушел, но  застрял где-то в низовьях и оставалось в таких обстоятельствах только уповать и ожидать. Ждать, ждать… Время тянулось медленно. Вечером следующего дня  в гостиницу  уже не попали. Людей там оказалось в два раза больше, чем вчера. Администраторша была другая, билеты ее не
трогали, она холодно и безо всяких эмоций отказывала. Стало совсем тоскливо. Снова
поужинали , но уже без радости , в той же кафешке, что и вчера. Потом пошли в кино , на поздний сеанс. Фильм был неинтересный и Андрей там , в темном зале , вздремнул, - выпитое с горя сухое вино подействовало, -и очнулся он уже, когда зажгли свет и застучали стульями.О таком сонном вираже он раскаивался, потому что сидел абсолютно бодрым в аэровокзале, где уже многие дремали, улегшись на диваны, где слепил с потолков свет люминесцентных ламп, где гремела ведром уборщица и прошагивали мимо, из конца в конец, одиночные милиционеры. Жизнь ночная здесь как бы замирала, ночных рейсов в расписании не было, если только какие то вдруг, иногда, -  задерживались. Лариса пристроилась отдохнуть. Напряжение ожидания уже не чувствовалось, как то пропало , улетучилось и в голову лезли  другие , не свойственные  моменту мысли.
- Андрей, я не мучаю тебя? – неожиданно спросила, совсем не  сонным голосом, жена.
- Нет, - на всякий случай ответил Андрей, и не выдержав, в свою очередь удивился ,-
- а что?
- Да то ,что мать мне твоя говорила… Про письмо.
«Не утерпела!» - с досадой подумалось Андрею, - « вот всегда так: одно говорит, другое делает, страсть какая то, к сплетням-скандалам… Но что же теперь будет?»
- Когда ты узнала?
- Давно… Ёще до твоей поездки в Москву.
«Действительно, давно» - подумал Андрей, - « но какая выдержка, больше двух месяцев!..»
- Не мучался бы со мною. Оставался бы там , терапевтом, под  городом.
« Ах, вот оно что! Из-за этих мучений в аэропорту? Какая чепуха…» Самарин не стал
ни в чем оправдываться , но слова ,помимо воли, потекли сами собой. Нет , ему интересно, и с ней, Ларисой, и самому, в таких передрягах. Эта специальность
несносная как то затянула , увлекла. В Поселке  вообще экзотика. Не то ,что где то
там, около столицы. Нет , выбор сделан верный, заключал Самарин , не понимая окончательно точно, что он имеет в виду : работу в Поселке , или союз с Беловой.
 В любом случае подстраховка  не помешает и он , услышав сонный всхлип жены , решил дальше свои рассуждения не продолжать. Он вспомнил лишь, как летал в Москву, еще в феврале, где то в последних числах.  Погода там, в  стольном граде , выдалась солнечная,
почти что весенняя; на вокзалах попадались спортсмены в олимпийской зимней одежде, в дубленках,  с яркими сумками, с упакованными чехлами. В центре было огорожено, посты
стояли на Красной и Горького, в Кремле вершили судьбы партийные избранники на  очередном  «историческом» своем съезде…Самарин возил запущенную гинекологичес-
кую больную, на «искусственную почку». Часто пользующийся этим, развязный сексопатолог больницы, недавно работавший на вновь открывшейся штатной единице,
неожиданно отказался и предложил лететь ему, Самарину, - он и согласился. Сразу поду-
мал , что это судьба, предоставляет  шанс, увидеться с Полиной и строил планы,
как лучше встретиться , договориться, сообщить о себе. В Москве  появился ночью.
Пока сдавал больную, пока перекантовывался в  осмотровом кабинете Боткинской больницы до утра,  он все обдумывал, но так ничего и не решил окончательно, что же станет говорить ей, бывшей когда то  невесте. Но позвонил сразу , как только стало возможно , в половине восьмого утра. Она спросила , к кому он приехал в Москву, он и брякнул : « к тебе…»
Она поверила  и вот , сказавшись больной , не появилась на работе в школе, назначила встречу, свидание, на одной из станций метро, радиальной, где то на задворках, недавно отстроенной, ближней к ее дому…Самарин на ту станцию  безнадежно, минут на сорок, опоздал, но она его дождалась , а ему уже нужно было спешить на самолет. Он ее едва узнал, она была какая-то другая, столичная ,с лоском, пахнущая неведомыми, неземными духами. « Ты живешь хорошо» - то ли спросил, то ли констатировал он. Она отозвалась, своей привычной манерой, подробностями и тяготами своей жизни ,где только для нее есть место, всё другое никчемно, нереально, приземлено. Самарину раньше нравилось ее слушать ,- журчащий приятный уху голосок ,- но теперь что-то равнодушное, даже раздражающее скребнулось в его душе, но, возможно, потому ,что скоро  нужно было ее оставлять, улетать. Они поехали в аэропорт вместе , на такси. Андрей выгреб свои последние рубли, но их все таки не хватило и Полина добавила своих и от этого было
неприятно, неудобно, добавилось желчи в ту муторность настроения, что вот  он уезжает, а она остается и они толком так ничего  и не  решили , не договорились. Как будто это было  возможно в  суетливой, на скоростях , - встрече. Хотя подспудно , задней мыслью, Самарин что-то для себя уяснил, но он еще долго  не  смог отойти, успокоиться , -от ее прощального поцелуя, которым она одарила его , перед выходом на посадку, на людях. Андрей чуть не задохнулся от сладкости ее губ, помады, парфюма, еще чего –то непередаваемого, волнующего, - запаха , как потом он понял, ее   л ю б в и… К нему?…
Он так и не разобрался, пока летел, приземлялся, выходил на морозный, останавливающий дыхание, воздух . Его встречала жена и Андрей уклонился от её поцелуя, боялся, что заметит, почувствует, хотя он перед этим полоскал рот в  тесной туалетной кабинке не один раз, вытирался салфеткой, жевал даже жвачку, оказавшейся в продаже на столике, возимого между рядами. И тогда уже, значит , Лариса знала про письмо и никаким своим настроением этого не показала, а ,может , Андрей того и не заметил…
- Поедем завтра в Ленинград. Никуда этот Поселок от нас не денется, с Ильиным договоримся, позвоним. Праздники на носу.
- Ладно – отозвалась Лариса полусонным голосом.
В маяте, неуютно и неудобно, на сиденьях, прошла их вторая ночь в аэропорту. Назавтра их самолет на Поселок уже не объявляли, но среди ожидающих прошел сначала туманный,  а потом вполне реальный и надежный слух про вертолет. Тот , мол, сделает несколько рейсов, вывезет всех  перед праздниками застрявших, высадит прямо в районном центре, на стадионе. От райцентра до Поселка было километров с полста и «газики» проходили, с Ильиным можно было бы договориться о  машине. Через  часа два после  начала слухов вертолет действительно появился. Но на выход никого не приглашали. На летное поле прошли через заслон лишь несколько человек с важными независимыми лицами , причем один из них заметно  при ходьбе покачивался.   «Так всегда. Начальство вперед. Обжрались» – сокрушалась какая то женщина около контроля на посадку. Андрей подошел к одной из девушек там, объясняя про себя с Ларисой, уговаривая пропустить. Говорил сбивчиво, но контролерша поняла, что они  врачи , летят по командировке. Она подошла к тому , который качался. Оказывается, тот был за старшего. Но едва остановившись,   он снова поплелся к трапу. Девушка ни с чем вернулась. Звание докторское ничего не давало. Оно оказалось никчемным, ничтожным , ненужным  сильным мира сего. Вертолет закрутил винтом, лопасти подняли ветер, моторы взревели сильнее. Машина грузно , будто нехотя, оторвалась от земли, быстро стала подниматься вверх и вперед, наклонясь корпусом и вскоре превратилась, постепенно и неуклонно, в далекую и недосягаемую, медленно угасающую точку. Через год Самарин увидел в районной газетке  траурную рамку о почившем важном  руководителе и узнал в нем того качающегося. Даже фамилия запомнилась. Агеев.
    … Поздно вечером Самарины улетели рейсом по расписанию, на Ленинград.


                -  9 –
      
      Уже третья неделя в Поселке. Привычная работа облегла  Андрея, будто  и не уезжал  он  отсюда, словно и не было нескольких месяцев отсутствия его здесь. Напряженно-внимательное отношение к нему осенью сменилось теперь дружелюбностью,  открытостью. Обходы, манипуляции, приемы давались легко и свободно. Акушерка, с которой он сидел в поликлинике, так и призналась ему, что не чаяла увидеться снова. Сколько раз бывало – приедут, попорхают и снова убывают, - к цивилизации, удобствам , асфальту. Знания Андрея распирали, ему не терпелось применить их, показать себя. Хотя чаще, чем раньше он стал и осмотрительнее , осторожничал. Позерство приглушал, но мечта о свершениях вырывалась таки иногда, из-под контроля, а ежедневная и однообразная работа уже начинала приедаться. Нужна была какая то встряска, изыск, изобретение.
Нажесткина верховодила в своем отделении. Добилась отстранения от операций Шарапова. Тот часто появлялся на работе нетрезвый и Вера написала рапорт Ильину, чтобы старого перевели в поликлинику. Амбулаторный прием  Шарапова не  тяготил, судьба не раз бывала снисходительным к нему, жизнь переменчива , чего в захолустье не бывает… Нажесткина одна пыхтела над аппендицитами, кричала на Ольгу, на санитарок.
Угомонившись, стала приглашать на операции дежурных врачей. Некоторые роптали. Она
настаивала, требовала. Вспыхивали скандалы. Но больших операций, крупных травм - не случалось. Тихий год , наверное все таки шел, хоть и високосный. За неполный месяц Самарин проассистировал всего два раза. Пользы ему от такой работы было никакой, - Вера Алексеевна  поучала его , наставляла, ставила в зависимость, в подчиненное положение. Самарину такое надоело уже в интернатуре. Территории операционной и отделения Нажесткина считала лично своими, ее громкий голос разносился по коридорам каждодневно и постоянно. Один раз , когда она попросила Андрея делать аборты в другое, удобное для нее время, Самарин не выдержал, резко вышел из ординаторской, демонстративно примостился писать истории в холле, на посту медсестры. Позднее жалел
об этом, - нужно было сдержаться и молчать. Потому что у него в палате уже находилась больная с очень неясной «клиникой». Все же он склонился к диагнозу   «неострой» внематочной беременности и собирался ту больную, девушку двадцати лет, - оперировать, причем в плановом порядке, как учили на цикле гинекологии. Новые веяния. Три  дня он
готовился, уточнял еще раз состояние, делал анализы и вот, наконец, на четверг, - назначил операцию, «резку». Утром в тот день , едва зашедши в ординаторскую, Самарин долго простоял у шифонера, переодевался и нерешительно размышлял, как Веру попросить помогать. Осторожно намекнул.
- А нужно ли оперировать? – Вера с шумом отодвинула папку с историями и добавила убийственно, - эфира один флакон остался. Только для экстренных…
Такого Самарин не ожидал. Вернее, подсознательно, он думал о том , что оперировать придется одному и почти  зримо, физически представлял это, моделировал движения в голове, но вот чтобы эфира не было? Он ринулся в операционную :
- Ольга, эфир то у нас есть?
- Один флакон… Но… – не закончила она, как услышала отчаянное :
- Да как же?
- По срокам годност…
Абсолютно ясно, что единственный флакон, предназначенный на крайний случай срочной операции, он не потратит. Одного флакона хватало лишь  на одну, самую простую аппендэктомию, - «студенческую», любое другое вмешательство на животе требовало
того зелья больше, хотя бы про запас. Да и вскрытый флакон все равно пропадал полностью, испарялся. Значит , девушку, которую он уговаривал целую неделю, которая
дышит на него, как на бога, теперь надо снова просить обождать. А после опять, и снова
искать те убедительные для  ее согласия слова, после которых можно и нужно, необходимо  - резать. И неизвестно в какой день, если не  сегодня… А отказаться от опе-
рации никак нельзя. Ведь диагноз «внематочная…» равнозначен слову  «операция»… Так его учили , так он затвердил. Но вот сегодня , сейчас нельзя ее класть на стол. А девушка так боится разрыва, кровотечения… Эфир Вера припрятала, это точно. И наказала Ольге, чтоб молчала. Эта мысль пришла  Самарину позже, уже вечером, на приеме в поликлинике. Девушку он обманул, сказав, что отложится на день , не больше, из-за неисправностей в электросети, освещении. Это он придумал с ходу , облегчил версию, когда пришёл в палату. « А без операции нельзя?» - в который раз спрашивала  девушка
и смотрела прямо в глаза… « Нельзя» -отвечал Самарин и взгляда не отводя, продолжал-
-«это очень опасно, когда лопнет сосуд. Неизвестно в какое время. Надо без спешки, когда организм  подготовлен, когда есть запасы крови , чего проще?..» « А это не больно?» -
испуганные глаза смотрят  с надеждой… Да , очень неверно откладывать, нехорошо, по
приметам… Бессонница, мучения душевные, неопределенность…
Гораздо позднее , по несколько  раз на день, Самарин будет вспоминать , - и эти слова,
и ту задержку, и козни Веры…Будут вставать в глазах те крики, вопли, то лицо несчастной девушки. И позор, отчаяние, безрассудство, стыд, крах…
   Он все же начал операцию На следующий  день , как и обещал. Но под местным обезболиванием, - новокаином. Посмотрел в руководстве, в цветном альбоме с картинками, запомнил еще раз. Делал один. Нажесткина сказалась больной. Проще всего казалось Андрею – вскрыть живот , найти трубу, перевязать, отсечь, зашить. Оказалось горше и постыднее. Такого он не предполагал даже. Сначала всё шло хорошо. Внутривенно ввели наркотики, обезболили кожу. Девушка лежала спокойно. Потом , наверное, очнулась. И началось невообразимое: вопли, визги , стенания, дикие глаза, взлохмаченные стерильные простыни…Девушка вырывалась. Пришлось её привязать. Но она продолжала орать так, что невыносимо было слушать. Но ведь разрезанная, -не отойдешь, не бросишь. Будто кадры-моменты на экране негативной пленки, картины инквизиции, изгонения бесов… Но самое жуткое еще ждало впереди. Никакой внематочной беременности не было!! Вообще -  н и к а к о й  Самарин не обнаружил, и не нашёл.  Это было невероятно. Перед Андреем предстала идеальная, как в его анатомическом атласе, - картина. Самарин даже шум перестал замечать, когда вот так , воочию , убедился , до конца , в своей чудовищной ошибке, ужасном заблуждении. Стыдная краска залила его лицо. Губы скривились, стянулись  в ознобе и по всему телу прошибло, мгновенно, противным липким потом. К счастью , маска скрывала такое его состояние. Нужно было как то оправдываться , выправляться. Но тут , как назло, и, показалось , ехидно , спросила Ольга :
- Истратить флакон то, что ли?…
В дверях появился Шарапов, - Лариса, будто почувствовав неладное , прислала его. Тот входил быстро- быстро, семеня  шагами по своей привычке,  спросил, не мыться ли ему. Андрей попросил его  лишь дать наркоз, а помогать в операции нечего – оставалось только побыстрее закрывать совершенное постыдство. Дали капать пахучую одуревающую жидкость, сразу стало тихо, голова Андрея затуманилась, и стало от тишины ли, а может от чего другого - звенеть  в висках…
- Как же флакон то? – нашел в себе силы спросить Самарин, когда немного уж
пришел в норму и заканчивал последние швы.  Сумел сохранить даже деловито-наигранный тон, хотя дрожь в его коленках еще не унялась и пот мерзко ощущался
холодком…
- Заказали ведь, я и хотела сказать вам, вы умчались, потом  забыла, столько забот-
скороговоркой, будто машинально  отвечала Ольга, на что Самарин подумал, и почему
то отвлеченно, мимоходом : «Что , может быть и не врет…»
       В пятницу прием короткий, на полчаса раньше можно уходить. Но уже и за час –полтора никакого шума за дверьми нет. Пусто и гулко. Как в душе. В кабинет заглянуло
солнце. Июнь. Начало лета. Скоро экзамен на специальность. Командировка почти закончилась и вот теперь надо съездить, в последний раз объясниться, привезти оставшиеся  вещи… Самарину  делается опять  плохо и неприятно тяжело внутри ,-
будто его заставляли целый день возить бессмысленно какие-нибудь камни… Уныние за половину дня иссушило его лицо. Чтобы уйти от  напряженного молчания сидящей напротив акушерки, Самарин поднимается , выходит из кабинета. Весть о его неудаче уже
разнеслась. Вот мимо проходит регистраторша, строгая пожилая женщина  в очках, не смотрит в его сторону, а Самарин даже и не помнит , здоровался ли сегодня с ней. Вот Шарапов показался. Тоже убегает от безлюдности приема. Сели  с ним в закуточке, у
физиопроцедурной. Шарапов закурил, зажмурился, окутываясь дымом, - сизым , папиросным, спирающим дыхание…
- Не тужись, не сокрушайся. Вот тоже? Нашел чего ? Впереди еще не такое будет…
Потеки теплой крови по локтю теперь почему -то теперь вызывали в Самарине рвоту. А ведь  впереди еще было два года этой сложной «периферии»  и таких же недостатков
лекарств, умения, опыта, наставников, опоры… А внутри только одно это , одно дикое чувство… локтя.


               


               


















               





ЧАСТЬ   ВТОРАЯ

                - 1 -
    Просто и понятно. Никаких там тебе вершин или глубин. Где дышло, там и вышло. Попрёт, ничто не остановит, попридержать надо, - только и всего. И не наука это даже,
а руководство к действию. Рукодейство. Даже обозвали знак, - четыре пальца вверх, в судороге, - «рука акушера». Но все же что –то такое интересное есть. Законы и практика,
традиции и авторитеты, история и перспективы. Увлекательно даже , если вникнуть. Рисунки, - глаз не отвести, особенно в старых учебниках. Фартуки до пят, руки в крови,
трезубцы , копья; разорванные животы , уродцы…В Европе акушерство было занятием мужчин. Корифей – Земмельвейс. Из сотен мрущих в послеродовой лихорадке счет у него пошел на единицы. Но в век цивилизованный роддома превратились в пристанища женщин. И рожают и принимают – они. Мужчина там – ворона. Самарин это понимал
и чувствовал давно и теперь эти мысли, - никчемности, зряшности, - появлялись чаще других. Он ворочался, на скрипучей пружине койки в ординаторской, дожидался сна,
а он никак не приходил и время уже было далеко за полночь и случай, очередной и рядовой, не  отпускал его от дум и он был еще там , в родзале и послеродовой…
Дежурства ему выдавались редкие и Самарин Андрей Васильевич, терапевт по основной работе и акушер по совмещаемой, наполнялся сейчас той внутренней умственной работой, которая подступала в ответственные моменты жизни. Приходилось постепенно расставаться с привычным, давно освоенным делом, и полностью отдаваться другому, не
очень знакомому…Те , давние обязанности, превращались теперь в настоящий праздник,
долго ожидаемый, приносящий радость близкого труда, приятного по кругу общества людей, осознанной необходимости. Самарин даже ловил себя  на том, что обнаруживает   дотоле не обозначиваемый талант «организатора родовспоможения», - вовремя так распорядиться, приказать, поправить, посоветовать. И потому , наверное,  гладко и легко проходили его дежурства. Да и не мудрено. Заведенный порядок держался прочно
и непоколебимо. Вплоть даже до такой мелочи, как свежее белье в тумбочке для врача. Две простыни, полотенце, наволочка. Комплект. Как в поезде дальнего следования, да еще
экстра-класса. И все тебе на месте, и кругом чистота, и с потолков свет  обеззаражива –
ющий, мерцающий, бледно-голубой и повсюду запах хлорки, неистребимый и по-своему даже родной, приятный… В дверь постучали. Тихо , но настойчиво. И уже входила, нет,
почти влетала, врывалась чернокудрая, кругленькая и обольстительная сестричка из детской, в кокетливо надвинутом колпаке, с туго перевязанным под талией халатиком.
Что-то бодрое, веселое  сразу обозначилось в ординаторской и Самарин мгновенно вышел из полудремы- полусна и что-то начинал соображать о каком-то там котенке… Комочек тот выбросили часа два назад, посчитав роды за выкидыш, а он все пищал и пищал. Не давая уснуть. Срок пограничный, вес неподходящий, все равно умрёт, зачем портить
статистику, - Самарин уже всё понял и не успел что-то вразумительное ответить, как ребенок-плодик был перепеленут, перевязан бантиком, зафиксирован, зачислен. Самарин
же, вне своих правил, потащился в детскую то создание посмотреть и тут же понял, что обманывал себя, потому он шел взглянуть еще раз на ту чернокудрую, охочую на смех и шутку властительницу палаты, - Рубашкину Татьяну Григорьевну, Танечку, Татьянку-
тальянку…
- Мамаша эта, злая-презлая. Вами интересовалась, Васильевич…Гермафродита выкинула! Черти что! не поймешь! Так пойдете? Утром, конечно. Надо сказать, объяснить, что еле живой, ведь не дышал, но старались , - оживили, всю-у-у-у
ночь возились, не присели и не прилегли… Уж я точно. Опять этих ненасытных кормить . И не поспала!
   Третий час ночи. Самое время для сна. Состояние разбитости придавливает, глаза слипаются, в голове почти ничего, только главное, мельком, еще проворачивается :
«…надо сходить, сказать, объяснить, успокоить… Есть ли у нее дети? И молода ли
она?» - основные дежурные вопросы, которые нужно выяснить по истории, чтобы сразу
быть в курсе, это располагает…Чёртова профессия утешителя…»

                -  2 –
       
       После горнила вступительных экзаменов  подступили новые испытания, уже в учебе. На первом курсе это была анатомия, на втором донимали гистология с английским, в следующем году мучали фармакологией с непонятной политэкономией социализма, а на четвертом году терзались, изучая топографическую анатомку, «топочку»,
сдавши которую, разрешалась женитьба, ну а там следовали роды. Вот тут то и соприкасались два предмета. Цикл родовспоможения в самаринской группе пришёлся на
самое начало  учебного года, в октябре. Обучение проводили по новой системе, когда неделями зубрили одну какую нибудь науку, чтобы сдавши ее , плыть от зачета к зачету по необозримым волнам познания дальше. Но что Самарин увидел в роддоме, даже после трех первых лет студента –медика, - то его потрясло. Новые жизни рождались в ужасающих муках. С невиданной, неодолимой силой вырывались наружу существа, страстно возвещая о себе криками , приносили окружающим неописуемые  наслаждения и радость. Поразили дикие, почти ничем не снимаемые боли, бешеные гримасы страданий, страшные от натуги глаза, потоки крови вслед за дитем, руки врача, засунутые под сердце, взмокшие волосы под колпаками оперирующих, лепешки плацент, обрывки пуповин…Промозглыми тёмными вечерами Самарин возвращался с первых
дежурств, укоризненно смотрел на проходящих мимо весёлых девушек и хотел кричать им, глупым и беспечным, что не стоит так радоваться, что каждую ожидает божья кара и нечего так беззаботно смеяться, - жестокое испытание природой всё равно настигнет любую и что он , именно он, молодой врач , знающий, добрый, умелый , сумеет помочь им, глупышкам… Но до такого было еще далеко, а позднее такие настроения прошли , испарились и со следующим циклом забылись, поглотились другими заботами, событиями, открытиями. Андрей с трудом сдал экзамен за четвертый курс по акушерству и к сему предмету охладел окончательно. Без особого энтузиазма  пришел он на двухнедельную обязательную практику в роддом родного города, в середине июля , перед каникулами. Дни стояли жаркие,  а ночи - душные. Окон в родзале не открывали, навешивали только марлевые занавесочки на узенькие форточки. И в такой затхлости работы было невпроворот, а бессонье - напролет. Не так, как  недавно в хирургии. Там спокойнее и тише – отстоишь на крючках рядовую операцию и отдыхаешь , на кушеточке, до утра. А здесь запарка именно с  полуночи. Отрожаешь  с одной, затужит другая, и у третьей, - сплошная цепь подражаний , а из приемного лифта уже вкатывают на каталке следующую, с головкой между ног… И все потом лежат разрешившиеся, в один ряд, еще горячие, полные два часа ожидания, по инструкции. И каждую надо  обсмотреть, зашить , «подкапать», понаблюдать за общим состоянием… А уж напортняжничаешь за ночь! Не то, что в хирургии , где тебе доверят два кожных узла. Тут стежка за стежкой, ровными рядками, стрижешь кончики, оттягиваешь  веером… Наконец, все обойдены, обделены вниманием, переложены, обложены, отвезены в палаты. Санитарский труд тоже твой, ибо сил наличных не хватает, особенно  в ночи и надо бы присесть, отдохнуть , но в час утренний, ранний помогаешь врачу, - писать  истории, заполнять бланки. Строчку за строчкой приходится что-то оформлять, и врач тебя хвалит, вернее врачиха, потому что женщина и часто и притом – незамужняя, по иронии судьбы , а еще страннее - старая дева,  и обычно бывает недовольная…Как правило на рожениц. Их молящие глаза докторшу не задевают и  взоры устремляются на Самарина, думая, что мужчина их спасет и может поверит, что, действительно, все таки ,бывает больно… В недолгий момент, между восемью и девятью, падает ручка на стол, голова беспомощно тянется вниз, непреодолимый приступ сна, но усилие воли, вспомнится героизм декабристов, потом про родившихся подумаешь и становится легче. Сонливость проходит и стекленет  душа, деревенеет  тело, до послеполуденного часа, когда вырываешься домой пораньше и валишься, едва добравшись , на кровать, чтобы поспать. До раннего утра, восемнадцать часов кряду…

                - 3 –

     Самарин так глубоко уснул, что не услышал будильник и очнулся уже перед самым уходом. Сработал внутренний страж, для того, чтобы успеть собраться, записать отчет. Для родильницы, которую он хотел успокаивать, времени уже не оставалось и Самарин,
заметив в себе секундное замешательство совести, решил, что лучше «утешения» будут
сделаны врачами штатными, постоянными, а он тут залетный, внешне-временный и в принципе не обязанный вдаваться в детали. И все же он вспомнил о женщине , один раз,
когда ехал на работу другую, - мимоходом, - и после, уже подробнее, когда сидел на конференции у начмеда санатория, ретивого и молодого , - заместителя главврача. Внушительных размеров кабинет вмещал длинный посредине стол, как для заседаний в Совнаркоме; стулья около него, кресла по углам, где можно было утонуть и усыпиться и только грохотание споров и скандалов заставляло следить за ходом событий. Атмосфера была свободной, демократической, каждый ординатор мог вставить пару-тройку незначащих фраз, но продолжал также властвовать уверенный тенорок начальника, берущего за «рога» каждого, кто был  принципиально против или как то неугоден. Специалисты – бальнеологи, физиотерапевты, врачи лечебной физкультуры и другие
«узколобые»,- продолжали , предлагали - то новые методы лечения, то современные рекомендации, но всё в общем и в частностях сводилось к одному – климатолечению в виде воздуха, солнца и воды. Бесконечная  эта, в разных вариациях, дискуссия, Самарина не отвлекала   и он проносил в голове воспоминание о женщине еще  и еще раз, но уже
настойчивей, обстоятельней, отчего то вместе с Рубашкиной и в связи с чем-то другим , непонятно тревожащим душу. Да , та ночная  роженица «выкинула», но ведь могла бы и
родить, если бы подождала хотя бы недели две или  полторы. А существо то пищащее, наверняка, теперь уже погибло. После совещания Самарин продолжал думать о прошедшей ночи, но уже наплывами, наспех , - потому что хоть и автоматически, но приходилось исполнять привычно-обязательные обязанности врача-курортника. Ритуал.
Переписывание карты, осмотр, назначения, отметки, росписи. Работа заканчивалась катастрофически быстро. Уже через какой то час  делать было абсолютно нечего.
Оставшееся время приходилось убивать и тоже по заведенному распорядку. Он читал,
играл в шахматы с окружающими-отдыхающими, бегал по близлежащим магазинам, питался в столовой, заигрывал с медсестрами и «контингентом», заходил к приятелям-коллегам, также как и он , мающихся бездельем. И вот в конце рабочего дня Самарин вдруг понял, что вспомнил, наконец, ту женщину, которую он видел мельком в родзале  и которая принесла столько хлопот его памяти. Ее лицо, изменившееся, отечное, будто проявилось из времени, как на фотобумаге  и стало четким, ясным, узнаваемым, Да, конечно, она, - Татьяна. Но не Рубашкина. Самарин не видел эту Татьяну года два или около того. Это была его бывшая пациентка, из женской консультации, где он когда-то
работал, перед санаторием, после отъезда с Крайнего Севера, из Поселка, где прошли
его первые три года врачебной практики. Радужные ожидания по приезде постепенно обернулись глубокими разочарованиями. Самарин с трудом , в тисках стресса, тянул те два года в консультации, пока как то не наладилось в его жизни в дальнейшем. Не без труда им  с Ларисой удалось устроиться в санаторий, получить  отдельную однокомнатную. Жена, правда, сильно переменилась , много из-за ребенка, сына, кото-
рого сразу родила по возвращении к родителям, будто того и  ждала… А в санатории
она  стала обучаться методам психотерапии, предлагалось теперь такое вот лечение в курортных зонах, около столичного, по  меркам  прошлого века ,города. Поэтому и отдалялась супруга от Самарина , в  понимании его стремлений, порывов, - вернуться на тот круг, высококлассного специалиста, который начинался, вырисовывался на периферии. Он даже съездил в Москву, благо та была почти рядом ,чтоб  официально, по специальности, попасть на  хорошее место. Вадковский  переулок тихого московского   центра, где было министерство, надежд не оправдал. Там ,на приеме , его даже хотели привлечь, за неполный срок отработки  по распределению, всего то , с месяц, и уж никак не желали чего-то подыскивать молодому строптивому доктору  на « режимной территории». Инспекторша по кадрам прямо таки  кудахтала без конца этим определением, на что Самарин  невежливо отреагировал, назвал ее «деточкой» , но потом долго и нудно, унизительно извинялся, что «слетело с языка», «профессиональное…». Уезжал из первопрестольной в тот же день, около полуночи, и успел, однако, сходить в престижный театр, с кумиром в гамлетовской роли, словно предчувствовал, что более такого не удастся. Но радости особой, от удачи, конечно , - не чувствовал, да и минздрав сильно расстраивал… Угнетало полное отсутствие информации от Полины. Телефон ее не отвечал. Хоть до этого, раз в полгода он перезванивался, на день рождения её, и в новогодние дни… Непонятно было, куда она задевалась, а выяснять как  бы не тянуло, воля не поддавалась. Андрей ощущал, что закостенел, стал осторожничать, скрытничать, уходить в себя…Механически исполнял семейные обязанности, вертелся , толчился в этой бесконечной суете, но сердце было холодным , нигде, не за что, ни за кого не цеплялось.
Полина у него была и не была, он держал ее в себе по инерции , как последний,  и ненадежный резерв, воспоминание о чем то  уже далеком , ушедшим навсегда, и без возврата, навеки. Культурный центр страны только его и поддерживал, -открытиями,
возможностями, интересными встречами, книжной барахолкой, толпами людей…
     …В первый раз  тогда, на приеме, Самарин ее заметил не сразу, не выделил из массы других, таких же пациенток, с выставленными на обозрение его, своими срамными местами. Самарин всегда в таких случаях держался  сухо, сугубо профессионально, развязность ему претила, была не к месту. Да и акушерка, сидевшая в кабинете, не вдохновляла, - ординарная, незаметная на вид исполнительница старших намного его лет, почему что читавшая местную молодежную газету, наверное , из активисток  прошлого. Стояние за «станком»,сидение за столом ,- надоедало, иссушало. Вот  и случилось то, чего никак не ожидал. Та самая ,которую он лишь  приметил, в коридоре, проходя мимо, с челкой аккуратно сложенных, темно-рыжих волос, теперь  распласталась перед ним во всей своей неожиданной, нагой красоте. Тихий спокойный ход времени как бы прервался. Что-то шевельнулось, в  истомленном,  измученном самаринском теле, когда та пациентка, без  плавок, с  точеными и плавными линиями бедер, около его груди, с закрытыми длинными ресницами глазами, вскинутой вверх рукою на лицо, с зажатым полустоном  на зубах, и с дыханием , прерывистыми, частым, - вздрогнула от его рук, когда он вошел в нее, и дрожь ее , нервная, мелкая , неостановимая, жгучая,  пробежала и по нему, полыхнула искрой  забытых, потаенных страстей, настоящего чувства, глубокого потрясения… Его так резануло, что он еще об этом вспоминал, но  время проходило , проносилось чередой и он  стал забывать такое  мелкое происшествие, ничего в общем
то не говорящее, а лишь напомнившее когда то увлечения физиологией, объяснявшим
эти чувственные вспышки, без всяких , впрочем , продолжений… Он точно знал еще и то, что пациентка  была не с  его участка, случайно попавшая на срочный профосмотр , -карточку изучил внимательно, - и  другой встречи, даже случайной, вряд ли предвиделось. Он её и не ожидал. Однако, месяца через три или больше, она снова попала к нему на прием, в другом кабинете, и уже один на один. Его «посадили» как-то еще на полставки, принимать сверхномерных и экстренных, в дальнюю комнатку, одного , без акушерки.
И как то, уже перед концом смены, отворилась дверь и с предварительным «можно?» и
с карточкой вошла  о н а   и Самарин сразу ее узнал. Ему тут же вспомнились те минутные искушения, ледком прошла истома  по всем членам, а ее смущение и неловкость будто
вернули всё назад, оттуда, из первого знакомства. Дежурные слова показались Самарину убожеством, мелкотой и он сразу перешел на дружеский доверительный тон, обратился на  «ты» и она , тоже, конечно, узнав  его, отвечала просто, по-доброму , а после осмотра разрыдалась, потом  долго успокаивалась, одеваясь за ширмой, и между всхлипами выговариваясь за мужа в беспробудном пьянстве и за искалечивание себя, - в абортах . Работал она в театре, выступала на сцене, но жизнь ее была « разбита», - и
беспутным супругом, и больной недвижной матерью, и недотепой сыном и всех их вместе -убогим существованием в двухкомнатной и старой «хрущобе»… Они разговорились. Она пригласила его на спектакль и за кулисы и пару раз Самарин ее провожал  домой, сумев , естественно , отговориться  у Ларисы длинной дорогой и несносным транспортом. Что –то попытался изменить в душе своей в связи с Татьяной, но она сближений не допускала, встречи их ничем не закончились, но Андрей всё был  благодарен ей  за то, что сумел отвлечься , отойти, - от чудовищной скуки и пустоты, от проносящей мимо жизни и что он всколыхнулся и что сможет еще напрячься , найти в себе силы жить счастливо , полнокровно… Но всё покатилось по-прежнему. Только теперь вот, через два с половиной года , здесь, в пригороде курортной зоны , что-то забрезжило в его судьбе и он еще сам не осознавал, что именно, но изменения настроения в себе находил, и в лучшую сторону. Может , Рубашкина на него влияла. Может быть… Но вот другая Татьяна , с таким трудом проявившаяся теперь  его волновала не меньше. Что-то в нем внутри шевельнулось, сдвинулось. Жалость? Сострадание? Жизни, здоровье многих женщин, прошедших  мимо него, повернулись как то другой, неведомой ранее стороной, - отношением добросовестным, какое у него было  в пору студенческую , в интернатуре… Однако ж, непонятно, почему она  рожала, ведь с мужем была в разводе, еще тогда , два года назад , затевался суд, - он запомнил. Но времени прошло много и достаточно для того ,чтобы немалому измениться и кого-то найти, тем более , - в театральном мире.  Самарин пожалел, что не нашел времени поговорить с Татьяной, тем более, что чувствовал себя виноватым , хоть и косвенно , в том недоноске.  Вот так, в который уж раз его подводила судьба. Следующее дежурство у него выпадало аж через две недели и навряд ли она задержится там дольше нескольких дней и снова Самарин постарался забыть ее –столь ненадежную и ненужную заставку в душе, как ярко виденную картинку в окне электрички,  проносящуюся разом, навсегда, от глаз, подальше, прочь…

                - 4 –
   
        На предпоследнем, пятом курсе,  только и было разговоров, что о новой системе обучения выпускников. Последний студенческий год станет называться субординатурой
и будет разделен на четыре потока – терапевты, хирурги, педиатры, гинекологи. Уже зимой, за полгода, нужно было определяться - «кем быть». Самарин, который всё бесшабашное время учебы сопротивлялся внедряющейся в него медицине, теперь забес-
покоился. Хотелось, конечно, в хирурги. Престижно, модно, романтично. . Чтобы попасть, выискивались пути, крутились варианты, но выбора особого не было и Андрей остановился на самом душещипательном, «верном», как он считал,   как ему представлялось, способе  пробраться в «живорезы». Решил он плюхнуться в ноги, поплакаться и вымолить содействие у преподавателя хирургической кафедры, доброго покладистого мужичка, имеющего доцентуру и вес в руководстве. Самарин пару раз ему поассистировал на операциях и тот  хвалил его. Но затея сорвалась. Доцент неожиданно заболел, а  время  после уже было упущено. Только тогда Самарин остро пожалел о том,
что отказался годом раньше от перехода на военный  факультет, где хирургия бы   была гарантирована, но уж больно не хотелось тянуть общую служебную лямку, да и хамоватый полковник, начальник  кафедры, предлагавший устройство и получивший  отказ, так сильно раскричался тогда на Андрея, помянув и служение отчизне и верность заветам, что пришлось, и неожиданно для себя, - от такого «выбора» отказаться… Мучительные колебания, сомнения ,  - измучили, извели Андрея,  и он откладывал и откладывал свое решение, до самого последнего момента, пока староста, Трубкин, не позвал за собой, на него не насел и пришлось тоже писать заявление, как и тому - в «гинекологи». Там тоже можно оперировать и в принципе потом определиться в  хирурги, может, как-то , получится…Самарин однако , сомневался даже, что сможет пройти и тут, но мужчины-акушеры ценились и это сыграло роль. Эти злоключения с хирургией в  середине пятого курса слились  будто и незаметно , с одним обстоятельством. Самарин влюбился  на четвертом курсе в одну  из его группы, чистую , непорочную и неприступную девушку, Ирину, и вот она то прошла в хирургический клан просто и легко, без изъянов, - занималась серьезной научной работой в кружке топографической анатомии. Томления той любви подступали незаметно, исподволь, накатывали сначала волнами, приступами непонятной заинтересованности,   неодолимого обожания и вдруг , во время цикла ЛОР-болезней, весной, когда солнце ворвалось в
тесную комнатку для занятий и ярко отражалось на зеркалках, прикрепленных ко лбам, Андрею взбрело , что так много света появилось вокруг и в его душе только благодаря ей, Иринке, и он впервые тогда  задумался над своей беспутной жизнью, с будущей работой, и  рядом с женой, приятной и милой согруппницей, которая, оказывается,  волновала  уже давно , еще с первых дней студенчества, с картофельных полей первого курса и плацкартных вагонов возвращения  с колхоза, в скупых лучах позднесентябрьского солнца, когда он смотрел на нее, как  спрыгивала она и бежала к полустанку, в облегающих спортивных штанах, успеть  на день-другой побыть перед началом занятий дома, порадовать родителей…С того прозрения в «зеркалках» и началась тоска, по заботе и ласкам, от скромной, умной, с журчащим голоском, девушки, с мягкими милыми движениями рук, со взором спокойных и ясных, больших черных глаз. Любовь продолжалась трудная и сложная, почти что безответная. Лихие ресторанные
знакомства забылись, сменились вздохами над собой, робкими ухаживаниями, уступками, заигрываниями. Вместе , будто случайно, они шли с лекций домой, в общежитие; или вдруг рядом оказывались сидящими  на семинаре, а то и на общей конференции, научно-практической, студенческой. Не без влияния  Ирины Самарин  стал посещать знаменитый и  наслышанный, кружок СКИФ. Потом , правда,  забыл, как туда попал, - в среду  увлекательную, самозабвенную, удивительную по  атмосфере и участникам. Дальше стало больше , Самарин осмелел. Он уже заходил к Ирине в комнату, такую  уютную, со скатертями на столе,  занавесочками на окне и даже , позже, приглашал  на танцы  в общежитских вечерах, а потом  ходил с ней в кино… Что-то обломилось в их отношениях летом, перед пятым курсом, во время первой врачебной практики. По пути в стройотряд, из города , где он «рожал» в душные ночи, освободившись от одного цикла практики, терапевтического, Самарин  проездом остановился  в городке, где практиковалась она и несколько ребят из  его группы. Андрей появился там днем, с  речного теплохода, после  восьмичасового  нудного сидения в нем , нервно вышагивал затекшими ногами по незнакомым улицам и увидел Трубкина. Тот, изобразив удивление, стремился пройти мимо, но Самарин его остановил, признался, что хочет видеть её, Ирину, на что староста сразу засуетился ,потащил в общежитие, где все и проживали, устроил в своей комнате  праздник встречи. Оставшись наедине , в глубине длинного коридора , рабочей общаги,   с криками из дверей, взвизгами девиц, они, Ирина и Андрей , стояли , у полутемного окна, после выпитого сухого вина, рассказов общих, с восторгами  о практике, и – молчали. Долго, изнурительно и даже мучительно, будто устали от слов или, попросту , не умели их, правильных и  точных, - найти. Самарин только взял ее руку, отчего-то белую, совсем не загорелую и впервые поднёс  ее к своим губам. Она не противилась, хоть и никогда, никаких вольностей, или тем более ,поцелуев, раньше  не позволяла, даже прикосновения  были случайными или  цивильно-пристойными , в танце.
Но и после  того жеста, такого мимолетного, скорого, неверного, несмелого, ничего не произошло. Она отодвинулась, отвернулась  от него, ничего не говоря и не спрашивая,
отошла , скрылась  в полутьме, застучала каблучками, с удаляющимся звуком…Так и расстался  тогда Самарин с ней, уехал утром, не попрощавшись , растревоженный её молчанием, - то ли согласием каким , то ли жалостью, к нему, а может и хуже – равнодушием, или отсутствием лучшей для себя партии ,и пока что дозволением общения, обожания, слепого повиновения. Так или иначе, все те вопросы, доводы, предположения  остались для Андрея неразрешимыми, без ответа. Еще и Трубкин чего-то не договаривал, исправно, однако,  его, Андрея , провожая, до остановки, на переполненный, до поезда, автобус, ранним утром, заполошным, болезненным, от перепитого, перемешанного в непривычном количестве , «сухача» с портвейном… Произошел после того лета какой то раздор, надлом; появился невидимый барьер отчуждения, преодолеть который Самарин  уже был не в силах. Хотя внешне всё оставалось по – прежнему :   провожания с лекций,  общие обеды в столовой, общения на вечерах, но постепенно, неодолимо, - пути их расходились, в прямом и в переносном - смыслах. Любовь та без радости стала затихать, гаснуть, вместе с  крушением надежд на хирургию. И исчезла , испарилась весной, когда Самарин встретил Полину. Ирина же , ставшая хирургом, а потом  реаниматологом, вышла замуж за важного и старшего ей намного доктора, завотделением, нарожала ему детей, потолстела и не вызывала потом у Самарина никаких, даже отрицательных , эмоций. Крутой поворот к акушерской сфере совершился закономерно, вместе с приоритетами  пола. Блажь закончилась. Искать и добиваться того, чего не  положено, ни по усердию, ни по уму, Андрею  стало противно. Настоящая, нутряная,   изнывающе-изматывающая любовь  к Полине изменила всё вокруг, вдруг, заполонила до краев и заставляла радоваться даже мелкому моросящему снегу рядом с  нею, в середине мая, когда они шли , поздним вечером с  последнего заключительного пленарного заседания СКИФа, с песнями, плясками, и даже – фейерверком, по случаю «последнего звонка», до ее дома, недалеко. Судьба ,однако ,еще раз покуражилась над ним. Дислокация последнего его студенческого отряда, после пятого курса, оказалась в том самом селе, где проживала Ирина. Это  Самарин узнал еще в мае, когда распределялся , фельдшером, в стройотряд  ПГС, факультета крупнейшего  вуза города  и  ему стало отчего-то неуютно , боязно от соседства и не верилось этому до конца, пока не сгрузились у той самой , памятной станции, мимо которой возвращались с колхоза, еще первого  курса, где ему и запомнилась , врезалась в память Иринка, со спины, сбежавшая с поезда, торопящаяся домой…  Этот осколок, отголосок «комсомольского молодежного движения» был для Андрея уже не нужен, после пропажи Полины, неведения  о ее судьбе и прозрения в разлуке, объяснении  его дяди, не сумевшего скрыть правду ,- ведь он и записывался туда , чтобы заработать ,- на  свадьбу, для квартиры, на первое устройство в семейной жизни…  Ирину он увидел в первый же день, уже к вечеру , когда отправился с новыми знакомыми, будущими строителям, на танцы в местный парк. Она стояла, в отдалении от танцующих, сверкала своими  очками, с какой то невзрачной, невразумительной подругой, на пригорке, и Самарин подошел к ней и договорился тут же проводить и там, в темноте, в дебрях закоулков, поддерживая ее за локоть, и вряд ли что, от вновь нахлынувших чувств, соображая , не стал отрицать, что  появился в ее родных местах не ради случая, а осознанно, шел к тому, чтоб наконец-то объясниться, открыться, решить  всё окончательно, бесповоротно. Дом ее, добротный, по-деревенски ухоженный, статный , как только можно было во тьме и разглядеть, все таки взволновал, разбередил Андрея и он подумал , что хорошо бы ,вот так , по –простому, работать в нем, одуреваться сенными запахами, молочными ароматами, банной истомой, с холодным и терпким, домашним квасом. Самарин даже сглотнул слюну и точно обещался прибыть, появиться перед ее родителями с визитом, черед пару дней, в назначенное  оговоренное время…Но ничего не случилось. Не произошло. Он не пришел, н е   с н и  з о ш е л. Какая то сила, смертельная, обуревающая все его тело, держала   пудовыми гирями и он не смог, не сумел преодолеть этой режущей, разламывающей тоски по ушедшей любви к Полине и никто ему  в этом не помогал, не поддерживал. Раздвоения не получилось, лицемерия не вышло.

               
                - 5  -

       Дежурство началось не через две недели, а немного раньше – через десять дней.
Ему позвонила заведующая, попросила подменить и Самарин с удовольствием согласился. Потому что подсчитал, что попадает с Рубашкиной. Ночи летние, светлые,
уже отошли и к девяти часам вечера, когда Самарин подходил к больнице, стало  совсем
темно. Он переоделся, неслышной пружинящей походкой поднялся по ступенькам широкой, барского вида, лестнице, на второй этаж, открыл дверь и, никем не замеченный,
прошмыгнул в ординаторскую. Там тоже никого не оказалось. Дежурная докторша ушла, видимо, пораньше, узнав, кто ее меняет. Такое уже случалось. Взяв со стола «ухоскоп»,-
деревянную  с раструбом , акушерскую трубку, - Самарин двинулся на поиски дежурной службы среднего звена. По пути заглянул, не утерпев, в предродовую, надеясь на пустоту, но увидел там полную дородную женщину, которая , по всей видимости , собиралась рожать, хоть по лицу ее  этого было не заметно, она глядела равнодушно и даже бесстрастно, и Самарин, захотевший осмотреть ее, сдержался и решил сначала ознакомиться с историей или получить информацию от акушерки.
Даже о Рубашкиной Самарин перестал думать, когда увидел на первой странице о поступившей запись  про отошедшие воды и про пятые роды. «Ничего себе, - подарочек, повесили на шею, даже не спросив…» - подумалось Андрею про врача, которая не дождалась. Впрочем , на истории был почерк акушерки, и докторша вполне могла той
роженицы не видеть… В недоумении, расстройстве, Самарин прошел в буфетную, -оттуда
доносились голоса, - открыл дверь, поздоровался, с сидевшими там, узнал о «пятородящей». Акушерка, такой же комплекции женщина, как и в предродовой, сказала, что врачебного осмотра не было и что  воды у привезенной отошли уже как  часа два, и вроде бы у ней начались схватки. « И на том спасибо» - подумал не без досады Самарин
и спросил о Рубашкиной. Ее не было , еще не появлялась, но звонила , предупреждала ,что задержится. « И тут не слава богу»-  промыслил Самарин и постояв для верности в молчании, без движений, с какой то внутренней обреченностью, даже без предварительного осмотра , попросил акушерку  подготовиться к стимуляции. Время потеряно и так, не стоило удлинять безводный период. Только вначале все таки нужно было удостовериться,  разорван плодный пузырь и сделать это немедленно , прямо сейчас.
Акушерка неохотно поднялась с насиженного плотным задом места…
Прошло чуть более часа. Осмотр был проведен, пузырь отсутствовал и стимуляция началась. Схваток , которых вначале не было вообще, чуть-чуть , слегка – появились. Воды, после каждого твердеющего момента на животе , медленно подтекали ,- подкладная
пеленка увлажнялась. Но вот прогресса, результата, развития родовой деятельности, -
не наблюдалось. И ничего не оставалось, как только выжидать , надеяться на природу, возможное улучшение , состояния «боеготовности»… Не приходила и Рубашкина. Так
и не появлялась. У Самарина  внутри ворочалось, задавливалось , - смутное  чувство
беспокойства,  тревоги… После шутливых полупризнаний, невинного флирта, - в середине лета ,- Самарин потом пытался раза два поговорить с ней серьезней, и может
даже ,  подвинуть на что-то большее, стоящее, верное. Она его привлекала, напоминала внешностью  давнюю когда, школьную еще любовь, с десятого класса. Рубашкина явно
не увиливала, но в доверие полное не соглашалась, а была только общительна, смешлива, и – не более. Стремительная и порывистая, на притязания  брыкалась, будто кошка…
В последний , нет ,- в предпоследний раз даже крупно  с Андреем повздорила, наговорила резкостей, но потом , по поведению, замечалось , десять дней назад , об этом жалела. Поэтому с каким то внутренним трепетом Самарин ожидал сегодня встречи. Но время шло, Татьяны не было, а схватки у пятородящей прекратились. Звонила заведующая, - в трубке слышались веселые голоса, музыка и чтоб не портить настроения там, Самарин почему то доложил о полном порядке, совершенно не сознавая, что творит. Ему казалось, что появится Рубашкина и все образуется. Но она не появлялась. По «Маяку» началась
спортивная программа;  Самарин всегда  брал на дежурство приемник, читать не получалось,  а музыка ,информация время ускоряли. Но теперь почему то ничего не
успокаивало, - ни горячий свежезаваренный чай, ни новости о матчах и результатах. Самарин, уже отчаившись, решил назначить еще один, второй  тур, - стимуляции родовой
деятельности…

                -  6 –
             
             Шестой курс начался в полном опустошении от прошедшего лета. Но и помогло
совершенно иное  отношение к себе. В кружке вспомнили его день рождения , подарили
интересную книгу; в гинекологии к нему проникся  доцент со сходной фамилией, часто звал на ассистенции. Самарин непроизвольно, чтоб получше видеть, просовывал голову над  раной, доцент его отталкивал  своим лбом, ворчал какой то бред о возможной инфекции, грязи. Самарин непроизвольно, еще с весны , отзывался , «у меня невеста есть..», но тут же осекался. Никого у него сейчас не было. Попадалась , правда,изредка,- Ирина, светило хирургии, и обронила как то, наедине, на лестничной площадке ,- жили то в одном общежитии, - что   т о г д а   -   ждала, недоумевала… Самарин  не способен был никак оправдаться, терялся, бормотал что-то несвязное. Она  все таки его  волновала . Он
не без сожаления смотрел на ее ровные и прямые губы, внимательные глаза, тонкую шею, мочки ушей и ничего, ничего не мог для себя придумать, чтобы продолжить ту же игру, двухгодичной давности, куда она его завела, но вот , - не вдохновила , не подвинула
к действиям. В глазах и ушах таки стояла Полина, звенела  в сознании, заставляла будто
заниматься  только лишь одним, - освоением той важной  и нужной профессии, которую  для себя избрал. Всё навалилось скопом, от санитарских обязанностей , и до обходов с профессором. Всё нужно было познавать. Тогда  же Самарин и начинал чувствовать отдалённость, отделённость акушеров от другой части медиков, какую то кастовость
их, «масонство» даже. Особенно  врачей, работающих в родильных отделениях, в поту
и бессонницах добывающих свой хлеб, с большими стрессами, напряжением сил, душевных и физических. Но тут же чувствовалось ординарность, пустота гинекологов
как таковых, - грубых ,бестактных, как правило , женщин, и бессемейных, бесцеремонных. Становление Самарина как бы проходило разрядом через душу, меж полюсов, с разными знаками. Пуританство роддомов и распущенность абортариев.
С такого вот  «озона» Андрей и начинал.
С робостью, с настроем на врачебные подвиги, поднимался он в один из осенних вечеров
по лестнице, на дежурство, в качестве субординатора, в стационар гинекологии. Пришел,
освоился. Осмотрел вновь поступившую, записал историю , полистал в холле брошюрки.
Дежурный доктор, мужчина средних лет, лысеющий и полнеющий прямодушный остряк, пригласил на чай. Поджарые медсестрички, возрастом за бальзаковским, подхихикивали за столом  на его шуточки. Отношения полов доктор объяснял прямолинейно, как в посо-
бии по разведению кроликов, а любовь все таки признавал, но до двадцати лет. «Значит,
я уже опоздал. Все уже прошло…»- подумалось Самарину и внутри стало  довольно тоскливо. Потом одна из сестриц, лицом явно покрасивше, осталась с доктором, а другая,
похирее, пошла указывать Самарину место для сна. То был закуточек , в коридоре  за шкафом, рядом с пением водосточных труб и запахом из туалета. Его разбудили среди ночи и Самарин, впервые в жизни и явно с перепугу, прочистил полость, ощущая сквозь холодок перчаток теплоту крови, густой и темной, почти желеобразной и еще , какой-то слизи, бесцветной, обильной. Вошедший доктор  привел его в чувство. Он ,излучая довольство и бодрость, объяснил происхождение слизи –«женский оргазм». Минутой спустя в процедурную вошла незнакомая бесцеремонная женщина,  хоть и под халатом, но в разряженной шерстяной кофте, что вообще-то не полагалось, и Самарина вновь сопроводили в закуток, но оттуда было слышно все равно – заговорщические шепотные голоса и звон инструментов. Вот так. Слегка наоборот. Сначала платили, потом одолжались. Через неделю Самарину снова попало дежурить  там же, с одной из медсестер, - которая покрасивше. Ночевал он уже в ординаторской, на кровати. Долго ворочался, пытаясь уснуть, но картины, одна соблазнительнее другой, вставали в его возбужденном мозгу, твердь в паху не унималась и Самарин, не выдержав, надел халат, вышел в коридор, - будто  бы по нужде. Прошелся по коридору, туда-сюда, обратно от туалета , приблизился к столу, за которым поникла  в коротком сне его мысленная избранница… Она подняла голову, буркнула недовольно на самаринское «всё ли спокойно», -  « ну и врачи попадаются…», надела колпак, чем заметно убрала, словно за волосы, свою привлекательность и стала заниматься бесконечным сестринским делом, - подклеивать бланки анализов в истории болезней. От такой обыденности Самарин сник, вернулся обратно на свою скрипучую кровать и неожиданно для себя быстро уснул. Так вот . Сухость академическая, пропахшая формалином  чопорность догм и наставлений сталкивалась с утилитарностью и голым практицизмом, обыденностью и простотой мирских желаний…Так украшенный позументами свадебный лимузин смотрится у ворот абортария…
     В конце апреля  Ирина вдруг, ни с того ни с  сего, выходила замуж, - за хирурга клиники, где училась, немолодого уже доктора и только , оказывается, так скоро потому, что ждала  от него ребенка, к сентябрю. Во! Финты!  Самарин даже боялся прикасаться
к ней и только бредил иногда, представляя картины сближения, а она взяла да выкинула такой номер! Приглашала на свадьбу всю бывшую свою группу, но только не  его, Сама-
рина. Староста Трубкин, оставшийся начальствовать и в субординатуре, ему эти сведения сообщал, в перерыве между абортами, показывал приглашение- открытку –распашонку с нарисованными на ней цветами в обрамлении колец. Самарин тогда почувствовал какую то пропасть  под своими ногами, ватность во всем теле, бессилие внутри , но тут же ему захотелось разорвать этот пошлый букетик, побежать к ней, упасть на колени, вымолить любовь, дать клятву воспитывать чужого дитя, но это длилось только мановением, в миги и в следующую секунду он  уже ощутил равнодушие, отупение, полную отчужденность , отрешение от прошлого,  - в пять лет с небольшим , -наваждения. Следующими, двумя днями позже, он уже ни о чем не переживал, а только ясно ощущал никогда еще не свойственную ему свободу и беспечность , освобождение от тяжких  душевных мук. Так вот  он , потеряв одну  любовь, упустил и ещё что-то другое  - привязанность, поклонение, - и остался ни с чем, кроме как с акушерством и  гинекологией, верными рабынями настроения, спутницами  в дальнейшей судьбе…
  Жизнь шла своим чередом. Солнце светило все ярче, в отделениях распахивали окна.  Молодые мамаши, рискуя застудить груди, выставляли их прямо на подоконники, полными дочернего молока, и кричали  собравшимся  внизу мужьям роста и веса, а субординаторы расхаживали тут же, недалеко , рассаживали кусточки и молодые деревца, помогая хозслужбе нового, недавно введенного роддома  , потому что  требовалась их бесплатная   ничего не стоившая  «рабсила».  Андрей самозабвенно боролся с кустом смородины, пытаясь посадить его прямее в ямку, и увидел как  за ним наблюдает девушка, пришедшая  неделю назад к ним, - врач-интерн. Самарин знал, что она, была, кажется,  из Москвы, что изучает вместе с ними ,- группой субординаторов , - темы, связанные с микропедиатрией. Самарин уже здоровается с нею и даже один раз сидел вместе, внимая рассеянно лектору, что-то говорил ей, но вот в отношения дальше не заходил, считая ее старшей, хоть и «микро… врачом»… Она спросила : «Что сажаете?»
Он буркнул: «Смородину».  « Ну хорошо» - ответила она и повернулась, чтобы уйти, но склоня голову ,чуть книзу, в ужимке, сказала, уже на  ходу - « если только учесть, что это
малина…». Самарин удивился тому, как его ловко обыграли, ему не понравилось такое, словно объявили неожиданный шах , с неминуемым матом, и впервые оценивающе посмотрел вслед микропедиатру и отметил , между прочим, достаточную ширину ее костного таза, - « ребенок пролезет без проблем…» Он тут же про нее забыл, опутанный многими заботами и делами. Финиш стремительно кончавшихся весенних дней  чувствовался везде – и в последних общих лекциях курса, куда стало  необычно много приходить людей; и заключительные собрания студенческого научного общества, где  Самарин делал доклад; и встречи  в любимом кружке, и кадры кинохроники по телевидению ,- отмечался очередной юбилей Победы… И всё же нашлось в этих днях место и врачу-интерну,  Беловой Ларисе Михайловне, благодаря её пронырливости, а , может… - Самарину так хотелось.
Она всё чаще вертелась около шестикурстников, угощала   столь редким в их среде  растворимым ленинградским кофе( она оказалась все таки из города на Неве), и даже включилась  в подготовку прощального банкета, который сделали по окончанию учебы, всей многотрудной шестилетней, врачебной науке, - в середине мая. В ординаторской сдвинули столы, натаскали стульев, принесли цветов и с  девяти тридцати , сразу после утренней конференции, традиционной «пятиминутки», разливали в стаканы дешевое сухое вино и разрезали крупные, пахнущие свежестью, апельсины. Лариса сидела , конечно , рядом с Андреем, весело болтала и смеялась вместе со всеми, а   потом  ему пришлось провожать ее и спрашивать, наконец- то, телефон, на вахте, в общежитии, ненадежный, и договариваться о встрече , которую в общем то не хотел, не желал, но грядущие перемены пугали и нужно было возле кого-то держаться, за чью-то юбку зацепиться и стала для Самарина Лариса Михайловна исправной женой и обрел он почти что нормальную семью, с заботами о еде, об одежде, о жилье и сыне и докатился он, вконец, - опустошенный и раздавленный, -до своей монотонной и обыденной жизни, где еще подвернулся ему этот окраинный  питерский роддом, который иногда будоражил, бодрил , заставлял думать о себе не ординарно, а вспоминать об опыте,  о способностях, о стремлениях и статусе. Но лишь ненадолго, вспышками, потому что суета и череда, - мелких, ненастоящих забот, - иссушала…

                -   7  -

    « Рубашкина пришла-а-а-а…» - голос санитарки долетел до Самарина в ординаторскую
и даже временно развеял сомнения от начатого второго тура над роженицей. Андрей спустился вниз, в приёмные комнаты, увидеть ее – веселую, стремительную, вечно летящую по своим  делам, с кудрями, упрямо выбивающихся  из под шапочки, волос… Но  нашёл он её поникшую , уставшую, чем  то озабоченную. Татьяна сидела в раздевалке для персонала, на низкой длинной скамейке, как в спортзалах, и снимала свои туфли, явно не торопясь, о чем то вздыхая. Андрею вдруг самому  захотелось менять ей обувь, подержать в своих руках  плотные, слегка волосатые её ноги. Он даже хотел присесть рядом, но только , пошатнувшись, прислонился  спиной к дверному косяку и выслушал ее доводы опоздания. У нее долго и безнадежно болеет отец, у нее двое детей, еще маленькие, отчаянные ребята-сорванцы и муж, не ангел, напивающийся  до «поросячьего», с лежаньем и хрюканьем на полу…Конечно , Самарин все понимает и   прощает, хотя кормление детей уже по  графику должно заканчиваться, но  надо , надо спешить , и так не всё хорошо, еще вот, «пятые» роды никак не начнутся… Андрей проникается к ней, такой родной и близкой для него, ему хочется её обнять, прижаться к мягкому, чуть тронутому загаром, лицу, поцеловать… Но Татьяна убегает, нужно поспевать и пока Самарин неспешно поднимается , раздумывая , что же делать и предпринимать дальше, и появляется в коридоре, там уже стоит рёв, непрерывный и гудящий , будто ульиный, от пчёл. Дети мелькали в руках Татьяны словно мячики, она ловко и быстро их перебрасывала с кроватки-каталки на руки и обратно, уже умиротворенных, отъевшихся.
Закончился более короткий, чем первый, второй тур стимуляции. Матка на  это не реагировала, «не отвечала». Самарин щупал дряблый полный живот, - с надеждой, внутренней , затаенной, - всматривался в лицо, искал хоть какой-нибудь гримасы на боль; потом слушал удары маленького сердчишка под трубкой. Стучало сильно и часто, - как и должно было быть от уколов. И всё  же Самарин считал точно, как он научился еще
в студентах, на тренировках по бегу. Количество стуков за пять секунд умножал на
12. Если в  пяти секундах выходило двенадцать раз, значит частота 144, 13 -156, и
так далее. Однако сердцебиение дергалось за уровень «168», уходило, металось около
этой пограничной и не очень то  приятной цифры. Состояние зыбкости, чтобы успокаиваться ;  любой промах, промашка в действиях может вылиться в непредсказуемое,  может неожиданно затарахтеть так, что мышца, сердечная, - не выдержит. А тревога внутри уже нарастает, и не только у Самарина. Она чувствуется в нарочито замедленных движениях акушерки, в слишком бодром, даже озорном , поведении Рубашкиной. «Давайте отдых» - устало говорит Самарин и акушерка молча кивает, набирает очередные шприцы. Андрей удаляется. Всё. Сделано то, что в данном случае только и необходимо. Дальше – некуда. Сон-отдых, медикаментозный, на час-полтора. А пока – думать. Думать и размышлять. « Что предпринимать? Как выйти из положения? Безводность нарастает, риск заражения увеличивается. «Кесарить» нельзя. Да и головка уже застряла , зафиксировалась…Но что? Что же делать? Как поступить? Или решиться на операцию, головку вытащить, срок ещё всё таки пограничный, для «безводности». Подготовить, залить антибиотиками… Позвонить заведующей? Беспокоить? Ведь уже поздно. Да сам  недавно говорил, что всё нормально. Значит, врал. Как будешь выглядеть?…» В ординаторской, без света и без халата, - снял , чтобы полежать, - Самарин тщетно продолжал искать , прикидывать, примерять, но никак не мог найти правильного выхода. « В поисках выхода» -вспомнил он название, то ли фильма, то ли книги. Гнетущая раздавливающая тишина нарушается только тиканьем часов, электрических, над головой, у двери. Тик-так, тик-так, тик-так. Раздражало. Нужно было что-то предпринимать, а тут этот назойливый стук. Но вдруг Самарин встрепенулся. Ему
показалось, что он слышал такой же ритм , но не  в часах, а в животе, у роженицы, - 15 раз
за пять секунд. Ну, конечно,  это уже 180 ударов! Самарина будто ударило током. Он подскочил, побежал в предродовую, успевая едва  натягивать  и застегивать халат… Поставил трубку, прислушался и обомлел - тоже самое , что и  секундами назад на часах! Какое то наваждение! А ведь прошло всего – то, каких то десять , от силы пятнадцать минут. Женщина, принесшая  столько забот, спокойно спала; ее глубокое ровное дыхание, казалось, не предвещало ничего плохого. А нужно было действовать, и немедленно, решительно! Вот он налицо- парадокс акушерства. Долгие часы ожидания, терпение , и резвость, со счетом на секунды, мгновения. Заведующая еще не спала, трубку подняла сразу. Наверное, ждала вестей , потому что опыт, предчувствие. Когда подмены, всегда что-нибудь не так. Пока Самарин старался как можно спокойнее и убедительней  объяснить ситуацию, у него вдруг в голове возник такой ясный и четкий план, что он даже не успел удивиться и тут же , как  слетело, - он все выложил  заведующей. Та, не ответив ничего , кроме «буду», положила трубку. Через четверть часа машина «скорой» уже взвизгнула под окном и еще  минуты через две начальница  входила. С порога  она тут же одобрила самаринское решение, но сначала хотела посмотреть роженицу сама. Андрей с ней не пошел, не желая мешать, да и время было еще раз , внимательнее, изучить страницу учебника. Заведующая вернулась. Книгу Самарин успел закрыть.
  -Ты делал? – глаза женщины, уже немолодой, уставшей, смотрят серьезно, озабоченно и не так, как обычно и даже улыбки, обязательно привычной на ее лице, теперь не было. – Ладно, в конце концов, буду рядом. Хоть и не в форме – она, наконец, заметно улыбнулась. Самарин впервые , как –то , по –новому взглянул на нее, женщину за сорок, которую, наверное, гнетёт и ноша руководителя и однокомнатная квартира со взрослой уже дочерью, и принадлежность в партийному клану. Потому и засобиралась она за границу, - денег поднакопить, заработать на кооператив, отдохнуть от ответственности.
       Наркоз наступил быстро. Самарин еще не успел сесть и стоял, протирая руки спиртом, затем кончики ногтей - йодом. Первое - для возбуждения; второе, с запахом моря, - для вдохновения. Подали инструмент. Вот он, сверкающий тяжелыми хромированными боками, знакомый еще с четвертого курса, с неудачного ответа на экзамене. Точеные , длинные, изогнутые бранши. Из арсенала средневековья, а может быть и раньше. Эти увесистые стальные ветви, кажется, уже десятилетиями не применяются, им предпочитаются удобные и простые в обращении  вакуум-экстракторы. Иным врачам-
специалистам и тот и другой инструмент  вовсе не приходилось применять.
Самарин же ,прошедший провинцию, когда в округе до сотен километров нет даже какого-нибудь, самого захудалого городишка, тоже не  пользовался подобным методом.
Но вот теперь ,впервые в жизни, он должен проделать одно из самых опасных и кровавых оперативных деяний в своем деле, в этой неуправляемой теперь , безнадежной и безвыходной  ситуации… Высокие акушерские щипцы. Именно «высокие», в не простые
«выходные», что  чаще   встречается, но сейчас ребенок стоит  над входом в таз, в начале «родовых путей» и только этот единственный «способ щипцов» сможет спасти, вызволить застрявший уже плод из костного плена. Семь человек в родзале. И еще один –в животе.
Все ждут, затаили дыхание, а тот, который внутри, задыхается в прямом  смысле. Анестезистка стоит у головы роженицы, Рубашкина - у живота, санитарка с противоположной стороны, акушерка у стерильного столика, заведующая -сзади. Сидит
только один Самарин, у раскинутых ног и, кажется, что ничего не видит перед собой, кроме той полстранички учебника, только что прочитанной . Он знает все и так; они , те строчки, давно ему знакомы, уже с десяток лет, с того памятного экзамена. Вот ведь, что проваливаешь когда то в ответе , знаешь уже четко , бесповоротно; хоть и получаешь сплошные двойки, - напряжение эмоций подкрепляют знание… А сейчас , теперь,
он должен воплотить когда-то усвоенное, наяву, в действии. Начал легко и плавно.
Завел осторожно и медленно, будто писчее перо, - сначала одну браншу. Она вонзалась
в тело наподобие холодному  жалу. Наверное, от слов «жать, сдавливать». Потом стал вводить другую ветвь; она уже шла, входила  - полегче. Заведующая за спиной молчит, но Самарин чувствует ее дыхание, чуть с запахом дорогого вина, благодарен за такое  содействие, невмешательство. Самое важное – не мешать. Теперь – замок. Он щёлкает глухо, едва слышимо. Перед этим не забыта прокладка между браншами, тонкая , из пеленки, сложенной. И вот , кажется, головка зафиксирована, - надежно, плотно.  Самарин   делает пробную, начальную, искусственную потугу, руками, постепенно, не форсируя, но достаточно, чтобы чувствовать противодействие. Хорошо, - движение вроде
бы есть. Потом делает потугу одновременно с естественной, едва заметной, и теперь уже эффективней;  даже что-то сдвинулось. Живот контролирует Рубашкина ,и когда нужно, - кивает. Потуги  теперь идут синхронно с усилиями Самарина, - так, так, тихо…
Очень тяжёло. И страшно. Не оторвать бы головку. Самое верное, - не торопиться, потихонечку… Минуту-другую отдыхать и секунд двадцать, двадцать пять , - тянуть.
Потом – снова, и затем – опять… В моменты расслабления Самарин видит восхищенные
рубашкинские глаза и даже почти ощущает, как она приоткрывает под маской свой маленький чувственный ротик, с яркими желанными губками…Всё! Показалась головка!!
Заведующая быстро , с хрустом, будто капусту, разрезает наискосок кожу, расширяет выход многострадальцу… Самарин поддерживает его правой рукой, и не давая слишком разойтись надрезу,  левой вытягивает бранши, -  вверх, осторожно, но без промедления снимает их с черепушки. Сразу же льётся кровь, потоком ,много, безостановочно: темно-густая изнутри, и ярко-свежая – из раны…
        Подобного состояния никогда больше и нигде не испытывал в жизни. Кажется, да.
Даже в Поселке, в первых операциях было по-другому, там выручали  раж,  молодость, стремление покрасоваться, безоглядность даже. А теперь другое . К радости усталости примешивается изнеможение души, но и гордость, освобождение от страха никчемности, и тут же – мысли христианского смирения, гимн разуму, высшему проявлению всего опыта, сгустка накопленных знаний , умения и еще – сознание правильного и единственно верного решения, и за махом все сделанные , выполненные с блеском, казалось бы, -неразрешимые задачи. И конечно, - ожидание. Ее. Рубашкиной. Татьяны, Она обещалась быть. Сейчас придет , в любом случае, -сообщать состояние ребенка, но и  может быть , - не только… Совсем скоро она появится, как только освободится ,управится с очередным кормлением. Уже становится она близка, вот-вот, рядом и никакой сон не идёт к Андрею, но каждый шум, отдаленный, или около, сильно  возбуждает, туманит голову и мысли…   
-  Андр – ей… Васильеви- иич… - голос как из небытия, беззвучный, но такой ясноразличимый, и какой –то глубокий, грудной, - обволакивает, выводит из оцепенения. У Самарина не хватает сил подняться с кровати, на которую он завалился прямо в халате, а Татьяна уже присела с краюшку и наклонила голову, - к нему! Внутри нарастает желание, - жаркое, жгучее… Она прижимается своими горячими щеками, Андрей ощущает на мокром лбу своём её поцелуи, мимолетные , скорые, сам он покрывает губами ее глаза, виски, шею и ощущает тонкий, бьющийся под подбородком пульс…
- Ты не сердишься на меня, Татьяна?
- За что-о?..
- Ну. В прошлый раз , в позапрошлый, - приставал…
- Я… Забы-ла-а..
Желание уже не контролируется, усталость отбрасывается. Самарин приподнимается ,
обнимает её сильнее, чувствуя  небольшую, тугую, комочком, грудь, и вот губы их слились, но…
   -  Нет-нет-нет-нет. Всё, всё. Мне надо идти. Заметят…Ухожу. Милы-ы-й…
Последнее слово ее звучит внутри Самарина еще долго, повторяясь много раз, - очень
нежно, и так ласково, как давно у него уже не было, и впервые за несколько лет
его одеревеневшая душа вместе с головой   кружится и куда -то вырывается
и уносится  ввысь , - задубевшая на рубеже молодости-зрелости, под тридцать то три, -
но уже  без радости, в духоте ,и без свободы, без воли, покорившаяся обстоятельствам бесцельности, маеты, и в вечной погоне за счастьем, и самое главное, - без Любви…

                - 8 –

       - Татьяна Алексеевна, проснитесь – сухой ладошкой её похлопывали по щеке. Она
просыпалась ,но еще видела, как вынимают из нее  ребенка, - маленького, похожего на
собачонку, и она , эта дворняга, вдруг улыбается, улыбается саркастически, с усмешечкой и длинными, невесть откуда вдруг взявшимися ушами, - выросшими!- вдруг хлещет по лицу, будто лопухами…
 -Проснулась? В палату. – толстая незнакомая женщина повернулась спиной, к раковине, с шумом отвернула перчатки, бросила; отвязала  клеенчатый , до пят, фартук, и тоже , - на пол. Балагурова, наконец-то , поняла, почему она здесь и звон, пропавший в ушах и суета медсестры, не обращавшей на нее внимания, - вернули к реальности, - гнетущей, подавленной, повернутой к себе, к потерянному ребенку, к мужу. Тот, однако, держался стойко, даже не намекая на случившееся, еще более ушел в работу, в свой труд, -
освежающий, ободряющий. Он изматывался в заботах по снабжению, по организации,
на репетициях… Ездил, подписывал, уговаривал ,проверял. Звонил, искал, добивался, выбивал, пробивал. Она , отрешённая, сидела целыми днями дома, одна, мучалась распирающими болями в груди, автоматически ухаживала за умирающей  матерью и нехорошо как то обрадовалась, когда той не стало. Две беды пошли рядом, -ребенок, мать. Она, Балагурова, уже понимала, что отмучалась постоянными унижениями в кон-  сультации, со страхом перед родами, с беспрерывными , тянущими болями в пояснице, и радостью мужа, и веселостью сына ,ожидавшего братика и теми страшными ночами
в начале августа, когда она все таки не удержала своё, выстраданное и её  п о н е с л о -
быстро, катастрофически и она разрешилась слишком легко, что не успели даже  раздеть и
обработать… Ребенок? Был или нет? В мраке неясностей. Ведь она слышала тонкий и молящий  голос, но сверток быстро унесли, а ее долго держали в пустом, холодном
родзале и лишь к утру её отвезла в палату, ругаясь и крича, молодая  ,но грузная санитарка. А голос  родившегося  или нет так и стоял у нее в голове, пока ей не сказали, что тот, младенец или что там было , - мертв. И лишь после этого сообщения, она, обессиленная и успокоенная,, будто от страшно-облегчающей вести, забылась утренним сном, тяжелым, непробудным… Потом, уже после обеда, к ней приходила ,раза два или три , заведующая, ровная спокойная женщина, и объясняла, что у ней случился выкидыш. Выписали поэтому быстро, на пятый день , но это и подвело, подорвало организм. Нагрузки с матерью и объяснения с мужем, пусть и безмолвные, подкосили  настолько, что через десять дней ей снова пришлось вызывать «скорую» и она вторично попала в тот же роддом, дежуривший тогда по экстренным, всего –то раз в неделю, но уже  с другой стороны, в гинекологию, с грозным и опасным диагнозом, осложнением родов(?), но ей сказали и она видела, в направлении, слова:  «позднее послеродовое  кровотечение». Так почему же тогда «выкидыш»? Те прошедшие ,  страшные четыре дня, вроде отошли, будто и не существовало их и Балагурова не узнавала никого в отделении из персонала, хоть и поняла позднее, что лежит она в отдельном блоке-корпусе, и только дежурные врачи, да и то, по ночам , -могут быть те, которые работают в роддоме. Но ей никого не  хотелось видеть, о т т у д а ,чтоб не вспоминать о столь близком , но уже далеком времени, как будто.
 В палате на шестерых лежало четверо. Койки стояли в один ряд, торцом к стене, - так, что
каждый входящий сюда на обход, направлялся сначала к  окну, чтобы через всех совершить обратный путь к двери. Так прошлась утром медсестра ,с градусниками  и  только , ей , Балагуровой, сунула холодную стекляшку. Температура оказалась высокой. Через полчаса появилась докторша, вчерашняя грузная «кидала», отвернула одеяло, помяла у Татьяны живот, посмотрела подкладную пеленку, ушла и снова быстро вернулась с другой врачихой, - заведующей, как поняла Балагурова, гинекологией. Но ее здесь  так называли, официально она  числилась «старшим врачом» , по сведениям санитарки, то есть заместитель той заведующей ,которая разговаривала с Татьяной когда-то, - о  «выкидыше»… Балагурову повели в процедурную, через коридор напротив, - и осматривали там. Долго и мучительно, потому  что болело внутри , в том месте, где  вчера
потрошили, «ковыряли» и что-то почувствовалось, в недомолвках и междометиях окружающих, - тревожное. Голова застлалась чем-то белым и всё дальнейшее, с ней происходящее, Балагурова различала сквозь сон, или воспоминание, или – выстроенный сюжет, с логикой и без, по рассказам и обрывкам разговоров вокруг… Подставили каталку, она перебралась туда с «вертолёта» и повезли, - через двери и  створки, куда то вниз , на площадку, на одну , и потом , на другую, после - по лестничному маршу, на носилках и дальше вниз – в светлый большой зал. Знакомая девушка-анестезистка спросила ее имя, наложила жгут, примерила маску. Перед глазами проявилась заведующая , та самая, что говорила когда то о выкидыше . Татьяне сразу же стало очень нехорошо, а пришедшая все чего то настойчиво  выспрашивала и добивалась… Чего , так и не было понятно. И тут же все поплыло перед глазами и стало вдруг хорошо… Очнулась Татьяна от стягивающей обручем, тупой, опоясывающей боли, по всему животу, будто ее заарканили, набросили тяжелую железную сбрую и тянули, затягивали. Она опустила руку, слегка дотронувшись, пощупала.  Так и есть. Внизу  на животе, параллельно, над лоном, повязка, накладная Такая же , как была у ней после операции аппендицита в седьмом классе. Вошла грузная врачиха.
    - Ну вот, и хорошо. Теперь все будет прекрасно. Маточка и так  слабая была, натерпелась ты  с ней…
Такие  разговоры шли  дня три подряд, пока Балагурова, не поняла, наконец, что же с ней
сотворили. Она не сразу поверила, когда ей ответили на ее прямой вопрос, - о трубах.
Прозвучало для нее дико, страшно, слишком несправедливо и в то же время  путано и непонятно. А женщины справа и слева говорили кто во что горазд. Что, мол , верно, правильно и неизвестно ещё, где бы она находилась сейчас. Но что же  конкретно произошло, случилось?   Матка оказалась разорванной, после первой «чистки», как только её привезли сюда, на « скорой». Матку зашили , а трубы – перевязали. Не спросясь. Когда Татьяна это выяснила и осознала, у нее , на четвертый день после операции, снова, - поднялась температура. Врачиха ее стала осматривать  по несколько раз в день. До посинения щупала живот, заглядывала в раскрытый, с засунутым шпателем до рвотного рефлекса, рот ; потом долго, изнурительно прослушивала  лёгкие, прося «дышать- не дышать», до дурноты; мяла уши, развешивала перед собой, как флаг капитуляции, подкладную и после  перебирала, будто свои , грудные железы. Ничем не удовлетворившись, она уходила, а Татьяне  становилось все  хуже и ей стали делать уже до шести уколов в сутки, изнуряя и без того слежалые ягодицы. Что же теперь она скажет мужу? Татьяна не представляла. Передумывала , до десяти раз в день, но так ничего и не решила. И в первое  посещение она ничем не выдала своего волнения и ему не призналась. Не захотела  убить тем страшным известием, что  больше не сможет иметь детей. Объясняла ,что простая операция, зашили проколотую матку, ничего серьезного… Наверное, ей не стоило делать тот, последний аборт, еще от первого мужа. Ее отговаривали, врачи почти уже отказали и только помог тот молодой доктор, у которого она разревелась на приеме, понял ее положение, выручил. Татьяна почему то запомнила его фамилию, хотя   мудрено было забыть это сочетание. Перекликалось с ее девичьей, - Самохина. А  тот – Самарин. Сама, само…
После серий  сильнодействующих антибиотиков температура продолжала держаться. Врачиха «посадила» Татьяну уже на капельницы, которыми мучали в первый день
после операции, когда ни встать и не сесть и хочется в туалет, - дрянное,  беспомощное состояние бессилия. Чтобы отвлекаться , по актерской системе, Балагурова  думала
о приятном. О том, как ее муж, уехавший из города на четыре года, вдруг снова появился в их театре – возмужалый, крепкий, с рыжей окладистой бородой. Он буквально ослепил, ошеломил Татьяну  своими признаниями и прежней неостывшей  верностью. Татьяна к тому времени  развелась и было удивительно то, как Балагуров так точно подгадал свое появление, и наверное, - неспроста. Она согласилась на  предложение сразу же, без оговорок, не испытывая , однако,  к нему любви, но ощущая его той соломинкой, за которую  надо держаться. Все ее внутреннее существо подсказывало, что она на верном пути, поступает правильно, без корысти и расчета, а  полагаясь  лишь на преданность и  чистоту. Первое их знакомство произошло еще лет восемь  назад, когда Балагуров, молодой актер, выпускник столичной  студии, появился в их театре. Татьяна пришла
на сцену из низов, из гримеров. Пробовалась иногда, имея образование культпросветучилища, а потом  закончила курс, актерской грамоты, стала играть и вот
оказалась с Балагуровым в дублирующем составе. Он влюбился в нее сразу же, со всей силой романтического героя, как Ромео, пылко и страстно. Очень страдал и мучился, ибо Татьяна не хотела перемен, пытаясь сохранить то, что есть: ранимый подросток-сын,
больная мать,  не окончательно еще деградировавший муж - она еще продолжала верить ему . Но тот спивался неудержимо, скатывался окончательно, сначала до ЛТП, потом –
до безработицы. Тогда снова пришлось идти в гримерши, подрабатывать на жизнь. В уборную приходили знакомые женщины, постоянные клиентки, не желающие томиться в очередях парикмахерских, доставали заодно и лаки, и краску. Татьяна сносно существовала, но с некоторых времен, незаметно , в череде смен в стране одного за другим лидеров, многих товаров  стало не хватать, в беготне проносились дни; деньги от получки до получки занимались, никто не хотел давать в долг, приходилось продавать вещи, - нажитое… Но появились и новые веяния , какие то послабления, просмотры
властей или им было не до того, вроде бы получилось что-то наподобие свободы и тогда 
то вернулся Балагуров. Энергичный, удачливый, он  сразу организовал студию, кто-то ему помог, где-то  решили поддержать- он набрал азартных ребят, нашел даже спонсоров, -непонятное какое-то, иностранное слово. Всё это он рассказывал Татьяне, глаза его светились и она снова пошла играть, к нему , в студию; и самые лучшие роли, в интересных, с новыми веяниями, пьесах, гонимых когда-то драматургов, или совсем
новых, неизвестных, с Запада. У Балагурова был нюх на свежее, неожиданное, неизведанное, режиссерская жилка. И его окрыляла молодая жена, пусть и старше его на 
девять лет, но для него всегда юная, желанная, единственная и неповторимая… «Что же
теперь делать? Куда бежать? От кого? От себя?» - мысли, одна другой горше все чаще посещали Балагурову, приходили к ней и без ответов оставались…

                -9-
   
        Интернатура проходила бурно, неоднозначно , непредсказуемо даже. Целый год переходного состояния от студента к врачу обрастал проблемами, неожиданностями.
Там еще не врач, а тут уже не студент; - колебания в ту или иную сторону в зависимости от обстоятельств, около какого то неуловимого статуса. Можно рисковать, а возможно
и ни к чему. Хочешь быть ответственным- лезь напролом, а не желаешь мучать совесть-
держись стороной. В многопрофильном роддоме  на пять этажей лаборатория, рентген,
гинекология, беременные и выше, 4-й и 5-й, - царство рожающих, родивших, новорожденных. Врачей – мужчин раз-два и обчелся; женщины сплошняком, замотанные в халаты, колпаки, невыразительные от этого лицом. От всех стойко разит хлорамином, как от свинарок – навозом; и руки , - не в маникюре, а коротко отстриженные, и суховатые, от частого мытья. Санэпидрежим. Самарину всё знакомо здесь, здесь он оставил муки и радости своей  первой практики. Тогда здание ещё  только-только   вводилось, некоторые помещения отделывались, а теперь это стало солидным учреждением, на территории Республиканской больницы. На операциях уже ассистируешь, а не только держишь крючки; каждый  раз, когда ты на дежурстве, да еще днем прихватываешь. Если «повезёт»,вырываешься и на самостоятельность, кровотечение там остановить или шитье наладить. Тебя пожурят, сделают замечание, но больше не притесняют, понимают, что учишься, наставляют даже, ненароком эдак, мимоходом. К Самарину относились неплохо, поддерживали, ободряли, помогали. Заведующая  Республиканской «гинекологией» Иванова прямо-таки прониклась к нему, предлагала  остаться оперирующим в клинику, обещала похлопотать, посодействовать. Но Самарин рвался в провинцию, за сотни километров, в притундровую тайгу, на широкую северную реку, в тот далекий поселок, где томилась по распределению его молодая жена и куда с немалым трудом пробивался он сам. Долгая канитель с министерствами , наконец, разрешилась в их пользу, но уж так приелась, заставила неприязненно относиться к бюрократам, системе, оценивать по иному навязшие в зубах догмы , что иногда  не спалось ночами. Лариса вдалбливала в его, запустевшую от нескольких лет учебы, голову простые истины совести, долга, морально- этических ценностей, что Самарину было не по себе.  Он возмущался отрицанием Ларисы коммунизма, развенчиванием вождей, а та  купила приемник, с  откровениями «Свободы», «Голоса Америки», Самарин слушал, верил и не верил потрясающим  сообщениям… Для сдачи  завершающих экзаменов Самарин вернулся в  республиканскую столицу в конце июня. Комиссия смотрела на него как на матерого волка, почуявшего запах живой  человеческой крови. Там , рядом с женой, ему пришлось и вытаскивать детей за ножки, и резать в критических ситуациях, чуть ли не одному, потому что местный, старый хирург, часто напивался. Самарин даже прооперировал одну женщину без показаний, не уточнив диагноза, но и это ему сошло, осложнений не последовало, а пациентка та благополучно и скоро уехала  - осенью. Оценок комиссия не ставила, выдавала только корочку, гласящую,«что такой-то, тогда –то, закончил там-то что-то и ему присвоена квалификация врача такого-то». Печать, подписи. Только тогда почувствовал Самарин, что он действительный и полноправный деятель врачебного клана  и жизнь ему казалась радужной и перспективной. По этой причине он лихо отплясывал в прощальном банкете новоиспеченных гинекологов, под залихватский ресторанный мотив, вместе с Ивановой, чего с ним давно не  бывало, хоть всего –то год назад закончилось бесшабашное студенческое время., когда будущее казалось далеким, а настоящее – сказкой без снов.
Но подступала пора  испытаний и прозрений…
    В первый год своего врачевания Андрей как то успокоился, что выбрал именно такой путь, акушерский. Здесь ведь нет больных, и медицинское  лишь относительно. На первых     курсах института мучался, хотел уходить, но держал страх остаться за бортом образования, загреметь в армию, Долдонил латынь, с омерзением входил а анатомичку, высматривал в микроскопе непонятные препараты- рисунки по гистологии. А на третьем  году бросать уже было поздно, нелогично, да и Самарин вошел в колею. Положение студента нравилось, после зубрежки начальных курсов пришла  легкость в обучении, привычка к экзаменам, зачетам. В те то годы  появилось какое-то внутреннее необъяснимое предчувствие приличной карьеры. Можно было стать спортивным врачом, думал об этом, когда бегал на средние дистанции под руководством тренера; то ли сделаться переводчиком, медицинской литературы или даже лектором по линии общества «Знание», а может, - преподавателем, в медучилище , или еще там где. Совсем не обязательно с дипломом сидеть в поликлиниках или тосковать в стационарах. Но именно такой работой и занялись почти что все выпускники; скопом их бросили, как на каторгу, в зауряд-врачи, в рядовые больнички. И там ,куда Самарин попал, в стокоечную ведомственную больницу, линейную, совмещеную  с  поликлиникой, такое утверждение было верным. Но  поначалу так думать не хотелось, назначение представлялось чем-то исключительным, значащим. Самарин получил признание, персонала и пациенток. Спал  буквально на учебнике акушерства , каждая глава, каждая строчечка въедалась в него, в мозговые клетки, до омерзения, до ядрышка. И  сложные случаи, когда усилия рукой и головой, вместе с переваренной, пережеванной книгой, воплощались в новое и невиданное качество, - практический опыт, злой, сердитый, жесткий, хрустящий, - на собственных руках и ногах, буквально окрыляли, и заставляли действовать дальше -  учиться , искать, нарабатывать, для чего-то высшего, полётного, оглушающего. В то бурное время усвоил он, что главное в акушерстве не столько быстрота и реакция, но и терпение  с упорством, а иногда и просто такт, учтивость, умение тонко, неординарно подступить, - к чему то сложному, чего не встречалось раньше и даже в литературе не описывалось. Такое удивительное время пролетело  в следующие год-полтора. Потом  всё стало повторяться, по второму ,по третьему кругу; женщины были похожими одна на другую, случаи  попадались одинаковые, - однообразие начинало приедаться. Но были и отвлечения. Отец любил путешествовать, часто  ездил на курорты  и вот , выправив пенсию, он с матерью появился у них,  первым летом, просидев те неудобные восемь часов в «Заре», которыми когда то добирались в Поселок Лариса и Андрей, в первый раз. Жена потряслась от лицезрения довольной улыбающейся матери, спускающейся по трапу, но сумела  себя перебороть, преодолеть смущение и неприязнь , разместить  приехавших поудобнее. Привыкшие к делам, родители оказались к месту, закончили так долго мучивший ремонт, довершили его, по  назойливым, но необходимым мелочам. Предстояла северная зима и без утепления окон вряд сумели обойтись… Долго гости не задержались , прощались до следующего лета, но полететь , чтобы быстрей успеть, самолетом,  увидеться, пришлось Андрею уже следующей ранней весной. Отец попал на стол к онкологам, его лишили желудка, но вовремя, «успели», как приговаривал потом сам батя, и ему действительно полегчало. Подозрение обнаружила мать, легко сообразила неладное, быстро организовала осмотры-обследования, направление. Самарина допустили прямо в операционную, к распластанному, растерзанному, такому  знакомому и дорогому  с детства телу, сильному , жилистому, в редких рисунках наколок. Но хирурги-коллеги сильно надежить не стали, сообщили о второй стадии, успокоив, однако, статистикой, отдаленными результатами, что «до нескольких лет и вообще, случаи , до десятка…» А это уже  что- то значило, отцу ведь недавно исполнилось шестьдесят. Самарин не мог тогда не посетить Иванову , не без смутно затаенной цели, помня о предложении  попасть под крылышко. Она , конечно, всё помнила и от намерений не отказывалась;  они расстались , довольные друг другом.
Мать тоже навязавалась пристроить , - ведь не зря она отпахала санитаркой в районной больнице двадцать лет и хлопотала также успешно , и в институт , и на первую, сестринскую, практику. Но удар через год, тоже в марте, вышел жестокий и непоправимый. Мать , шутившая похоронить муженька достойно и с музыкой, сама
сгорела за три дня. Простудившись , погибла от банальной, схватившей болью, давно
мучившей грыжи; разрезанная, но с начавшейся, которую не заметили, - пневмонией
и ее не спасли, - даже в столичной реанимации, куда перевезли, на «скорой»,под капельницей… Планы сбились и хоть отец  остался один , но обзавелся новой подругой, уже  месяца через два, такой же , недавно овдовевшей, соседкой с верхнего этажа, и звали ее также,  как мать, - Анной…
    Лариса прочно уговаривала на Ленинград и  они  выехали в свой последний отпуск на прикидку, - разузнать, разведать. Возвращаясь ,остановились у отца и решили посетить, - было время, - подружку Ларисы в том местечке , под городом, где  они  пробыли первые месяцы семейной жизни. Эта была та,«помоложе»,встретившая их в первый раз появления там, заведующая педиатрией. И судьба чуть подзабавилась тут, поерничала над  Самариными. Как только они вышли после к остановке, их догнал шустрый  коротенький мужичок, в галстуке с пиджачком и называя по имени-отчеству, обоих, махал рукой и куда то призывал, увещевал, обещал. Оказалось , это был новый главный врач той больницы, где они только что побывали и заведующая педиатрией успела ему сообщить о них  и они были догнаны  этим шустряком, ретивым и разговорчивым побегушкой. В Самарине внутри что-то затрепетало , сжалось – ведь было  недалеко и до Ивановой и можно , прямо бы сейчас, выторговать себе жилье, но Лариса была непреклонна. Разведка их в Ленинграде как будто бы удалась, а Лариса своих решений не меняла. Их ждал гордый город Петра. Только закончится их трехлетний, обязательный срок, а он уже приближался. Вот-вот…

                - 10 –
   
    В те мучительные дни, когда Балагурова отходила, физически и нравственно, от проведенной над ней калечащей операции, в акушерско-гинекологическом отделении произошла смена власти. Заведующая неожиданно быстро уехала за границу, а ее место
заняла новая начальница, полная противоположность предыдущей : злая, завистливая,
высокомерная. Когда она работала простым врачом, такого за ней не наблюдали, а тут
словно подменили. Но от того ли ,что она имела вес  в руководстве, или принадлежность партийная ей подфартила, но стала она властительницей пятиминуток, совещаний, графиков, заложницей инструкций и наставлений. Раньше Самарину сходило с рук, а теперь с него потребовали результатов планового ежеквартального профосмотра  да еще заявили, что если справки не будет, то не допустят на дежурства с октября, а в сентябре ставят всего только два раза, остальное снимают. Самарин удивился, когда увидел в графике у своей фамилии всего две  заполненные клетки. Так не получалось даже четверти ставки. Он только что  пришел  в новом месяце на дежурство, обошел палаты, подумал, как поступить с той женщиной, у которой длительная и упорная послеоперационная лихорадка. Сейчас нужно было ознакомиться с историей, чтобы окончательно прояснить причины и , может быть , что-нибудь решить. Хотя ясно уже и так, что это реакция на стресс и такая температура может  сняться только транквилизаторами, - об этом говорили на конференции у начмеда.  Рубашкиной в смене не было и потому , в начале двенадцатого ночи, Самарин необычно раздраженно ответил на стук в дверь. Ведь после обхода всё казалось спокойным и не хотелось общаться   и возвращаться к изможденным женским лицам. Но он подобрался. Не стоило создавать о себе дурного мнения. Вошла та самая, послеоперационная , которой он собирался менять  на ближайшие выходные лекарства. В палате он плохо ее разглядел, но теперь, в направленном свете настольной лампы и в халатике ,кокетливо перетянутом в пояске Самарин узнал, что это  та самая, Татьяна, «ужель?», из театра  и с которой здесь , в отделении , приключилось столько бед. Ну точно , как он не обратил внимания! По первичной записи истории. Это же она выкидывала  того «заморыша», который потом , долго еще преследовал Андрея, являлся во снах…
      -Здравствуй, я тебя… вас не узнал.. Сразу – смешался Андрей , чего у него давно не бывало в общениях с больными. Но это была она ,  о которой он когда  то, хоть легко и непринужденно , но мечтал. Он теперь не знал, как себя держать – официально или попроще. Его ухаживания остались далеко позади, так что даже и не верилось, что  они могли быть вообще. Время летит!.. Но Балагурова начала  разговор сама и  строго, без
намеков.
       -Андрей Васильевич, вы простите, что я так, пришла, вот… Я хотела поговорить в
палате, но видела , что Вы не узнали меня, или не захотели узнать и.. потом…у меня.. вы знаете… - губы у ней задрожали и она остановилась ,чтобы передохнуть, справиться  с
волнением.
 -Так ты вышла замуж, Татьяна? –осенило вдруг Самарина, он вспомнил по истории фамилию и когда она , с дрожанием в голосе и остановками , рассказала, что с ней
проделали, он  уже  начал обдумывать, как сможет ей помочь и когда она ,в конце, спросила, «есть ли выход?», он пообещал, что подумает и потом ей позвонит , а пока она пусть оставит телефон и насчет температуры не беспокоится, сейчас ей дадут лекарства и утром   все образуется , вернется к норме. На том и расстались.
Самарин знал , что навлечет гнев новой заведующей на себя, наверняка. За отмену антибиотиков, с таким трудом подобранных, за новые  назначения, вроде бы  неприемлемые. Но ей, Балагуровой,  и так много сделали несправедливого, так что Самарин шёл на конфликт сознательно, осознанно, зная , что может, поплатиться даже и самой работой, подработкой этой, по совместительству. Ему отчего то  расхотелось находиться   в одном ряду с некомпетентными, бессовестными, бесцеремонными врачами, бессмысленно вторгающимися в природу, не умеющих оценить болезни, определить страдания, помыслы пациентов… Ведь никакая любовь уже то  уготованное бесплодие не осилит, когда напрочь ,перерезаны все нити , в прямом смысле, и нет пути  к счастью, высвобождению… И все сделано нагло, безапелляционно, беспощадно, бесповоротно…
   Дежурство оставалось спокойным до восьми утра, а потом его вызвали в приёмный покой. Там, на полу, лежала,  привезенная «скорой», бледная, как простыня, женщина, -
без стонов, влитая между стульями, с испариной на лбу. Самарин наклонился над ней,
но как только рядом появился дежурный хирург, тоже вызванный, Андрей встал и отпросился по неотложному делу. В коридоре административного корпуса ему попалась Рубашкина. Самарин взглядом хотел ее остановить, но та быстро и не видя как будто его, прошла мимо. Самарин удивился и что-то предчувствуя неладное, зашел к секретарше, которая  и пропустила его в кабинет. Главный врач сидел, слушая телефонную трубку , приложив ее плечом к уху и что-то одновременно записывая в блокнот, - кивнул на самаринское «можно?» и продолжал еще долго, минуты три , слушать. Самарин знал Главного накоротке, когда два года назад появился в больнице. Тот тогда еще работал анестезиологом, приходил в отделение давать наркозы и вроде бы  даже был у Самарина в подчинении. Потом  « наркотизатора» бросили на руководящее кресло, как на амбразуру, - он был из партийных, -но жаловался на такое «вперед!», хоть и работал на новом месте без срывов, даже гладко и в чем то поднаторел. Всегда был приветливым, спокойным , а улыбка, казалось, так и  не сходила с его лица.
- Зажимает меня наша новая…
- А что такое?
- Дежурства урезает, в сентябрь поставила только два раза ,а я же на полставке…
- А был на свободной или замещал? Ах, да, - заместительство для тебя нельзя, ты же
пришлый… Что ж ,что-нибудь придумаем, звони - он черканул что-то в календарь.
   Когда Самарин  снова появился в приемном, там уже никого не было. Перед  операционной, куда он подошел и только намеревался входить, он остановился , услышав вдруг за дверью свою фамилию. Голос хирурга возмущался, что Самарин оставил больную, явно его, «профильную» и вот она «умирает», а  голос  другой,   новой заведующей, поддакивал и одобрял возмущение, что давно, де, пора гнать этих совместителей, толку от них мало, они еще, мол, смеют менять назначения лечащих врачей. Самарин так  и не вошел,  куда хотел, поднялся этажом выше, прошел мимо поста в гинекологии , убедился, что температура у Балагуровой нормальная, и взяв портфель в ординаторской, двинулся снова дальше вниз, к раздевалке, через «родилку», - тем более, что время его кончилось. Он « стоял» в графике до половины девятого, чтобы можно было успевать в санаторий.
    В санатории смена декораций, костюмов, больных. Приезжающих летом называли отдыхающими и они действительно были таковыми, но вот с осени, с холодных промозглых дней, когда начавшийся отопительный сезон еще выгоняет людей на свежесть, а нахватавшись ветра и дождя, они простывают и кашляют, и никакой речи о санаторском лечении не может и быть , вот  тогда и появляются больные, - «постельники»
на местном  жаргоне медиков, то есть  на постельном режиме. Но погода еще запоёт последними птичьими песнями, прошелестит сухой  опадающей листвой по лучам приспустившегося мягкого солнца и тогда снова выплывают «отдыхающие», хоть и редкие , немногие, но все же, довольные, радующие глаз - потому что меньше работать, уставшим с ночных смен врачам, подрабатывающим на стороне. Но все равно , больных прибывало , время поворачивало к холодам и штаты тяжелых  хроников увеличивались. Приходилось все таки больше  трудиться  и отдавать силы  основной ставке, - «лавировать». Улаживать конфликты из-за сбитых курсов ванного лечения, посещать «постельных», менять или добавлять им назначения и … снова опять , в который раз ,-мучаться сомнениями. Да, правильно ли выбрал путь. Три года назад было просто- изучай новую для себя специальность, «курортника», другую науку терапию и радуйся. Но теперь уже все изучено, разобрано, освоено. А начмед все долбит и долбит. То экстрасенсы у него появляются на конференциях, то инженеры-самоучки с медицинскими теориями, то доморощенные журналисты о версиях гибели Пушкина, а то управленцы, со своими воспоминаниями о «загнивающем» Западе…
   …Второе дежурство в сентябре пролетело незаметно. Начался октябрь. Главный ничего не добился, а новая заведующая разговоров по телефону с Андреем избегала. Мысли прощания с акушерством превратились в Самарина в  медленную, изнуряющую, иезуитскую пытку. Отсутствие дежурств  удручало, а отчуждение еще и Рубашкиной выводило из строя. Встречал он ее еще два раза и обе те встречи запомнил. Сначала была очередь за бананами, - она стояла впереди, он подошел, надеясь выиграть время, но несколько слов, брошенных ею, так подействовали, что у него не нашлось ничего логичного, как удалиться. На его «привет друзьям –товарищам» она ему кинула издевательское : « гусь свинье не товарищ». Если бы не знать ее характера, можно было обидеться и посильнее, но Самарин действительно  спешил и не стал пристраиваться в
хвосте…  Осень пришла ранняя. Пятого октября уже вышел первый снег. С утра он всё забелил – дома, деревья, машины, людей на улицах и только дорога, по которой Самарин ехал с утра на работу в автобусе, была грязной, серой. Комья перемешанного с землей мокрого снега окатывали  проезжающие мимо  машины, выбрасывались на придорожную траву и на не успевшие отлететь листочки придорожных кустов. В этой мешанине, перемене погоды Самарин чувствовал и в себе изменение настроения; ему казалось, что-то важное и непременно хорошее должно было сегодня случиться, что-то произойти. Была пятница, часто удачный для Самарина день. Он уже звонил Главному и тот сказал, что на октябрь Самарин поставлен полностью, в соответствии с приказом по штату, и что препятствия в этом   чиниться больше не будут. Самарин проникся к этому приятному, отзывчивому и доброму человеку, представил его улыбку, немного застенчивую, как бы извиняющую, и в то же время располагающую , открытую, с ровными белыми  зубами и с простотой, пониманием , доверчивостью. Еще, добавил он в трубку, чтобы Андрей непременно к нему явился на следующей неделе для решения важного вопроса  и попрощавшись и пожелав   здравия,  закончил разговор. Самарин  смешался в своем радужном настроении, его снова заточил дискомфорт, - смесь  беспокойства с приступами меланхолии . Через два дня, на воскресном дежурстве в ночь, Самарин отчего-то ощутил ранее неведомое ему скучность и раздражение от умилительных слез мамаш, стонов рожениц, криков в детской…Ему стали неприятными хлорный запах, этот неистребимый, вечный  дух родилки, гудящий свет ламп, бессонные часы у рахмановской кровати. Всё утомляло, необычно, по особому.
Главврач же буквально на первых секундах его ошарашил:
- Пиши заявление!
- К… какое заявление?
- С первого ноября заступишь дежурантом, есть вакансия, Пока не поздно, я подпишу.
Это странное « пока не поздно» подействовали на Андрея и не зная , что творит, полудрожащей рукой он стал выводить буквы на большом белом листе неровным дерганым почерком. Всегда заявления у него выходили нескладными. Даже если написанные не наспех, они всегда получались из нестройных рябоватых строчек. Подводила, наверное, ответственность момента. За обычным « прошу» крылось что-то унизительное, а за каждым написанным словом проступало изменение : или в положении и должности, или в сроках дальнейшей жизни , или в судьбе… Главный завизировал быстро, отложил в сторону, бросил «до скорого», и Андрей вышел. « Вот так совершаются переломы» -подумал он вычитанной или услышанной  где то фразой, скорым шагом  направляясь к остановке и торопясь успеть на прием в свой кабинет, на тихом и уютном пятом этаже, без медсестер и других свидетелей, с нередкими  там душевными разговорами, про политику и секс, с рассказами об охоте и войне, с полезными, интересными знакомствами. Самарину вдруг стало жалко расставаться, менять свой устоявшийся образ существования, но вдруг он вспомнил, что до аванса оставалась еще неделя , а денег уже с гулькин нос, а за дежурства в  больнице платили гораздо больше, чем за прозябание и  пустопровождение в санатории… И снег, превратившийся за два дня в растаявшую грязь, снова вернул его к реальностям и горестям бытия, в суету повседневного состояния нынешнего понедельника , от свежей волны утренней бодрости
и радужных надежд прошлой пятницы.
Все события в один день. Уже перед автобусом  домой, к вечеру, он встретил Рубашкину и снова, вспомнив прошлую обиду, решительно подошел, чтобы выяснить отношения до конца и даже пропустил ради этого подошедший «Икарус»:
          - Здравствуйте, Таня - Андрей поздно спохватился, чтобы поправиться и назвать на  «вы» , но уже выправляться не стал и решил идти до конца, чтобы расположить к себе встреченную. Можно было спросить, что она делает здесь, у санатория, хотя прекрасно знал, что неподалеку живут ее родители, но вдруг вспомнилось, что недавно умер ее отец и  Самарин  заговорил о сочувствии и соболезновании, на что Рубашкина  только хмыкала  отрешенно кивала, и  Андрей,  подумав, что выбрал  ход верный, решил еще закрепить  свое положение и нашелся сказать что-то такое, важное и существенное, что ее наверняка заинтригует и заинтересует, а может даже , - приведет в  замешательство… Он поведал о своем переходе в больницу.
   - Да-а?… - протянула Рубашкина и , кажется , была искренне удивлена, потому  что , наверное, положила  крест на враче, гибнущем в тисках моральной нужды и перебивающегося с работы на работу. Но тут же , вспомнив нехорошее, она отвернулась и Самарину стоило трудов, чтобы ее расшевелить и выяснить такое неприязненное к нему отношение и только в конце, уже впрыгивая в салон,  услышал, как она прокричала, что он гуляет не только с персоналом, но и с больными, разными там артисточками и стало понятно, что это - про Балагурову. « Вон откуда звон» - с разочарованностью подумал Самарин под мерный гул мотора, -   « всё отделение, наверное, жужжало. Не-е-ет, бабский коллектив, - это бесы, раздерут не за  здорово живешь…» Пока ехал , немного успокоился и как это бывает, пришло в голову совершенно отвлеченное , казалось, воспоминание о своем отце, но понятное, потому  что по ассоциации. Тот приезжал , еще год назад , прошлой осенью, по пути на свои любимые курорты, с новой женой Анной, развеселый , довольный, подвижный, энергичный. Порадовался маленькому внуку, поснимался на плёнку, будто о чем –то догадываясь. И все как  то не было случая остаться наедине, потолковать, пообщаться, вспомнить былое время детства, юности. И только уже на Московском, перед отходом их поезда, когда Анна задержалась где-то в городе по делам у знакомых, они , наконец, вместе выпили , у барной стойки, по коньяку , с икорочкой, Самарин угощал, и по-мужски так , запросто поговорили , - вроде бы не о чем,  и как бы за
всё. Самарин любил отца и еще сильнее  тогда, что прямо влага   подступила к глазам, когда он обнялся с ним на перроне. Отца тянуло всегда на юга, он там родился , провёл
детские годы , молодость, может, кто–то еще там у него оставался, но он не говорил,
не делился, словно обрублено было все в его прошлой жизни, когда повезли его оттуда , с черноморских берегов, в телячьем вагоне, с охраной... Он был очень скрытен. И до самого
последнего не признавался  и не жаловался, ничего такого  серьезного или  плохого не сообщал, молча терпел ,мучался, когда болезнь снова проснулась, коварно подкралась, стала донимать болями , теперь уже непереносимыми, разносимыми по всему  его высохшему телу. И никого из близких рядом ;  Анне, как оказалась ,  нужна была  только его квартира. Крепость и воля  отцу изменили и он влез в петлю, чтоб не тяготить , себя и других, ничего не сделав для Анны и даже не  пообещав. Она и сообщила  Самарину о подробности случившегося, уже в аэропорту, когда Андрей , получивший телеграмму, томился там, в ожидании задержанного рейса и крутил диск в междугородней кабине, и  после  один, помутнённо бродил по большому огромному зданию недавно отстроенного вокзала, не верил происшедшему , такому страшному и трагичному  уходу его родителя, батяни…Лариса  не провожала его, не поехала сама, с мучительной гримасой сняла в сберкассе деньги, собрала в быстрый путь. С квартирой у Анны ничего не вышло, площадь числилась ведомственной, и Самарин только узнал об этом в жилконторе и понял, что и ему ничего не светит. Такие вот капканы   в построении светлого будущего.  Поэтому Лариса,  отпуская его, хоть и обронила про жилье, но не сдвинулась с места , наверное, догадываясь по тщеты, или  хуже того ,- знала. На следующий ,после похорон, день неожиданно отключился телефон. Немая трубка, которую он  часто поднимал, будто желая убедиться, так и молчала жутко и все время до обратной дороги, пока Андрей лихорадочно бегал по влиятельным знакомым, около кабинетов власти,  даже консультировался у  равнодушных юристов.  Все это было в начале июня, в первые уже    наступившие теплые дни. Природа словно чего-то ждала и потом не удержалась, сочно зазеленела   свежими листочками , запела вечерними  комариками… Жизнь не кончалась . И теперь , в октябре, от существенных  настоящих перемен, Самарин  встряхнулся, вышел из дремоты воспоминаний, пока доехал до своего дома, маленькой квартирки , которая тоже была непрочной, какое то «служебной»…И снова , уже не раз ,он впадал в сомнение, насчет, казалось, счастливого вначале поворота событий,  с  визита к Главному утром, и после впервые ему  наскучившего дежурства.
               
                - 11 -
       
   Немного после отпуска поработали и  вскоре собрались , уезжали отсюда насовсем в конце лета. Август стоял теплый, на долгую полную осень разливалась благодать с грибами, поздней налитой ягодой, свежей рыбой, но хотелось отбыть еще до холодов, по реке, погрузить контейнер без лишних глаз, в безлюдье  сезона. Удивили и расстроили  своим непреклонным решением Ильина. Тот стал важным, вальяжным, очень неприятным в общении, но все же навстречу пошел, отпустил раньше положенного на целый месяц.  Последние дни пронеслись с удивительной быстротой, но в конце случился один тормоз, - непредвиденный, на два дня. Ровно на столько задержался  Самарин, чтобы разродить , хоть и не без потерь, одну, уже немолодую, медсестру. Трудилась она в поликлинике тихо, незаметно , подхрамывала на одну ногу, считалась одинокой и  Андрей не обращал на нее никакого внимания. Но вернувшись из отпуска, он  обнаружил ее  с животом, пожурил за то, что не вставала  вовремя на учет и чуть ли не силой заставил оформляться. И вот вечером, накануне намеченного отъезда, обзванивая знакомые номера, он случайно узнал, что она поступила в родах, в родное ему  отделение. Родильное временно располагалось в хирургии. По заведенному им графику отделение каждое лето  проводило «ремонт-отдых», - профилактику, санацию, побелку ,покраску …Затвердившие его правила ведения родов, акушерки, ему подчиненные ,соображали с полоборота, но в тот вечер дежурила акушерка из консультации, хоть и опытная, но давно уже на пенсии,  со склерозом. И упустила время . Роды затянулись. Самарин ей этого не высказал, пытался  недоброе положение дел исправить, всю ночь от роженицы не отходил, лишь утром немного поспав и попросив Ларису задержаться до прояснения и уже к вечеру непоправимое предотвратить не  сумел и решился на самую редкую и опасную операцию, в которой нравственно, физически, и даже юридически  не все было ясно. Ребенок, застрявший в узком, рахитическом, тазу , - умер. Мертвый, давящий на ткани груз грозил теперь несостоявшейся матери. Время  пошло на вторые сутки, а счет для спасения сокращался неумолимо, съеживался  до десятков минут. Ждать дальше было нельзя. И кесарево делать тоже было нельзя. Вздувшиеся, просочившиеся кровью мышцы, кожа,  клетчатка, могли разойтись мокрой промокашкой. Резать было  невозможно. И уезжать, просто так, на легком белом пароходе, тоже невозможно. Не стоило оставлять о себе недобрую память…
Самарин, в присутствии акушерки, уже другой, и операционной медсестры Ольги,
дежурившей за палатную, очень «кстати» , потому что она была влиятельной и языкастой, - снова и  снова проверял сердцебиение плода, хотя давно уже знал, что его нет и просил слушать их,  - «свидетелей». И вот тогда то, в полной и напряженной тишине, он взял в руки страшенный длинный инструмент, не применявшийся здесь никогда, наскоро обработанный и едва нашедшийся. Копье – ножницы, с браншами на полметра, для протаранивания головки и выпускания мозгов. Шипцы Финогенова. Толстого очкарика-бородача, из очерков об истории акушерства. Он сейчас словно смотрел на Самарина через стекла пенсне, пронзая душу : « Справишься?»  Холодок дергает спину Андрея, когда он этим смертоносным орудием времен двухвековой давности нашаривает скользкую,  неподдающуюся, не полностью  застрявшую головку, за которой печень и сердце самой тридцатидвухлетней женщины…« И повезут меня, на оставшейся барже, с решетками на бортах, прямо по этапу, в места , где бывал отец, и не открутишься ты благами молодого специалиста, - спрос теперь начнется крупный, -  на полную катушку, и за все твои деяния, за всю твою безалаберность…» Может, не приняли его в партию здесь, из-за того же бати, хоть Лариса и толкала, но не получилось , не вышло…  А первая врачебная практика как бы принимала экзамен, за все трудности и разочарования, за срывы и надломы, - и до изящества и  мастерства, до легкости в исполнении  всего, чего только можно добиться в этом затерянном в просторах северного края поселке, с деревнями и деревушками окрест, с районным центром в отдалении, и с безбожно бескрайней, бездорожной тайгой с ее надрывной памятью сталинских лесоповалов. Заманил вот теперь город, взбудоражил возможностями и этот черный опыт будто копился и сейчас , - для прорыва, и потом, для  размаха и простора будущей деятельности. Думы роились, глаза боялись,  а руки делали. И сделали! Головка проколота, мозги выпущены; другими, уже менее опасными инструментами, тельце вытащено, ключички разрезаны, косточки перекусаны, Существо ,именуемое жаргоном «мертвяк», лежит, закутанное в простынку, в углу , на полу. Самарин утирает налипший под шапочкой пот, расшевеливает одеревеневшие члены . Теперь действительно конец – настоящий  венец. К семи часам, следующим, невыспавшимся утром, пошатываясь  еще от усталости, Самарин тащил чемодан, с  последними вещами, по сыпучему глубокому песку отлогого длинного берега, к манящему прекрасному теплоходу, навсегда унесшего его из этой стороны. Самарин с отходом опять прикорнул, под мерный рокот стучащей волны,  нешумный рев двигателя, днём встал, томился, выходил проветриться на  верхнюю палубу, но  сник снова и проснулся уже на подходе, от  тишины, когда судно  по инерции, тихо, подплывало к дебаркадеру большого, когда то пересыльного, портового , памятного, города, - с гудящими тепловозами, ревущими самолетами  и твердым асфальтом. Вот и всё -  цивилизация. Всё.


                - 12 –
    
   Мнение о себе, застолбившее Самарина в первый год после провинции, так переполняло,  так рвало, так обманывало его душу, что ему долго ещё не верилось тому, что он – ординарный в общем врачишка ,  и довольно  малоопытный, годный разве что для захудалой женской консультации номерной городской поликлиники. Он долго этому
внутренне сопротивлялся, но суровая действительность обвивала его своими цепкими щупальцами, осаждала постепенно спесь и переросла , хотя и медленно, в здоровые начала верного служения людям на стезе медицины , но и это, в конце концов , скосило.  Приходилось заботиться о хлебе насущном,  о доме , и уже через некоторое время Самарин мало чему противился и лишь слегка радовался тем маленьким достижениям, которые приходилось выбивать долгими, утомительными ударами в стену. Три с лишним года  в консультации и последующая работа в  санатории по причине отдельной однокомнатной там иссушили,  умудрили его, что только и казалось, будто этот подвернувшийся случай с «высокими» шипцами  как то взбодрил , взбудоражил , и обнадежил его. Он понял и поверил, что стоит ещё только напрячься, только захотеть, и он сможет вырваться, выйти, на второй виток, вираж, более существенный, обогащенный опытом, знаниями, умением, - жизни и судьбы.  Станет оперирующим в больнице, потом  в  клинике, дальше - занятия наукой…
  Такую же перспективу ,только по теме курортологии, ему прочили и в санатории, в    самом начале. Обещаниями рассыпались начмед, заведующие отделениями , - наворотили такие блага, что  кружилась голова. Но обо всём  забывали. Очередной раз Самарин был одурачен и затуманен, когда к нему подкатывался  новый сотрудник, бывший ассистент, с  кафедры кардиологии, но тоже  скоро охладевший, пропавший через недолгое время  с поля зрения. Потом начались козни административные, - « малая загруженность, ранние уходы…» Начмед хоть и представлялся еще прогрессивным крылом в администрации , но все хорошие идеи умел  поразительным  образом забалтывать и это , пожалуй, единственное, что у  него получалось. Вот и сейчас он травил байки ,перед началом очередной  конференции, пока подходили, рассаживались. Какой-то главный врач, в близкой больнице, не выдержавший дурноты руководящего кресла и которого не отпускали с такового по причине партийности, сам проставил себе в книжку увольнение, расписался, шлепнул печать и в тот же день сдал еще одно заявление, в райком , о выходе из рядов,  зная заранее, что с ним могут проделать от таких выкрутасов. Самарин не понял фамилии этого, по словам начмеда, «афериста»,  не внимая таким вещам вообще, но что –то  толкнуло его и он стал внимательней  прислушиваться к разговору, хотя тема уже поменялась, но  за волнением « нет , не  может такого быть», добавились  другие мысли, близкого круга, другой , более жгучей, актуальности. Нужно было взвешивать все плюсы и минусы, - о согласовании, о переводе, о договоренности. Решил после совещания поговорить обо всём с начмедом. Тот должен понять. Что-то человеческое еще в нем оставалось. И тот удивительно быстро и легко на все согласился, дал «добро». Впрочем, Самарин все про себя объяснил. Можно , все таки , оказывается , - понять.
Окрыленный ,Андрей вышел из начмедовского кабинета, двинулся пропахшим ванными запахами коридором  по красной ковровой дорожке, спустился вниз, со второго этажа, по широкой перильной лестнице и вышел наружу, вдохнул полной грудью свежего осеннего воздуха ,словно вышел на свободу. Понял ,что теперь отката не будет, а произойдет , пройдет, совсем короткое, трудное время перевода, перехода, оформлений бумаг, согласований … Да ,  прыжок от одной сферы деятельности , -к другой. И
ведь не надо почти привыкать,  всё  знакомо. А возможно, что станет он подрабатывать уже здесь, совместительство наоборот, врачей  здесь всегда не хватало , особенно летом. Прием внешне проходил спокойно, скучно даже. Но ощущение близкого расставания все же изменило отношение ,к больным, и особенно к поступаемым. Самарин их не слышал; вернее ,что-то такое записывал, но привычно , выверенно, автоматом, даже кивая в такт, но бурно прорываемый поток болей ,страданий Андрей облегал все же в стандартные и бестелесные фразы , обороты, формулировки. Самарин уже был весь там ,в будущих хлопотах –заботах,  - конкретных ,осязаемых. Заявление, обходной, расчёт, снятие с профсоюзов. Он еще и вспомнил , что должен  перезвонить приятелю , еще по консультации, из центра города. Тот трудился в Институте Академии наук, занимался как раз вопросами оплодотворения в пробирке. Они уже договорились, что в ближайшее время Самарин возьмет Балагурову в своё ( уже – своё?) отделение, подготовит ее, чтобы она с анализами и тестами  поступила в клинику. Было одна нестыковка, на процедуру в Академию брали только до тридцати, но приятель и это обещался уладить… В конце работы Самарина позвали к телефону. Аппарат находился этажом ниже, в комнате дежурной медсестры. Самарин спустился, недоумевая, кто бы это мог звонить. Трубка ответила голосом секретарши административного корпуса, которая спрашивала, собирается ли увольняться его супруга, Самарин ответил, что нет и  почуял,
как  подбирается  студеный, заполошный, сдавливающий холодок к его груди и разом сбиваются все радужные мысли… Секретарша, - кажется, она  верховодила в жилкомиссии  санатория, - стала строгим бесстрасным  тоном требовать «освобождения занимаемой жилплощади». Самарин пытался что-то возражать, но та гнула свое : « вам давали на  д в о и х …»  «Троих »- автоматически подумал Андрей, -  но теперь это уже не имело значения. Он начал придумывать варианты спасения, чего то городил, в голове, чтобы оставаться в квартире. Да ,он будет упрашивать, клясться, умолять, приводить убийственные доводы, мотивированные, обоснованные  аргументы… Может, еще раз призовет на помощь могущественных родственников жены, устроивших когда то его с Ларисой сюда, и еще, и еще…Но вдруг Самарин вспомнил, как  отвечал первый зачёт по анатомии, на первом курсе в институте. Он тогда неправильно назвал по латыни главный женский орган – матку, - ошибся, и всего то - на одну буковку. Вместо «утери» сказал «урети» и  строптивая  ассистентка, к.м.н. Байдалова, выгнала его  из аудитории, заставила пересдавать  зачёт снова. Сильно тогда Андрей переживал из-за своей первой студенческой «двойки»- ведь в школе шел в затылок отличникам.

 
   
 Мурманск  , 1987 – 92 г.г. , 2005 г