Как меня расстреливали
То, что из Грозного надо дергать, даже такому упертому оптимисту, как я, стало ясно еще в 93-м. Жена с младшим сыном в октябре уехала в Тулу к сестре, а мне с матерью и старшим сыном по разным причинам удалось выбраться только в августе 94-го, когда уже пули стали по ночам залетать в окна (бои дудаевцев с бандой Лабазановых и гантамировцами).
Квартиру продали соседям за символическую цену, гараж и дачу не успели. Немудреный скарб еще удалось отправить контейнерами (через два дня их запретили). Мать поехала в Краснодар к моему брату, а я с десятилетним сыном 18 августа поездом двинулся в Тулу.
Двигаться пришлось недолго, т.к. в Алдах поезд остановился и по вагонам пошли бородатые моджахеды с автоматами наперевес. Чеченов не беспокоили, а у всех прочих отобрали документы и стали производить «таможенный досмотр». Об этом я уже был наслышан, поэтому заранее передал свои ценности соседке – сердобольной чеченке. (Несколько золотых и серебряных украшений).
Прошмонав чемоданы и побрезговав моей скромной наличностью, экспроприаторы проследовали дальше. В купе иногда раздавались возмущенные возгласы, но быстро затихали.
Я уже было успокоился, но, как оказалось, преждевременно. На пороге возникла мрачная фигура с АКМС и изрекла: - Такой-то? Пошли!
Стараясь выглядеть бодро и успокоив сына, я пошел под конвоем, терзаемый смутными сомнениями. В купе проводников сидел бравый усатый гвардеец (старлей, кажется) и смотрел на меня, как Ленин на буржуазию.
- Так, Александр Львович! – процедил он, держа мой паспорт и сверля меня стальным вглядом – Нам поступила информация, что у вас имеется крупная сумма в валюте.
У меня отлегло от сердца. Если бы он заговорил про золото, я разумеется, выложил бы все, как миленький. Но из валюты у меня имелся только дырявый доллар на шнурке, который я и продемонстрировал.
Вежливость гвардейца иссякла. Он извлек из кобуры здоровенный «Стечкин», передернул затвор и сказал: - Не пытайся пудрить нам мозги. Если будешь запираться, у меня есть полномочия применять воздействие вплоть до высшей меры.
Я, как партизан, стоял на своем, хотя, признаюсь, ощущения были не из приятных, тем паче, что за окнами то там, то сям постреливали.
Еще раз тщательно обыскав меня, трибунал удалился на совещание, оставив в купе часового. Через пару минут вернулись оживленные:
- Так, Александр. Подпиши нам бумагу, что ты отказываешься выдать валюту, и можешь ехать дальше.
Я опять уперся: - Ничего я подписывать не буду, поскольку валюты не имею.
Главарь взбеленился: -Мне некогда с тобой возиться! – заорал он, выпучив глаза – За саботаж против Чеченской республики приговариваешься к расстрелу!
Я уже понял, что это «театр юного зрителя», поэтому спорить не стал.
- Ну что ж, значит, судьба такая. Разрешите с сыном попрощаться?
- Обойдешься без прощаний. Руки за голову, пошел!
"Чеченский понт" мы знаем, так что страх прошел, было почти весело. Мы с тем же мрачным бородачом вылезли из вагона, прошли мимо кучек вещей, выброшенных на перрон, и завернули за какой-то кирпичный лабаз.
- Стой! Лицом к стене! – приказал мой конвоир.
- Да ладно, так сойдет. – сказал я и трижды перекрестился.
Он поклацал затвором и выстрелил в воздух. Я стоял молча.
- Слушай! – вдруг шепотом заговорил он: - Давай так – половину тебе, половину мне, и свободен!
- Валла била, дорогой, клянусь, было бы что-то, давно бы отдал! Нет ничего, хоть на куски режь!
- Ладно, пошли назад.
Мы вернулись в купе, где старлей вернул мне паспорт, пробурчав что-то вроде: - Извини, служба такая.
Я спросил: - А с чего вы решили, что я валюту везу?
- А вот – он открыл мой паспорт и показал штамп: - Валюта в сумме 2100 дейчмарок выдана!
Этот штамп мне поставили в ноябре 90-го года, когда я ездил по вызову к брату в Германию. Я сказал: - А вы хоть дату видели?
- Да, потом уже увидели, но решили проверить. Ты молодец, не струсил.
«Да уж, -подумал я – только седых волос прибавилось».
Я думал, что сын там с ума сошел, но сердобольная чеченка его успокоила, и они весело играли в «Камень, ножницы, бумага».