В этом мире становится все труднее не сражаться.
Даже тот, кто желает остаться в стороне и не хочет втягиваться во всеобщую истерию, все равно так или иначе будет участвовать в войне.
Об этом - моя следующая история.
Я вообще всегда считал себя пацифистом. Я не любил драк (разве что в шутку), не хотел делать людям больно, не желал идти по головам ради достижения цели. Однако жизнь, как всегда, расставила все по своим местам. В возрасте шестнадцати лет я понял, что мне предстоит постоянно сражаться, - хочу я этого или нет. Сражаться с людской ограниченностью, тупостью и жестокостью. Сражаться с жадностью, пошлостью и цнизимом. Я многого не добрал. Все, что у меня есть - это голос и умение делиться с людьми своей радостью. Образования у меня, к сожалению, нет. Я много читаю, но знания быстро улетучиваются из моей головы, - остаются только какие-то, весьма несущественные, крупицы. Но я стараюсь, как могу. Я хочу, чтобы люди услышали меня. Я хочу открыть им глаза. Пусть я сам не боец (хотя постоять за себя могу), - мне хочется поднять их на бой. Мне хочется, чтобы они сразились с собственными предрассудками, с собственной ленью, с собственным страхом. Моя цель - дети. Подростки, от тринадцати до восемнадцати лет. Дети, чьи родители пропадают на заводах или в офисах, а по воскресеньям ходят в супермаркеты, чтобы затариться продуктами на следующую неделю. Дети, которые не читают книг, но смотрят телевизор. Дети, у которых, по сути, нет родителей. Я хочу показать им, как можно жить. Как можно стремиться к Радости, несмотря ни на что, и бороться с тем, что навязывает этот мир. Я не знаю, получается ли у меня передать Радость. В ней, конечно нет Красоты в привычном понимании этого слова - но есть чистая энергия, а чистая энергия значит в нашем мире очень много. Мне хочется согреть этих бесприютных озлобленных детей. Мне хочется показать, что в этом мире они не одиноки.
Таким образом, пусть косвенно, но я вступил в борьбу. И отступать не собираюсь. Слишком поздно.
Несмотря на то, что жизнь основательно меня потрепала, я все еще верю в Радость. Я многое пережил, и не могу назвать себя хорошим человеком. Свои грехи есть у всякого. Когда-то я клялся, что никогда не ударю женщину; однако, мы с моей нынешней подругой деремся постоянно - особенно когда наступает полнолуние и я плохо держу себя в руках. Полнолуние - это мой дар и мое проклятие. В это время у меня, как правило, пишутся удивительные песни, я не знаю, куда деваться от распирающей меня энергии. Но по ночам я боюсь спать. Мне начинают сниться очень странные сны, как правило, неприятные, с повторяющимся сюжетом. В этих снах я обычно дерусь с кем-то, во много раз превосходящим меня по силе. Один раз мне приснился сон про то, что я душу огромного волка, а тот из последних сил вырывается и в конечном итоге располосовывает мне живот, - так, что уже не залечишь. После этого сна я проснулся с дикой резью в левом боку. Моя пищеварительная система уже давно пребывала в плачевном состоянии, однако, сейчас разладилась вовсе. Меня постоянно тошнит; я боюсь есть мясо, потому что от него мне становится хуже некуда. Я все равно стараюсь держаться, однако, чувствую, что долго не протяну. В свои двадцать два я порой чувствовал себя столетней развалиной.
Как-то раз мне приснился сон про высокого темноволосого человека с бледным усталым лицом, с которым я как будто бы был знаком. Мы с ним сидели в каком-то придорожном кафе и говорили о борьбе. Человек курил длинную тонкую сигарету, откинувшись на спинку стула, и терпеливо выслушивал мой рассказ. Наконец, когда я закончил, он затушил сигарету о край пепельницы, наклонился ко мне и сказал:
- Знаешь, дружище Лео (почему-то в том сне меня звали так), я всю свою прошлую жизнь посвятил борьбе. Я так же, как и ты, поднимал народ и заставлял его идти за мной. Так вот что я тебе скажу, исходя из своего опыта: не этим нужно заниматься. Любая борьба в конце концов превращается в борьбу ради борьбы и теряет свой изначальный смысл. Лучше спокойно делать свое дело, пока тебе не мешают. А станут мешать - вот тогда и рыпаться. Не стоит напрасно лезть в бутылку; этим ты ничего не добьешься. Я пробовал.
- Я не лезу в открытую борьбу, - возразил я. - Я наоборот, ухожу от борьбы всеми возможными способами. Я просто вижу, что нельзя так жить. Если мы будем и дальше пребывать в неведении, легионы отпочкований Красноглазого нас раздавят. Нам нужно дать им отпор. Один раз показать, на что мы способны.
- Скажи, а "мы" - это кто? - мой собеседник хитро прищуривает далеко посаженные серые глаза.
- Ну, это... дети, - я слегка теряюсь от его вопроса. - В смысле, мое поколение. Те, у кого не было родителей. Мы ведь хотим радоваться. Но не знаем, как. Нас не учили. А Красноглазый со своей телевизионной пропагандой, запугиванием коммунистами и прочим промыванием мозгов только мешает нашей радости. Человек, не видя правды, радоваться не может. Тогда его радость будет... ну знаешь, чем-то вроде суррогата.
- А тебе не кажется, что ты не там ищешь Радость? - внезапно спрашивает у меня сероглазый.
Этот вопрос ставит меня в тупик. Я долго мялся, прежде чем ответить, и в конце концов промямлил:
- Ну... это. Я не знаю. Я просто хочу, чтобы меня услышали. Я показываю детям Радость, как могу. Чтобы они знали, за что нужно сражаться. Да, может быть, ты скажешь, что я совершенно не тяну на роль предводителя детей... но... я стараюсь. Я не делаю никому зла. И не хочу чтобы они его делали. Я просто открываю им глаза.
- Ты слышал легенду о Крысолове? - продолжает задавать странные вопросы сероглазый.
- Нет, - честно отвечаю я.
- А о Лесном Царе?
- Тоже не слышал.
- Так почитай эти легенды, пока не поздно. Они обе - о детях. И о тех, кто их ведет. Если ты вынесешь из них правильный урок, у тебя все получится так, как надо. Я сам когда-то был Лесным Царем; я заманивал детей в царство снов, уводя их от реального мира, и питал их иллюзии, чтобы они служили мне и моим интересам, и во имя меня сражались с тем, что я считаю злом. Ты, по сути, делаешь почти то же самое - уводишь детей от их мелочных и жадных родителей, уводишь, как тебе кажется, в лучший мир - но присмотрись, туда ли ты их ведешь? Прислушайся ко мне, Лео. Я не хочу тебе зла. Я просто хочу, чтобы ты не повторял моих ошибок.
После этих слов лицо моего собеседника озаряется светом изнутри, и он накрывает мои ладони своими и улыбается. Я сижу, как громом пораженный, и восхищенно смотрю на него. Передо мною - настоящее воплощение идеалов древности, высокий, прекрасный правитель, чьи усталые серые глаза смотрят светло и мудро. Но я вижу внутри у него боль - боль, которой не суждено быть исцеленной до конца времен, вижу его почерневшее, словно обуглившееся, сердце, и мне становится грустно. Жизнь ломает всех. И меня она тоже отчасти сломала.
"У меня другая тактика борьбы, - думаю я, просыпаясь. - Я не собираюсь бороться в открытую. Это будет тихая, подпольная борьба. Никто и не заметит, как мы победим."
Эта мысль ненадолго успокаивает меня, но сомнение, посеянное в душе явившимся мне во сне древним вождем, все равно нет-нет, да дает о себе знать. Я начинаю сомневаться в целесообразности своих действий. Впрочем, мысли эти скоро перестают беспокоить меня, - потому что думать мне попросту некогда. Мы с ребятами нашли продюссера и вот-вот начнем записывать свой первый альбом. Я страшно волнуюсь, бегаю туда и сюда; мы сутками пропадаем на репетиционной базе, чтобы преподнести себя во всей красе. Не потому, что мне не терпится стать знаменитым, - а потому, что мне наконец-то сделать ход конем и быть услышанным. Нет ничего важнее, чем быть услышанным, поверьте мне. Моя подруга старается поддерживать меня, как может. Она вообще большая скромница и умница, - правда, иногда ей не хватает тактичности. Кроме того, она жутко раздражает меня придирками по поводу моей любви к беспорядку. Но я люблю ее, и расставаться с ней не собираюсь - все мы не идеальны.
В этот вечер ничто, казалось бы, не предвещало беды. Мы собирались выступить в одном баре вместе с другими командами, а после выступления там намечалась большая пьянка. Все должно было пройти очень весело, и, при всей своей нелюбви к толпе, я бы в любом случае нашел там занятие себе по душе.
Когда мы прибыли в бар, у входа собралось уже много народу. Мы без промедления прошли внутрь. В баре было темно и душно; даже вертящийся под потолком вентилятор не мог разогнать спертого воздуха. Около барной стойки сидела какая-то высокая белокурая девица, смерившая меня холодным взглядом, как только я вошел. Мне она сразу не понравилась, и я предпочел держаться от нее подальше. Тем более, в скором времени должна была подъехать моя девушка.
Мы поставили чехлы возле сцены и направились к барной стойке, чтобы выпить. Тут-то и началось самое интересное. То ли я сегодня не выспался, то ли злая судьба преследовала меня в этот вечер - но по пути я случайно задел локтем стоящий на стойке стакан белокурой девицы. Стакан опрокинулся, и его содержимое - жидкость ядовито-красного цвета - вылилась прямиком на платье красавицы, которая моментально вскочила и отвесила мне оплеуху.
- Придурок неуклюжий! - крикнула она. Голос у нее был высокий, со свойственной заядлым курильщикам хрипотцой. - Слон в посудной лавке! Ты мне все платье испортил; а я, между прочим его на последние деньги купила!
- Да вы, мадам, скандалистка, - холодно замечаю я.
- А ты - криволапый прыщавый кретин! Чем я теперь буду отстирывать эту хрень?! Может, ты мне новое платье купишь, эй?! - девица изо всех сил старалась вывести меня из себя, но я не поддавался. Пока не поддавался - хотя уже чувствовал, что все внутри у меня начинает закипать. Я собрался с духом и хотел было ответить хамоватой блондинке поязвительней - но тут в бар зашла моя девушка. Ответ нашелся сам собой.
- Сожалею, мисс, но мне пора отчаливать, - как можно более солнечно улыбнулся я. - Тут моя девушка пришла. А Вам я могу заплатить деньги, если Вы, конечно, того желаете.
- Мне плевать на твои деньги! - белобрысая бестия никак не хотела успокаиваться. - Катись к своей страшной корове! Тебе все равно никогда не получить такую девушку, как я!
- Дааа неужели? - я, кажется, догадался, в чем дело. - У Вас, мисс, острая нехватка секса в организме. Но вынужден Вас разочаровать - таким образом, как это делаете Вы, любовников не снимают. Советую Вам переменить либо стратегию, либо локацию. Проще говоря - катитесь вон отсюда.
- Ах вот как! - зеленые глаза девицы сузились и начали практически в буквальном смысле метать молнии. - Ах ты маленький подонок! А ну пойди сюда! - с этими словами она занесла руку для удара, но прежде, чем она успела ударить меня, я перехватил ее руку и притянул наглую тварь к себе на грудь. Я сам не знал, зачем я это сделал, - но мне было чертовски весело. Девушка визжала и выворачивалась из моих рук, как змея, но я вцепился в нее клещом и поцеловал ее в губы.
После того, как я отпустил ее, она все-таки отвесила мне звонкую оплеуху и заверещала на весь бар:
- Сукин ты сын!
И с видом оскорбленного достоинства, цокая каблуками, убежала в туалет. Видимо, застирывать платье.
Ко мне подошла моя девушка.
- Ты ничего не хочешь мне сказать? - спросила она, с вызовом глядя мне в глаза.
- Нет. - пожал плечами я.
- Сукин сын, - ответила она, отвесила мне еще одну оплеуху и скрылась. Так за один вечер я потерял двух женщин.
После этого случая мне долгое время было мучительно стыдно. Девушка моя больше не хотела со мной общаться и в тот же вечер съехала от меня, но плохо мне было не только по этой причине. Я внезапно понял, что своими неумелыми действиями разрушил какое-то очень хрупкое, державшееся на соплях равновесие в себе же самом. Одну клятву, данную мною еще в детстве, я уже нарушил; теперь и вторая клятва полетела ко всем чертям. Я не смог совладать с выбранной мною ролью и оказался ничуть не лучше всех этих вонючих и потных мужланов, оскорбляющих женщин. Я изо всех сил пытался оправдать себя, но ничего у меня не выходило. Единственное, что еще хоть как-то радовало меня - это выход первого альбома и намечавшаяся серия концертов. Но этого воодушевления хватало недадолго.
"Ладно, что уж там, - в конце концов решил я. - Никто не идеален. Надо иногда позволять себе быть подонком. Главное - не зайти при этом слишом далеко."
И странно - это решение подействовало на меня положительно. Я почти перестал заниматься самоедством по поводу того происшествия в баре и целиком и полностью ушел в музыку. С женщинами у меня проблем не было - после выхода альбома поклонниц у меня только прибавилось, и я выбирал наименее ранимых из них, - тех, которым было не жалко отдавать себя всем подряд. Они чем-то напоминали мне девушек из моего сна - все были, как на подбор, красивые и умные, но никому не хотели принадлежать, и поэтому общались с мужчинами на равных, и так же, как и они, удовлетворяли свои потребности. Влюбленных и совсем юных я избегал. Мне никогда не хотелось никого понапрасну ранить, а теперь я стал еще более осторожен. Впрочем, довольно лишних слов. Важно в нашей истории не это.
А важно то, что в один прекрасный день я совершенно случайно раздобыл телефон той девицы из бара, и жизнь моя окончательно пошла наперекосяк. Я понял, что должен ей позвонить, и прожужжал этим своему басисту все уши, - но набрать заветный номер так и не решился. Черт знает, что тогда происходило со мной. Я не находил себе места и каждый вечер бегал по комнате из угла в угол. А потом она позвонила. Сама.
Это было подобно удару ниже пояса. Услышав ее голос, я беспомощно опустился в кресло и выдавил из себя судорожное:
- Привет.
- Я хотела извиниться, - начала было она, но я перебил ее:
- Это не имеет значения.
Я не знал, почему это происходило со мной, - да и не хотел знать. Просто у меня вдруг возникла насущная потребность в том, чтобы находиться с ней рядом. Мне было абсолютно плевать на то, что у нее - мерзкий характер; мне было плевать на то, что мы с ней, скорее всего, не уживемся. Мне просто хотелось быть с ней. Ощущение вело меня - а я привык доверять своим ощущениям.
Еще в детстве мне частенько снился сон про то, как я лежу в траве, закрыв глаза, а мягкий женский голос рассказывает мне что-то длинное и, вероятно, интересное. Я не улавливал смысла - я слушал сам голос, и мне хотелось слушать его вечность. Чуть позднее, уже в подростковом возрасте, мне стали сниться эротические сны про обладательницу голоса. Лица ее я почти никогда не видел, но мне хватало просто ее присутствия. Я запомнил золотистые покачивающиеся цветы, облетающие с деревьев белые лепестки и пух, похожий на вату; запомнил высокую траву, темные, отливающие медью волосы и прикосновения узких холодных рук к своему телу; запомнил осторожные губы, соприкасающиеся с моими губами, запомнил шелковистую кожу под своей ладонью; запомнил влажное узкое лоно, обнимающее мой детородный орган плотным кольцом, и свое желание заполнить его своим семенем... Я запомнил и то, что любил эту женщину, - любил так, как не любил в этой жизни даже себя. Лишь лица ее я не мог вспомнить - только смутный образ оставался в моей голове после подобных видений. Мне оставалось надеяться лишь на то, что, встретив ее, мне удастся вспомнить свои ощущения...
И вот теперь эти ощущения почти совпадали - почти, исключая, быть может, только некоторые моменты. Я, как дурак, надеялся на то, что хамоватая блондинка из бара сможет понять меня. И самое удивительное заключалось в том, что она действительно, как мне показалось, поняла меня.
Она на самом деле вовсе не была пафосной сучкой - ей просто нравилось быть шикарной. Она, как и всякая девочка, любила высокие каблуки и красивые романтичные платья. В шестнадцать лет она, как и я, была вынуждена уйти из дома, и с тех пор зарабатывала на жизнь чем придется, попутно выступая во всяких дешевых забегаловках. Она никогда не была особенно красивой. Полагаться ей приходилось только на собственный ум – с этим проблем у нее не было никогда.
Таким образом, к двадцати пяти годам ей удалось добиться относительной известности и начать неплохо зарабатывать. Впрочем, деньги у нее долго не задерживались. Не задерживались в ее жизни мужчины – и оттого с каждым годом она все более озлоблялась, уже не чая найти желанного тепла. Перед встречей со мной ее как раз бросил очередной любовник…
У меня она вызывала смешанное чувство сочувствия и уважения. Я прекрасно понимал, через что ей пришлось пройти – в свои двадцать два года я, что называется, тоже успел хлебнуть лиха. Она была такой же необразованной, как я, но изо всех сил старалась стать лучше. Несмотря на все передряги, выпавшие на ее долю, в глубине души она все равно оставалась принцессой – и понимала это. И поэтому я решил быть с ней. Быть с ней хотя бы потому, что нас обоих одинаково потрепала жизнь. Быть с ней – потому что в этом огромном мире вряд ли кто-либо был способен понять меня лучше, чем она. Быть с ней – просто потому что нам обоим было это нужно. Я знал, что в случае чего не смогу ее защитить, но хотел хотя бы попытаться.
Так мы с ней стали вместе. Я не могу сказать, что это было легко, но это было.
После того, как мы с ней провели первую ночь, мне приснился очередной странный сон. Я настолько привык к своим неожиданным видениям, что научился не придавать им особенного значения. В противном случае моему душевному здоровью грозила перспектива просто взять и закончиться. Но этот сон поверг меня в изумление, – и именно поэтому я хочу рассказать о нем вам.
Мне снилось, что я пешком иду сквозь необозримые звездные пространства. Звезды были повсюду, – у меня над головой, у меня под ногами; кометы проносились мимо меня пылающими стремительными снарядами, далекие туманности светились розоватым призрачным светом. Я смотрел на все это великолепие, как громом пораженный, не в силах припомнить, чтобы когда-нибудь видел подобную красоту. А рядом со мной, держа меня за руку, шагала маленькая девочка. Самая обычная маленькая девочка, - в коротком платьице, с заплетенными в хвостики светлыми волосами и круглой симпатичной мордашкой. Пройдя какое-то расстояние, мы остановились. Девочка подняла голову и посмотрела на меня печальными голубыми глазами.
- Ты совсем забыл обо мне, - грустно заметила она. – Ты совсем не приходишь со мной играть. А ведь раньше ты всегда был рад меня видеть. Скажи, что с тобой случилось? Почему ты больше не приходишь ко мне?
Я почувствовал, как мое сердце сжимается от ее взгляда, а к горлу подступает ком, - но продолжал стоять молча, не зная, что и ответить. Девочка тоже молчала, - только смотрела на меня, не выпуская моей руки из своей, и в ее глазах отражались звезды. Наконец, я не выдержал, нагнулся к ней и взял ее на руки. Девочка прильнула ко мне всем своим маленьким тельцем, и, запустив крошечные пальчики в мои волосы, спросила:
- Почему ты такой грустный? Раньше ты всегда улыбался; что же теперь случилось с тобой? Что за злобный волшебник украл твой смех?
Я опять ничего не ответил, - только замотал головой и привычно спрятал лицо за волосами, чтобы она не видела моих слез. Но с девочкой этот прием не сработал, - она взяла мое лицо обеими руками и заглянула мне в глаза. Тут я не выдержал и заплакал еще сильней. Слезы катились из моих глаз, а я не мог их остановить, - они просто текли и текли, а я не мог их даже вытереть. Девочка смотрела на меня, подняв тонкие брови, и ничего не говорила, - но я знал, что ей жаль меня. Наконец, она утерла мои слезы ладошкой и произнесла всего два слова:
- Не плачь.
Эти два слова значили для меня больше, чем все слова утешения, сказанные мне когда-либо. Я крепко обнял девочку и закрыл глаза. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в своей постели, а в руках у меня – скомканное одеяло. Рядом, скрючившись в три погибели от холода, спала моя подруга. Я накрыл ее одеялом и отправился на кухню – курить и смотреть мультфильмы. Когда мне не спалось ночью, я обычно смотрел мультфильмы.
Я не знал, кем была та девочка. Сон с ее участием снился мне впервые. Если отдельных персонажей из своих снов я видел периодически – например, высокого рыжего парня, которого я считал своим воображаемым другом, или того высокого бледного короля из кафе, или маленького, болтливого зеленоглазого человечка с белыми волосами и в островерхой шляпе, - то по поводу девочки я не помнил вообще ничего. Но именно ей удалось сделать то, чего не удавалось никому из моих потусторонних друзей. Несколько месяцев после этого сна я провел в состоянии небывалого душевного подъема и записал новый альбом, а также более или менее обжился – теперь у меня появилось даже собственное жилье. Моя подруга мечтала о большом доме. Она всегда хотела семью, потому что своей у нее не было, и я целиком и полностью поддерживал ее…
И вот тут-то мы переходим к самому интересному, дорогие друзья.
Все дело в том, я никогда не жаждал славы в привычном понимании этого слова. Я никогда не стремился к роскоши, не хотел ездить в дорогих помпезных автомобилях, не мечтал жить в пентхаусе на крыше небоскреба (я жутко боюсь высоты), не думал о том, как буду сорить деньгами. Мне хотелось не этого. Мне хотелось, – чего греха таить, буду уж честным до конца! – так вот, мне всегда хотелось быть героем. Раньше, в детстве, я не осознавал этого; желание это оформилось у меня потом, уже к двадцати трем годам, когда я наконец определился, чего же хочу от жизни. Поняв, что люди действительно меня слышат, что им близко то, что я им несу, я стал воображать себя – не много не мало – Великим Мучеником Искусства. Я понял, что эта роль, хотя и забирает у меня много, так же много и дает, и ощутил, какую же силу я держал в руках все это время, не подозревая о ее существовании.
Противно вспоминать об этом; противно признаваться самому себе в том, что я тогда чудовищно зазнался. В глубине души я понимал, что отхватил кусок куда больший, чем мог проглотить, - и мне было мучительно стыдно за себя, но я не знал, что мне с этим делать. Я изо всех сил оправдывал себя тем, что, мол, мне вовсе не хотелось славы, и что это она сама пришла ко мне. Но на самом деле мне было страшно. Люди верили мне – и я не смел перед ними облажаться. Я стал тем, кого почитали чуть ли не наравне с Господом Богом, тем, на которого равнялись, как на пример для подражания. Это будоражило меня и кружило мне голову, – но я чувствовал, что все это неправильно, не так, как должно быть. Я хотел быть живым человеком, а не золотой статуей, – но когда я опомнился и понял это, было уже слишком поздно.
Люди действительно успели полюбить меня, а я, напротив, себя возненавидел. Я понимал, что кумиром быть нельзя; что рано или поздно люди свергают своих кумиров с золотых пьедесталов и забывают о них. Если творишь – никогда нельзя ставить свой образ выше идеи, которую ты несешь. Любой творец, будь то художник, поэт или музыкант – в первую очередь транслятор. Я, пусть случайно, но поставил себя наравне со своими идеями, к тому же, не всегда правильными, отождествил себя с ними – и поплатился за свою ошибку.
Испытание славой – самое тяжелое из всех испытаний.
Не все его выдерживают.
Я не выдержал.
Если ты становишься действительно знаменитым, и хотя бы часть людей к тебе прислушивается, – будь готов к тому, что те, кому ты неугоден, попытаются заткнуть тебе рот. Сначала – мягко. Через прессу. Они будут подсылать к тебе своих агентов. Разводить тебя на разговоры – а потом перевирать твои слова. Я оказался к этому отчасти подготовлен, – и поэтому в разговорах с журналистами нес всевозможнейшую чушь, говоря правду только о своих музыкальных и иных вкусовых предпочтениях. О личной жизни я предпочитал не распространяться. Куда хуже дела обстояли с моей подругой (ставшей спустя три года после нашего знакомства моей женой). Она никогда не умела хитрить и скрываться, а поэтому некоторые не слишком лицеприятные подробности нашей личной жизни нет-нет, да и проскальзывали в прессу. В частности, всем было прекрасно известно то, что мы оба употребляем наркотики.
Наркотики, по правде сказать, я употреблял не просто так, а из-за крайне плохого самочувствия. Как я уже рассказал, у меня всегда были проблемы с пищеварительной системой. Быть может, это было как-то связано с моими прошлыми жизнями, – в частности, с тем громадным волком, которого я завалил – но скорее всего, проблема заключалась в неправильном питании. Люди вообще любят питаться черт знает чем; большая часть их пищи – голая химия… Когда широкой общественности стало известно о том, что я употребляю наркотики, я пытался реабилитироваться, как только мог, – но никто не хотел слушать меня. Больше всего я боялся, что из-за моего нездорового пристрастия «употреблять» начнут те, кого я пытаюсь повести за собой, – а это было мне совершенно не нужно.
По сути дела, я практически смирился со своей ролью «того, кто наверху». Даже мои вялые попытки протеста и идиотские выходки (я изо всех сил пытался показать людям, что я не идеален) воспринимались как часть образа, и в конце концов я понял, что не могу ничего поделать с тем, что происходит. Оставалось только пытаться сделать что-то с тем, что у меня было. И я стал сражаться. Будучи пацифистом по натуре, я стал все более углубляться в борьбу, хотя она и претила мне.
И вот однажды то, с чем я боролся, в открытую дало о себе знать.
Я уже привык к тому, что люди неправильно меня понимают. Я привык даже к тому, что журналисты смакуют каждый момент моей личной жизни, выставляя ее на всеобщее обозрение. Я привык к тому, что одни выставляли меня святым, а другие – поддонком. Я ко всему привык, хотя этого и не нужно было делать. Но как вам понравится такое?
Во время одного гастрольного тура мы с ребятами остановились в гостинице. Мне нездоровилось, и поэтому я попросил для себя отдельный номер, чтобы спокойно побыть в одиночестве. Все прошло как нельзя лучше, и я со спокойной душой лег спать, – однако ночью мне внезапно приспичило выйти по нужде, и я, как лунатик, встал с кровати и пополз в туалет. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что кнопка смыва не работает!
Я не мог делать свои дела в неработающий унитаз. Даже если бы утром пришел сантехник и починил его, – перспектива того, что все, оставленное мной, будет стоять до утра и вонять, мне совсем не нравилась. Я, хотя за мной и закрепилась репутация чудака, не мог позволить себе вести себя, как свинья. Поэтому я, вздыхая и ругаясь, на чем свет стоит, прямо в пижаме спустился вниз, в ресторан, и с гордо поднятым хвостом прошел мимо ошеломленной публики и не менее ошеломленного персонала в пижаме и скрылся в клозете.
Все это, конечно, звучит смешно, – однако, когда я вернулся в свою комнату, мне стало совсем не смешно.
Представьте, что вы поднимаетесь на свой этаж, заходите в номер и видите свою постель изрезанной. Полностью располосованной. Пух и перо летают по комнате; матрац стащен на пол и вспорот, – словно кто-то, не найдя вас в номере, в ярости решил «отомстить» ни в чем не повинному матрацу…
Пару секунд вы стоите, как громом пораженный, а потом пулей вылетаете из номера. Вас трясет и колотит. Вы стучитесь к другу и проситесь к нему переночевать. На вопрос о том, что произошло, вы ничего не отвечаете. Вы не хотите поднимать шумиху вокруг этого инцидента. Вам и так достаточно того, что журналисты пишут о вас все, что в голову взбредет. Но после этого случая вы не можете спать спокойно. Вы понимаете, что накликали на свою голову беду. То, что вы так усиленно вызывали на бой, услышало вас. И приняло вызов.
После случая в гостинице я совсем потерял покой. Если до этого я был просто нервным, то теперь я сделался параноиком. Я жутко беспокоился за свою семью, но не мог рассказать ничего своей жене, так как не хотел ее пугать. Вместо этого я начал покупать огнестрельное оружие и учить ее им пользоваться. Я всегда был достаточно метким стрелком, и в случае чего мог постоять за себя, но вот за свою супругу не был уверен. Она, конечно, восприняла мою просьбу как очередную причуду, но возражать не стала и ничего не заподозрила.
Из-за пережитого стресса мое здоровье совсем расстроилось. Я несколько раз попадал в больницу и не знал, смогу ли дожить до следующего лета. Боль внутри становилась все невыносимей, и я чувствовал себя просто ужасно, хотя старался не подавать виду. Люди по-прежнему верили мне. И я не мог их подставить.
Где ты была, девочка из моего сна, когда я начинал умирать?
Ты была слишком близко, чтобы увидеть все это.
Ты была во мне. Ты была мной.