Стоит, наверное, немного рассказать о том, как Пикты творят себе подобных.
Процесс этот ни в коем разе нельзя назвать односторонним. Если у людей функции вынашивания и воспитания потомства практически полностью лежат на женщине, то у Пиктов это происходит немного по-другому.
Вначале, разумеется, ребенок находится во чреве матери, растет и набирает силы. Однако срок вынашивания детей у Пиктов короче, чем у людей - шесть или семь месяцев. Младенцы-Пикты рождаются недоношенными и очень маленькими, - и вот тут-то к делу и приступают их отцы.
В течение первых двух лет они постоянно носят своих отпрысков с собой, - либо в специально сшитой сумке, либо на спине, как обезьяны или лемуры. Дети-пикты внешне отчасти напоминают этих маленьких проворных зверьков (за исключением лишь того, что у них нет хвоста и шерсти), - у них такие же большие любопытные глаза, торчащие уши и цепкие пальцы, с помощью которых они и держатся за отцовскую шею, чаще - за волосы. Обычай ношения мужчинами длинных волос перешел к людям от Старших Ши и их сородичей - Пиктов, и изначально носил вполне определенную функцию - так детям было удобнее держаться на родительской спине. Что до людей - то те просто хотели походить на Ши, чтобы казаться красивее и добиться среди соплеменников большего уважения. Впрочем, я не совсем уверен в этом.
Бывает так, что во время голода и неурожая у женщин-Пиктов пропадает молоко. Тогда на помощь опять же приходят мужчины. Если у их жен недоедание выключает функцию комрмления грудью, то у самих Пиктов, наоборот, словно открывается "второе дыхание", и может начаться лактация. Странно, но так оно и есть. Пикты - плод генетических экспериментов Старших Ши в ту пору, когда они еще жили на Земле, и мудрые ученые сумели предусмотреть многое. Многое, но не все. Например, они, увлекшись созданием разного рода "дополнительных возможностей" не учли такой эелементарной вещей, как здоровье желудочно-кишечного тракта, - а ведь для любого Пикта еда - это насущный вопрос! К сожалению, многие из нашего племени подвержены заболеваниям пищеварительной системы, и любая неправильно приготовленная пища может вызвать у них тяжелешее расстройство, если не отравление. Впрочем, этот недостаток отчасти компенсируется позаимствованной у Гномов выносливостью.
Диан считается первым из Пиктов - его родители-ученые в свое время зачали его как "независимый эксперимент", соединив воедино генетический материал Старших Ши, Гномов и первых появившихся на Земле Людей. Кроме того, они использовали еще некоторые животные гены для придания новому организму дополнительной живучести. Для какой цели они сделали это - неизвестно; сказать можно лишь то, что эксперимент с треском провалился - во время рождения Диана в крышу лаборатории ударила молния. Но получившееся в результате эксперимента существо оказалось даже лучше предполагаемого результата. Диан получился по-настоящему уникальным - его раны зарастали удивительно быстро, он рос с потрясающей скоростью и в два года мог читать и разговаривать подобно семилетнему. Кроме того, у него обнаружились редкие способности к управлению энергией и материей. Вдохновленные результатом своего, пусть неудачного, опыта ученые решили "наплодить" побольше Дианов, дабы у народа Старших Ши были достойные и здоровые помощники и ученики. Но тут эксперимент снова провалился. Вовсе не потому, что ученые были недоучками - на этот раз все было сделано правильно, и молния в крышу лаборатории не била. Но получившееся племя не обнаружило ни Диановых способностей к волшебству (умение управлять энергией называется именно так), ни его исключительной одаренности. Правда, они были очень живучи, и Старшие Ши махнули на них рукой и решили оставить их. Наши высокие сородичи, хотя и отличались некоторой склонностью к научному садизму, предпочитали не убивать живые разумные существа, зная, что те рано или поздно могут пригодиться. Новому народу была присвоена аббревиатура P.I.C.T. и кодовый номер 12. Что обозначают эти буквы и цифры - теперь уже неизвестно; а Фэй считают эту информацию не столь значимой, чтобы делиться ею с нами. Действительно - так ли это важно?
Когда у меня еще была возможность постоянно видеть мою жену, я очень любил, когда она распускала волосы (волосы у нее всегда были длинные и густые) и начинала водить их кончиками по моему животу. Я очень люблю тонкие ощущения, а от этого готов просто подскакивать до потолка. Нет ничего прекрасней доверия. Когда ты, лежа на спине, подставляешь другому свое самое уязвимое место, - а тот, будучи в состоянии укусить тебя или ущипнуть, не делает этого, а только водит по коже пальцами или волосами, иногда прикасаясь губами к твоей теплой мякоти, зарываясь в нее носом. В этом есть что-то из глубокого детства - времени, когда мы могли так же доверять своим родителям, зная, что они не причинят нам зла. Когда я лежал перед своей женой, раскинув руки, и чувствовал, как ее теплые губы гуляют по моему телу, я находился на вершине блаженства. Иногда она не выдерживала и начинала щекотать меня; я смеялся и она смеялась тоже, счастливая оттого, что я открываюсь перед ней, словно говоря - вот он я, я весь твой. И она, зная, что я - целиком и полностью в ее власти, не хотела воспользоваться ею, - разве что только вот так, в шутку, в приступе нежности и умиления. Сама она очень любила, когда я гладил ее по голове и целовал ее шею и плечи. Она была выше и на первый взгляд сильнее меня - но душа у нее была, как у маленькой девочки, мягкая и ранимая. Я был первым, кто отнесся к ней серьезно.
- Ты моя радость, - шептала она по ночам, ложась рядом со мной в одну постель. Я обнимал ее и прижимался губами к ее волосам. В такие моменты она была для меня всем. В ней были Небеса, и они казались мне даже уютнее тех Небес, которые мне доводилось видеть в своих одиноких скитаниях. В эти же Небеса я проваливался как в мягкие материнские объятия - ласковая, а не пугающая, темнота обступала меня со всех сторон, и когда в ней зажигались такие же нежные, трепетно-размытые огни, я ощущал присутствие Богини. Ее, Той бесконечной ночи, которую разбудил к жизни Отец для того, чтобы дать в ней колыбель свету, ночи, не стремящейся затопить, но поддерживающей его. Так женщина поддерживает мужчину, давая ему дом, давая ему пространство, которое он мог бы осветить, посеяв в него жизнь. Мужчина на самом деле невозможен без женщины. Его огоньку необходимо где-то гореть, и среди прочих огоньков он просто затеряется. Ночь дает ему возможность проявиться. Ведь ночь на самом деле - тоже есть свет. Маленькие частицы света рассеяны в ней повсюду, а темная материя, хотя и играет на первый взгляд второстепенную роль, столь же необходима, как свет. Впрочем, это уже лишние слова.
- Славься, о Великая Дану, - говорил я всякий раз, когда мне случалось заснуть в объятиях жены.
И мне до сих пор кажется, что Богиня слышит меня.
В этот раз мне снова предстояло прийти за Землю в облике простого человеческого ребенка. Моими будущими родителями должна была стать ирландская пара, живущая в Америке, и я был относительно спокоен за свое будущее. В прошлые разы я частенько попадал во всевозможные переделки, но сейчас старался быть уверенным, что все обойдется без внезапностей. Во всяком случае, я считал, что ко всему готов.
- Люди они творческие, - успокаивал меня Нудд, который собирался отправиться вместе со мной в качестве «страховщика» в случае непредвиденной ситуации, - поэтому, думаю, тебе будет с ними легко. Они научат тебя всяким людским премудростям, и, думаю, годам к двадцати ты наберешься достаточного опыта, чтобы сразиться с Красноглазым.
«Непредвиденные ситуации» - это внезапные, зачастую неприятные, события, влекущие за собой изменение души и отклонение ее от первоначального курса. Например, у человека может быть предназначение стать хорошим спортсменом, - но из-за пережитой в детстве травмы он им не становится, а становится кем-то еще. Впрочем, мир задуман так, что предназначение в любом случае исполняется так или иначе, - просто идти к нему становится труднее. Душу Ши сложнее выбить из колеи, чем человеческую, но и здесь есть некоторые нюансы.
Например, Ши на дух не переносят грубого с ними обращения, хотя оно в какой-то степени закаляет их, делая устойчивее к искалеченному миру. Не переносят Ши и родительского невнимания и насмешек сверстников, озлобляясь от этого. Главное для Ши – воспитание внутреннего тепла. Это и делает их в конечном итоге теми, кем они являются. Относительно своего Посредника я мог быть спокоен, - мне попался добрый, скромный и мягкий парнишка, которого ничего не стоило приспособить под себя так, как это было мне нужно, и родители у него вроде были понимающие. Не без дурной наследственности, конечно – этот бич преследует возвращающихся на Землю Ши начиная с шестнадцатого века. Шизофрения, алкоголизм, слабая пищеварительная и выделительная система, плохой обмен веществ, - все это изрядно подтачивает наши силы в борьбе с Мятежным Фэй, а тот изобретает все новые и новые способы нам насолить. Впрочем, мы изо всех сил стараемся ему не поддаваться…
Быть «страховщиком» мне выпадало чаще, чем «жителем». Помнится, в начале двадцатого века я «страховал» одного молодого писателя, который вообще не принадлежал к роду Ши, но чем-то мне приглянулся. Я должен был жить в одно время с ним – но умер раньше и не исполнил своего предназначения. Пожалуй, лучшего друга среди людей у меня не было ни до, ни после, - писатель внимательно слушал мои рассказы о мире Ши, что-то – записывал, а что-то – заново придумывал так, что я начинал верещать от восторга и носиться по комнате. У писателя этого не было никакого особого дара, кроме любви к языку, - но он развил свои способности до такой степени, что они в конце концов превратились в настоящую магию. То, что он писал, начинало рано или поздно жить своей жизнью. Однажды, во время очередного переписывания его любимой истории (у моего друга, как и у всех настоящих писателей, была любимая история), он поймал меня за килт (я как раз собирался уходить) и попросил:
- Ллеу, пожалуйста, останься. Ты мне нужен.
- Зачем? – удивился я. – От меня больше шума, чем пользы. Я лучше пойду, чтобы тебе не мешать.
- Поьлза от тебя на самом деле неимоверная, - настаивал на своем писатель. – Пожалуйста, останься. Мне нужен твой совет.
- Какой? – удивился я. Мне не терпелось вернуться к себе в дом и наконец проснуться; тем более, я чувствовал, что скоро проголодаюсь. – Странно, что ты просишь у меня совета. Ты в чем-то не уверен?
- Понимаешь, - мой друг взял со стола трубку и принялся набивать ее, - я не в состоянии прояснить одну вещь. Я ведь пишу про Ши, так? Многое записываю с твоих слов, но… почему-то почти все Ши получаются у меня пренеприятными персонажами. Твой дядюшка Сетанта, твои двоюродные братцы, - хотя описал я только семерых из них, Серые Ши и их король Айлиль - все выглядят какими-то беспросветными подонками, хотя я и старался сделать их лучше! Нет, я ни в коем случае не хочу оскорбить Ши, - я понимаю, что у вас там несколько другие порядки, и то, за что человеку потом было бы мучительно стыдно, вашим до поры до времени сходит с рук…
- Но если Ши преступает черту слишком много раз, начинается процесс огоблиневания, - пожал плечами я. – Выпадают зубы, волосы; появляется жажда крови. Так что все правильно – грешники должны быть наказаны. И хорошо, что ты убил Сетанту и его несчастных сыновей раньше, чем начался этот процесс…
- Нет, ты опять меня не понял, - замахал руками писатель. – Мне нужно не доказательство того, что грешники должны быть наказаны. Мне нужен кто-то, выделяющийся их всей этой оравы отморозков, понимаешь? Кто-то похожий – и одновременно не похожий на них. Кто-то, кто не ставит личную – или коллективную – выгоду выше любви и веры. Проще говоря, мне нужен герой и мученик, эдакий пророк в своем отечестве – только где такого найти?
- Не знаю, - вздохнул я. – Можешь взять своего любимого героя - ну, того человека, который полюбил принцессу Южный Ветер. Хотя, на роль мученика он совершенно не подходит. Но если попытаться…
- Постой-ка! – внезапно воскликнул мой друг и подскочил на месте. – А что, если я возьму на эту роль тебя?!
Трудно передать словами то, что после этого началось. Я вскочил с места и принялся бегать по комнате, разбрасывая вещи, с криками: «Нет! Этого еще не хватало! Не подходи ко мне; нет и еще раз нет!» Писатель все это время носился вместе со мной, пытаясь меня утихомирить. Наконец, когда оба мы устали бегать и в изнеможении плюхнулись в кресла, я еще раз подтвердил свое окончательное решение:
- Нет. Это исключено. Я совершенно не подхожу на роль героя-мученика. Я маленький, вертлявый, громкий, во мне слишком много гномьей крови, и потому я черезчур осторожен и расчетлив. Герои, как правило, импульсивны. Нет, делай что хочешь, а меня на эту роль не выводи. Пожалуйста. Пойми – мне и без того туго приходится, а тут еще люди начнут считать меня кем-то вроде пророка Мухаммада и любое мое слово принимать за истину… Нет. Если ты любишь меня, прошу, не делай этого…
- Ну хорошо, - писатель вздохнул, но в глазах его сверкнул хитрый огонек, - будь по-твоему.
Я прекрасно знал, что мой друг не станет меня слушать. Не прошло и двух месяцев, как история в новом и переработанном виде была готова. У меня тряслись руки, когда я брался ее читать – настолько мне было волнительно и страшно. Но странное дело – страх пропал, стоило мне только прочитать первые несколько слов. Дальше чтение увлекло меня настолько, что я просидел за ним два часа, не шелохнувшись. Что ни говори, а мой друг был мастером своего дела. Ему удалось потрясающе передать мой скверный характер, - на фразе «швырнул корону об пол» я начал в голос смеяться. Писатель победно улыбался, довольный проделанной работой.
- Хорошо, что ты хотя бы не рассказал о том, как я люблю бегать на карачках, - сказал я, закончив чтение. – Беру свои слова назад. Это просто потрясающе. Так точно меня еще никто не описывал.
- Я, конечно, многое оставил как бы за кадром, - ухмыльнулся писатель. – Но можешь не беспокоиться - внимательные читатели поймут, что ты за фрукт, и не станут строить по поводу тебя иллюзий.
Перед тем, как отправиться на Землю, я еще раз обошел пустующий дом. Всюду царила тишина; даже вода в фонтане текла бесшумно. Я улегся на траву и подумал о том, как же мне не хватает моей Анье. Я надеялся встретить ее на Земле, но не было никакой гарантии, что мы узнаем друг друга и что она согласится быть со мной. Над моей головой, в ослепительном свете хрустального купола, проплывали Небеса. Я лежал и представлял, что моя жена сейчас лежит рядом, и ее чуткие пальцы тихонько поглаживают меня по волосам, массируют солнечное сплетение, разминают уставшие кисти рук. Лишь с Анье я мог быть безраздельно счастлив. Сколько раз мы засыпали в траве, - вот так, крепко обнявшись, убаюканные ласковым мерцанием Небес? Сколько раз я мчался к ней навстречу, только услышав ее голос, через залитые светом необозримые луга с покачивающимися венчиками высоких золотистых цветов? А вот теперь она пропала. Пропала с концами, ее уже сто лет, как нет со мной, и я совершенно не представляю, где ее искать. Помнит ли она обо мне в своих новых рождениях? Чувствует ли мою любовь и то, как я тянусь к ней всем своим существом, тоскуя по тому единению, что у нас было?
- Приди ко мне, - шепчу я, закрывая глаза. – Хотя бы во сне приди ко мне.
- Радость моя, ты, наверное, устал? Отдохни… Поспи. Вот так…
В такие моменты мне хочется плакать.
Я не оставлял на Острове ничего, что могло бы удержать меня в случае опасности. Не было ничего у меня и в той жизни, куда я шел, - ничего, кроме беспокойного и вертлявого характера и звонкого голоса. Правда, к ним прилагалась еще и довольно выигрышная внешность, отчасти похожая на ту, которой я обладал на Острове, но в процессе жизни она могла изрядно подпортиться. На внешность я особенно не рассчитывал, но голос и характер должны были стать моими козырными картами.
- Люди услышат тебя, - говорил Нудд, собирая меня в путь. – Да и я буду рядом с тобой. Мы не пропадем.
Нудд гораздо умнее и спокойнее меня. Он любит веселиться, как я, но, в отличие от меня, тяжеловат на подъем. У него великолепный низкий голос; правда, из-за дурной привычки подражать мне (у меня голос высокий и гнусавый) во время пения он становится похож на кошачье мяуканье. Нудд выше меня на полторы головы. У него ярко-рыжие волосы, изумрудные раскосые глаза и великолепно изогнутый восточный нос, придающий его длинной и узкой физионимии коварное выражение. На самом деле Нудд абсолютно не коварен; коварство – это маска, под которой скрывается добрый и мягкий характер. Нудд прост, как два пальца, любит хорошо поесть и выпить и просто обожает женщин. В их присутствии он млеет, и, чтобы не терять лица окончательно, начинает вести себя вызывающе. Женщины, в свою очередь, без ума от Нудда. Помнится, даже моя жена Анье когда-то давным-давно была в него влюблена. В отличие от меня (я предпочитаю не пользоваться женщинами) Нудд использует свое обаяние на всю катушку, чтобы получить желанное тепло. Тепло – это то, чего Нудду мучительно не хватает. Он готов пойти на многое, чтобы заслужить это тепло, и все его проделки во время пребывания на Земле были ничем иным, как бесплодными попытками завоевать хоть капельку любви. Нудд очень любит, когда его обнимают и любит обнимать сам; у него круглый смешной живот, практически незаметный под одеждой, и женщины безумно умиляются, стоит Нудду впервые раздеться перед ними – вид мягкого, беззащитного тела пробуждает в них материнские чувства. В искусстве плотской любви моему другу нет равных – я много раз видел, как он, прижав своим весом худенькую девушку, доводил ее до состояния исступления. Во время соития Нудд задействует все, - будь то руки, язык или зубы; он отдается процессу со звериной страстью, и нет такой женщины, которая не сдалась бы перед этим бешеным напором. Я не умею так, как он - для меня в любви важнее всего чувственная составляющая и легкие прикосновения с постепенно нарастающей амплитудой. Нудд же не раздумывает и просто берет свое.
Наконец, час настал. Я получил подробные инструкции от Великого Тиу о том, как следует себя вести, попрощался с друзьями, и, закрыв глаза, ступил за черту.
Разноцветный вихрь подхватил меня и понес. Я мельком увидел Остров, Небеса, лицо Нудда с беззвучно шевелящимися губами – а потом все пространство заполнила стремительно приближающаяся Земля.
Земля.
Я летел сквозь ее атмосферу, чувствуя, как стирается память о прошлых днях, оставляя лишь ощущения, - те тонкие ниточки, цепляясь за которые, я когда-нибудь смогу вспомнить себя и свое предназначение. Теперь мне предстояло на время стать человеком. Стать человеком, чтобы совершить невозможное – вызвать на бой самого Туу, Красноглазого, Повелителя Теней.
Мое противостояние с Туу началось с того самого момента, как я появился на свет в генетической лаборатории Ши. Жестокий, свирепый мужской мир принял меня враждебно, а я был всего лишь маленьким, писклявым котенком с жаждой жить и узнавать новое. Мне приходилось раз за разом преодолевать трудности. Моя душа была еще совсем маленькой и едва окрепла, когда в стране Ши началась гражданская война. Мне удалось кое-как спастись, и я долго скитался по непролазным лесам, пока в один прекрасный день меня не нашли и не забрали с собой уцелевшие Ши. Тогда-то и был построен Остров.
Но до этого, в одиночестве скитаясь в дебрях, я случайно столкнулся со странным существом. Это был огромный черный волк, который, увидев меня, не стал бросаться – а только склонил голову набок и принялся меня разглядывать. У меня язык отнялся от страха, - а волк, тем временем, поняв, что никакой опасности я для него не представляю, превратился в человека. Высокого, жилистого бородатого человека с копной неопределенно-бурых волос и очень яркими янтарными глазами. Он подошел ко мне и сгреб меня своей ручищей, - большой, волосатой ручищей с очень длинными пальцами, выгнутые ногти которой напоминали когти зверя, и, подняв на уровень лица, произнес:
- Какой ты занятный зверек. Наверное, тебя создали эти, длинноухие, верно? Молчишь? Ну ничего. Будешь жить у меня; я тебя откормлю, дам тебе имя, научу драться. Станешь большим, сильным тигром…
- Но постойте, - через силу пролепетал я. – Я вовсе не хочу быть тигром. Я – Ши, если уж на то пошло. Я хочу петь, танцевать, радоваться жизни и вовсе не хочу драться. Я и из Города-то убежал потому, что там все дерутся. А я не умею убивать, я для этого не приспособлен.
- Приспособлен лучше любого Ши, - довольно проворковал желтоглазый, - я чувствую в тебе эту силу. Ты боишься меня, а где страх, там и тяга к смерти. Да и потом, я сказал «драться», а ты сам произнес «убивать». Так что не отбрыкивайся. Ты теперь - в моей власти. Петь и танцевать будешь потом. Сначала надо приспособиться к жизни.
- Но я и так приспособлен к жизни! – завопил я, чувствуя, что моей свободе, судя по всему, настал окончательный конец. – Я могу быстро бегать, могу находить съедобные коренья, могу постоять за себя, в конце концов…! Не надо делать из меня тигра! Я не хочу им быть!
- Поверь мне, быть тигром весьма занятно, - невозмутимо отвечал желтоглазый, - нужно только привыкнуть, и потом тебе даже понравится. А не хочешь быть тигром – я могу тебя сделать волком. Или гиеной, как захочешь.
Тут я завопил так, что, наверное, все звери в округе на некоторое время оглохли, а верхушки деревьев осуждающе закачались. Желтоглазый в ответ тряхнул меня и рявкнул: «А ну цыц!»; я обгадился от страха, но вопить не перестал. Наконец, мой мучитель не выдержал и принялся шарить по карманам в поисках тряпки, чтобы «заткнуть мне пасть», а я, сам не ведая, как у меня это получилось, вывернулся из его руки и прыгнул ему на голову. Желтоглазый заорал, а я на когтях съехал по его спине, пробежал по ногам, как по дереву, и, спрыгнув на землю, пустился наутек. Ошеломленный таким приемом желтоглазый не сразу сообразил, что делать, а когда сообразил – было уже поздно. Я мчался на всех парах, распушив хвост, словно щетку, и человеку было меня уже не догнать.
После этого случая я долго приходил в себя, сидя под деревом и вылизывая растрепавшуюся шерстку. Бородатый человек и его страшные глаза никак не выходили из моей головы. Позже эти глаза из желтых стали красными – от ярости, поселившейся в них, - но я все равно запомнил их взгляд. Взгляд, в котором не читалось ничего, кроме как: будет по-моему. Это желание навязать свою волю, граничащее с идиотизмом, с тех пор стало для меня самым страшным пороком в людях. Тем, с чем я просто обязан был бороться.
Слова Туу (имя Красноглазого закрепилось за ним позднее) о том, что я могу и должен убивать, тоже оставили на мне свой отпечаток. После этой встречи каждое полнолуние мне снились кровавые сцены с моим участием. Я был настолько напуган ими, что поклялся никого не убивать даже в целях самообороны. Кровь, растерзанные тела и разверстые бездны ртов стали постоянными спутниками моих кошмаров, но я держался. Мне казалось, что в мире существует некая сила, способная избавить меня от моего недуга.
Тогда-то ко мне и пришла Анье, - тихая, умеющая молчать, но знающая больше меня. Я не знал ни кем она была до встречи со мной, ни как ее звали. Сначала она приглянулась Нудду, но вскоре стало ясно, что союз между ними невозможен – оба они были слишком сильны, и слишком часто молчание Анье становилось причиной их взаимного непонимания. Нудд любил ее – наверное, даже больше моего. Я же изначально вообще не имел на Анье никаких видов, - пока однажды она не оставила Нудда и не исчезла так же внезапно, как и появилась. С той поры во мне поселилось смутное беспокойство. Остров тогда еще находился на Земле, посреди нынешнего Атлантического океана, - и я знал, что Анье вполне могла вернуться на большую землю, устав от всех нас. Так оно, в принципе, и оказалось. Я много раз отправлялся ее искать, но постоянно возвращался ни с чем. Наконец, Анье вернулась сама, - усталая и выцветшая, словно покрытая слоем пыли, и я первый увидел ее – на поляне, среди высоких трав и цветов с золотистыми прозрачными венчиками. Я не знал, что происходило с нею все эти годы – да и не очень-то хотел знать. Я просто подошел к ней и взял ее за руку. Анье подняла на меня испуганные серые глаза и заплакала.
С тех пор я стал каждый день приходить на ту поляну, чтобы встретиться с ней. Анье бесшумно выходила из-за деревьев и клала руку мне на плечо, - этот жест позже повторялся ею в различных вариациях уже на Земле, и я научился узнавать ее по нему. Ладони у нее были узкие и холодные. Как правило, потом мы отправлялись бродить по лесу, взявшись за руки, или же просто сидели в траве друг напротив друга и молчали. Так продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный момент я не понял, что молчать больше не могу, и мои уста, что называется, не отверзлись. Я рассказал Анье о том, как искал ее на большой земле и как боялся больше никогда не увидеть, а она слушала и смотрела на меня с грустным сочувствием, чуть склонив голову набок, – а когда я закончил, осторожно взяла мое лицо обеими ладонями и поцеловала меня в губы.
Я и до этого понимал, что никогда не оставлю Анье, а теперь мое знание переросло в веру. Что до нее самой, то она, как ни странно, поначалу боялась, что я ее не приму, и поэтому почти не разговаривала со мной. Но однажды ее молчание тоже нарушилось. Она внезапно вскочила на ноги, вытянулась в траве, как луговая собачка, и запела.
Я до этого никогда не слышал, как Анье поет. Мне всегда казалось, что петь она не умеет – но теперь я понял, как ошибался. Это было негромкое, и, в сущности, самое обыкновенное пение – но что-то нездешнее-колдовское слышалось в нем. Это была песня высоких сосен и острых прибрежных скал, темных вод с отражающимися в них звездами, холодных летних ночей и ярких цветущих на побережье костров. Это была песня мокрого песка, взъерошенного торопливыми шагами танцующих легких ног, это была песня леса, наполненного сумраком и прохладой, - и кто-то невидимый словно ходил по нему, и под его подошвами негромко хрустели ветви, и падали с ветвей прозрачные бусины росы, разбиваясь с еле слышным хрустальным звоном, и застывала на стволах смола, - застывала навек, чтобы через тысячи лет превратиться в драгоценный янтарь. Это была песня первой любви и прощального поцелуя, это была песня разлуки и утраты, песня неминуемой скорби – но выше этого всего, выше сосен и выше прозрачного крика горечи, доносящегося с берега, было то, чему не было названия, и это было То, что давало жизнь всему – лесу, воде и склонам, и радости, и печали, и звездам над головой, и звездам, таинственно мерцающим в зеркале вод. Без Него не существовало бы ни любви, ни горечи, - и даже разлука была частью этого великого Нечто, даже в разлуке, как ни странно, был смысл, пока непонятный мне. Когда Анье закончила, высокие стебли цветов качнулись, и свет, прошедший сквозь каплю росы, на мгновение ослепил меня своим сиянием.
- Пой мне еще, - только и смог выдохнуть я. – Пой мне всегда, Анье. Я хочу слышать, как ты поешь.
И Анье пела еще и еще, и пока она пела, мир казался маленькой частицей огромной мозаики Небес – маленькой частицей, без которой невозможно было бы существование целого.
Мое прежнее сознание медленно отделялось от меня, как ступени от ракеты. Я погружался в земную атмосферу, как в податливый ватный океан. Еще немного – и мне предстояло сделать первый вдох. Вот пронеслась мимо моего взора узкая, непримечательная улочка, вот показалась рифленая крыша какого-то здания… Если бы я мог зажмуриться, я бы зажмурился – но все, что я сделал, - это привычным ощущением разжал пальцы. Последнее мое воспоминание покинуло меня и унеслось ввысь. Я знал, что во снах моя память будет постепенно возвращаться ко мне, - оставалось только запомнить хотя бы часть самих снов.
Когда я в первый раз пришел на Землю, у меня не было матери. Я не знал, каково это – прижиматься к кому-то всем телом, ощущая слияние большее, чем с возлюбленной; я не знал, каково это - жить в ком-то. Но ощущение тепла, великого тепла, исторгнувшего меня из своего темного, ласкового лона, никогда не покидало меня. Матерью моей была сама Ночь; сама Богиня выдохнула меня, лишенного настоящей матери, сгустком света, поплывшим к земле. Не потому ли всех нас, лишенных матерей и отцов, называли детьми Дану?
Богиня смотрит на меня и улыбается.
Свет. Яркий, ослепительный свет.
Вдох.
И выдох.
Здравствуй, мама.