Friedenau, 15.05.1910
Любимый малыш, в то время, как я тебе пишу, на небе опять серебряный серпик луны на голубом небе, и я думаю, что мой нежный страстный юноша опять с болью тоскует по счастью. Мне это так больно, ведь я не могу тебе помочь. Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь. Надеюсь Шварцвальд немного тебя рассеет. Мне хотелось сегодня много написать, чтобы тебя отвлечь и немного успокоить. Но многие слова не помогут, и у меня такое чувство, что все слова для тебя сейчас мертвы, не в состоянии утолить жгучее чувство тоски.
Мими тебе передаёт привет; маленькая зверушка сейчас такая мягкая и ласковая. Ты бы тоже получил удовольствие, если бы подержал её мягкое тельце в руках и погладил.
Я сегодня сделал зарисовку девочки, о которой тебе писала. Она мне полностью удалась — серьёзная голова с глазами медузы. Тебе бы она, конечно, тоже понравилась.
Когда время от времени я нахожусь среди людей, возвращаюсь домой совершенно разбитой, и одинокая тишина моей комнаты кажется мне садом, полным аромата. Люди могут быть хорошими и милыми, но каждое соприкосновение с ними действует на меня как-то грубо и раняще.
Тогда я убегаю к картинам. Английские ланшафты из «Штудио» * действуют так облагораживающе, успокаивающе и расширяют горизонт.
Ах, я забыла тебе рассказать. Однажды недавно я ехала на собрание в Кюстрин. Это два, три часа к востоку от Берлина. Совершенно плоский ландшафт, в большинстве свеже-вспаханная земля, промежутками уже зеленеющие нивы, вдали на горизонте тёмной линией лес. Было поздно, солнце заходило, одновременно серо-лиловые тяжёлые грозовые облака, накрыли весь ландшафт жуткой таинственной фиолетовой тенью, но на западе через облака проникло жидкое пылающее золото солнца и обрамило лиловые облака золотой каймой.
Я стояла у окна как зачарованная и чувствовала, что стоит жить, чтобы видеть такие грандиозные молчаливые картины.
У нас сейчас каждый день ужасная жара и короткие грозы, не приносящие облегчения. Эта троицкая погода имеет в себе что-то плоское , самодовольное — по крайней мере здесь. Море всё же единственное, что над всем возвышается, потому что в себе самом содержит всю силу и вечно себе подобно.
Недавно я вспомнила, что когда была с сёстрами в Кольберге на Балтийском море, видела пару мальчишеских тел, играющих в волнах. У меня тогда возникло горючее желание: однажды увидеть маленького Костю, обнажённым, играющим на волнах -
Вчера поздно вечером я читала работу твоей мамы о Бьёрнсоне, и это так хорошо на меня подействовало, утешило и подняло настроение.- Мне было очень жаль, когда закончила читать Маркгрэфин. Так хотелось ещё побыть в той атмосфере. Грубость, подлость и глупость тех персонажей имеет что-то щедрое, как у людей Ренесанса, и так просто немногословно описано, без всеких аксесуаров. Ниуниу, не чувствуешь ли ты себя как человек выпавший из эпохи Ренесанса? Для меня ты всегда идентичен с Фабриццио**.
У меня на столе сирень, она сильно и приятно пахнет...
Не вызвала ли у тебя Маркгрэфин желания писать? У меня — да; кажется так просто создать большое произведение, когда стоишь перед действительно удавшейся работой. Я думаю, тебе нужно писать. Ты будешь замечательно писать. Малым количеством слов опишешь все тайны жизни и природы. Будь весел, дорогой, чувствуй себя свободным, будь счастлив.
* подозреваю, что имеются ввиду гравюры кузена Турнера
** персонаж романа Стендаля « Пармская обитель»