Скомканный клочок бумаги валялся у самого входа, и не заметить его было невозможно. Я повертел его в руках и зачем-то развернул. Исписанный неровным почерком тетрадный листок оказался стихотворением. Я хмыкнул и принялся читать.
«Вы были когда-нибудь в Комнате смеха
В парке культуры среди бела дня?
Здорово там! Зеркала на потеху!
Люди в них смотрятся, там же и я.
Кто-то смеется - как всё искажают!
Кто-то галопом прошел как-нибудь.
Я ж испугался - они отражают
Меня самого, мою самую суть!»
Какое странное и одновременно глубокое стихотворение! Наверное, мой аттракцион посетил вчера поэт. Но почему он смял свое творение?
Я покачал головой, но выбрасывать не стал, а почему-то аккуратно сложил листок в несколько раз и положил в карман, приступая к своей обычной уборке.
Подметая свою Комнату смеха, я не переставал думать о странном стихе. Чем-то он все же меня зацепил. За десять лет работы смотрителем этого паркового аттракциона меня никогда не посещали подобные мысли.
До открытия оставалось целых сорок минут. Я любил эти утренние часы, когда мог спокойно, без суеты, шума и гама прибрать свое детище после вчерашних посетителей, в тишине поразмышлять о жизни, да полюбоваться на дело рук своих. Я гордился тем, что, выкупив в свое время этот небольшой деревянный павильончик, который пребывал в ужасном состоянии - с разбитыми зеркалами, загаженным полом и изрисованными похабщиной стенами, смог восстановить его в былом великолепии. И все эти годы моя Комната смеха пользовалась заслуженным вниманием разной публики - не только пожилых людей, не забывших о некогда популярном аттракционе, но и молодежи.
Но сейчас мне не давали покоя слова этого стихотворения, запавшие в душу. А ведь, если вдуматься, действительно, человек и сам порой не в состоянии постичь свое собственное «я». И только глядя на себя со стороны, можно увидеть свои многочисленные, пусть и утрированные, искаженные кривым зеркалом, отражения.
Я заглянул за последнее, самое большое, стоящее особняком, зеркало, чтобы вымести и оттуда, и... остолбенел. За ним прямо на полу примостилась худенькая фигурка мальчишки-подростка лет десяти-двенадцати.
Пацан лежал в позе эмбриона, забывшись тревожным сном, вздрагивая и что-то невнятно бормоча. Я прислушался. Он беспрестанно повторял одну и ту же фразу: «Отпустите, отпустите меня, я больше не буду!»
Вот так клюква! Откуда он взялся, этот маленький заморыш? Утром он сюда попасть не мог, значит, он провел на моей территории ночь, как минимум.
- Эй, дружок! - позвал я его, осторожно тронув носком ботинка.
- А, что?! - испуганно вскинулся незваный гость, мгновенно пробуждаясь. - Вы кто? - он смотрел на меня совершенно безумным взглядом.
Видно ему пришлось несладко. Вон, в каких грязных, окровавленных обносках занесла его нелегкая ко мне в гости. Наверняка, беспризорник!
- Я-то здесь работаю, а вот ты кто таков и как сюда попал? - спросил я его как можно более строго.
Как ни странно, его чумазое остроносое личико вдруг скорчилось в жалобной гримасе, а в огромных серых глазах показались слезы. Я ожидал чего угодно - дерзости, злости, даже хулиганства, но уж точно не такой реакции!
- Дяденька, - всхлипывая, взмолился мальчишка, - не гоните меня, пожалуйста! Я, честное слово, не буду больше воровать! Только не сдавайте меня в полицию! - Он забился в самый угол, горестно обхватив колени руками. Плечи его затряслись в беззвучном плаче, а круглая голова с грязно-серой буйной шевелюрой поникла.
- Да что с тобой стряслось? - мне стало жаль этого пацаненка, напоминавшего раненого воробья. – Ты, голодный, небось? Давай-ка, брат, вылезай, я тебя чаем напою. Да не трясись ты так!
Мы сидели на кушетке в моей крошечной подсобке, служившей мне одновременно и местом отдыха, и раздевалкой, и столовой.
Митяй - так представился мне парнишка - немного пришел в себя. Цыплячьими грязными ручонками он с остервенением рвал кусок холодной курицы, принесенной мной из дому, и жадно, торопясь и давясь, заглатывал мой бывший обед огромными кусками.
- Не спеши ты так! Никто у тебя ее не отнимет! - я только скорбно покачал головой и налил из термоса в большую жестяную кружку горячий и крепкий сладкий ароматный чай. - Ты поешь пока, а я сейчас приду.
Снаружи на входной двери я приладил небольшую табличку с надписью «Санитарный день» и вернулся в подсобку.
Митяй уже допивал чай, держа кружку в обеих руках. От моей курицы и огромного бутерброда с сыром не осталось и крошки, кроме идеально гладкой косточки.
- Уф!- сыто отвалился он, наконец, от стола и погладил свой раздувшийся живот. - Давно я так вкусно не ел! - он посмотрел на меня с благодарностью. - Спасибо вам, дядь Коль!
- На здоровье! Ну, а теперь выкладывай, что с тобой стряслось.
Мальчишка удобно устроился на кушетке, привалился спиной к стенке и прикрыл глаза.
- Да особо и рассказывать нечего, - начал он, не размыкая век, - все, как всегда. Мы с пацанами промышляли в этом парке. Здесь наша территория. Я ведь вообще-то не так давно в бегах. Детдомовский я! - он открыл один глаз и настороженно взглянул на меня, словно проверяя мою реакцию. И увидев, что эта информация не произвела на меня никакого впечатления, продолжил: - А тут умыкнули сумку у одной тетки. Расфуфыренная такая, наманикюренная вся, сидела на скамейке, что рядом с фонтаном, курила такие длинные тонкие коричневые сигареты и болтала по навороченному мобильнику. А сумочку, дура, рядом с собой положила. Ну, вот мы эту сумочку и того! Она и ухом не повела! Все бубнила в свой крутой тонкий аппаратик и хихикала. Вот и дохихикалась!
В сумке чего только не было, да все не по уму! А денег нет, одни карточки разноцветные. Пашка Сивый сказал, что это кредитки. А на кой они нам? По ним все равно ничего не купишь! Сразу заметут! А тут облава! Менты! Тетка, наверное, раззвонила, стерррва! Короче, мы сумку выбросили и - врассыпную, кто куда! Я вот сюда по-тихому притырился за зеркалом. Потом не заметил, как уснул. А ночью…, - он закашлялся, как-то поежился и сглотнул судорожно, - ... вдруг меня, как толкнуло что! Я проснулся, кругом темень, хоть глаз выколи! Я, значит, осторожненько высунулся, и меня чуть «кондратий» не хватил: зеркала-то светятся!
- Как это светятся?! - Я посмотрел на него недоверчиво.
- Ну, так, сами по себе. Как будто бы изнутри кто их зажег, света не дают, но сами светятся!
- Ну, это ты заливаешь, брат! Лапшу мне здесь вешаешь! Ладно, все, поспал, поел - и дуй отсюда, чтоб духу твоего не было, а мне работать надо! Нашел, кого дурить! Мал еще, баки мне заливать! - Я решительно приподнялся с кушетки: - Надо же такое придумать!
- Дядь Коля, я, конечно, сейчас уйду. Но я правду вам говорю, ей богу, век воли не видать! - он чиркнул грязным ногтем по горлу.
- Ишь ты, откуда только понахватался блатоты этой?! - я испытующе взглянул на Митяя.
Не хочу хвастать, но я всегда считал себя человеком проницательным, научившимся за шестьдесят лет жизни разбираться в людях. И сейчас готов был поклясться, что пацан действительно не врал!
Я снова присел на кушетку.
- Может, тебе это все приснилось?
- А это видели? - и он расстегнул на груди рванную грязную рубаху неопределенного цвета. На его худой грудной клетке прямо посредине было нацарапано чем-то острым какое-то слово, состоящее из трех странных букв, написанных задом наперед. Буквы были большими, со следами запекшейся крови. Первая – «Р», затем «О», а потом буква «В».
- Что это? - Я был чрезвычайно озадачен и неприятно поражен.
- У вас есть обычное зеркало? - вместо ответа осведомился Митяй.
Я кивнул и достал небольшое зеркальце из ящика стола. Мальчик поднес зеркало к груди:
- Поглядите сами.
Я глянул в зеркало и с ужасом и удивлением прочитал там слово… «ВОР».
- Вот это да! Кто это так тебя разукрасил? - спросил я бедного мальчугана с дрожью в голосе. Я уже не сомневался, что с ним ночью приключилось нечто ужасное.
Митяй, морщась, осторожно застегнул рубаху:
- Я же говорил вам, что не вру! Сейчас все расскажу. – Он как-то горестно вздохнул и продолжил: - В общем, вылез я потихоньку из-за зеркала и подошел к одному из них, что светилось сильнее остальных. Поначалу я ничего там не увидел, но само зеркало было, как будто, не твердое и колыхалось, как вода в пруду. У меня вдруг башка сильно закружилась, и закачалось все перед глазами. Я даже зажмурился. А когда открыл их, то увидел в этом зеркале себя! Но не себя теперешнего, а как… кино про себя, понимаете?
- Пока нет.
- В зеркале этом был мой... как это... двойник, во! Сначала я, то есть, он тусовался в парке, потом - уже постарше - в обезьяннике ментовском, затем весь щетиной заросший - в камере с парашей... Бр-р-р! - Митяя передернуло. Он перевел дух, снова сглотнул и допил из кружки остатки остывшего чая. Затем взглянул на меня исподлобья:
- А после я увидел, как меня урки проиграли в карты и бритвой стали вырезать что-то на груди. Я брыкался, как мог, да куда там – два бугая держали крепко… Я от зеркала – как от чумы, чуть на земь не грохнулся, испугался так! И в это время у меня так заныло здесь, - он осторожно коснулся своей груди, - аж дотронуться больно. Тогда я снова подошел к тому зеркалу, и увидел вот это слово… Потом ничего не помню… Дальше сами все знаете. А когда вы выходили, я снова глянул под рубаху и сразу скумекал, что не глюки это!
- Дела! - только и произнес я. - И что же ты намерен делать, Митя? - Я достал из аптечки зеленку и стал обрабатывать его порезы. - Терпи, брат!
- Не знаю. Но воровать больше не хочу! Вернусь в детдом, хрен с ним! А там - как карта ляжет!.. Дядь Коля, - он поднял на меня испуганные глаза, - а что это было, а? Кто меня порезал? Я боюсь теперь!..
Я не знал, что и ответить бедному мальчугану, и был абсолютно уверен, что это не выдумка!
- Понятия не имею, Митя. И никто на этот вопрос тебе не ответит. Могу сказать тебе только: не всё можно понять и объяснить, но всё - не случайно! Надо постараться понять знаки, которые подбрасывает судьба и сделать правильный вывод. И ты, кажется, такой вывод уже сделал... Послушай, ты читать умеешь?
- А то!
- Вот что, возьми-ка ты этот листочек. Это - стих один. Когда тебе станет совсем плохо, почитай его. Возможно, он поможет тебе и в дальнейшем принять правильное решение, - сказал я и вложил в его маленькую ладонь сложенный в несколько раз листок бумаги.
Когда немного успокоенный Митяй уходил от меня, я, стоя на пороге своей Комнаты смеха, неумело перекрестил его в спину, хотя всегда считал себя атеистом. Судьба судьбой, но вдруг и этот мой неожиданный душевный порыв сможет стать для него дополнительной подмогой…