На склоне удивительно светлого, по - летнему тёплого, осеннего дня я возвращаюсь из города в усадьбу в своей новой карете обитой кожей с металлическими узорами. Прохожие при виде кареты останавливаются и уважительно приветствуют меня, снимая шляпы и кланяясь. Я знаю, почему они так поступают. Они делают это не оттого, что я богат и имею несколько магазинов и модных салонов, или придерживаюсь политических либеральных взглядов, которые так нравятся среднему классу горожан, занимающих теперь больше мест в парламенте, а потому что постоянно почти половину своего годового дохода отдаю на благотворительные цели.
Кучер Эндрю, славный парень, старается объезжать рытвины и ухабы на дороге, хотя рессоры моей дорогой кареты лишь мягко покачивают меня на них, не доставляя мне никаких неудобств. На перекрёстке Эндрю придерживает лошадей и, повернув ко мне в пол-оборота голову, напряжённо прислушивается. Я стучу в стенку кареты, он останавливает лошадей, и поспешно спрыгнув на землю, открывает дверцу кареты. Я выхожу, отпускаю Эндрю домой и иду по узкой дороге, вымощенной крупным неровным булыжником. Через четверть часа я оказываюсь перед железными ржавыми воротами кладбища, которые со скрипом открываются, пропуская меня в свой загадочный для нас мир. Я останавливаюсь перед могилой, на которой вместо памятника возвышается обломок гранитной скалы. Этот большой гранитный камень я нёс своими руками с помощью рыбаков к повозке, и моё лицо было солёным от морской воды и слёз. На камне, грубом сером, изъеденным водой, ветром и временем высечено всего два слова - «КАПИТАН МАРКОС». Я достаю из кармана своего серого габардинового пальто бутылку коньяка, выливаю половину содержимого бутылки на могилу, потом подношу её ко рту и делаю несколько глотков. Вокруг стоит тишина. В голубом просторе неба нет ни единого облачка, и весь этот простор пронизан прозрачным нежным ласковым тёплым светом солнца и вызывает в душе радость, смешанную с печалью.
- Наверно точно такой свет у Господа Бога в раю, - думаю я.
Мне пятьдесят семь лет и я всё чаще и чаще почему-то обращаюсь в своих воспоминаниях к прошлому.
* * *
Я был первым ребёнком у своих родителей. Родившись слабым хилым и болезненным, большую часть времени проводил дома, не участвуя в резвых играх и похождениях своих сверстников. Отец был занят изнурительным трудом на своём клочке земли, и я редко видел его лицо, а только согнутую спину, большие мозолистые руки и опущенную голову. Мать проходила мимо меня, занимаясь работой по дому, словно во сне, не видя ничего вокруг, а встретившись с ней взглядом, я вздрагивал, так горестно было её лицо со слезами на глазах. После моего рождения у родителей появлялись одна за другой шесть девочек, которые сразу умирали, не прожив и месяца. Горе родителей было безмерно, и оно властвовало в нашем доме, как проклятие, давило, угнетало и мучило нас. Я прятался от него на чердаке нашего большого кирпичного, но старого и полуразрушенного дома, где мог часами копаться в вековом хламе старых вещей, брошенных туда прежними хозяевами, жившими в этом доме. Тщательно рассматривая каждую вещь, будь это старые газеты и журналы, книги в заплесневелых переплётах, хозяйская утварь, одежда, истлевшая и поеденная молью в сундуках, я воображал себя владыкой этого, пришедшего из прошлого века богатства.
Единственным праздником в нашем доме был приезд дядюшки Джонатана. Он был братом моей матери по отцу (сама же она была рождена от второго брака). Дядюшка Джонатан жил в городе, был портным и преуспевал в своём деле. Своей порядочностью и образцовым образом жизни он снискал в городе уважение, хороших друзей и покровителей. И хотя дядюшка Джонатан имел физический недостаток - он был невысок и горбат, это уродство практически не было заметно из-за искусстно сшитого им самим костюма и его лица, излучающего удивительный свет воли, энергии, спокойствия, ума и доброты. Так вот, когда дядюшка Джонатан приезжал к нам, дом оживал. Он всегда привозил мне много подарков, игрушек, сладостей, но я не так радовался подаркам, как общению с ним. Мы усаживались в гостиной, я прижимался к дядюшке, и начиналась оживлённая беседа. Даже мой отец, молчаливый и угрюмый, поднимал свои вечно опущенные глаза, и на его лице скользило нечто похожее на улыбку.
После смерти шестой девочки сразу во время родов моя мать была на грани помешательства. И спас её конечно дядюшка Джонатан, который наверно был для нашей семьи ангелом-хранителем. Он приехал озабоченный, но бодрость и уверенность его голоса вселяла надежду на благоприятное известие. Дядюшка Джонатан имел с моими родителями долгий разговор, после чего он увёз мою мать в город. Оказывается, дядюшка не тратил всё это время даром, а упорно искал средство, которое поможет его несчастной сестре излечиться от страшной напасти. Как он объяснил, в городе два месяца моя мать будет проходить лечение, и есть надежда, что положение изменится к лучшему, так как это лечение у знающего толк человека проходили многие женщины, и имело оно для них благоприятный исход. Мне в ту пору было уже одиннадцать лет. Я и мой отец проводили дядюшку Джонатана с матерью и уповали только на милость Божью.
Поистине дядюшка Джонатан был нашим ангелом-хранителем, так как мать по возвращению из города вскоре забеременела и родила мальчика, да такого крепкого и здорового, что приходилось только изумляться этому чуду и прославлять имя Господа Бога нашего.
Мальчика назвали Джоном. Рос он крепким и резвым как на дрожжах, и лица родителей моих, глядя на него, становились всё светлее и радостнее.
Как я уже говорил, тяжёлая физическая работа мне была не под силу, и я был плохим помощником отцу. Мне шёл пятнадцатый год и родители были озабочены моим будущим, как я при таком слабом здоровье смогу трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь, а тем более прокормить свою семью. И снова к нам на помощь пришёл дядюшка Джонатан. Он незамедлительно решил мою судьбу самым обыкновенным образом. И вот его решение: работа на земле Харви (а именно так меня и звали), не под силу, значит остаётся одно - он забирает меня к себе в город и обучает портному искусству. Харви мальчик смышленый, спокойный, к учёбе отнесётся с большой серьезностью, да и за обучение мне платить ничего не надо. На том и порешили. Я обрадовался, что жить буду в городе со своим любимым дядюшкой Джонатаном и клялся родителям, что буду усердно учиться и не перечить дядюшки ни в чём. Но когда повозка отдалилась от родного старого дома, и я увидел за зеленеющими вязами его крышу с поломанной черепицей и погнутый ржавый флюгер, сердце моё защемила тоска. Дядюшка Джонатан заметил это и успокоил меня, что родителей навещать мы будем непременно. Он оживлённо начал рассказывать о ярмарках в городе, бродячих артистах и наконец совсем развеселил меня смешным рассказом о жадном старике- ростовщике, который экономил на свечах, и в темноте сослепу вместо яйца положил в кастрюльку варить кусок соли, а когда заглянул в неё через некоторое время и ничего не увидел, очень удивился.
Итак, я приступил к обучению. Кроме дядюшки Джонатана у него в мастерской работали два портных: старик и молодой парень. Дядюшка подходил к моему обучению с большой серьёзностью, я старался изо всех сил, и дело шло на лад. Вскоре я уже сам стал исполнять несложные заказы. Деньги от этих заказов, сделанных мною, дядюшка отдавал мне, и я брал их, а сердце моё замирало от радости и гордости. На эти деньги я покупал родителям и брату подарки, и отправлялся с дядюшкой к ним в гости. Завидев нас издалека, к нам навстречу радостно бежал Джон, растущий не по дням, а по часам, и я заключал его в объятия. А потом мы сидели за столом, как большая дружная семья, смеялись, шутили, я хвастался успехами, а дядюшка Джонатан подтверждал каждое моё слово.
К двадцати трём годам я окреп, возмужал физически и тоже благодаря заботам о моём здоровье дядюшки, и имел уже большие знания в портняжьем мастерстве. К этому времени старик портной заболел и умер, а молодой парень открыл своё дело и мы в мастерской остались одни, но не слишком горевали. Работа наша шла успешно и с заказами мы справлялись в срок.
Однажды за ужином, поздно вечером дядюшка Джонатан озабоченно посмотрел на меня и завёл речь о моём будущем. Тебе почти двадцать три года, сынок (а звал он меня только «сынок» и никак иначе), пора подумать о женитьбе. Я старею, день ото дня и настанет время, когда ты останешься один. Хотелось бы мне устроить твою дальнейшую судьбу при жизни, направить тебя на верный путь. Много молодых неопытных людей находили погибель, сбившись с правильного пути, предназначенного нам Господом Богом и заканчивали жизнь в нищете и пьянке. Хочу поискать тебе жену, которая будет верным другом, помощником и поддержкой на жизненном пути.
Я раскраснелся весь, потому как в душе-то давно думал об этом. И была у меня девица на примете, которая мне нравилась больше всех остальных, да только скрывал я это от дядюшки, но надеялся втайне, что станет она моей женой. А девица эта была дочерью торговки овощами на базаре. Честно сказать, она была крайне непутёвого поведения. Худенькая, вёрткая, она не стояла возле своей матери, а вертелась, пританцовывала, шутила, напевала весёлые песенки, хватала проходивших людей за рукава, расхваливая свой товар, а вслед удаляющимся покупателям, не купившим у неё ничего, показывала язык. Кстати, при появлении дядюшки Джонатана она мгновенно преображалась. Вставала около своих пучков зелени, важно выпятив тощий живот и задрав подбородок. Дядюшка, внимательно посмотрев на петрушку, осведомлялся свежая ли она или та, что пролежала вчера весь день на солнце, не дождавшись покупателя. Девица, а звали её Катарина, начинала клясться и божиться, упоминая всех святых, что эту петрушку она сорвала с грядки сегодня утром своими руками, и в довершение всего заламывала руки к небесам, показывая этим жестом то ли свои руки дядюшки, которыми она рвала петрушку утром, то ли призывая в свидетели самого Господа Бога. Дядюшка, молча, брал пучок петрушки, клал в кошёлку и совал Катарине монетку, которая тут же исчезала в складках её платья. Мне, по молодости своей, нравилось в ней всё: и её белокурые волосы, в беспорядке обрамляющие худенькое личико с тонкими чертами и узким подбородком, и голубые прищуренные озорные глаза, и какая-то детская ещё наивность и легкомыслие. Самое главное, что на её лице не было хитрости, жестокости, коварства и холодного расчёта, как на лицах многих людей, которых я повидал за эти годы в городе.
И тут за столом у меня вырвалось это заветное желание из уст, и я сообщил дядюшке, что хочу жениться на Катарине.
Дядюшку Джонатана мои слова повергли в страшный удар.
-Жениться на этой ужасной торговке!? Ты в своём уме, сынок!? – вскричал в ужасе он, - Какая она жена!? Это глупая, взбаломошная девчонка! Нет, нет, ни в коем случае! Я подыщу тебе хорошую порядочную девушку из семьи своих знакомых.-
В этот вечер я впервые поссорился с дядюшкой. Я надулся, встал из-за стола и сказал дядюшке, что если он запрещает мне жениться на Катарине, то тогда я вообще не буду жениться ни на ком никогда всю жизнь.
Уйдя в комнату, я лёг в постель, отвернулся к стене и заплакал. В моей голове роились планы действий, но все они были беспочвенны. Если жениться против воли дядюшки, придётся от него уйти, а рассчитывать на свои собственные силы я не мог и понимал, что не смогу без помощи прокормить свою семью. Тем более с такой легкомысленной женой, которая будет не помощником, а обузой. Не скрою, что промелькнула и мысль о самоубийстве в момент крайнего отчаянья и безвыходности. Успокоившись кое-как я, тем не менее, решил не сдаваться и отвергать предложения дядюшки жениться на другой девушке. Наконец, обессилев от слёз и своих страшных мыслей, я уснул. А утром меня разбудил дядюшка Джонатан и позвал завтракать. Я молча сидел за столом, опустив голову. Наконец дядюшка, выпив кофе и вытерев салфеткой губы, встал, и лицо его приняло какое-то торжественное выражение. Помедлив секунду, он сказал: - Ну вот, что, сынок, допивай кофе, и мы едем сватать Катарину.-
Кусок сдобной булки, только что откушенный мною застрял от неожиданности у меня в горле. Я закашлялся, а дядюшка то ли бил меня по спине, чтобы кусок прошёл дальше, то ли обнимал, и украдкой вытирал со своих глаз слёзы.
С приходом в наш дом Катарины у дядюшки Джонатана прибавилось хлопот. Ему пришлось обучать Катарину готовить различные блюда, сервировать стол, наводить порядок в комнатах, а после ужина они садились за стол с книгами. Отрадно было видеть, что непутёвая девица исполняла безропотно все, что он ей велел. Выпучив глаза и приоткрыв рот, она ловила каждое его слово и с усердием и рвением выполняла все поручения дядюшки в точности. Мне было очень интересно узнать о чём разговаривает часами с Катариной дядюшка, и я заходил в комнату, где они уединялись, как бы случайно, то за новыми иглами, то за советом к дядюшке, как экономнее сделать раскройку ткани. Однажды дядюшка остановил меня:
- Сынок, ты много работаешь, отдохни, посиди вместе с нами, я как раз собираюсь рассказать Катарине важное событие из моей жизни.- Я присел в уголке, и дядюшка Джонатан начал свой рассказ.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец отдал меня на обучение к портному. Сразу скажу, мастер он был на все руки, суров только, немногословен, но меня не обижал, видно понимал, что обижать беззащитного мальчика, да ещё больного, не угодно Богу. Так, постепенно осваивал я портное дело. А клиенты у моего хозяина были все как на подбор богатые знатные люди, и он очень дорожил своей репутацией. И вот однажды, по незнанию и неопытности своей я случайно пришил к женскому костюму для верховой езды мужские пуговицы. Старый портной не заметил моей оплошности и отослал костюм даме, заказавший его. Дама та была строгих правил и пришла в страшное негодование, заметив на костюме изъян. Она сама решила поехать к портному и отчитать строго виновника, но приехав, и увидев испуганного мальчика-калеку, смягчилась. Она полагала, что брак сделал какой-то ленивый глупый увалень или грубый наглый шутник.
С того самого случая, я получал от этой госпожи каждый год подарок на Рождество, а когда вырос и стал работать в собственной мастерской, она шила платья только у меня, и более того рекомендовала меня, как отличного портного, всем своим знакомым. А умирая, призвала меня к себе, сняла с руки золотой перстень с большим изумрудом и надела мне на палец. Этот перстень я ношу до сих пор, вспоминаю добрую госпожу, и мысли расстаться с ним у меня не возникало даже в самые трудные времена, а такие были, ибо для меня этот перстень- святыня. И дядюшка Джонатан протянул к нам свою руку, на пальце которой сиял этот удивительный талисман.
Вскоре у нас с Катариной родилась девочка – София, а через три года появилась на свет малышка Сара. Дядюшка Джонатан всё слабел день ото дня, но старался работать, как мог. Мне было горько оттого, что я не в силах облегчить его судьбу. Но дядюшка, к моему удивлению, как бы читая мои мысли, сказал однажды: - Я, сынок, никогда не проводил время в безделье и просто не могу жить без работы. Моя работа и есть смысл жизни. Всю жизнь я был портным, пусть же я и умру с иголкой в руках – это моя судьба. Вы мне – не обуза, я счастлив только рядом с вами и видя, что у вас всё хорошо. Скоро я умру, но умру счастливым, потому что ты остаёшься не один на этом свете, у тебя отличная жена – верный друг и помощник.-
- Дядюшка, это Ваша заслуга, что Катарина стала такой, благодарю Вас, - сказал я.
- Нет, - возразил дядюшка, - Не я сделал её такой, я только взрастил те благодатные семена, которые засеял в её душе Господь Бог, - и добавил, улыбнувшись, - Это ты, сынок, сумел разглядеть в сумасбродной девчонке доброе начало...-
Вскоре дядюшка Джонатан умер. Перед смертью он сказал нам:
- Когда я умру, снимите кольцо госпожи с моей руки и возьмите себе. Если наступит день, когда придёт к вам нежданная беда, не дай Бог, продайте его и вы получите много денег.- Что стало с Катариной после его слов, я не могу выразить. Она зарыдала, бросилась к дядюшке и воскликнула: - Как Вы можете говорить такое дядюшка!? Неужели мы такие бессердечные люди, что продадим это святое кольцо за деньги. Да я скорее пойду с детьми просить милостыню, чем посмею прикоснуться к кольцу госпожи. Пусть Господь Бог покарает того, кто только подумает об этом!-
Дядюшка Джонатан растрогался и сказал нам такие слова: - Дорогие дети мои! Души ваши чисты и непорочны, и я верю, что Господь вознаградит вас за это.-
Ночью он скончался. Похоронили мы дядюшку с кольцом на руке, а при одевании покойника я обнаружил на груди у него на шнурке бархатный мешочек. В нём находился маленький портрет совсем юной девушки с белокурыми локонами, пухлым по-детски лицом и большими голубыми глазами, и какой-то сухой цветок, рассыпавшийся от времени в прах.
И я понял, почему дядюшка Джонатан согласился на мой брак с Катариной, хотя при жизни он никогда не говорил мне о своей несчастной любви.
Вскоре, после смерти дядюшки Джонатана у нас родился третий ребёнок – мальчик Оливер. Я работал почти сутками напролёт, но к моему ужасу мы начали испытывать нужду. Денег моих не хватало, чтобы прокормить семью. К удивлению от Катарины я не слышал в это трудное время ни одного упрёка, ни жалобы. Наоборот она изо всех сил старалась мне помочь, хотя работы по хозяйству и уходу за детьми было довольно. Вспоминаю один случай из нашего бедственного положения. Однажды я добирался пешком домой с мануфактуры, так как нанять извозчика у меня было не на что, упал и повредил руку. Отчаянью моему не было границ, ведь этой ночью я намеревался закончить срочную работу и получить деньги.
Но придя в таком виде домой, вместо слёз и растерянности я увидел на лице Катарины спокойствие и решимость. Она, без лишних слов села за шитьё вместо меня, хотя весь день провела на ногах около больного ребёнка. Катарина шила, а я сидел рядом с ней, держа на коленях больного сынишку Оливера, и следил за её шитьём, время от времени давая нужные советы. К рассвету заказ был готов, и я получил деньги, в которых мы очень нуждались в это время.
Случилось так, что родители мои умерли в один год, буквально друг за другом. В ту пору моему брату Джону, жившему с ними, исполнилось девятнадцать лет. Он был удивительно здоров, крепок, ловок и силён. Но более всего меня поражала в нём его доброта и великодушие. С его согласия я продал старый родительский дом и клочок земли и получил небольшую сумму денег. Эти деньги я честно разделил поровну и вручил одну половину брату Джону. Я привёз его к себе в город, и стал думать куда пристроить брата работать. Я знал, что портной из него не получится. Для этой работы нужно терпение и усидчивость, а мой брат не мог и минуты просидеть на месте спокойно.
Он был всё таким же, как в детстве, мальчиком резвым, весёлым с неуёмной фантазией. Однажды, помню, как-то отец велел Джону возить тыквы с поля в большой тележке. Он быстро нагрузил тележку доверху и, ухватившись за ручки, потащил её. Не прошло и несколько минут, как этот труд ему наскучил, и он представил себя настоящей лошадкой и бодро поскакал галопом, ржа и взбрыкивая ногами. Мальчишка так увлёкся игрой, что тележка не выдержала тряски, опрокинулась, и тыквы покатились по склону прямо в пруд. Это нисколько не смутило Джона. Он скинул с себя штаны и рубашку и с воплями бросился в воду за тыквами, представляя тут же, что спасает утопающих.
Я устроил Джона в порту докером разгружать торговые судна. Работа не из лёгких, но делать нечего. Джон со мной согласился и я успокоился в надежде, что может быть в скором времени найдётся какая-нибудь другая работа. Брат, заработанные деньги приносил все до пенса и отдавал мне. Я старался не тратить их и прикладывал к его половине родительского наследства, чтобы парень не остался ни с чем. Однажды вечером Джон радостно объявил мне, что решил стать матросом и отправляется на торговом судне «Глория» в Индию. И хотя я понимал, что ему очень трудно работать рядом с грубыми пьяными докерами, я стал отговаривать его от плавания, но куда там! С тяжёлым сердцем я собрал его в путь, вручил ему все его деньги и проводил в порт. Долго я стоял у причала, смотря вслед уплывающей «Глории» и смутная тревога и печаль терзали мою душу.
Четыре месяца не было от Джона никакого известия. Я очень беспокоился за его судьбу, и наконец, мне пришло письмо на мой запрос, что торговое судно «ГЛОРИЯ» подверглась нападению пиратов и была разграблена. Часть матросов погибла в схватке с пиратами, а часть взята ими в плен и продана в рабство, как это у них водится. Какие страдания я выносил, после этого известия, одному Богу известно. Жена Катарина в стремление облегчить их, по воскресеньям собирала детей, и мы шли в церковь, и там все усердно молились за моего несчастного брата. И видя, как молятся мои безгрешные деточки и просят Господа Бога спасти их дядю, в сердце моём начинала теплиться надежда, и эта надежда придавала мне веру в возвращение Джона.
Деньги от продажи родительского дома и земли помогли мне выбраться из бедности. Я обустроил мастерскую, работал не покладая рук, со временем приобрёл в городе постоянных клиентов и друзей. По рекомендации одного из них ко мне обратились супруги, с просьбой взять на обучение их сына. Я заключил с ними контракт на платное обучение юноши в течение пяти лет и так обзавёлся учеником и помощником. Жизнь наша наладилась и только тревога и печаль о Джоне мучила меня. Вестей от него никаких не было, и я пребывал в полном неведении о его судьбе вот уже девять лет. Однажды утром пришёл ко мне полицейский, с просьбой зайти в участок. Я немедля поспешил туда. Меня встретил инспектор полиции, пожилой худой человек, и посмотрев на меня удивительно проницательным внимательным взглядом, поинтересовался, есть ли у меня родственники с такой же фамилией. Я ответил, что, да есть, брат Джон, но я не имею от него вестей уже девять лет и не знаю даже, жив ли он. Инспектор встал и попросил меня следовать за ним. Пока мы шли по коридору, он тихим бесстрастным спокойным голосом сообщил мне, что нынче ночью в порту было совершено убийство и у убитого такая же фамилия как у меня.
-У меня к Вам просьба опознать убитого человека, - сказал он.
Мы вошли в комнату. Едва с тела человека сняли простыню, я сразу узнал своего бедного брата Джона.
Не помню, как я добирался домой. Похоронил я своего брата и по следам ранений и меткам на теле понял, что он был корсаром. А через неделю тот же самый полицейский инспектор известил меня, что убийцы моего брата найдены и арестованы. На допросе они сознались, что убили Джона с целью грабежа, якобы им стало известно, что он приехал, имея при себе очень большую сумму денег, но этих денег они у него не обнаружили. Я удивляюсь до сих пор, как человек может вынести в своей жизни столько горя и где он берёт такие силы, чтобы противостоять ему. Одно утешение у меня было – это моя дорогая жена и любимые дети. Дочери мои – София и Сара подросли и были хорошо воспитаны и всему обучены, благодаря моей жене Катарине. Много времени проводили они в моей мастерской за вышиванием, плетением кружев, шитьём несложных заказов. Катарина строго следила за их работой, а я, смотря на их проворные руки, с иголками, зажатыми в тонких пальчиках, склонившиеся над работой головки, радовался за своих детей и гордился ими.
Клиентов у меня было достаточно, даже были и такие, что приезжали ко мне заказать платье из других недалеко лежащих городов и селений.
И как-то через год после смерти моего бедного брата Джона, работал я почти всю ночь, и дело моё спорилось на удивление. Закончив заказ, очень довольный собой лёг я в постель уже перед рассветом, и сразу же уснул.
И вижу я сон, да так ясно, словно это не сон вовсе, а явь. Снится мне, что я еду в роскошной карете по незнакомой дороге и люди, встречающиеся мне на пути, уступают почтительно дорогу, снимают шляпы и кланяются. Подъезжает карета к большому красивому дому, а на высоком крыльце стоит мой брат Джон и смотрит, молча на меня. Я выскакиваю из кареты, подбегаю к нему и хочу обнять, но он отстраняется от меня.
- Дорогой мой брат, - взываю я к нему со слезами и мольбой, - чтоже ты не идёшь к нам, ведь мы ждём тебя и молим Господа Бога о твоём возвращении ежечасно! –
А брат мой смотрит на меня и отвечает строгим голосом: - Я то не иду к вам не по своей воли, а на то воля Божья, быть мне вдали от вас. А ты, мой брат, почему не идёшь в свой дом. Ты здесь хозяин и ждёт этот дом своего хозяина. Исполни же и мою волю – войди в него.-
Тут я проснулся и долго ещё не мог придти в себя. Мне слышался ещё голос брата, и видение это так врезалось в память, всё до мелочей, будто происходило наяву. Дивился я этому сну и не мог его забыть.
А через неделю подъезжает к моему дому красивая дорогая карета и слуга одного из богатых горожан из соседнего городка, находящегося вёрст пятнадцать от нашего, заходит ко мне с письмом. Этот горожанин был наслышан о моём мастерстве, желает заказать у меня костюм на семейное торжество, и предлагает приехать немедленно и сделать мерки. Я с радостью и затаённой гордостью сажусь в карету и отправляюсь к богатому заказчику. В городе этом мне бывать ещё не приходилось, и поэтому я с любопытством смотрел в окно кареты во время пути на окрестность. Каково же было моё изумление, когда, подъезжая к городу, я стал узнавать дорогу до мельчайших подробностей. Именно её я и видел неделю назад в своём удивительном сне. Удивление и тревога мои были неописуемы от такого сходства. Одно только обстоятельство имело различие с моим сном. Люди, встречающиеся на пути не останавливались, не снимали шляпы и не кланялись мне, а проходили или проезжали молча, занятые своими мыслями, либо разговаривая между собой.
Приехав к заказчику, который встретил меня крайне доброжелательно и с уважением, сделав мерки, договорившись о цене и сроках выполнения заказа, мы расстались очень довольные друг другом. Этот богатый и знатный человек любезно попрощался со мной, и его кучер довёз меня до дома.
Незамедлительно я взялся за работу, но в мыслях всё время возвращался к своему странному сну. Не успел я опомниться от случившегося, как заходит ко мне дня через три после моей поездки, молодой человек, клерк
из нотариальной конторы. Он объясняет мне, что мой покойный ныне брат Джон совершил покупку большой усадьбы год назад и по завещанию в случае смерти оставил наследником этой усадьбы меня. И мне нужно представить некоторые документы, чтобы получить полные права на имущество брата. Честно говоря, мне это известие не принесло радости, ибо горе от потери любимого брата было сильнее.
А при осмотре этого дома со служащими конторы я вновь поразился сходству его с тем, который видел во сне и понял, что это сон от самого Господа Бога.
Я продал обширные земли усадьбы и много денег пожертвовал церкви и на благотворительность, а на остальные открыл магазин и большую мастерскую в городе. ( Продолжение следует.)