Она сидела на полу и груду писем разбирала.
И как опавшую золу, брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы и чудно так на них глядела –
Как души смотрят с высоты на ими брошенное тело:
О, сколько жизни было тут, невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут, любви и радости убитой!
Стоял я молча в стороне и пасть готов был на колени.
И страшно грустно стало мне, как от присущей милой тени.
Ф. И. Тютчев
Он, она и жирная точка.
Она и точка.
– Нет, вы послушайте меня! – со смешливым тоном в голосе улыбалась девушка. – Любовь существует, она наполняет всю меня, и это не то чувство, о котором разносятся разговоры за каждым девчачьим столиком. В нем есть чистота и глубина. Любовь к матери маленького ребенка, который секунду назад впервые набрал в свои легкие немного кислорода. И ваш человек дышит этим кислородом вместе с вами, распознает каждый оттенок всего спектра чувств, – сердечно промолвила она, а в субботу проснулась со слезами на глазах.
В один короткий миг, что-то пошло не так. Маленькая соринка, что смутила ее чувство, внезапно превратилась в исполинских размеров комок правды, готовый разрушить связь между двумя людьми. Соринка попала внутрь банально, по-детски, как когда-то развивались их отношения. Они лежали на кровати, и она с живучестью и любопытством маленькой девочки решила провести взрослый эксперимент.
– Посмотри на мои зрачки, они расширились? – веселилась она.
– Да, значительно – подтвердил он. Но когда все случилось наоборот, она чуть не заплакала. Когда она посмотрела в его двухслойные глаза, его зрачки не изменились ни на йоту. Как будто он смотрел на нее, как на обычного человека, и сердце не собиралось разгонять кровь по венам сильнее, расширять зрачок от взгляда на предмет любви и обожания. Глаза выдали какую-то страшную тайну, которая таилась все это время у него в душе.
– Ты меня не любишь? – состроив личико обиженной и оскорбленной, спросила она.
– Люблю, что за глупости. – Он смеялся. Как взрослые смеются над забавными выводами маленьких детей, над их верой в чудовища под кроватью и во второе измерение в телевизоре.
Для нее эта фраза стала чем-то вроде еще одной капельки любви во внутреннее море чувств. Но какой-то странный осадок не давал магистрального покоя. Ей было нужно еще больше подтверждений, тепла, чтобы послать к черту все дикие эксперименты, посмеяться над наукой и гордо заявить, что только что на Земле обнаружено еще одно исключение.
Однако этого никак не случилось. Чем больше она пыталась понять любимого, тем страшнее открывалась для нее истина. Словно маленький ребенок постепенно открывает шкаф и видит аспидно-черные части пугающего зла. Каждое его слово становилось все более одиозным, он смеялся сардоническим смехом от неловкости и внутренней фрустрации, терзавшей его последний год.
Они встретились в центре города. Людное место, никаких драм.
– Скажи честно, хватит мучить меня, прошу. Ты меня любишь? – надрывалась от подступающих слез она.
Он прижал ее к себе, как будто боялся, что она не выдержит правды и кинется под проезжающую мимо машину. Словно хотел хотя бы отчасти забрать ее боль на себя.
– Нет, – тихим, бесцветным голосом ответил он.
Она молчала, словно он только что не произнес ни звука. Постепенно правда начала проникать в нее, через слуховые перепонки к центральному мозгу. Обработанная информация сократила все нервы одновременно и наступил легкий коматоз. Она не чувствовала ничего, как когда только что раненный человек бежит по полю боя с готовностью сражаться дальше. Он не ощущает боль, не понимает, что струны души уже начали разрываться и издавать унылую мелодию смерти. Но через несколько секунд оглушение также внезапно закончилось, как и внезапно началось. Она заплакала еще сильнее. Потому что была не из тех, кто прячет свои чувство под маской благородной особы: в любой ситуации она всегда оставалась собой. Тело тряслось от внутреннего холода. В такие моменты человек лучше всего осознает тривиальные фразы «разбили сердце» или «моральное убийство».
Через ряд бессмысленных реплик они уже шли к трамвайной остановке. Он обнял ее на прощание, обмер на мгновение и поцеловал в щеку. Они не знали, что прощаются навсегда, но почему-то это чувствовали. Это уже не было антиномией.
Она весело побежала домой, встретила бывшую одноклассницу, смеялась с ней и расплывалась в искренней улыбке. Как при стадии возбуждения в травматическом шоке: излишне говорлива, без жалоб на боль, лишь белая кожа и заплаканные глаза выдают истину. Только дома случилась вторая стадия умирания. Она кричала, выла, как дикая, каталась по полу и царапала свои руки. Она не молилась богу, ее страдание было больше любой молитвы.
На одном листочке в ряд были написаны его недостатки и его достоинства. Последних было в три раза меньше, но за каждый плюс она была готова принять пять его самых ужасных недостатков и прожить с ними всю дальнейшую жизнь. Она бы даже была счастлива.
Для нее он был белым и пушистым хорьком, которого из Сибири она смогла взять к себе домой. Однако он оставался по-прежнему дик. Она кормила его, заботилась о его мягкой шкурке, но когда приходилось брать его на руки, хорек больно кусал ее за палец. Она плакала от боли, но не переставая любить, повторяла все вновь и вновь. И с каждым разом укушенное место становилось все больше, глубже и больнее. И тут на нее нашло озарение: он будет счастлив, если она отпустит его на волю. Тогда постепенно зарастут и ее внутренние раны. А пока она станет человеком, который наедине с собой всегда спит. И проснется ровно через три месяца, когда буря затихнет. Она, как в песне «Смысловых галлюцинаций» захочет вновь полюбить осенью. А пока этот жизненный этап можно назвать прожитым. Жирная точка поставлена между ними. Разлука без надежды не является хроническим заболеванием, она проходит после эффективного лечения активной жизнедеятельностью, общением с друзьями и упорной работой над собой.
А затем, чтобы дополнить свой образ маленькой хулиганки еще несколькими деталями, она провела языческий обряд отворота: ловко играясь с куриным яйцом, сходила в лес и выбросила его на распутье дорог. Яйцо издало глухой звук, который заставил ее улыбнуться. Она хотела оставить в этом лесу свою любовь и свои проблемы, но, конечно же, когда она вернулась домой, они были уже там.
Через некоторое время она даже обрадовалась этой странной компании. Зачем убивать любовь, отказываться от светлого чувства. Благодаря этому человеку она духовно обогатилась, смогла пережить то, что удается далеко не каждому. И теперь это теплое чувство стало ее утешением. Она искренне хотела счастье ему, а остаться одной со своей любовью – не самая большая потеря.
Он и точка.
Он никогда не испытывал любви. Он не верил в это чувство, как и не верил в бога, не верил в людей. Это был нигилист 21 века с мизантропией и нереализованностью офицера Печорина, разочарованием и образом жизни все время лежащего на диване Ильи Обломова.
Она стала чем-то новым в его жизни, на какое-то время оживила все чувства, подарила желание насладиться своей чистотой. Но маленькая дикарка причиняла много боли и постепенно скандалы и истерики сжигали свечу чувств, а его слезы боли, как капельки растопленного парафина, скатывались ниже и ниже с каждым разом, пока от свечи не осталась пара светлых капель и небольшой уголек восковой нити.
Маленькая дикарка с каждым днем становилась старше и ее нрав постепенно усмирился, а сердце наполнялось любовью. Между ними существовало два сосуда, один из которых был заполнен красным понтонным цветом любви. Этот волшебный отвар постепенно, мелкими струйками, капельками переливался из одного сосуда в другой так, что в первом остался только осадок минувших чувств, послевкусие любви. Но второму, заполненному сосуду этого было мало. Он страдал и первый не мог больше терпеть эти страдания.
Он решил отпустить ее. Она навсегда оставалась теперь для него дикаркой, хоть он и видел, что перед ним уже давно совсем другой человек. Но этот образ нельзя было перебить не расстоянием, не перерывами, не лохмотьями красивых слов. Это словно человек, которого ты видишь каждый день постепенно худеет на пять килограммов, но для тебя он остается таким же, что и прежде.
Отпустить ее, перестать причинять боль – решение, к которому он шел все последние дни, в которые она ощущала себя такой сказочно счастливой. Он не хотел тянуть ее на дно с собой, он не мог быть больше с ней – он устал. От жизни, от людей, от всего. И они поставили жирную точку, чтобы больше никто не мог вернуться назад.