Медсестра, восемнадцатилетняя девушка, со списком больных в одной руке, и с портфельчиком со шприцами и прочими медицинскими принадлежностями, в другой, шла по старому городу, в большинстве своём заселённом узбеками. Черноголовые, большеглазые, красивые, смуглые детишки бежали за нею следом, босыми ножками вздымая пыль на не заасфальтированной дороге, иногда швыряя камнями в проходящую мимо них незнакомку, пока кто-нибудь из взрослых не выглядывал из калитки. Со временем дети привыкли к стремительно мелькающей, переходящей с подворными обходами от одного дувала* к другому, участковой медсестре, перестали бросать камни, и бежали уже впереди неё, залетая в свой двор с криком (говорили детишки только по-узбекски):
- Ойе! Дохтур шакыр! – пишу в русской транскрипции, из-за незнания их языка, что в переводе означало: - Мама! Доктор зовёт! – Они ещё не разбирались в медицинских рангах, и все медики были для них докторами.
Постучав в калитку и услышав: - Войдите! - девушка зашла в чисто прибранный двор, с цветущими алыми и розово-жёлтыми крупными розами сорта «Президент», и, проходя под свисающими гроздьями винограда, направилась к сидевшему за низким восточным столиком седобородому мужчине, пившему чай. Запах вкуснейших свежеиспечённых узбекских лепёшек смешивался с ароматом цветов. Поздоровавшись, спросила, где находится больная Ш.; прервав чаепитие, старик повёл её к времянке.
- Я сама могла бы дойти, - подумалось медсестре. Чуть позже она поняла…
Под навесом на корпешках** лежал паренёк с неестественно подогнутыми под себя ногами, и когда девушка проходила мимо, он приподнялся и страстно, протяжно замычал, вены на его шее вздулись, глаза едва ли не вылезали из орбит. - Несчастный инвалид, лишённый речи, движения, с оставшимся при этом, как бы в насмешку, основным инстинктом размножения, не мог контролировать себя – всё его естество рвалось к проходящей мимо особи женского пола, но верёвки, которыми его привязали к столбу навеса, не давали возможности перемещения даже ползком. Старик шёл между парнем и перепуганной девушкой, отгораживая её от взбунтовавшего то ли сына, то ли внука.
Тяжелобольная молодая женщина полулежала на кровати в затемнённой съёмной комнате. Рядом в коляске попискивал младенец, до которого она легко могла дотянуться. Пока медсестра подготавливала к процедуре «биохиноль», который надо было предварительно подогреть, а потом хорошенько потрясти, чтобы эта маслянистая красно-оранжевая жидкость могла свободно проходить через иглу сначала в шприц, а потом и в ягодичную мышцу, она поинтересовалась, как же больная обходится без посторонней помощи и где же её муж.
- Муж объелся груш! – больная явно давала понять нетактичность вопроса и желала прервать дальнейшую беседу…
Позже она всё-таки рассказала, что после родов у неё отнялись ноги и муж, принадлежащий к когорте не терпящих больных, бросил её с ребёнком на произвол судьбы.
Перевернув женщину на живот, медсестра медленно вводила лекарство… Впереди предстояло ещё девять инъекций.
Попрощавшись, выйдя из каморки и, потихоньку-потихоньку стороной обходя затихшего инвалида, держась ближе к пахучим клумбам, она вышла из красивого дворика.
Послесловие.
- Узнаёшь? - спросила Любовь Ивановна свою бывшую медсестру, заглянувшую повидаться, показывая на сидящую напротив пациентку.
Гостья пожала плечами.
- Это же Ш., которой ты делала биохиноль!
Улыбающаяся женщина средних лет, приехавшая из другого города, зашла поблагодарить вылечивших её медиков. Дочь, когда-то пищавшая в коляске рядом с кроватью, выросла и уже вышла замуж.
Вот так благополучно завершилась одна из двух печальных историй.
...........................
Примечание:
* Дувал – глиняный забор.
** Корпешка, корпече – что-то среднее между матрацем и узким одеялом.