Ленинград, 1940 год. Семейное горе.
Конец прошлого года прошёл в творческих мучениях семьи Молчановых – Малмыгиных. Дело заключалось в том, что Варя в очередной раз оказалась в «интересном положении».
И Варе, и Александру очень хотелось иметь дочку. Но Дмитрий Емельянович каркал, что у них в роду девочки получались крайне редко. У его деда, например, было семь сыновей, а у отца – шесть сыновей и только одна девочка. Тут он лукаво посматривал на свою жену и добавлял, что Варя появилась только из-за неё. Надя, не обижаясь на Дмитрия, спрашивала: «А Алексей и Борис, конечно, твоя заслуга?».
«А то как же!» - отвечал Дмитрий Емельянович.
Спокойный и рассудительный Александр, как мог, успокаивал жену, колеблющуюся, заводить очередного ребёнка, или нет. Главным доводом Александра для Вари был тот, что родится маленькая девочка, точная копия мамочки. По достижении определённого срока вопрос о рождении сам собой отпал, а встал вопрос, как назвать будущего ребёнка.
На общем совете было принято решение назвать ребёнка Женькой. Логика была проста – таким именем назывались и девочки, и мальчики.
Перед самым Новым годом дома появился Алексей, служивший в рядах Красной Армии в артиллерийских войсках. Он получил небольшой армейский отпуск. Вся семья знала, что Алексей участвовал в советско-финской войне, и страшно переживала весь прошлый год. Борис не сводил восхищённых глаз с брата, мечтая, что со временем он тоже станет военным.
На Новый год в маленькой квартирке собрались многие родичи Дмитрия Емельяновича. Пришла Енавья со своим братом, Карасёв со своей Карасихой и другие. Общее родство и общие корни сплачивали их в необъяснимый семейный круг, в котором общими были и беды, и радости.
Жизнь все последние годы неуклонно улучшалась, и даже тяжёлые годы борьбы с врагами народа и финская война, казалось, были уже позади. Все внимательно слушали рассказ Алексея о страшной войне. Ни для кого не было секретом, что войска Ленинградского военного округа были основой группировки, сломавшей «линию Маннергейма».
Все одобрительно относились к тому, что граница с Финляндией была отнесена от Ленинграда далеко за Выборг. Но все также отлично знали, какой страшной ценой пришлось заплатить за это русским солдатам. Алексей рассказал, что финны сражались жестоко и умело. Особо он подчёркивал роль финских снайперов – «кукушек», бесстрашно часами в мороз сидевших на деревьях и безжалостно расстреливавших красноармейцев и командиров. Нехотя Алексей добавил, что действия Красной Армии могли бы быть и лучше.
Критиковать действия командования было опасно даже среди преданных родичей, поэтому он ограничился такой формулировкой, которая была известна из газет.
Собравшиеся понимали, что рассказ подходит к опасной черте, и стали громко радоваться тому факту, что Алексей жив и здоров, и встречает Новый год в кругу семьи.
Затем разговор перешёл на тему дальнейшей службы Алексея. Дмитрий Емельянович вспомнил, что в одном из писем сын написал, что служба у него получается, и он мечтает остаться на сверхурочной. В этом случае ему предлагалось звание младшего командира со всеми полагающимися льготами. Старшие командиры непостижимым образом куда-то исчезали; и потребности в командирском составе неуклонно росли. Впрочем, все знали, куда исчезали старшие командиры, но об этом не полагалось даже говорить, а не то, что писать.
Дмитрий с пониманием отнёсся к желанию сына.
Сам бывший унтер-офицер, многие годы прослуживший в армии, он знал о преимуществах воинской службы. Командиры полностью находились на довольствии, им была положена квартира, появлялась возможность пополнять свои знания в училищах и даже в Академиях. Квартира, полученная Дмитрием Емельяновичем после Революции, стала мала для растущей семьи; и возможность отдельного проживания Алексея была в этих рассуждениях не последним фактором.
Родичи с огромным волнением выслушали рассказ о военных действиях и о жизни Алексея в армии. Гражданская война в Испании, война Германии против Польши и советско-финская война вносили беспокойство в души людей. Однако то, что граница с Финляндией была отодвинута от пригородов Ленинграда далеко – за Выборг, одобрялось всеми.
Практически все родичи работали на заводах, военная продукция которых не была для них секретом. Например, Дмитрий Емельянович и Александр участвовали в строительстве современных кораблей, таких как крейсер «Киров» и других. Конечно, Дмитрий Емельянович, подвыпив, не удержался, чтобы не похвастать, какие мощные корабли спускает на воду их завод. Брат Енавьи тоже рассказал, что их Кировский завод недавно выполнил большой заказ для обеспечения рельсами и вагонами новой железнодорожной ветки, строящейся от Ленинграда до пригородной деревни Пискарёвка.
Все дружно рассмеялись, услыхав название Пискарёвка. Недалеко от их села тоже была деревенька, которая носила похожее название. Эта деревенька располагалась у речки, богатой пескарями, откуда и получила своё название. Мужчины дружно принялись обсуждать, кто, когда и какую рыбу поймал. Дела, конечно, были в основном давние, но все они, деревенские парни, до сих пор помнили радость от первой пойманной рыбы. Они снова переживали и то необычное состояние души, которое возникает у каждого любителя рыбной ловли, когда вытягиваешь из воды яростно сопротивляющуюся рыбину.
Брат Енавьи на заводе попал в небольшую аварию, обернувшуюся переломом ноги. Костоправы не сумели как следует ликвидировать дефект, и он стал так сильно хромать, что военкомат признал его непригодным к военной службе. Однако на его рабочей квалификации травма не отразилась, так как его золотые руки и голова не пострадали.
Более того, он постепенно превращался в одного из мастеров своего дела, на которых уже на протяжении полутора веков держалась слава Путиловского завода.
Наконец, настал день, когда Варю с привычными предосторожностями отвели в уже ставший родным родильный дом на проспекте имени Газа. Два дня прошли в напряжённом ожидании родов. И вот снова медсестра из приёмного покоя поздравляла Александра. На этот раз с третьим сыном.
Варя вышла из роддома с каким-то внутренним спокойствием и сразу же объявила мужу, что с этим делом пора завязывать. В следующий раз, даже если ей гарантируют рождение девочки, она не намерена больше увеличивать народонаселение родимой страны.
За последние годы жизнь, конечно, стала богаче и легче, но в свои 30 лет она даже не узнала как следует Ленинграда, редко бывала в его бесчисленных музеях, театрах, на спортивных площадках, взморье и в исторических местах. Если бы не несколько счастливых месяцев после её женитьбы на Александре, она бы так ничего и не узнала о городе. Бесконечная забота о малышах, непрерывно возникающие проблемы то со здоровьем малышей, то их едой и одеждой, превратили её взрывной характер просто во взрывоопасный.
Один Александр мог успокоить свою жену так, как не мог никто, даже родители. Спокойный и рассудительный, он всегда мог найти такие слова, которые успокаивали водовороты её натуры, превращали её снова в милую живую и весёлую девушку, с которой он так случайно оказался связанным. Она, видя его неугасающую любовь, лишний раз убеждалась в своей счастливой женской судьбе и доле.
Когда в семье снова родился мальчик, пожалуй, самым счастливым человеком был Женькин дед, Дмитрий Емельянович. Он почти каждый день отмечал это великое событие у пивного ларька у Аларчина моста, не переставая хвастаться необыкновенными способностями своего рода.
А когда кто-то из приятелей заметил, что у него самого первой родилась дочь, Дмитрий Емельянович дал давно подготовленный ответ, что этот казус произошёл, когда он служил в армии, а потом делал Революцию. Приятели заржали, а Дмитрий с пьяной проницательностью посмотрел на каждого, угадывая, не передаст ли кто эту чушь жене.
Уж он то прекрасно знал, что преданнее Нади человека трудно было бы отыскать, но желание созорничать, прихвастнуть, приврать было сильнее его. Дмитрий был искренне привязан к жене, зная, что, несмотря на всю свою сельскую скромность, она была твёрдым человеком; человеком, за которым он чувствовал себя уверенно.
Через несколько дней после возвращения Вари с Женькой из роддома произошло чрезвычайное происшествие, взбудоражившее всю семью. Воспользовавшись тем, что мать и бабушка неотлучно находились при малыше, Володя и Юра вышли из дома и сели в трамвай.
Варя приехала в Питер десятилетней девочкой. Её, привыкшую к деревенской тишине и просторам, поразили громады питерских домов, обилие рек и мостов, громыхание трамваев и шум бесчисленных соседей. Она инстинктивно боялась железных чудовищ, бегущих по чугунным рельсам без лошадей. Поэтому с самого раннего детства первенца – Володи и, особенно после рождения Юры, она безустали предупреждала непоседливых ребят об опасности, подстерегавших их при выходе из двора на улицу.
Володя в свои восемь лет уже успел узнать кое-что о своём родном городе; и он прекрасно знал, что выходить на улицу без взрослых нельзя. Однако мальчишеское любопытство вынудило его, забрав пятилетнего Юрку, сбежать из дома и сделать самостоятельную вылазку. Невзирая на все запреты взрослых, Володя и Юра на несколько часов бесследно растворились в питерских джунглях. Вечером братья, вдохнувшие глоток свободы, сияющие и восторженные, появились перед родными и получили от разъярённой матери по полной программе. Александру пришлось долго призывать Варю к спокойствию, но её испуг превратился в настоящую ярость при виде довольных детей. Гремучая смесь радости от их возвращения и многочасовых предположений о самом худшем взорвала Варю. Пацаны мигом поникли и только взглядами умоляли отца уменьшить силу материнской гневной любви.
На следующий день Александр, добродушно посмеиваясь, расспрашивал Володю, куда же они так надолго запропастились. Оказалось, что ребята, от нечего делать, и, видя, что мать и бабушка заняты всецело их младшим братом Женькой, тайком вышли со двора на улицу «4 июля», как после Революции стала называться бывшая Садовая.
Жгучее желание забыть проклятое царское прошлое вызвали в стране настоящий бум переименований. Новые названия получили города и веси, улицы и переулки, фабрики и заводы. Петроград после смерти Вождя мирового пролетариата стал называться Ленинград, Невский проспект – по дате начала восстания - проспект 25 Октября, а улица Гороховая стала называться улицей Дзержинского.
Это было сделано в назидание тем, кто забыл, как во дворе одного из её домов без суда и следствия ВЧК (Всероссийской Чрезвычайной Комиссией) были расстреляны сотни и тысячи офицеров царской армии. Однако бестолковые жители бывшей столицы империи по привычке продолжали называть проспект 25 Октября Невским проспектом, улицу Дзержинского – Гороховой, а улицу 4 июля – Садовой.
Садовая была когда-то зелёной и просторной улицей, по которой катились коляски с отдыхающими. Улица шла вдоль реки Фонтанка, которая была рукавом Невы, и так же, как река, перпендикулярно пересекала Невский проспект. За несколько десятилетий Садовая постепенно превратилась в одну из главных артерий растущего города. Только теперь вместо бесшумных колясок по ней непрерывно громыхали трамваи, поначалу вызывавшие немалый страх у жителей столицы.
На Покровке, как назывался район, где проживали Молчановы, до революции стоял небольшой храм, который трамваи обходили с обеих сторон. Революционные волны смыли этот пережиток капитализма; и на месте храма возник парк. Однако трамвайные рельсы переносить поленились, так что самобеглые вагоны продолжали описывать на Покровке петлю. Именно эти, выскакивающие из-за деревьев трамваи, и пугали Варю. Однако Володю не смутили эти мелочи. Они с братом залезли в вагон подошедшего трамвая, сели на свободные места и поехали к центру города, с наслаждением разглядывая ленинградский пейзаж. Буквально через остановку им открылся вид на Никольский собор и его колокольню.
Володе собор напомнил недавнее крещение Женьки. Суровые лики святых, укоризненно смотрящие на посетителей собора, вызвали у него странное чувство робости и торжественности.
Он знал, что начиная с дядек – Алексея и Бориса - его самого, Юрку, а теперь и Женьку крестили в этом соборе. Святой Никола был покровителем моряков, таких же смелых, как отец.
Через несколько остановок они выехали на громадную Сенную площадь, которую украшала кирпичная церковь. Дальше, сначала справа, а затем слева, промелькнули странного вида высокие одноэтажные здания, больше похожие на лабазы. Это были Апраксин двор и Гостиный двор – магазины, за арками которых проглядывали витрины, сверкавшие всевозможными товарами.
Дальше трамвай пересёк широкую улицу. Володя уже знал, что это был знаменитый Невский проспект, который в месте пересечения с Садовой достигал своей максимальной ширины. Володя с дедушкой Дмитрием не раз бывали на этом месте. Однажды дедушка рассказал Володе, что 4 июля 1917 года Временное правительство России на этом месте расстреляло мирную демонстрацию голодных питерских пролетариев, требующих прекращения войны.
Трамвай, в котором сидели мальчики, прогрохотав меж последних домов улицы Садовая, внезапно вырвался на простор и оказался у Невы. Для Володи это был предел мира, где он мог чувствовать себя ещё в безопасности. Ребята покинули трамвай и вышли на набережную Невы. Вытянув головы поверх парапета, они смотрели на далёкий противоположный берег красавицы-реки, на огромный мост через Неву, по которому удалялся с грохотом их трамвай, и почувствовали небывалый восторг от увиденного. Волны с плеском ударялись о красный гранит набережной, и малыши, внезапно почувствовав мощь державной реки, испугались и повернули назад.
Огромное пустынное пространство открылось их взорам. Это было Марсово поле, к тому времени потерявшее своё значение, как плац для военных парадов, и превратившееся в мемориал павших героев победившей Революции. Лицом к Неве стоял памятник воину. Это был человек в странном одеянии, со шлемом на голове и с мечом в руке. Подойдя поближе, Володя прочитал надпись: «Князь Италийский. Граф Суворов Рымникский». Генералиссимус был изображён в виде молодого и грозного бога войны Марса, и не был похож на себя.
Сложная аллегория и непонятная надпись была для мальчиков сродни иероглифам. Они с почтением обошли памятник и оказались на огромном пустыре. Долго бродили мальчики по необъятному полю, ковыряя носками плохеньких ботинок мелко измельчённый гранит, которым были посыпаны дорожки. Володя читал торжественные надписи на гранитных плитах и думал о счастье, что нет в списках погибших имени деда, которого он любил и которым гордился. И только когда им стало холодно, а голод дал о себе знать, мальчишки вспомнили о маме и бабушке и испугались трёпки, которую непременно устроит им их любимая несдержанная мать. Они сели в трамвай, направлявшийся обратно, и, спустя полчаса, со страхом вошли в родную подворотню.
Но если бы только это детское непослушание было бы самой большой бедой лета сорокового года! Семью Молчановых постигло настоящее горе. Дмитрий Емельянович, имевший в последние годы множество поводов для радости, стал часто отмечать её у пивного ларька вблизи Аларчина моста.
Жизнь наладилась, и Дмитрий Емельянович не раз доказывал некоторым скользким оппонентам, что в семнадцатом году правильно сделали, что свернули головы богатым зажравшимся мерзавцам.
Он безусловно поддерживал все репрессии против врагов народа, хотя некоторые из его однополчан, достигшие высоких постов, тоже были арестованы и сгинули в неизвестность. Но однажды он сильно «завёлся» от разговора с одним своим приятелем, который часто и до этого, крутя и вертя, исподтишка восхвалял старые порядки.
Дмитрию было невдомёк, как много его собутыльник потерял от революции, и как того злило, что безграмотная деревенщина заполонила бывшую столицу рухнувшей империи.
И вот, наконец, приятель открыто сказал об этом Дмитрию.
Дмитрий Емельянович разозлился.
Водка, растворённая в пиве, зажгла кровь. Он подступил к приятелю и заорал, что жалеет, что в 17 году не знал эту контру и не шлёпнул его. Остальные собутыльники, видя, что разговор приобретает опасный для всех характер, растащили ссорящихся и буквально упросили Дмитрия идти домой. Разгневанный, покачивающийся Дмитрий Емельянович пошёл домой, бормоча под нос угрозы. Подходя к Покровке, он был так взволнован и так плохо воспринимал действительность, что не заметил вынырнувший из-за деревьев автомобиль и не успел увернуться.
Смерть была быстрой и лёгкой, но только для него. Семья пришла в ужас, когда соседи сообщили о случившемся. Надя, жена Дмитрия, с криком и плачем прильнула к искалеченному телу, из которого быстро уходила жизнь. Так, не приходя в сознание, в ещё совсем не старом возрасте, из жизни ушёл человек, который пытался по справедливости прожить свою жизнь на переломе судьбы страны.
Похороны состоялись через день и собрали во дворе, где жили Молчановы, огромное число родственников. Многие из пришедших даже не предполагали, как много народа покинуло родное село и переселилось в Ленинград.
Автотранспортное предприятие, шофёр которого сбил Дмитрия Емельяновича, постаралось всеми силами замять скандал и выделило для похорон две машины. Наказание шофёру, сбившему пешехода, могло быть по тем временам очень суровым, и заведующий гаражом всячески обхаживал вдову, стараясь спасти своего водителя, да и себя.
По странному стечению обстоятельств Дмитрия Емельяновича похоронили на Выборгской стороне на новом городском кладбище, которое было открыто рядом с той деревней Пискарёвка, о которой на праздновании Нового года упоминал брат Енавьи.
Бывшие в гостях на том застолье, удивлялись такому совпадению и втихомолку крестились. Почти все они, воспитанные в традиционном русском духе, немного верили в бога, и, тем паче, в чертовщину.
Приехавшие на Пискарёвское кладбище с удивлением увидели скудную природу. Вокруг Ленинграда росли великолепные сосновые леса, но это оголённое место навевало необъяснимую тоску.
Поминки провели в столовой кораблестроительного завода, в проходной которого был вывешен траурный плакат по поводу безвременной смерти работника завода, участника Октябрьской революции Дмитрия Емельяновича Молчанова.
Варя была безутешна. Невзирая на то, что её отец во время службы в армии отсутствовал в селе, где она росла, её любовь к нему была глубокой и искренней. Много дней подряд она с матерью неожиданно пускалась в слёзы.
Однако большая семья требовала к себе их внимания и заботы, и ежеминутно возникающие проблемы постепенно вывели женщин из депрессии и унынья.
И всё же с этих пор весёлые застолья у Молчановых прекратились сами собой, и всё понимающие родичи уже не приходили к ним толпами, а заглядывали поодиночке.
Они все, как могли, старались утешить убитую горем семью и неизменно приходили не с пустыми руками. Дети с восторгом кидались к посетителям, зная, что те кроме ласковых слов принесли что-нибудь вкусненькое, и даже Женька таращил свои серые глазёнки, как будто что-то понимал в свои два месяца.
Ленинград - Башкирия, 1941 год. Крах.
Счастливая жизнь закончилась. В ночь с 21 на 22 июня 1941 года гитлеровская Германия без объявления войны напала на Советский Союз. Приникшие к репродукторам граждане СССР в гнетущей тишине слушали глуховатый тенор наркома Молотова, который зачитал сообщение Советского Правительства о вражеской агрессии. Заключительные слова обращения были встречены с некоторым облегчением.
Много лет пропаганда настойчиво внедряла в умы людей идею о непобедимости Красной Армии и о войне-прогулке по вражеской территории. Во всех кинотеатрах крутили фильм, в котором главный герой, показывая на небо, по которому летело бесчисленное количество военных самолётов, говорил:
«Они думают, что мы нищи,
А у нас самолётов тыщи!»
Но первые же дни войны показали, что эти идеи были не более, чем пустая пропаганда. Из обрывочных сведений и слухов многим жителям Ленинграда становилось ясно, что дела на фронте складываются плохо; и что один из основных ударов немцы обрушили на город революции. Панические настроения среди населения росли с каждым днём.
Александру Петровичу Малмыгину, машинисту Кораблестроительного завода удалось буквально последним поездом отправить тёщу - Надежду, жену Варю и своих троих сыновей в Кострому. Перед этим они долго колебались куда ехать и ехать ли вообще. Но неутешительные новости с фронта и ужасные слухи привели их к необходимости эвакуации детей. А после того, как брат Енавьи с частью Путиловского, а ныне Кировского завода, был эвакуирован, как оказалось, в Свердловск, сомнения отпали.
Младший брат Вари Борис только что закончил десятый класс, и женщины решили забрать его с собой.
Однако военкоматы запретили допризывной молодёжи покидать город, да Борис и не хотел этого. Он надеялся, что ещё успеет повоевать с немцами, как и его старший брат Алексей, который со своим артиллерийским полком находился где-то под Лугой.
Надя и Варя были недовольны тем, что едут с одними маленькими детьми, но смирились.
Ещё несколько дней они потеряли, обсуждая вариант, куда ехать. Александр предлагал ехать к своему старшему брату Сергею Петровичу в Башкирию, в деревню Московка. Но тёща, а с ней и Варя, настаивали ехать в родное костромское село, где они пережили революционное лихолетье. В конце концов эта точка зрения победила; и семья Александра сорвалась с насиженного места.
В каком-то смысле выбранное направление спасло беглецов.
Октябрьская железная дорога, соединявшая Ленинград с Москвой, 20 августа 1941 года была перерезана немцами, захватившими станцию Чудово.
Так что северное направление, выбранное беженцами, оставалось единственной ниточкой, связывающей пока Ленинград со страной железной дорогой. С Надей и Варей увязалась Карасиха со своими тремя детьми, так как её муж был призван в армию. В костромском селе она надеялись на помощь родственников мужа.
Поезд прошёл Волхов, Тихвин, Череповец, и, наконец, добрался до Вологды. Там беженцы довольно быстро пересели на другой, который направлялся в Кострому.
Много беспокойства вызвал у Александра отъезд родных. Доедут ли они до села, кто там остался из родни, смогут ли они помочь его семье? Сплошные вопросы. При отъезде он отдал Варе все деньги и на всякий случай адреса брата Енавьи в Свердловске и своего брата Сергея в Башкирии.
Война в одночасье разбросала всю многочисленную родню Молчановых, под воздействием обстоятельств переехавшую после революции в Ленинград. Ушли на фронт больше двух десятков мужчин. Ни от кого из них не было с тех пор никаких вестей. Неизвестно, где шурин – брат Вари – Алексей. Последняя весточка пришла от него предположительно из Луги. Он писал довольно бодро, что армия сильна, как никогда, что победа будет за нами. Александр знал, что письма просматривались военной цензурой, и другого просто нельзя было написать.
Жители огромного города ещё не знали, что 1 сентября 1941 года будет названо в будущем днём начала блокады – именно в этот день немцы вышли к Финскому заливу западнее Ленинграда.
Восьмого сентября немецкие самолёты совершили налёт на Бадаевские склады с неприкосновенным запасом продовольствия.
Не было никакого сомнения в том, что у немцев были точные сведения как о месте расположения складов, так и о количестве в них продовольствия.
Налёт вражеской авиации на склады корректировался снизу сигнальными ракетами шпионов, посылавших их в сторону складов. Смрад от горящих складов окутал город.
Огромной ошибкой руководства Ленинграда было сосредоточение всех городских запасов продовольствия на этих складах.
Продажа или даже бесплатная раздача продовольствия жителям города могла бы в значительной мере смягчить постигший город голод и уменьшить потери населения. Однако идеология первых месяцев войны сводилась к предотвращению панического разграбления существующих запасов. Поэтому обычным делом была охрана различного рода складов от местного населения, причём нередко часовых «снимали» ворвавшиеся в населённый пункт немцы.
Это позднее был выдвинут лозунг, что земля должна гореть под ногами захватчиков.
После уничтожения Бадаевских складов стало ясно, что городу угрожает огромная опасность. Испуганное население штурмом брало магазины с продовольствием. Сладкая земля у Бадаевских складов, пропитанная сахаром, растворялась с целью его извлечения.
В городе стали исчезать кошки и собаки. Убитая при бомбардировках лошадь мгновенно разрезалась на куски голодным населением.
Люди в массовом порядке стали выезжать на колхозные поля в районы Ржевки, Пороховых, Комендантского аэродрома. Собирали вдавленные в землю капустные листья. Картофельные поля по десять раз перекапывались в поиске чудом оставшейся в земле картошки.
Каменный город в преддверье зимы оставался без дров. Для пополнения их запасов в окрестные леса были направлены тысячи комсомолок. Дровяные поленицы у стен домов, как будто, сдуло ветром.
Тем временем Варя с матерью и тремя сыновьями, а также Карасиха со старшей дочкой и двумя сыновьями благополучно добрались до Костромы. От Костромы до села было уже недалеко, но сумятица первых недель и месяцев войны сделали этот небольшой отрезок пути очень долгим. Положение беглецов осложнилось тем, что однажды утром Варя не обнаружила в своей сумочке денег, которые отдал ей муж.
Она перерыла с матерью весь нехитрый скарб, но пропажу обнаружить не удалось. Горечь от неожиданной потери была огромной. Потеря такой суммы была ужасным и неожиданным ударом. Поэтому, когда весь этот детсад добрался до родного села, женщины вздохнули с некоторым облегчением и надеждой.
Но скоро выяснилось, что радоваться было нечему. За двадцать лет их отсутствия село сильно изменилось.
На протяжении веков только богатеющее, оно начало стремительно нищать после революции 1917 года. Люди, оказавшиеся после её победы у власти, считали себя великими знатоками исторических процессов и закономерностей. Однако на деле они оказались догматиками и дилетантами. Поставив на первое место голые схемы экономического развития человечества, они напрочь забыли о движущей силе любого развития – мечтах и желаниях человека. Они, вероятно, не знали даже, что энергичных и трудолюбивых людей, способных тянуть за собой инертную массу, всегда было только несколько процентов.
И именно эти несколько процентов были поставлены вне закона, объявлены врагами народа или кулаками. Сослав шесть миллионов наиболее работоспособных крестьянских семей, новые правители едва не пустили под откос не только целый класс, но и себя, свою идеологию и целую страну.
Однако беженцам было не до исторических экскурсов. Надя, Варя, и даже Карасиха, проходя по селу, ужасались произошедшими переменами. Окраины села, когда-то засеянные рожью и пшеницей, начали зарастать дикими кустарниками. Их родные два дома, когда-то соединяемые огромным сараем, выглядели убого. Родственников выкосили войны, болезни и коллективизация. Единственным родным человеком на всё село оказалась Надина невестка - мать Енавьи. Карасиха, будучи из другой деревни, вообще не смогла найти кого-нибудь из мужниной родни. Такую ораву на селе никто не ждал. С трудом им подыскали подходящую заброшенную хату, в которой пришлось разместиться практически на полу. Никто не мог и не собирался им помогать.
Никто не знал, что будет завтра, и не захватят ли немцы Кострому.
Новый председатель колхоза, жалкий и растерянный мужичок, не мог сказать ничего утешительного. О работе в колхозе не могло быть и речи. Лишние рты были огромной неразрешаемой проблемой.
Надя бросилась к единственной надежде – своей невестке.
Та подтвердила, что её сын действительно находится в Свердловске, и прислал оттуда коротенькое успокоительное письмо с приглашением приехать. Однако сама она уезжать из села не хотела, а вот беженцам предложила уезжать как можно скорее.
Надя, Варя и Карасиха, обсудив создавшееся положение, погоревали, что не прислушались к совету Александра ехать в Башкирию, и решили уехать из села. Мать Енавьи отдала им свои денежные и продовольственные крохи, и беженцы двинулись в новый путь.
С такими же тяготами добравшись снова до Костромы, они с облегчением узнали, что северный путь, ведущий из Костромы на Урал, действует безотказно. Варя сказала матери, что их денег, наверное, не хватит для дальнейшего пути. В разговор неожиданно вмешалась Карасиха. Она заявила, что Карасёв перед уходом на фронт оставил достаточно денег, которых должно им хватить. Надя и Варя переглянулись – несколько дней назад Карасиха жаловалась на недостаток средств.
Потратив последние деньги, они загрузились в товарный вагон, наскоро приспособленный для перевозки людей, и двинулись к Свердловску. Перед погрузкой Карасиха отправила брату Енавьи телеграмму с просьбой встретить.
Следует сказать несколько слов о почте Советского Союза военного времени. Она не рассыпалась, как о том мечтали фашисты, а продолжала со скрипом и неимоверными трудностями функционировать.
Власти понимали всю важность связи и прилагали титанические усилия для обеспечения бесперебойной работы почтовых отделений на всей незанятой врагом части страны.
Невероятно, но брат Енавьи получил телеграмму с воплем о помощи раньше, чем в Свердловск пришёл поезд с беженцами. Помочь он мог только хлебом и деньгами.
За несколько буханок хлеба он отдал почти все свои хлебные карточки, которые получал на заводе, и все деньги. Так, с небольшим мешком хлеба он бродил по вокзалу в ожидании поезда. Наконец, долгожданный состав подошёл к перрону. Увиденное потрясло его.
Голодная орава родичей выглядела ужасающе. Он привык видеть их в роли как бы благодетелей, которые помогли его становлению в Ленинграде. Он привык видеть их радостными и счастливыми в уютной квартирке на Садовой. Теперь, помятые, грязные и не евшие несколько дней, они производили впечатление людей, потерявших надежду. Вид нескольких буханок хлеба вызвал радостное волнение у прибывших. Надя, как самая старшая, взяла из рук племянника спасительные буханки и тут же порезала одну из них на кусочки.
Дети накинулись на чёрный хлеб, как на пирожное в мирное время. Женьке хлеб пришлось размочить и разжевать.
После короткого совещания на вокзале женщины решились ехать в Башкирию к брату Александра. Брат Енавьи дал телеграмму Сергею Петровичу, помог купить билеты на Уфу, и вся эта орава двинулась дальше, в неизвестность. Поезда на Уфу ходили довольно регулярно, и, спустя несколько дней, этот табор появился на железнодорожной станции Туймазы. Там их встретил Сергей Петрович с грузовым автомобилем, который ему выделил по такому случаю начальник гаража.
Сергей Петрович только-только переехал из деревни Московка в соцгородок, где получил на свою многочисленную семью квартирку. Комната в бараке, где до этого жила семья Сергея Петровича, была как бы общежитием гаража. Поэтому Варе с семьёй начальство гаража пошло навстречу и разрешило занять освободившуюся комнату Сергея Петровича в Московке. Карасиху с детьми подселили к хозяевам одного из домов Московки. Конечно, это создавало хозяевам огромные неудобства, но к эвакуированным ленинградцам в Башкирии относились с особым чувством. Казахский акын Джамбул Джамбаев выразил это чувство в пронзительном стихотворении, которое начиналось словами:
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Сергей Петрович отправил в Ленинград брату телеграмму, что семья добралась благополучно.
Александр вздохнул с облегчением – семья эвакуировалась в глубокий тыл, хотя ему было непонятно, почему она оказалась в Башкирии, а не в костромском селе.
Можно было бы перевести дух, но условия жизни в Ленинграде ухудшались с каждым днём. Обстановка на фронте складывалась для Советских войск чрезвычайно тяжёлая. Хорошо оснащённая, имевшая опыт боевых действий в Европе, германская армия стремительно рвалась вперёд, выполняя план разгрома СССР под кодовым названием «Барбаросса». Захват и полное уничтожение Ленинграда входил в одну из основных задач этого чудовищного плана.
Артиллерийский полк Алексея Молчанова занимал оборону вблизи города Луга. События на фронте развивались так быстро, что ничего нельзя было знать достоверно. Поток беженцев увеличивался с каждым днём, и, глядя на измученных людей, каждый солдат с тревогой думал о своих близких.
У Алексея кроме матери, брата Бориса и Вариной семьи в Ленинграде было много близких родственников, друзей и знакомых, но ни о ком он ничего не знал.
Среди оборонявшихся ходили слухи, что вражеские – немецкие войска будут атаковать Ленинград с юга, а финские - с севера. Здесь же некоторое время было затишье, но это было затишье перед бурей.
В один из дней над позициями полка внезапно появились вражеские самолёты и стали жестоко расстреливать и бомбить всё живое.
Через несколько часов пополз ужасный слух, что Лужскую оборону немцы прорвали и двигаются в сторону Ленинграда.
Дел у «тройки» прибавилось.
Ещё с революции вместо военных трибуналов большевики ввели в Красной Армии так называемые «тройки», которые и осуществляли революционный суд. В состав «троек» входили наиболее преданные советской власти военные, призванные бороться с паникёрами, предателями и другими враждебными элементами.
«Тройке» подчинялась так называемая «расстрельная команда», беспрекословно и мгновенно приводящая в исполнение решение «тройки». Обычно суд «тройки» был скорым и часто неправым.
Однако такое средство борьбы с паникой было необычайно эффективным, так как часто приводило остальных солдат «в чувство».
Трое высших военных чинов, составляющих «тройку» дивизии, в которую входил полк Алексея Молчанова, были все, как один, евреи, и без колебаний отдавали приказы «расстрельной команде», беспощадно расстреливать дезертиров и паникёров.
Дивизия даже не вступила с немцами в бой, когда командир артиллерийского полка получил приказ сниматься с позиций и двигаться колонной вместе с отступающими войсками в сторону Ленинграда.
Алексей с ужасом вспоминал потом эти страшные дни. Немцы, с двух сторон преследующие советские войска, загнали отступающую колонну в болота. Солдаты рубили вековые сосны, гатили болота, таща на себе тяжёлую технику, боеприпасы и раненых.
А по обе стороны отходящих войск немцы тоже гатили болота, простреливая наши войска. Лес, как мог, защищал людей от пуль и снарядов, но отставшие или заблудившиеся солдаты и той, и другой стороны уничтожались безжалостно. Особенно много жертв было по ночам. Те командиры, которые хорошо знали места боёв, знали, что рано или поздно колонна наткнётся на большую дорогу. Однако они даже не предполагали, что дорога уже была захвачена немцами, и на ней стояли вражеские танки и артиллерия, готовые сокрушить любое сопротивление отступающих войск Красной Армии.
Видя полное истощение солдат, смертельно уставших от рубки деревьев, командование дивизии запросило Москву и получило приказ затопить тяжёлую технику и выходить мелкими группами. Это был конец. Разбившееся на отдельные группы войско уже не представляло серьёзной опасности для самоуверенного и сильного противника.
Алексей случайно стал свидетелем окружения немцами «тройки». Члены «тройки» понимали, что им, как евреям, пощады не будет.
Они не могли и не хотели сдаваться, но не могли и сопротивляться. Алексей со смешанным чувством злорадства и жалости слышал, как немцы, окружившие высокопоставленных офицеров, расстреливают их из автоматов. Члены «тройки», ещё недавно без колебания посылавшие своих солдат на расстрел, размахивали бесполезными пистолетами и визжали, как свиньи перед смертью.
«Расстрельная команда» бежала в панике, поддавшись страху, из-за которого она так безжалостно расстреливала других.
Справедливости ради следует сказать, что мало кто из отступавших принял смерть с достоинством. У солдат, первыми принявшими удар фашистских войск, ещё не сформировалась психология людей, готовых отдать жизнь за Родину и Сталина. Надо было пройти ещё долгим месяцам войны, увидеть своими глазами зверства гитлеровцев, чтобы отрешиться от значения своего «Я». Во имя высокой цели надо было ещё совершить переход от психологии простого солдата к психологии японских камикадзе, готовых умереть за свой народ и свою Отчизну.
Полный разгром дивизии Алексея завершился при переходе шоссе, уже оседланного немцами. Днём переход был просто самоубийством. Немцы в упор из всех имеющихся в их распоряжении средств расстреливали русских солдат, пытавшихся вырваться из окружения. Надежда была на ночные часы. Но и они не давали возможности для прорыва. Шоссе на протяжении нескольких километров освещалось ракетами. Немцы хорошо пристрелялись, и мало кому удалось вырваться из этой мышеловки. Израненные, истощённые бойцы сотнями сдавались в плен.
Алексею помог случай и природная, неизвестно откуда появившаяся, хитрость. Позже он не мог без слёз слышать песню со словами:
Как в Ленинград пробирались болотами,
Горло ломая врагу.
Была в этих словах и правда, и желание, чтобы всё было так, но тогда именно немцы держали за горло наших отступавших солдат.
Растерзанный, уставший Алексей всё-таки добрался до Ленинграда. Однажды вернувшийся вечером с работы Александр с изумлением увидел в квартире шурина. Он сидел там со своим младшим братом Борисом, и они говорили, говорили, говорили. Алексей почувствовал облегчение, когда узнал, что мать Надя и сестра Варя с малолетними сыновьями успели прорваться на восток. Борис рассказал, что теперь он ежедневно ходит в свою школу, где недавние её выпускники проходят военную подготовку под руководством пожилого военрука. Этот военрук воевал против немцев ещё в первую мировую войну и старался помочь мальчишкам приобрести хоть небольшие воинские навыки. Борис, да и остальные бывшие школьники ничего не знали о душевных переживаниях военрука, который, глядя на них, понимал, что их всех ждёт нелёгкая доля. С горечью глядя на их молодой задор и непрерывное веселье, он думал об их наивности, о том, что они, как щенки, обречённые на затопление в бочке с водой, даже не догадываются о своей судьбе.
Александр и Борис с ужасом выслушали рассказ Алексея о разгроме Лужской оборонительной линии, о расстреле красноармейцев на шоссе, о голодных днях, когда жалкие остатки бойцов пробирались в Ленинград.
Александр в свою очередь сказал, что кораблестроительный завод относится к военным объектам, и что все его работники получили бронь от военкоматов. Он не стал только говорить, что все последние дни развозит взрывчатку, которую сапёры закладывают под важнейшими объектами завода.
После разговора с Алексеем Александр понял, что завод, возможно, действительно придётся взрывать, чтобы не отдавать врагу. Нереальность, фантастика, небывалое могли стать действительностью.
Алексей привёл, насколько смог, себя в порядок, а утром, попрощавшись с братом и зятем, отправился в военкомат. Положение было настолько серьёзное, что там не стали разбираться с Алексеем. Работники военкомата даже обрадовались тому, что кадровый офицер, вырвавшийся из кровавой мясорубки, пришёл к ним. Ополчение, наскоро собираемое из мужчин подходящего возраста, остро нуждалось в кадровых офицерах, и Алексей Молчанов через несколько дней вновь отправился на передовую. Она проходила уже по пригородам Ленинграда, и до некоторых позиций можно было добираться на трамвае.
Панические настроения в городе росли. Управление войсками северо–западного направления, в том числе и оборонявшими Ленинград, осуществлял бывший нарком обороны СССР Клемент Ефремович Ворошилов.
Александр помнил, как его тесть Дмитрий Емельянович рассказывал, что Ворошилов был активным участником октябрьского переворота, после революции был назначен комиссаром Петрограда и председателем комиссии по управлению городом. Тогда, в 1918 году Петроград удалось отстоять и от войск генерала Краснова, и от немецких захватчиков. Поэтому жители Ленинграда надеялись на военный гений Ворошилова. Однако в новой обстановке Ворошилов, по сути дела, растерялся и оказался плохим стратегом. Он несколько раз лично ходил в контратаки против немцев, но его храбрость ничего не давала обороняющимся войскам.
В популярной довоенной песне про красных кавалеристов были такие строки:
И Клемент Ворошилов, первый красный офицер,
Сумеет постоять за СССР
Однако Ворошилов не смог не только постоять за СССР, но и за Ленинград. Ему не помогали ни опыт Гражданской войны, когда они вместе с Будённым во главе Первой конной армии громили белых, ни опыт наркома обороны СССР.
Немцы действовали неожиданно для него, находя наиболее слабые места в обороне и заходя в тыл русским войскам. Редкие отчаянные контратаки только ухудшали положение.
При виде бегущей и орущей толпы немцы быстро перестраивались, и в упор, как на ученьях, расстреливали наступающих. Поле боя быстро покрывалось русыми головами, платившими своими жизнями за бестолковость необученных командиров.
К этому времени та часть Балтийского военного флота, которая базировалась в Таллине, после долгого кровавого перехода возвратилась в Кронштадт. Уже в первые недели войны Таллин был окружен немецкими войсками и, по сути дела, был обречён.
Чтобы спасти попавшие в окружение войска, высшее командование Красной армии отдало приказ вывозить солдат морским путём. Отступление было кровавым.
Множество солдат, перевозившихся из окружённого Таллина в Ленинград на транспортных кораблях, было расстреляно с воздуха вражеской авиацией, непрерывно бомбившей и расстреливающей отходившие суда. Военные корабли, сопровождавшие транспорты, всеми имеющимися средствами отбивались от немецкой авиации. Однако через несколько дней обстановка усугубилась - Советское Верховное командование с целью спасения наиболее боеспособных кораблей отдало приказ их капитанам бросить транспортные суда с солдатами и спешно прорываться в Кронштадт. Транспортные суда без огневой поддержки боевых кораблей стали совершенно беззащитны перед вражескими самолётами. Никто и никогда не узнает, сколько солдат и матросов нашли свой конец в холодной воде Финского залива.
В Ленинграде с августа работала группа уполномоченных Государственного Комитета Обороны во главе с Молотовым. Она должна была решить вопрос о необходимости обороны города, эвакуации его предприятий, а также соответствия Ворошилова занимаемой должности. Эта группа пришла к окончательному выводу, что командование Ленинградским фронтом должно быть заменено. Молотов доложил об этом Сталину, и тот принял решение послать в Ленинград Жукова, который в этот момент находился на фронте под Ельней.
Генерал армии Георгий Константинович Жуков начал войну в должности Начальника Генерального штаба Красной Армии, но в августе 1941 года был смещён с поста за предательское, по мнению Верховного главнокомандующего Сталина и наркома внутренних дел Берии, предложение оставить Киев. Жуков едва избежал расстрела - его спасла слава по отражению японской агрессии в 1939 году на озере Хасан и под Халхин-Голом. Он был отстранён от должности, но остался членом Ставки Верховного Главнокомандования. Опальный генерал был направлен на фронт и провёл первую успешную операцию против немцев в районе Ельни, показав, что грозного противника можно бить.
Девятого сентября 1941 года Сталин вызвал Жукова с фронта в Кремль и заявил, что под Ленинградом сложилось «тяжёлое, можно сказать, безнадёжное положение». Поняв намерение Сталина, Жуков сказал, что готов принять командование Ленинградским фронтом на себя. Затем он, преодолев страх, снова, как и месяц назад, предложил оставить Киев без боя и отвести армии - ради их сохранения - на левый – восточный - берег Днепра. Сталин поморщился, как от зубной боли, но затем, взяв себя в руки, сказал: «Мы знаем о вашей позиции в отношении защиты Киева, товарищ Жуков, но не разделяем её». Жукову ничего не оставалось, как откозырять и с разрешения Верховного главнокомандующего покинуть совещание.
На следующий день с трудом и большим риском добравшись на самолёте до Ленинграда, Жуков попал на совещание, обсуждавшее, как взрывать объекты города перед сдачей его врагу. Георгий Константинович пришёл в бешенство.
Вместо обсуждения действительно насущных вопросов организации обороны, мобилизации немалых ресурсов города для отпора врагу, высшие руководители поддались паническим настроениям и готовились сдаваться!
Жуков представился в качестве нового командующего Ленинградским фронтом и прервал совещание, приказав его участникам немедленно заняться насущными задачами обороны. Жуков принял командование обороной у Ворошилова, и, не вникая в несущественные мелочи, стал наводить в городе порядок.
Он, как уже сформировавшийся стратег, понимал, что немецкое командование вряд ли рискнёт атаковать Ленинград танкам, где на узких городских улицах их ждёт убийственный огонь.
Бороться же с немецкой пехотой на улицах большого города без поддержки её танками было намного проще. Сам Георгий Константинович, к тому времени уже удачно проведший операции под Халхин-Голом и Ельней, непрерывно совершенствовал своё военное мастерство и понимал, что борьбу с грозным противником можно выиграть, лишь отдав ей все свои силы и даже жизни.
Он железной рукой расправился с паникёрами и предателями в армии, расстреливая каждого десятого, и угрожая остальным красноармейцам расстрелом их семей и родственников в случае невыполнения приказов командиров.
Он распорядился немедленно прекратить минирование ленинградских заводов и использовать взрывчатые материалы по их прямому назначению – для уничтожения врага. Жуков требовал от войск непрерывно контратаковать противника; выматывать его.
Предпринятые меры дали результат – фронт под Ленинградом к концу сентября стабилизировался. В войсках появилась уверенность в успехе; и они с возрастающим упорством дрались на занимаемых позициях.
Однако в целом ситуация на советско-германском фронте только ухудшалась. Пятнадцатого сентября ловушка вокруг Киева захлопнулась, и 450 тысяч бойцов Красной Армии оказались в немецком кольце. Полмиллиона солдат, отведённые на восточный берег Днепра представляли бы огромную силу. Теперь же эта сила, истощённая и израненная, сдавалась и тащилась на запад под присмотром немецких конвоиров. Жуков вспомнил о своём «предательском» предложении о сдаче Киева с неизбывной горечью. Он понял и то, почему оказался возможен его успех под Ельней – немцы для захвата Киева перебросили с центрального направления на юг огромные силы.
Коллектив кораблестроительного завода, на котором работал Александр Малмыгин, с радостью встретил назначение Жукова командующим Ленинградским фронтом. В городе, невзирая на неудачи последних месяцев, зрело осознание необходимости защищать город Революции до последнего человека. Все, даже самые бесполезные члены общества не понимали, как можно отдать врагу на поругание святыни России.
Всё население Ленинграда уже увидело и осознало, чего можно ждать от беспощадных фашистов. Разрушенные пригороды Ленинграда – Петергоф, Павловск, Гатчина - были тому яркими свидетельствами.
Александр в эти тяжёлые дни почти всё время проводил на заводе, вначале развозя по цехам взрывчатку, а затем убирая её.
Он со своим могучим паровозом участвовал, как мог, в ремонте повреждённых вражеской авиацией кораблей; а таких кораблей было много.
Почти с первого дня войны Ленинград подвергался непрерывным атакам с воздуха. Наиболее интенсивные налёты на Ленинград были совершёны 21, 22 и 23 сентября, когда город бомбило одновременно до 500 самолётов противника.
Тяжёлые испытания выпали и военно-морским воротам Ленинграда – Кронштадту. 21 сентября к нему прорвалось 180 самолётов со свастикой.
Группами по 30-40 машин они заходили на бомбёжку. Вода в гаванях закипала от сотен сброшенных бомб, земля сотрясалась от взрывов.
У берегов острова Котлин стояло множество кораблей – крейсер «Киров», линкор «Марат», эсминцы, корабли минного заграждения и другие.
На линкор «Октябрьская Революция», стоявший напротив Кронштадта – у Петергофа – было сброшено более 300 бомб, но корабль не потерял плавучести. На Восточном рейде немцы потопили сторожевой корабль «Вихрь». Во время налёта 22 сентября немецкий лётчик попал бомбой в нос линкора «Марат» - одного из наиболее боеспособных кораблей Балтийского флота. Немецкая авиация применила во время атак новый вид бомб, которые в случае пробивания палубной брони взрывался внутри корабля. Бомба угодила в орудия главного калибра линкора «Марат», прошила палубу и взорвалась в пороховом погребе, где находился запас снарядов и несколько десятков тонн пороха. Взрыв был ужасный. Погибло около пятидесяти моряков, в том числе и капитан линкора. Корабль пошёл ко дну, но к счастью, глубина у стенки была небольшой. С огромным трудом линкор, лишившийся носа, был наспех отремонтирован и, поскольку лишился хода, был поставлен на мёртвую стоянку. Во время блокады оставшиеся орудия непрерывно посылали снаряды по позициям врага, принеся ему неисчислимый ущерб. Линкор «Марат» вошёл в историю, как наиболее «стреляющий» корабль за всё время существования мирового военного флота. Особенно тяжёлым для Кронштадта и флота выпал день двадцать третьего сентября. Базу бомбило около 300 немецких пикирующих бомбардировщиков. Они шли с разных направлений, сбрасывая бомбы на крепость, на гавани и пирсы, позиции артиллерийских батарей, на морской завод, в доках которого стояли повреждённые корабли, и просто на жилые кварталы.
Ленинград и Кронштадт оборонялись всеми имеющимися в их распоряжении средствами. Однако отсутствие у советских войск достаточного количества истребителей делали немецкие атаки, особенно на Ленинград, похожими на расправу с мирным населением. Впрочем, эта тактика вполне вписывалась в идеологию Гитлера, решившего уничтожить неполноценные, по его мнению, народы. Славяне стояли в этой длинной очереди на уничтожение третьими после семитов и цыган.
Одновременно с последним массированным налётом немцы предприняли генеральное наступление на осаждённый город. Они были уверены, что Ленинград падёт так же, как пали Брюссель, Париж и Варшава. Но колыбель Октябрьской революции оказалась не Парижем и даже не Варшавой. Заводы выпускали миномёты, танки, вооружение и боеприпасы. Химические лаборатории изготавливали бутылки с зажигательной смесью. Орудия с кораблей снимались и перебрасывались на наиболее опасные направления. Форты Кронштадта через головы ленинградцев непрерывно обстреливали наступающего врага.
Наиболее важные культурные ценности, которые не удалось вывезти из Ленинграда, укрывались, закапывались в землю, прятались. Скульптуры Летнего сада были зарыты тут же, в землю.
Исаакиевский собор был обложен мешками с песком. Символ Ленинграда – Медный всадник – был надёжно замурован. Скульптуры коней Клодта с парапетов Аничкова моста были сняты и увезены в более безопасное место.
Только памятники великим полководцам не стали укрывать от вражеских снарядов. Генералиссимус Суворов, сжимая шпагу, всё так же бесстрашно стоял на Марсовом поле, а фельдмаршалы Кутузов и Барклай-де-Толли – на Невском проспекте у замурованного Казанского собора.
Они напоминали прохожим о славном прошлом русского оружия. Они сами были как бы участниками беспощадной войны. Воинская фортуна распростёрла над ними свою длань, и ни один из этих памятников во время блокады серьёзно не пострадал.
Кораблестроительный завод, как и другие, тоже подвергался жесточайшим налётам. Александр в эти минуты заводил свой драгоценный паровоз под своды депо. После обстрела он спешил использовать мощь своего помощника в устранении многочисленных повреждений.
Таким же атакам подвергался и металлический завод, на котором работала Енавья. Но бронированные листы всё так же продолжали выходить из цехов её завода, точно так же, как продолжали ремонтироваться корабли.
Видя, что даже такие разрушительные авиационные налёты не приносили должного результата, противник решил расстреливать Ленинград из пушек. Для этой цели ему нужны были Пулковские высоты. Пулковские высоты, на которых ещё с царских времён располагалась всемирно известная обсерватория, превратились в арену жесточайших боёв.
Скандинавы называли эти высоты Пуркало, и это название, слегка видоизменившись, дошло и до наших времён. По преданиям, Пётр Первый, пробивший здесь «окно в Европу», любил полюбоваться отсюда на остров Котлин и вырисовывающиеся на нём контуры фортов Кронштадта.
В восемнадцатом веке на высотах был разбит английский сад, в котором растения рассаживались таким образом, чтобы у посетителей создавалась иллюзия дикой природы. Однако, вступление России в сонм великих держав потребовали устройство у стен новой столицы империи астрономической обсерватории. Император Николай Первый лично подыскивал место для неё, сопоставляя достоинства и недостатки наиболее высоких мест Петербурга, таких как Парголово, Поклонная гора и Пулково. Выбор императора пал на Пулковские высоты.
Александр Брюллов, брат всемирно известного живописца, выиграл конкурс на архитектурное оформление обсерватории. Строительство было закончено в 1839 году; и с тех пор в ряду величайших обсерваторий мира появилась и Николаевская обсерватория, которая после революции стала называться просто «Пулковская».
Шлемы обсерватории, закрывающие телескопы от ветров и осадков, на фоне серого неба выглядели фантастически.
По ночам они раскрывались, позволяя недремлющим телескопам наблюдать за астрономическими феноменами. Столетия обсерватории в 1939 году не отмечалось – большинство учёных было репрессировано и любовалось звёздами в восточной Сибири. Тем не менее, к началу войны 1941 года жизнь обсерватории стала налаживаться.
Неистовые атаки немцев на Пулковские высоты оборвали эти последние искорки жизни. Искорки многих сотен жизней русских и немецких ребят тоже потухли на этой изувеченной земле.
Все постройки и растительность были уничтожены в результате кровавых боёв. На каждом квадратном сантиметре высот можно было найти смертоносный металл, а на каждом квадратном метре были оборваны русские и немецкие жизни.
Защитников Ленинграда бросали в контратаки подчас совершенно неподготовленными, очень часто буквально со школьной скамьи; и они становились лёгкой добычей прошедших завоёванные страны Европы немецких солдат.
Отряд школьных выпускников, в котором находился и Борис Молчанов, был брошен в мясорубку бойни, которую учинили немцы, атакующие Пулково. Борис был убит в первой же контратаке, даже не успев понять всего ужаса случившегося.
В конце концов высоты немцами были взяты; и теперь Ленинград, виднеющийся внизу, стал планомерно подвергаться опустошительным артиллерийским обстрелам. На тех сторонах улиц города, куда вражеские снаряды падали чаще всего, появились предупредительные надписи.
Это были надписи бессилия и одновременно какой-то стойкости духа перед лицом смерти, внезапно прилетающей ниоткуда.
Командующий немецкими войсками фон Лееб, пытаясь захватить Ленинград, провёл ещё несколько крупных операций, но защитники города отразили все атаки. Фон Лееб просил у Гитлера дополнительных сил, но получил отказ. К началу октября давление немцев на город ослабло – Гитлер приказал перебросить основные силы на восток - для взятия Москвы. Впервые в ходе войны немецкие войска под Ленинградом перешли от стратегического наступления к обороне. Столкнувшись с ожесточённым сопротивлением ленинградских защитников, немцы были вынуждены перейти к новой тактике – блокаде огромного города. Началась невиданная в истории блокада, которая продлилась 900 дней.
5 октября 1941 года Сталин приказал Жукову прибыть в Москву – немцы готовили решающий штурм столицы; и гений Жукова требовался там.
Генерал армии Георгий Константинович Жуков пробыл в Ленинграде всего 25 дней, но эти дни оказались решающими для создания надёжной обороны города.
Ленинград, 1942 год. Блокадные будни.
Александр и Енавья, остававшиеся в Ленинграде, не помнили, как они пережили страшнейшую зиму 1941 - 42 года. Город, совершенно не подготовленный к нападению с юга, а, тем более, к блокаде, сопротивлялся, собирая последние силы, и продолжал жить.
Поленицы дров, на протяжении веков красиво складываемые в ленинградских дворах, исчезли. Для обогрева каменных джунглей шло всё, что могло гореть. Деревья, бесценные книги и драгоценная мебель – всё горело в ненасытных печах домов. Заводы экономно расходовали остатки угля и мазута.
Положение усугублялось небывалыми морозами. Изморозь выступала на граните и мраморе зданий и набережных, образуя неповторимые по красоте картины. Но люди не могли больше любоваться художественными изысками природы. Как сомнамбулы передвигались они по застывшему городу в пути на работу и домой, часто замерзая на ходу, и замертво падая в сугробы, которые никто не убирал.
Никогда за 240 лет существования города он не приходил в такой упадок, а его жители никогда не сталкивались с такой нищетой и голодом.
История знала немало осад и блокад городов, крепостей и монастырей, но по своим масштабам Ленинградская блокада не имела аналогий.
Енавья всё так же продолжала работать на металлическом заводе, перенося с помощью огромных щипцов раскалённые броневые листы из нагревательной печи в прокатный стан. Менялись её подручные, заболевая и умирая. Она же, как железная лошадь, не зная болезней и усталости, продолжала свою непосильную работу. Когда все гражданские рабочие вышли из строя, ей на помощь выделили двух молодых краснофлотцев. Неокрепшие ребята надрывались на тяжелейшей работе, перетаскивая листы с Енавьей по очереди. Одна она трудилась без устали и без замены, подбадривая матросиков.
Возвращаясь домой, она каждый раз останавливалась около своего углового дома на проспекте Декабристов, с уже притупившимся страхом наблюдая фантасмагорическую картину разрушения. Перспектива, открывающаяся на все четыре стороны, выглядела ужасающе. Заснеженные улицы были безлюдны. На них не было видно ни одной движущейся фигуры. Только кое-где чернели трупы, заносимые падающим снегом. Похоронные команды, сами похожие на мертвецов, не успевали собирать замёрших людей и отвозить их для захоронения в братских могилах Пискарёвского кладбища. Многие мертвецы не имели при себе документов, и их хоронили безымянными.
Но, невзирая ни на что, суровые законы военного времени действовали и в блокадном городе. Они были жестоки, порой – излишне, но в какой-то степени не только дисциплинировали, но и помогали выжить.
Однажды Енавья едва не стала жертвой закона, который предписывал осуждение работника, опоздавшего на работу более чем на 20 минут. В тот злополучный день она, хоть и вышла из дома, как обычно, но опоздала на смену больше чем на полчаса.
До конца жизни она с благодарностью вспоминала мастера, который не стал доносить в НКВД о проступке незаменимого работника, а замял это «дело».
После этого Енавья стала ходить домой только на выходной, а свободное время проводить у нагревательной печи. Она и спала тут же на полу, у тёплой стены нагревательной печи, положив за пазуху пару нагретых кирпичей, чтобы не заснуть навечно.
Рабочие отоваривались здесь же, на заводе, сдавая продовольственные карточки в заводскую столовую, и получая взамен скудную еду. Очень редко она бывала теперь у Александра, который по довоенным меркам жил рядом, а по меркам военной зимы 41-42 года – на недостижимом расстоянии. И только тогда, когда вновь запустили трамвайное сообщение, она побывала у зятя.
Увиденное потрясло её. В квартире и за её пределами не осталось ничего деревянного. Всё, что могло гореть, было сожжено. Измождённый Александр, чтобы не оставаться в квартире одному, пригласил ночевать в ней своего помощника по паровозу, который жил далеко от завода.
Тот с радостью согласился, боясь быть осуждённым за опоздание на работу. Так и жили они, поддерживая друг друга.
В одно из посещений Енавья попала на радостное событие. Александру удалось поймать хитрющую крысу, которая повадилась грызть всё, что ни попадя, в обезлюдивших квартирах. К тому времени все собаки, кошки, мыши и прочая живность была давно поймана и съедена голодными людьми. Хлеб, выдаваемый по карточкам, почти не содержал полезных веществ, но в той безвыходной ситуации его тоже не хватало. Поэтому Александр и его товарищ по несчастью испытывали почти счастье, когда варили попавшее им в руки животное.
По городу ползли страшные слухи о случаях каннибализма. Однако уставший человеческий мозг даже не имел силы ужасаться или возмущаться. Енавья и её подруги по работе иногда покупали пирожки с ливером. Однажды одна из работниц высказала предположение, что ливер сделан из человеческого мяса. Измождённые работницы с полным безразличием выслушали её реплику. Даже если это была правда, непрерывный голод притупил все человеческие чувства.
Тем не менее, ленинградские заводы работали, выполняя все заказы окружённой армии. Больше того, город, сам находясь в безвыходном положении, иногда помогал стране. Так, в разгар осеннего 1941 года наступления на Москву Сталин лично просил у ленинградцев оказать посильную помощь столице.
Блокадный Ленинград послал тогда миномёты и другое оружие погибающей Москве.
Енавья сильно похудела за эти несколько страшных месяцев блокады. Из цветущей деревенской девушки она превратилась если не в старуху, то уж точно в пожилую женщину. Её спасла от голодной смерти случайная встреча с прохиндеем, который за золотые вещи продал ей кусок сливочного масла. Она каждый день съедала по маленькому кусочку, стараясь растянуть масло на более длительный срок.
Невзирая на все ужасы блокады, в городе существовали люди, которые имели доступ к продуктам питания, и которые использовали своё стратегическое положение в корыстных целях. Милиция, как могла, боролась с расхитителями, но эта борьба была безуспешной.
На первом месте у милиции и НКВД была борьба с внутренними врагами и предателями. Многие люди, владевшие большими состояниями до революции, перешли в стан врага, готовя удар изнутри.
Кроме того, ещё в первые месяцы войны немцы выпустили из тюрем и переправили в осаждённый город десятки уголовников.
Банды насильников, убийц и грабителей потрепали немало нервов работникам правоохранительных органов. И только тогда, когда сотрудники НКВД получили приказ расстреливать на месте грабителей и мародёров, преступность медленно пошла на убыль.
Но наибольшая опасность скрывалась за деятельностью немецкого подполья. Вблизи окружённого Ленинграда немцы устроили разведшколу, которая готовила шпионов из русских военнопленных, забрасывавшихся затем в город по льду Финского залива.
Своего старого агента Круглова, русского по происхождению, участвовавшего в шпионских операциях ещё в первую мировую войну, немцы назначили «гауляйтером» Петербурга.
Круглов настолько поверил, что после захвата Ленинграда он станет правителем города, что все свои силы он бросил на выполнение «великой цели». Он, без сомнения, не знал, что Гитлер решил непременно уничтожить город после его захвата. Круглов позволил даже умереть во время блокады своей жене, чтобы она не мешала его деятельности, хотя в тайниках его квартиры были спрятаны огромные средства, которые он сумел спасти от большевистских реквизиций. Он переехал, несмотря на блокаду, поближе к Смольному, для того, чтобы после «победы» ходить пешком «на работу» руководителя большого города.
Сотрудники НКВД долго не могли поверить слухам и очевидцам о сигнальщиках, направлявших немецкие самолёты на важные цели.
И только тогда, когда на месте одного из налётов был найден мёртвым подросток с ракетницей в руках, слухи стали фактом.
Неосторожность немецких лётчиков и неопытность их подручного, погибшего от «своих», дали неопровержимые доказательства существования немецкого подполья. Но все поиски подполья были тщетны до тех пор, пока сотрудники НКВД не провели мастерскую операцию по пленению заместителя начальника немецкой разведшколы. Пленённый рассказал, что во главе подполья стоит грузинский князь.
С этого момента стали появляться реальные результаты.
Круглов был арестован, и признался во всех своих делах. На «князя» была разослана «ориентировка» и вскоре две добровольные сотрудницы НКВД сумели обнаружить его на одной из ленинградских улиц.
Одна из женщин пошла вызывать подмогу, а вторая попыталась проследить маршрут шпиона. «Князю» ничего не стоило обнаружить слежку и уйти от погони – откормленный на фашистских харчах шпион просто прибавил ходу. Измождённая женщина свалилась от усталости с ног.
И всё же «князя» удалось уничтожить во время его перехода к немцам по льду Финского залива.
Окружив Ленинград плотным кольцом, немцы уже не помышляли о взятии его штурмом. Они рассчитывали на то, что снабжение мегаполиса продовольствием, электричеством, топливом и сырьём для продолжающих работать промышленных предприятий является невыполнимой задачей.
Однако, город, несмотря ни на что, не сдавался. Измождённые, падающие замертво люди, продолжали трудиться на фабриках и заводах, а солдаты и матросы ходить в частые атаки на оборонительные сооружения окопавшегося врага.
Алексею Молчанову, который волей случая в самом начале войны добрался от Луги до Ленинграда, пришлось пережить в эти страшные месяцы всё, что досталось на долю красноармейцев. Он несколько раз был ранен, лежал в ленинградских госпиталях, но молодой организм яростно сопротивлялся невзгодам. Пару раз он навещал своего зятя – Александра Малмыгина, иногда помогал ему куском хлеба, но более существенную помощь оказать не мог.
Одним из организаторов обороны второй столицы страны был Алексей Николаевич Косыгин. Выпускник Ленинградского текстильного института, он сделал головокружительную государственную и партийную карьеру. Сразу же по окончании института в середине тридцатых годов он был назначен директором ленинградской текстильной фабрики «Красная нить», показатели которой резко улучшились после его прихода.
Спокойный, рассудительный, немногословный, технически грамотный, он производил неизгладимое впечатление на всех, с кем общался. Через несколько месяцев его директорства Косыгина уже хорошо знали в Ленинградском обкоме ВКП(б) и высоко ценили.
Перед войной Косыгина назначили наркомом текстильной промышленности, а затем – заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров СССР и членом ЦК ВКП(б).
Для Ленинграда он сделал всё, что было в его силах.
Его роль в обороне Ленинграда сопоставима с ролью Жукова, а также первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) Жданова.
Это он стоял у истоков переброски на восток части производственных мощностей Ленинграда, находясь в то время на посту заместителя председателя Совета по эвакуации.
Это под его руководством была организована «дорога жизни» и проложены кабель для подачи электроэнергии и трубопровод для транспортирования топлива в осаждённый город по дну Ладожского озера.
В то же самое время Алексей Николаевич никогда не выпячивал свою личность, оставаясь в жизни таким же скромным человеком, как и тогда, когда был нищим студентом.
Мероприятия по организации обороны города привели к стабилизации фронта. Ежедневные артобстрелы и частые налёты вражеской авиации не приводили к желательным для немцев результатам и стали привычными для притуплённых чувств горожан.
Уцелевшими продолжали оставаться и Зимний дворец, и Исаакиевский собор, укрытые от осколков мешками с песком, хотя множество прекрасных зданий лежали в развалинах.
Непрерывный поток на Пискарёвское кладбище ленинградцев, погибших от голода, холода и болезней, не прекращался ни на один день, достигнув своего трагического максимума зимой 1941 - 42 года.
Всего за время блокады на кладбище было захоронено 1,5 миллиона жителей и защитников города. На Бородинском поле в 1812 году русская армия потеряла половину своих солдат. Во время блокады Ленинграда город потерял половину своих жителей.
В конце марта Енавья отправила в этот последний путь и Александра. Для неё жестокий парадокс заключался в том, что скорее всего именно она, а не он, по всем меркам, должна была первой отправиться к праотцам. Однако судьба распорядилась иначе. Отец трёх малолетних сыновей, находящихся в эвакуации на его родине в Башкирии, здоровый и сильный мужик сломался от непосильной нагрузки.
С трудом пережив страшную зиму первого года блокады, Александр Петрович Малмыгин не выдержал удара, каким явилась потеря продовольственных карточек на март месяц.
Башкирия, 1942 год. Очередная потеря.
Жить в Московке было трудно. На руках Вари оказалось трое малолетних детей и заболевшая мать Надя. Володе в сентябре исполнялось десять лет, и он, как мог, помогал матери по хозяйству. Юре было около семи, а младшему – Женьке – два года. Варя устроилась работать на железнодорожную станцию Усуссу, до которой от Московки было несколько километров. Летом дорога доставляла удовольствие, потому что пролегала по местам, богатым разными полезными травами и ягодами. К лету матери Вари неизвестно по какой причине стало ещё хуже, и она почти не вставала с лежанки на печи. Уходя на работу, Варя оставляла мать и Женю на попечение Володи и Юры.
Чтобы хоть чем-то развлечь Женьку, Володя из верёвки и дощечки смастерил подобие качелей, на которые они усаживали младшего брата, а сами исчезали из дома. Они частенько уходили на поиски еды или убегали поиграть, и тогда бабушка Надя и их младший брат оставались без присмотра. В такие моменты к ним могла забрести Карасиха, у которой тоже было трое голодных детей; и тогда у Вари пропадали продукты.
Варя не замечала пропаж, поскольку была доверчивой и наивной, несмотря на то, что ей пошёл четвёртый десяток.
Уход из дома старших ребят грозил и другими неприятностями.
Соседский козёл – старый, умный, с огромными рогами - давно просился в котёл. Но он оставался единственным «производителем» на всю Московку, и поэтому на него не поднималась рука. Летом он целыми днями беспрепятственно шлялся по окрестностям деревни в поисках пищи, а зимой жался поближе к родному жилищу, опасаясь волков.
И вот однажды к сидящему на качелях Женьке забрёл этот старый козёл. Неясно, что стукнуло в козлячью башку, но он слегка разбежался, и сзади ударил по дощечке качелей. Женька едва удержался своими слабыми ручонками за верёвки. Козлу понравилось новое развлечение. В кои веки он, а не человек, становился хозяином положения!
Козёл приподнимался на задние лапы, подпрыгивал, разбегался, и снова, и снова давал под зад Женьке. Тот пробовал кричать, но это был глас вопиющего в пустыне. Вконец разгневанный Женька сполз с качелей, и повернулся к козлу лицом. Козёл с пониманием палача в жёлтых глазах медленно приблизился к врагу. Его огромные рога грозно возвышались над головой ребёнка. Женька схватил эти огромные рога и попытался склонить гордую голову к земле. Но умудрённому жизнью сильному животному это было комариным укусом. Он помнил годы юности, когда этими самыми рогами он сокрушал своих собратьев – козлов.
Где теперь эти самые козлы? Не их ли кости белеют сейчас вон там, в огородах? А ведь это были сильные соперники, не то, что этот слабенький червячок! Козёл гордо тряхнул головой; и жалкий человеческий птенец свалился на землю, отчаянно плача от горя и обиды.
Когда братья вернулись домой, они увидела Женьку, лежащего на земле. Его маленькое личико было перекошено. На расспросы братьев он с ненавистью повторял непонятное слово «Ка-ё, ка-ё».
В самый разгар лета Варя получила письмо, каким-то чудом дошедшее из Ленинграда. Енавья писала Варе, что её муж, Александр, умер от истощения. Его похоронили в конце марта на Пискарёвском кладбище, куда свозили умерших со всего Ленинграда. О себе Енавья писала, что ещё жива, работает, но наперёд ничего сказать не может. В письме было много вымаранных военной цензурой мест.
Варю и Надю известие сразило наповал. Последняя опора в жизни ушла из-под ног. Хотя от Александра в течение всей блокады пришла только одна весточка, Варя надеялась на лучшее. Александр был молодым, сильным и здоровым человеком. Он был спокойным и уравновешенным оптимистом. У него был такой запас сил, что Варя не сомневалась в том, что он выдержит блокаду Ленинграда. Ничто, кроме самых экстремальных условий не могло бы сокрушить этого человека. И вот все надежды разрушило одно маленькое письмецо!
Печально закончилось лето. Пошли проливные дожди, ударили ранние заморозки. Наступила холодная, как никогда, зима. Завыли метели, дороги заметало так, что вместо них высились сугробы в полтора метра. Не помогали ни валенки, ни ватные пальто, ни шерстяные шали. В ясные погожие дни было некое очарование в ходьбе по хрустящему насту. Однако всё ближе и ближе подходили к жилью голодные волки и одичавшие собаки. Всё опаснее становилась дорога до Уруссу.
В конце года под завывание метели Надя, мать Варвары, скончалась. В такое время года похороны человека превращались в подлинное мученье. Земля превратилась в железо. Никакие костры и ломы не помогали отрыть могилу. С трудом нашли доски для гроба. Местные бабы и мужики-инвалиды помогали, кто как мог. Карасиха бегала от своего дома к Вариному, проявляя заботу и участие. За целый день удалось вырыть неглубокую могилу на деревенском кладбище. На вечер председатель колхоза выделил лошадь с санями. На сани погрузили гроб; и траурная процессия человек из десяти тронулась.
Лошадь медленно тянула груз, и за ней печально шли люди, среди которых были Володя и Юра. Быстро смеркалось, но снег отражал лунный свет, так что было довольно светло. При подходе к кладбищу лошадь стала вести себя всё более и более беспокойно. Внезапно со стороны кладбища блеснули яркие злые волчьи глаза. Лошадь дёрнулась и рванула назад, в деревню. Гроб с телом упал на землю, крышка гроба отлетела, и труп покатился по снегу. Все испуганно застыли.
Возница, ругаясь, побежал за лошадью и санями. Один из мужиков снял с плеча ружьё, и выстрелил в сторону волков. Труп снова уложили в гроб, который волоком дотащили до могилы. С трудом разбивая смёрзнувшиеся комья земли, могилу закидали.
Варя вернулась домой полностью разбитая. Она была раздавлена горем. Муж, а теперь и мать - все покинули её. Слабовольная от рождения, Варя с отчаянием смотрела на своих дорогих сынков, прокормить которых в это ужасное время ей казалось невозможным. Напрасно Карасиха пыталась вдохнуть оптимизм в угасающую душу. Вместо мобилизации оставшихся сил Варя впадала в отчаянье и депрессию.