В деревне, где живет моя бабушка, четыре улицы. У них нет названия – просто первая улица, вторая, третья и четвертая. И еще есть площадь, примыкающая к первой улице. Это сердце всей деревни. Здесь всегда пахнущий хлебной корочкой магазин с печкой-буржуйкой, которую почему-то все называют «бураком».
Еще есть контора и клуб под общей крышей. В конторе расположена администрация колхоза. В самом главном кабинете с тяжелой коричневой дверью, густо перекрашенной масляной краской, сидит мой дедушка, потому что он – председатель. Дедушка ходит на работу пешком, поскольку живет на первой улице, а до клуба – три минуты ходьбы. В моих детских глазах это упрощает всю значимость слова «председатель». Вот если бы ездил на машине – совсем другое дело.
А клуб – это совмещенные библиотека и кинозал, он же танцплощадка по средам, субботам и воскресеньям. Усилиями крепких деревенских парней, желающих побыстрее прижать упругих девчонок в танце, деревянные кресла, слепленные по три в ряд, сдвигаются по периметру вдоль стен - расчищается место для танцплощадки. Синематограф сменяется деревенской хореографией. Вот такой культурно-деловой центр.
Есть еще ФАП - фельдшерско-акушерский пункт, маленький такой домик среди молодых березок за клубом. В нем всегда чисто и пахнет больницей. У этого домика только одна хозяйка – Вера Шпакова, пышная женщина, больше похожая на повара, чем на медработника. Однажды я подслушала, как дедушка говорил бабушке, что Шпакова закладывает. Что значит «закладывает», я не поняла. Но тон был заговорческий, значит, дело серьезное.
Повар, впрочем, тоже есть - это моя бабушка, Нина Алексеевна Жукова. Она работает в столовой, расположенной на этой же самой площади. Пожалуй, бабушкина столовая - это самый интересный для меня объект. Большие окна, красно-белые клетчатые скатерти на квадратных столах, обтянутые коричневым дерматином стулья, Брюлловская «Девушка собирающая виноград» на стене и будто резиновый, грустный фикус в углу. Бабушка в столовке главная. У нее нарядный белый передник. Кухня большая и кастрюли в ней большие, в которые соль в суп сыплют черпаком с очень длинной ручкой. Работы много, поэтому у бабушки есть помощница Тараниха. На самом деле ее зовут Валентина Таран, но Тараниха – проще и звучнее, что ли. А бабушку Тараниха всегда зовет только по отчеству. Получается не Алексеевна, а что-то вроде Ляксевны. Трудились Ляксевна с Таранихой рука об руку много лет.
- Валя, – зовет бабушка Тараниху, - занеси моему Жукову обед в контору, не успевает пообедать! Посевная, столько дел… Только не разлей ничего!
-Ага-ага, сейчас, - зычным голосом отзывается Валя и крупным шагом идет собирать обед для председателя. «Ага-ага, сейчас» - это ее фирменное, но если передразнить, ничего не скажет, но обидеться может.
Моя бабушка небольшого роста, гулька из худеньких волос всегда аккуратно спрятана под платком. Их у нее много: есть с бахромчатые с цветами, есть попроще в горошек, и - самый шик – полупрозрачные с люрексом, как летний вариант. А вот Тараниха – женщина более заметная, на голову выше бабушки. У нее красные руки с узловатыми костяшками, крупный рот с такими же крупными зубами. Рыжие, подкрашенные хной, густые волосы крупно вьются. Стриги не стриги, а все равно вид растрепанный. Носила она, насколько я помню, только две пары обуви: когда холодно - резиновые сапоги на теплый носок, а когда тепло - ужасные коричневые туфли с толстыми каблуками. Именно в таких мне представлялась злая ведьма из сказки «Карлик Нос». На первой улице и площади – асфальт, а на остальных - грязь, которая либо подсыхает, либо подмерзает, в зависимости от поры года. Тут не до красоты. Тараниха живет на четвертой улице.
Трудно сказать, любила бабушка свою помощницу или нет. Ясно вырисовывается только одно: она ее жалела. По-своему, как умела. Ругала за неаккуратность, за то, что Валя курила и не прибирала в хате, как следует. Жалела за бестолкового Тарана – ее мужа. Мишка Таран работал в колхозе трактористом, приходил с работы и все, чем занимался, – лежал на и без того пролеженном диване. Засыпал, бурно сопел, храпел, просыпался и снова шел на работу. Не пил, не ругался, но и полезного ничего не делал. Пузо его росло, черные волосы жирно блестели. Одним словом – таран. Таранятки Оля и Коля росли, как придорожная трава. Младшая Оля без троек, правда, оканчивала школу, Колька собирался в армию.
Когда всегда веселую с виду Тараниху брала жесткая печаль, она шла к Ляксевне домой. Путь с четвертой улицы до первой занимал примерно пятнадцать минут. Неловко скидывала свои коричневые туфли-корыта в коридоре и гостила примерно час. У бабушки всегда в доме было тепло и уютно. В зале был круглый стол со скатертью и красивые занавески в рисунок с крупными пионами. Однако сидели они с бабушкой обычно на кухне. Говорила Тараниха в такие моменты мало, не отказывалась от рюмочки, если бабушка предлагала. Мощно втягивала носом воздух, закусывала солеными груздями – их она любила больше всего. А еще виноград ела с хлебом. Столь редкое лакомство в деревню иногда привозила Люся - бабушкина дочка. Тетя Люся приезжала из города по выходным.
-Мама, мы приехали, встречай! – тетя Люся звонким голосом сообщала о своем прибытии. Мы – это она и ее сын Паша, мой двоюродный брат. Мальчик был не совсем здоров, никто толком не мог поставить ему диагноз. У него сильно болели ноги. По утрам он просыпался и громко плакал, что не может встать с кровати. К нему бежали бабушка и тетя Люся, втирали какой-то белый крем в субтильные коленки. Совсем маленький он любил есть сливочное масло, бывшее в страшном дефиците даже у заведующей столовой бабушки. Больше чайной ложки ему не давали, масло мгновенно слизывалось, и Пашка продолжал орать, требуя «исте». А еще мне трудно простить ему две детские обиды. Пашке разрешали ковырять пальцем ковер, который висел на стене возле кровати. Мне не разрешали, а ему было можно. Менее ценный плюшевый ковер с эпизодом «Утра в лесу» висел в спальне за печкой. Когда я плакала, дедушка брал меня на руки, прижимал к колючей щеке и срочно нес меня в спальню, приговаривая: - Не реви, давай лучше медведей считать! Я послушно считала, и успокоение приходило само собой.
Пашка же терзал ковер более модный, который по своей структуре напоминал валяный синтепон с припечатанным поверх красно-зелено-белым рисунком – подарок Люси на 50-летие бабушки. Он старательно в одном и том же месте проковыривал дырку, наматывая клочки синтепона на худой палец.
Вторая моя обида была связана со свиными шкурками. Их мы с Пашкой обожали одинаково. Бабушка держала свиней. На запах свежеобсмаленной туши быстро неслась из города тетя Люся. Шкурок мы с братом ели вволю, посыпая куски крупной солью. Оставшиеся бабушка солила в отдельной банке, хранила которую особенно бережно и приговаривала: это для Павлика. Для меня такой банки не предусматривалось. Когда заканчивалась домашняя свинина, бабушка могла мне дать кусочек вареной шкурки или мяса из столовского супа. Я приходила к ней на работу, часто засматривалась на девушку с виноградом. Она мне всегда казалась очень красивой. Бабушка клала в кухне на жестяной стол кусочки мяса со шкуркой и чуть ли не шепотом говорила:
- Ешь, деточка, пока Тараниха не видит.
Я ела и спрашивала:
-А почему стол железный?
-А как же, - отвечала бабушка, - для санстанции!
Кто такая санстанция, я не понимала. Похоже на Констанцию из кино, которым засматривалась тетя Люся. Вале же от общепитовской свиньи перепадали уши, хвост и ножки. Закрученный в коричневую бумагу чуть ли не барский подарок от бабушки Тараниха с независимым видом прятала на дне сумки и после работы несла своим таранятам. Потом варила из этого набора холодец, который, впрочем, удавался редко. Но ее дети ели его даже не застывшим.
Когда аппетит у гостившего Пашки совсем пропадал, бабушка вела его на обед к Таранам. Валька знала этот фокус и заранее припасала селедку.
-Валь, приду к тебе с Павликом в субботу, - сообщала бабушка.
- Ага-ага, Ляксевна, приходи, - улыбалась Тараниха, - все сделаем.
Фокус заключался в том, чтобы пробудить у капризного Пашки аппетит. Тараниха варила картошку, крошила салат из огурцов-помидоров и доставала селедку. Все садились за стол. На порядком изношенной старой дощечке торжественно происходило обезглавливание соленой рыбы. Тараниха медленно доставала кишки, чистила, резала на куски и спрашивала:
-Ну, оглоеды, кому какой?
Оля любила хвостик, а Колька брал кусок пожирнее. Начинали есть. Пашка жался к бабушке и смотрел расширенными глазами, как таранята вкусно, с причмокиванием едят иваси. Они обсасывали косточки, брали руками из кастрюли горячую картошку, подкладывали себе салат и говорили свое веское «ммммм!» Пашка не выдерживал и тоже просил кусочек. А потом еще второй. И картошки просил, и ароматного салата. Дело сделано. Бабушка была довольна. А Тараниха – особенно, что смогла угодить своей начальнице Ляксевне.
Недоеденные же столовские обеды, которые ловко наполняли эмалированные ведра в конце обеда, Тараниха и бабушка по очереди относили домой своим свиньям. Помои в таком случае припорошивалось свежесорванной сочной травкой – Валькино изобретение. С королевской осанкой Тараниха несла на четвертую улицу эти ведра с якобы травой. Все знали, но, что называется, делали вид. Костяшки пальцев белели, в спине похрустывало, свиньи радовались: только они так вкусно ели на четвертой улице.
А однажды случилось то, чего никто не мог ожидать. Была суббота. Небо хмурилось, тучи прятали солнце. Ближе к обеду пришла Тараниха. Принесла свою самогонку. Мутноватую, но все же. Бабушка пить не стала, а Вале налила. Достала тугих грибочков, порезала сала, из печки вынула оставшиеся от обеда котлеты с картошкой, покрошила огурец. Таранихе было грустно - не хотела отдавать Кольку в армию. Бабушка вспоминала, как началась война, как она ждала писем от дедушки. А он служил под Ленинградом, был ранен и не мог ей ответить. Разговаривали, что называется, за жизнь, как вдруг отчаянно залаяла бабушкина собака Жулька. Вообще ее звали Джульетта, но это длинно и не по-деревенски. Все привыкли звать ее просто Жулькой. Когда приходила Тараниха, собака никогда не лаяла, видимо, чувствовала в ней добрую душу. Дверь на веранде скрипнула – вошла тетя Люся. Лицо убитое.
- Привет, мама! О, Валька, и ты тут? Что пьете? Самогонку?
- Ага-ага, Люсь, я вот попробовала сделать, - отозвалась Валя.
- Давай и мне наливай! – тетя Люся уже мыла руки. – Мама, есть разговор.
- Что случилось? – бабушка предчувствовала нехорошее. Дочка пила редко.
Тетя Люся села, вздохнула, опрокинула стопочку, затрясла головой:
-Валька, чертяка, что творишь! Сколько градусов-то?
Тараниха испугалась:
- Люсь, не знаю… Совсем плохо, что ли?
- Нет, не плохо, только крепко больно.
Потом тетя Люся повернулась к бабушке и сказал коротко:
-Нужны деньги, мама. Я б просто так не приехала. Пашке могут помочь в Москве. Я все узнала. Там и диагностику сделают хорошую, и смогут совсем его вылечить. Мама, я не могу больше слушать, как он плачет. У меня сердце разрывается. Его успокою, а потом сама иду в ванную и реву, реву часами…
Бабушка приложила руку ко лбу, будто проверяла температуру:
- Доча, а сколько надо?
Тетя Люся озвучила.
- Е-мое, - округлила глаза Тараниха. Бабушка, хлопотавшая вокруг стола, опустилась на стул.
-Наливай, Валька, что сидишь? - тетя Люся была в почти истерическом азарте.
Тараниха плеснула мутной жидкости себе и неожиданной гостье. Бабушка молчала. Потом встала и пошла в комнату, принесла деньги.
- Людочка, это все, что у меня есть. Не хватит, я знаю. Больше нету. Надо одолжить у кого-нибудь. Сейчас будем думать.
Валя разлила еще по стопке. Выпили. Поморщились.
- Люсь, а помочь больше некому? – Тараниха выглядела озадаченной.
- Ага-ага, сейчас, все прям бросились мне на больного ребенка деньги давать.
Тараниха зыркнула, почти обидевшись.
- Ладно, Ляксевна, я пойду потихоньку. Чувствую, лишняя я тут.
Бабушка в растерянности не поняла, что Люда этим «ага-ага, сейчас» обидела хорошую в сущности бабу Вальку. Закрыла за ней дверь.
На улице загремел гром. Жулька спряталась в будку. Расстроенные дочка и мать мучительно перебирали варианты, где раздобыть деньги на лечение любимого сына и внука. Прошел час. Решение не приходило. Был вариант снять дедушкины гробовые, но бабушка боялась даже подходить с этим вопросом к своему Жукову - слишком хорошо знала ответ.
Дверь веранды скрипнула неожиданно. Бабушка и тетя Люся одновременно повернули головы. На пороге стояла Тараниха. Она быстро подошла к столу, положила перед тетей Люсей пачку денег. Сверху красиво сиреневела чуть примятая советская 25-рублевка.
- Валь, ты что? Ты где взяла? – все, что смогла произнести тетя Люся.
- Бери! Кольке на проводы собирала, на мотоцикл ему откладывала. Перебьется, подождет. Лучше одного вылечить, чем сотню напоить. Пашке сейчас нужнее. Потом отдашь, когда будут.
Тараниха почему-то покраснела и пулей выскочила за дверь. Бабушка с тетей Люсей не успели даже сказать спасибо. Тараниха уже закрывала за собой калитку. Начался ливень. Ее рыжие кудри мгновенно намокли. Похожая на мокрую собаку Жульку, Тараниха крупным шагом зашагала на четвертую улицу.