За многие тысячелетия наша речка промыла целую долину. При этом левый берег реки обрывистый, изрезанный глубокими оврагами, по которым весной в реку попадают паводковые воды. И только местами он полого спускается к урезу воды. Правый же берег еле поднимается над водой, но постепенно поднимаясь, где-то у горизонта выравнивается с левым берегом. В стародавние времена какой-то предприимчивый человек построил на реке земляную плотину, протяжённостью триста метров и получилось приличное водохранилище. Это было сделано только с одной целью, построить на реке мельницу. От водохранилища сделали в земле отводной рукав, и по нему вода пошла к построенной мельнице.
Мельница была построена в естественной впадине на высоких сваях. Там, где земляной рукав нового русла кончался, построили деревянный короб, шириной несколько метров и длинной около десяти, который держался на сваях и подводил воду к мельничному колесу. Падая с четырёхметровой высоты, вода крутила мельничное колесо и соответственно жернова мельницы. Вокруг мельницы образовался естественный омут очень большой глубины. Из этого омута вода вытекала по узкому руслу шириной не более пяти метров.
Это короткое (метров пятьсот) русло прозвали «Журчалкой». Вода в нём не замерзала даже в сильные морозы, так как течение в ней было очень быстрое. В сильные морозы над водой всегда поднимался туман, оседая на ветках деревьев деревенского парка, примыкавшего к Журчалке. Водяные пары, замерзая на деревьях, образовывали мохнатую снежную бахрому, очень красивую, особенно в солнечный день. Ежедневно, идя на работу и проходя парком, люди любовались сказочной красотой покрытых густым инеем деревьев. Берега Журчалки обросли невысокими вётлами, которые порой смыкали свои кроны над водой, образуя своеобразный тоннель, по которому и текла вода, журча в подмытых корнях этих вётел. Из-за этого, наверное, её так и прозвали – Журчалка. Всё русло Журчалки было завалено стволами подмытых и упавших в воду деревьев, по которым мы в детстве перебирались с берега на берег, рискуя свалиться в реку.
Вот эта самая Журчалка, с её омутом, оригинальной избушкой мельницы, была, пожалуй, самым красивым местом села, куда никогда не зарастала народная тропа. Весной все любовались мощными водопадами из шлюзов деревянного короба. Четыре струи воды (а иногда и больше) размером метр на метр каждая с рёвом низвергались с четырёхметровой высоты в омут, где всё клокотало и пенилось. Эта пена огромными шапками медленно кружила по омуту и, попадая в Журчалку, стремительно уносилась вниз по течению. Это было завораживающее зрелище.
Летом радовала глаза изумрудно зелёная трава на лужайке левого берега, на фоне загадочной черноты идеально круглого омута, имеющего высокие обрывистые берега. Лужайка на левом берегу омута была квадратной и обрамлялась с одной стороны забором парка, отлитой из шлака, а с другой стороны аллеей из акаций. Третьей стороной этой лужайки был крутой склон холма, заросшим корявыми вязами. Склон был высотой метров пятнадцать - двадцать, он загораживал омут и полянку от северных ветров, и поэтому в том месте всегда было тихо и очень уютно. Высокий склон холма шёл вдоль всего водохранилища и на всём протяжении зарос густыми кустами черёмухи, которые в пору цветения, меняли цвет склона на кипельно белый.
Особенно красиво это смотрелось с плотины водохранилища. Рядом с Журчалкой, на её правом берегу, располагался сельский клуб, где ежедневно крутили фильмы или устраивали танцы, а на левом берегу, был обустроен сельский парк с танцевальным пятачком. Сельчане всегда приходили на эти мероприятия заранее и обязательно шли полюбоваться загадочной красотой омута, гуляли по плотине, любуясь цветением черёмухи, в зарослях которых раздавались рулады соловьёв. Особенно это место любили влюблённые. Это был поистине сельский "Бродвей". Действительно в это место никогда не зарастала народная тропа. Всех покоряла безыскусная, но такая родная красота этого уголка природы. Гуляющие любовались водохранилищем, слушая успокаивающий плеск волн о камни плотины, наслаждались видом уютного омута, в обрамлении серебристых вётел и изумрудно-зелёной травы на лужайке возле омута, а также старинной избушкой мельницы, так органично вписанной в декор местности.
От домов к этой мельнице, на спуске, была сделана кирпичная лестница, которая насчитывала не меньше сотни ступенек. От лестницы до мельницы тропинка шла по аллее из акаций. Здесь же, недалеко от мельницы, был обустроен естественный родник, ручей из которого стекал в речку. Над родником вкопали металлическую обечайку с большим отверстием в верхней части, через которое вода из родника стекала в ручей. На крючке обечайки всегда висел ковш для воды. Мощные струи родника буробили серый песок на метровой глубине, который никогда не мог подняться высоко, так как крупинки песка были очень большие. Струи воды и песка клокотали на дне, и это было завораживающее зрелище, которое было интересно наблюдать. Вода в роднике была удивительно вкусной и в любое время года ледяной, аж всегда ломило зубы.
Меня всегда поражала мудрость прошлых поколений. Такие мысли у меня появлялись почти всегда, когда мне приходилось находиться возле старой мельницы. Место там было такое уютное, сказочно красивое и когда ты находился там, то создавалось ощущение, что оказался в позапрошлом веке. Находясь рядом с мельницей, мне хотелось разгадать, кто и зачем построил эту лестницу, посадил акации на аллее к мельнице и роднику, но кому-то это было нужно. Только человек с очень богатой душой мог построить красивую кирпичную лестницу в сотню ступеней только для того, чтобы спускаться к роднику. Но возможно в старые времена, когда в селе не было водопровода, естественный родник был единственным источником чистой питьевой воды и все пользовались этой лестницей.
А ещё меня в районе реки поражала «каучуковая» тропинка, которая начиналась от родника и шла в направлении села Заречное. Дело в том, что это была необычная тропинка. Во-первых, она проходила по очень красивому месту, между крутым спуском от посёлка Гора и болотиной, примыкающей к речке. Склоны спуска заросли черёмуховыми кустами так, что через них было невозможно пробраться. А во-вторых, эта тропинка сама по себе была необычна, недаром, я лично прозвал её «каучуковой». Дело в том, что она проходила по самой кромке болотины, поэтому её поверхность прогибалась под весом человека, подобно резине, восстанавливаясь спустя некоторое время. Она мягко пружинила, и в шпильках по ней идти было невозможно. А в летнюю пору поверхность тропинки была всегда удивительно прохладной, вероятно из-за близкого водоносного слоя от болота. По ней было удивительно приятно ходить босиком в жаркую летнюю пору, она так нежно холодила ступни ног. Тропинка удивительно изгибалась, повторяя контуры крутояра с черёмухой, и всегда была в тени крон ольховых деревьев, росших в болоте и подступавших вплотную к ней. В пору цветения черёмухи, благодаря крутояру и болотине, заросшей ольхами и ивняком, над тропинкой скапливался насыщенный запах соцветий, такой густой, что порой было трудно дышать из-за недостатка кислорода. По этой тропинке люди ходили в село Заречное, или на берег водохранилища, где был довольно своеобразный пляж для купания в речке. Весь берег вдоль реки в этом месте был с густым травяным покрытием и возвышался над уровнем воды буквально на двадцать сантиметров. Ольхи и кустарники болотины отступали от зеркала водоёма, образуя пляж, покрытый сочной густой травой, удивительно уютный и красивый. Это было одно из любимейших мест всего населения села, которое напрочь уничтожено при строительстве новой плотины.
За время эксплуатации мельницы водоподводящий деревянный короб неоднократно сгнивал, и его меняли, как и саму избушку мельницы, порой даже меняя местоположение мельницы. При этом, для устройства короба и избушки мельницы, в дно омута вбивали дубовые сваи, естественно не вытаскивая старых. Поэтому всё дно омута было утыкано отслужившими сваями, на которые можно было наткнуться и пораниться, тем более что порой в этих сваях торчали огромные скобы и гвозди. По этой причине было небезопасно находиться в воде, из-за чего в омуте никогда не купались, а малышей вообще пугали водяным чёртом, который может утащить в свои глубины. За всё своё детство, я ни разу не видел там купающихся людей, даже взрослых. На высоких берегах круглого омута до сих пор лежали огромные каменные жернова старой мельницы. От времени эти жернова наполовину вросли в землю и местами обросли лишаями и изумрудно зеленым мхом. Иногда, придя к омуту, мы садились на эти, нагретые солнечными лучами, жернова и подолгу сидели, воображая себя древними воинами или первобытными людьми. Это было очень колоритное, буквально какое-то колдовское место, навевающее мысли о прошлом, или заставляющее мечтать о будущем. В любую погоду у омута всегда было тихо и уютно. На полянке всегда росли ромашки, лютики, какие-то зонтичные растения и изумрудно-зелёная трава, всегда сочная и мягкая. От этого места веяло таким сказочным очарованием, каким-то неземным волшебством, загадочностью.
Мельница верой и правдой служила людям несколько веков, но со временем нужда в мельнице отпала, но Журчалку не забросили, а наоборот приспособили для подачи воды на сахарный завод, который был построенный сто лет назад. Избушку мельницы приспособили под здание гидротурбины, вырабатывающую электричество для аварийного освещения завода. Так и стояла эта избушка на сваях, восхищая всех своей сказочной экзотикой. В половодье это было самое любимое место детворы, которая любовалась мощными водопадами, низвергающимися из шлюзов в черноту огромного круглого омута. Водяной короб, подводивший воду к мельнице, а в последующем к гидротурбине, всегда имел щели, через которые вода просачивалась, замерзая в зимнее время и постепенно сваи обрастали льдом, превращаясь в огромные причудливые ледяные колонны, доходившие толщиной до метра. Водная гладь омута, была всегда спокойна и тоже замерзала. Мы с друзьями там часто играли, бродя по закоулкам между ледяных колонн и образовавшихся между ними пещерами, представляя себя чуть ли не полярниками или членами экспедиции находящимися где-то в Антарктиде.
А каких крупных пескарей и огольцов мы ловили на перекатах этой журчалки. Ловилась там и более крупная рыба – окуни, лини и даже большие сомы. И вот как-то летом, мне взбрело в голову прийти порыбачить у омута рано утром. Накопав с вечера червей и приготовив удочку, я лёг спать пораньше. Утром меня разбудил будильник, но было лень вставать, и я уже хотел отменить рыбалку, как неожиданно для меня вмешалась бабушка:
-Внучек, вставай! Будильник прозвенел! Если опоздаешь, рыбы не поймаешь.
-Ба, уже встаю. Бабуль, сделай с собой чего-нибудь, я на рыбалке пожую.
Схватив тормосок с нехитрыми деревенскими продуктами, я побежал к омуту. В воздухе ещё стоял утренний туман, который рваными клочьями устремлялся вслед за коровами, которые счастливо взбрыкивали, трусили в сторону пастбища. Как раз в это время в селе выгоняли коров на выгон. Солнце ещё не встало, но оно уже золотило контура облаков, появляющихся в просветах тумана.
Трава была сизой от обильной росы, и стоило только ступить в сторону от протоптанной тропинки, как кеды моментально промокли и в них даже захлюпало. Ловить с берега омута было неудобно, мешали ветви деревьев, в которых могла запутаться леска, и я решил ловить с деревянного короба, непосредственно у здания гидротурбины. Этот наклонный деревянный короб использовался для слива воды в моменты переполнения водохранилища дождями. Он позволял держать уровень воды в водохранилище постоянным. Конец этого короба был горизонтальным и почти на одном уровне с водяной гладью омута. Сейчас воды в нём не было, и я решил этим воспользоваться.
С каким нетерпением я закинул удочку и, не мигая, уставился на поплавок, который в первый же момент неожиданно наклонился в сторону и еле заметно поплыл в сторону. От неожиданности, я так рванул удочку вверх и в сторону, что послышался свист лески. Когда вся слабина лески была выбрана, я ощутил сильное сопротивление, как от зацепившегося крючка за сваю, но оно мгновенно ослабло, а затем поплавок и крючки вылетели пулей из воды. На крючке болтались остатки губы рыбины. Мой энергичный рывок оборвал у неё губу и она сошла. Насадив нового червя, плавно опустил снасть в воду и замер в ожидании. Наверное, своим рывком распугал всю рыбу, подумал я, настраиваясь на долгое ожидание. Но предположение не сбылось, буквально через мгновение, поплавок ожил. Вначале он плавно лёг на бок, а потом тут же рванул в глубину и исчез из поля зрения. На этот раз я не стал дёргать удочку, что есть силы, а спокойно подсёк и начал выбирать леску из воды, ощутив при этом, явное сопротивление. Из воды показалась золотистое туловище линька, который почуяв поверхность воды, стремительно бросился в сторону, но силы были явно не равны и он оказался на деревянном полу короба. Яростно запрыгав, он стал приближаться к краю, но я не позволил ему ускользнуть и схватил его левой рукой. Но он был такой скользкий, что стоило мне чуть-чуть сжать ладонь, как он выскользнул на пол и вновь запрыгал, с каждым прыжком оказываясь всё ближе к воде. Бросив удочку, я двумя руками поймал рыбину и сильно прижал к полу. Линь, наконец, затих, и я положил его в принесённое с собой ведерко, из которого он, снова забившись, моментально выскочил. Поймав его, на этот раз я взял его под жабры и, предварительно набрав в ведерко воды, опустил его туда. Как сумасшедший он кружился в ведерке, жадно шевеля жабрами. Поставив ведерко подальше от края, закинул удочку вновь. И всё повторилось почти так же, как и в предыдущем случае, но на этот раз линёк был намного крупнее.
Ещё никогда в жизни у меня не было такого клёва, и душу переполняла гордость за удачную рыбалку, не верилось, что такое возможно. В пылу азарта я не заметил, как из здания гидротурбины вышла женщина и по верхним мосткам подошла поближе ко мне:
- Шурик, да это ты здеся возню сустроил, разбудил меня.
- Баб Фень я это, я - ты только не шуми, а то рыбу распугаешь.
- Ну, лови, лови, а мне до ветру нужно, - прошамкала она, широко зевнув и перекрестив рот, а потом пошла в заросли акаций.
Это была моя соседка, которую вся деревня звала не Феней, как было в паспорте, а почему-то Хенькой, может из-за того, что та иногда как-то странно произносила букву Х. Хенька дежурила ночным сторожем в помещении гидротурбины, а так как делать было фактически нечего, она всегда вязала носки. Спицы так и мелькали в её проворных руках. Вязала она всем, кто не попросит, лишь бы принесли шерсть. Денег она за это никогда не брала, за что селяне ей были очень благодарны. Но чтобы хоть как-то её отблагодарить, приносили, кто что мог, кто молока, кто яиц, а кто просто конфет. Очень уж она любила сладкое.
К тому моменту, когда вышла Хенька, клёв начал стихать. Рыба уже не сразу хватала наживку, а приходилось какое-то время ждать. Вернувшаяся из кустов Хенька стала наблюдать за моей рыбалкой, при этом она что-то бормотала, как бы сама с собой разговаривая. У меня сразу мелькнула мысль, вычитанная из книг, что женщина на корабле и на рыбалке – это не к добру. Удивительное дело, но вопреки ожиданиям, клёв возобновился и оставался интенсивным, как и в самом начале рыбалки. Хенька похваливала меня и молила бога мне помочь. Под Хенькины возгласы, я наловил не меньше трёх килограммов линьков, но потом, часов в семь утра, как обрезало – ни одной поклёвки. Но, не смотря на это, моей радости не было предела, если быть честным, то это была моя первая такая удачная рыбалка. Раньше я ловил только огольцов или пескарей, да иногда маленького окушка.
Окрылённый удачей, на следующее утро я пришёл на рыбалку со своим другом Славкой, но поймали мы с ним столько же, сколько перед этим, я один. Но это было неважно. С тех пор у меня проснулась страсть к рыбалке, любовь к утренним зорям, когда просыпаются птицы, когда начинает рассеиваться туман и из него начинают проступать очертания кустов над водой, затем дальние деревья и наконец далёкий горизонт. Нравился стремительный полёт зимородков, которые изумрудно-синими молниями проносятся над водой и пропадают в зарослях кустов. Я полюбил это удивительное ожидание поклёвки, завораживающее движение поплавка, всплеск адреналина при борьбе с крупной пойманной рыбой, органичное единение с природой.