Нашёл ли ты радость в жизни

               
               (или сказ о покаянии Лампаовны)

            Народная мудрость облекла жизнь человека в формулу «Родился – женился – умер». Впрочем, это далеко не единственная формула о жизненном пути человека. Но на какую бы из них не направил слух – обязательно ущипнёт за сердце слово последнее: «умер». И душе становится неуютно, особливо в ночи: то ли душенька просится на волю, то ли ещё хочет поглубже спрятаться от предстоящей волюшки. Кто её знает…
            К чему я об этом? Приболела  моя  Лампадовна, что случается с ней редко. Просит приехать. Тут надо заметить, не любительница она гостей принимать, но раз уж зовёт – еду.
            
 – Неприлично наговаривать на себя,  Лампадовна. Выглядишь ты – в здравии, 
   да и, видится мне, в согласии с собой, –  как можно спокойнее произнесла
   я, обнимая в дверях милую говорунью. Её осовелый взгляд, бледность лица
   сразу сказали, что она далеко не здорова.

 – Знаю твою святую ложь. Выживу – спасибо небесным, нет – тоже
   благодарствую. Пожила, и пожалиться не на что, видит Бог, – начала было
   Лонгина, но вдруг взяла паузу.

 – Выкладывай, зачем звала. Помогу чем могу, – тихонько произнесла я,
   чувствуя её тревогу.

 – Не поможешь. Пришла пора повиниться перед миром. Итог подвести да
   покаяться, а то и Там достанется мне место «бугор да яма», как и здесь…
   Как ты думаешь, что Там первым делом спросят? – удивила таким началом
   Лампадовна.

 – Не ведаю, не приходилось ещё Там бывать, – произнесла я, пытаясь
   отшутиться, а заодно отвлечь её от столь грустных мыслей. – Но вот
   недавно прочла такую древнеегипетскую притчу: «Боги, встречая души у
   ворот рая, задают вновь прибывшей душе два вопроса:
    а) Нашёл ли ты радость в жизни?
    б) А твоя радость принесла радость другим?»
         Глубокая МУДРОСТЬ заключена тут. Если душа готова ответить положительно, значит, не зря жила, – думается мне.

 – «Радости» мои начались в первые дни Великой Отечественной, когда мне было
   два годика. Враги, зайдя в село, жгли всё и всех. Это ныне немцы
   шелковисто-гладкие да культурные. А тогда, придя на нашу землю, детей
   штыками кололи за то, что русские, что появились на свет. Из моей семьи
   не осталось никого, кроме меня. Видно, со страху мой голос исчез молчала,
   в кустах спряталась, свернувшись калачиком, уснула. Ночью партизаны на
   меня наткнулись – в лес унесли.  Нянчили, отдавая мне свой последний
   сухарь. Потом – детские дома, тёплые, родные для нас, сирот. Нас любили.
             Государство и образование дало: философский факультет окончила,
   защитилась. Сама начала студентам читать лекции о марксизме-ленинизме. Да
   получалась у меня какая-то несусвязность с МИРОМ – ушла из той
   замудрёности на агрономический факультет. Получила живую профессию, да
   так и жила в полях, постигая тайны земли-матушки и всего, что на ней
   растёт. Обнародилась среди вечных тружеников: животноводов, пахарей. Их
   речь стала моей. Их заботы – мои заботы. Богу некогда было поклониться.
   Вот ведь в чём дело…  Что ты молчишь? – обратилась вдруг ко мне
   рассказчица.

 – Наша Русь-матушка столько горя исхлебала за свою историю и столько
   Небушку поклонов отдала, что стала ХРАМОМ, а деревня – её алтарём. Твой
   пожизненный труд на земле есть неустанная МОЛИТВА, –  я считаю.

 – Как ты высоко о Руси да о труде…  Признаюсь, тяжело прощалась я с
   деревней, с полями, съезжая в городскую  старость, будто расставалась с
   РАДОСТЬЮ, о которой спросят Там, правда. – Только вот на земле я давно
   одна: муж и дочка на мотоцикле погибли.

 – Не печалься. Думается мне, ОДИНОЧЕСТВО – естественное состояние разумного
   человека, поскольку человек в эту жизнь приходит ОДИН и уходит из неё
   ОДИН. Жаль, но так.

 – А как же любимые? По твоей теории им места нет. Не согласная тут…

 – Отчего же – места нет? Есть, и самое значительное. Любовь даётся, как
   факел во тьме, чтобы осветить ОДИНОЧЕСТВУ дорогу,  дабы ему не сбиться с
   пути. Проверено жизнью, дорогая моя Лампадовна…

 – Может, и так. Моя любовь к Ивану (мужу) и дочке поныне в сердце. Так и не
   отпустила меня больше замуж, а звали. Мне же – больше работа по сердцу.
   Наше русское поле стало мне спокойным приютом, где глаз радуется и душа
   поёт. Жаворонок над весенним полем – «чрр-ик – чрр-ик» , а затем как
   зальётся звонкой трелью в солнечной высоте. Сердце от восторга замирает…
   А перепела все секреты о себе рассказывают: «ва-вва – ва-вва» (ищут
   пару), «подь-поди – подь-поди» (знакомятся), а затем – «спать пора –
   спать пора» (гнездо вьют в густой ржи). Колосится рожь, радуясь
   поселенцам, к небу тянется, чуть склоняясь под тяжестью колосьев. ..
          Докторскую по Злаковым защитила. Но так и «гуляла» среди хлебных
   полей, до самой пенсии. Выходит, нашла я свою РАДОСТЬ в этой жизни и
   оставила её людям, чья судьба без земли немыслима.
          Знаешь, мысль приходит в голову: если Бог награждает каким-то
   ТАЛАНТОМ, то отнимает ЛИЧНОЕ; если обогрел ЛИЧНЫМ – оставляет без царя в
   голове. Иначе редко бывает. Согласна? –  закончила свои размышления
   Лампадовна.

 – А что? Ведь ничто из ниоткуда не берётся и в никуда не девается: где-то
   прибавилось, значит, где-то убавилось. Ой, зафилософствовались мы с 
   тобой, Лонгина. Что звала-то?

 – Перед уходом надо бы по-христиански покаяться за всё неправедное,
   открыться кому-то. Тебе доверяюсь.

 – Извини, Лонгина, но я – не священник. Взять такое на себя не могу, хотя
   слушаю тебя.

 – Перед священниками-то как раз я и не умею каяться. Я – перед людьми
   должна… Их, быть может, где обидела: словом ли крепким русским (грешна),
   за правду – опять же до народных выражений, мужиков – немилыми словесами,
   когда безропотных жён гнобят, – искренне исповедовалась моя говорунья.
 
  – Милые обиды… Дай Бог всем таких обидчиков, – заметила я, понимая её
    характер.

 – Это далеко не всё. Грех,  что я копейки за всю жизнь не скопила: получку
   взаймы людям раздам и забуду… На дом погорельцам сберкнижку вытряхнула, а
   они, оказывается, сами хату-гнилушу сожгли, чтоб страховку сорвать… Новый
   дом возвели, а я и рада:  их детям светло да просторно.
         А ещё, сама кур да уток рубила: лапшу, видите ли, люблю… Вот тебе и
   «не убий»!

 – Милая Лонгина Лампадовна, с таким набором «грехов» любой священник тебе
   отпустит ещё по меньшей мере лет двадцать, и Бог сие поприветствует. Так
   что живи и РАДУЙСЯ, чтобы по-прежнему РАДОВАТЬ вокруг себя людей.

            Слава Богу, не перевелись ещё на земле нашей шукшинские "чудики". Одна из них - Лонгина Лампадовна. Люблю я их, "чудиков-то",
светлые они, добрые.

                31.05.2014 г.