Гл.2.Непрошеный гость.
Шаги приближались. И вот старый сторож увидел высокого мужчину, шедшего ему навстречу. Хромая на больную правую ногу, старик подслеповато всматривался в знакомый облик запоздалого посетителя и пытался вспомнить, где он мог его видеть.
Когда расстояние между ними сократилось до пяти-шести метров, внимание Гавриловича привлекло красное пятно на светло-сером пиджаке посетителя. Это была кровь, которая сочилась из свежей пулевой раны в области сердца. И тогда, ещё раз взглянув в лицо посетителя, старый сторож потрясённо узнал его: в нескольких шагах от него находился ни кто иной, как сам … погибший восемь лет назад Андрей Чумаченко, - собственной персоной.
Покойный мэр протянул для рукопожатия руку, и старый сторож пожал её с внутренним содроганием. Ладонь расстрелянного не была ледяной, но и не была теплой. Она была никакой по температуре и не отзывалась на рукопожатие Гавриловича.
- Как вы тут оказались? – хриплым от волнения голосом спросил необычного гостя Гаврилович.
- Да ты не волнуйся, старик… - ответил печально Чумаченко.
И не было в его голосе обидного чиновничьего панибратства, которое так часто раздражает посетителей исполкомовских и иных подобного рода бюрократических кабинетов.
Того неприятного панибратства, когда молодой бюрократ пренебрежительно или снисходительно тыкает просителю-посетителю, нередко вдвое, а то и более старшему от него. Ибо такой бюрократ частенько уже изначально не собирается помогать бедному страдальцу-просителю в решении его проблем, с которыми проситель пришёл в кабинет чиновника-бюрократа, - пришёл наивный и печальный, озлобленный или подавленный.
Тут, впрочем, было совсем другое. Ведь перед сторожем стоял человек или, вернее, душа его, прошедшая путь неземных скорбей, страданий, испытаний и прозрений, и уже напрочь лишённая какого бы то ни было пренебрежения к земному человеку.
- Не волнуйся, Гаврилович, - успокаивающе сказал погибший мэр и добавил. – Ты разве забыл, что это были соревнования по волейболу, посвящённые моей памяти?
- Да нет, конечно, не забыл… - пробормотал сторож и смущенно спросил. – А вы что же, приходили смотреть на эти соревнования?
- Разумеется, приходил, - каждый день приходил, с утра и до вечера, - кивнул необычный собеседник.
- А на ночь доводилось куда-то уходить? - мысль, что призрак расстрелянного мэра бродил здесь все эти дни сутками напролёт, вызвала у старого сторожа непроизвольный озноб.
Расстрелянный посмотрел на Гавриловича с грустной улыбкой, словно прочитал его мысли, и ответил успокоительно:
- Разумеется, на ночь уходил. Туда уходил… - махнул он в сторону небольшого городского стадиона.
И, помолчав, добавил горько и печально:
- Там я теперь живу…
Что означало “теперь”: на время соревнований или с тех пор, как именем расстрелянного мэра назвали этот спорткомплекс, - старый сторож так и не понял. А уточнить возникший вопрос просто постеснялся.
Вместо этого Гаврилович кивнул на кровоточащую рану на груди погибшего и сочувственно спросил:
- Что никак за столько лет не заживает рана?
- Не заживает… - печально подтвердил расстрелянный.
- И что, все эти годы не перестаёт болеть?!… - с сострадательным удивлением спросил старый шахтёр, то и дело мучившийся временами от обостряющихся двух давних травм, полученных в шахте несколько десятков лет назад.
- Ни на мгновение не перестаёт болеть, - подтвердил Чумаченко и горько добавил. – И кровоточить не перестаёт ни на мгновение.
- Да у вас что “там”, ни одного путного лекаря нету, чтобы хоть на какое-то время остановили кровотечение!… - возмущённо начал было Гаврилович.
Но, встретившись взглядом с собеседником, он растерянно замолчал и, шмыгнув носом, полез в карман за носовым платком.
- Может и есть лекари, только я за все эти годы вообще никого не встретил из коллег, так сказать, по загробному миру… Ни лекаря, ни пекаря, ни родственника, ни друга, ни врага, - ни единой души… Понимаешь, Гаврилович, ни единой!…
- Как же так?!… - растерянно забормотал старый сторож и добавил. – Вон ведь сколько людей умирает по всему миру каждый день! Они ж все куда-то деваются…
- Я тоже об этом думал, времени у меня тут, точнее “там”, бездна бездонная – с ума сойдёшь от его избытка и от одиночества… Но понял лишь одно: видно, мне наказание такое – одиночеством и всем остальным, за грехи мои земные… Горько, конечно, что никто из моих земных близких и родных, любимых и друзей не хочет помочь мне, не хочет спасти меня из этого колодца одиночества. Могут, а не хотят спасти…
- Наверное же, это не просто, - проговорил старик смущённо и сострадательно. - Ведь не может быть, чтобы все родные, близкие, друзья и знакомые могли и не хотели вам помочь, а тем более спасти…
- Ничего ты не понимаешь, старик! - сказал ему с печальной укоризной погибший. – Вам столь многое дано, земным жителям, но вы слишком ленивы, беспечны и равнодушны. Что делать, сам был таким же в своё время…
Чумаченко помолчал и сказал:
- Ладно, к сожалению, мне пора уходить…
Он протянул Гавриловичу свою, не отвечающую на рукопожатие руку и сказал на прощание фразу, которую так часто говорил в подобных ситуациях во время своей земной жизни:
- Счастливо оставаться…
- Я вас провожу… - дернулся было Гаврилович в качестве гостеприимного хозяина.
Но непрошеный гость махнул молча и печально рукой, затем шагнул прямо в стену и исчез бесследно.
Продолжение следует.