Возропщу же, великъ разумъ приимшу
великому князю Ивану Васильевичу, и
восприемникъ бысть по отце своемъ во
всеи Рускои державе, великаго царства
Московского, и воцарися на царство
великимъ царствомъ, в лето 7050, месяца
Сентября въ 16 день, и помазанъ бысть
святымъ миромъ, венчанъ святыми бармы и
венцомъ Маномаховымъ, по древнему чину
царьскому, якоже и Римсти цари и
Гречести православии цари державы
Руския, и самодержецъ великии показася,
и страхъ его одержаша вся языческая
страны. И бысть велми мудръ и
храбъсердъ, и крепкорукъ, и силенъ
теломъ, и легокъ ногама, аки пардусъ;
подобенъ по всему деду своему, великому
князю Ивану.
О цари и великомъ князе Иване
Васильевиче, и о разуму его, и о
премудрости его, и о соглядании его
боляръ, и о избьени, и о соглядании
земля своея, и о любви къ воемъ
своимъ, и уведаньи его о Казанскомъ
царстве (И.Грозный. Царская правда.
Эксмо, 2009. С. 224).
Велик и славен царь Московский Иван Васильевич, да только слава и величие его далось нелегко - поговаривают, от трудов беспрерывных, от забот о царстве своем он умишком слегка повредился и начал куролесить да так, что иной раз и понять никак невозможно, что он учудит в поступках своих. Ладно бы девок да баб портил бессчетно - с них не убудет, так нет: иной раз так кровушка взыграет, что страшно становится, головы так и летят направо и налево, просто жуть берет! А уж сколь бояре страху натерпелись, одному Господу нашему Вседержителю известно.
Нет, сказать нельзя, что он злобой вскипал каждодневно и ежечасно. Бывали дни спокойные, особо когда он удалялся молиться. После долгой молитвы несколько дней бывал он агнцем смиренным, униженно кланялся всем и просил прощения за содеянное. Умильные глаза его ласково смотрели на окружающих, источая божескую любовь, нежность и теплоту.
Вот этого-то взгляда больше всего боялось окружение царя и в первую голову бояре. Они-то знали, что через несколько дней настроение царя сменится и тогда берегись! Те же глаза станут подозрительными и острыми, как жало кинжала, в каждом он видел врага, и тогда одно неосторожное слово, один опущенный взгляд могли стать причиной немедленной расправы - немало голов отделили от тела, немало было сослано подальше от Москвы, а жены и матери упрятаны в дальние монастыри и насильно пострижены в монахини.
В такие дни в царском дворце чаще стал появляться Малюта Скуратов, во время моления Государя пропадавший среди своих опричников.
Сейчас в приемной царя собрались бояре, вызванные на Совет. Стоя вдоль стен, они практически не разговаривали друг с другом и с тревогой глядели на дверь, откуда должен появиться царь Иван.
Говорить не хотелось. Да и и какие могут быть разговоры, когда здесь, кажется, сами стены имеют уши и глаза. Да и любой ближний боярин, услышав крамольное словцо, готов донести Малюте...
Что там говорить, если Государь намедни учудил непотребство: опричники его собрали молодых дочерей и невесток в боярских теремах, вывезли их в Александровскую слободу, а там... Самых красивых насиловали сначала Государь с сыном, а насытившись, отдавали несчастных опричникам, потешавшихся с другими девицами... И это теремных затворниц, кои, кроме отцов, супругов и слуг, мужчин в лицо не видели!
Немногие из них вынесли такое позорище! И что? Поплакали домашние, погоревали, да и смирились. Пойди-ка не смирись при таком царе! За неосторожно брошенное слово, за взгляд смурной жизнью можно поплатиться. Вон он какое богомерзкое дело удумал и сотворил со святым человеком, митрополитом и боярином Филиппом Колычевым. Тот только высказался супротив опричнины. А когда в Успенском соборе царь, облачившийся в черную рясу, попросил у него благословения, смело отказал ему, заявив: "потому как не узнаю Государя ни по одежде, ни по делам его".
И что же? Во время службы в том же Успенском соборе опричники Скуратова ворвались внутрь, сорвали с митрополита облачение, одели в рваную рясу и увезли в дальний монастырь. А потом истребили весь род Колычевых, а самому Филиппу прислали отрубленную голову его любимого племянника. Ай не зверство это? Да ведь не возропщешь, перечить не осмелишься! На что уж древен род Репниных, так и этого боярина не пощадили только потому, что он отказался надеть скоморошью маску...
Нет, тут никакая древность рода царю не в почет. У воеводы князя Шуйского-Горбатого и вины-то особой не было. А вот вздумалось царю и послал он его на плаху, да не просто, а вместе с сыном, чтобы тому и в голову не пришло мстить за убиенного отца.
Потому среди бояр и воцарилась тишина: не напрасно же говорят: "язык твой - враг твой!"
Ждали долго, так, что ноги стали затекать. Потому и переминались бояре с ноги на ногу...
Окончив молитву, Иван Васильевич тяжело поднялся с колен, глотнул кваску из корчажки и опустился в кресло. Сын Иван, присутствовавший при молении, молча встал за его спиной, представляя первое слово батюшке.
- О-хо-хо, - царь вытер рот ладонью. - Грехи наши тяжкие... А Малюта-то где? Чай блудит где-нибудь...
- Ждет твоего приказа, - ответил сын. - Верный пес всегда возле ног хозяина крутится.
- Вели позвать, - коротко бросил отец.
Сын бросился к двери и почти тут же возвратился с Малютой - тот, видно, уже ждал вызова и стоял за дверью.
Едва войдя в опочивальню, Скуратов сразу бросился на колени и низко поклонился государю.
- Про Ливонию не спрашиваю, сам знаю,как там дела идут, - заговорил Иван Васильевич. - Ты лучше расскажи, что надумал, чтобы обуздать гордыню Новгорода и Пскова?
- Есть, батюшка, наряд для их образумления, - начал говорить главный опричник. - Мои людишки нашли подметное письмо.
- Твои людишки нашли! - усмехнулся Государь. - Чай сам и состряпал. Говори толком, как все провернул?
- Дак просто, - смутился Малюта. - Узнал я, что в новгородском остроге томится бродяга, воришка мелкий по имени Петр Волынцев. Его уже не впервой сажали за его проделки, вот он и озлобился на горожан. Мой человек и подсказал ему написать про то, что мол новгородцы задумали перейти под руку поляков и даже написали грамоту королю Сигизмунду Августу: прими-де нас под себя. И подписали эту грамотку не только знатные горожане, но и архиепископ ихний Пимен.
- Так, и что дальше? - нетерпеливо спросил Иван Васильевич. - Не толки воду в ступе.
- Вот эту грамотку и отыскали мои люди - спрятана она была за иконой Божьей Матери в Софийском соборе...
- Ишь, даже храм святой испоганили, - плюнул царь.
- И в той грамотке, сказать страшно: тебя, Государь, хотят низложить, а на твое место поставить Владимира Старицкого, - продолжил опричник.
- Смерть им, - вскричал царевич. - Всех под корень!
Но отец не обратил внимания на выкрик сына. А потом спросил:
- Привез ли доносчика?
- Прости, Государь, новгородцы убили его, а тело бросили на площади, - потупился Малюта. - Может оно и к лучшему...
- Ну, что сделано, того не воротишь, - спокойно ответил Иван Васильевич. - Готовь своих опричников. Ступай, да не мешкай...
В декабре 1569 года из Москвы выступил большой отряд опричников, возглавляемый самим Государем. Его карету верхи сопровождали сын и Малюта.
Первым на их пути оказался Торжок. Выйдя из кареты в центре города, Иван Васильевич сразу отправился на молебен в местный храм. Малюта подскочил было к нему, но царь строго глянул на него и тот, низко кланяясь, отступил и направился к своему войску.
В это время опричники из храма выталкивали взашей прихожан, не особо церемонясь с ними. Толчками, пинками гнали всех, стариков ли, детей... После этого закрыли двери, чтобы Государь не слышал криков и воплей, несущихся с улицы.
Там, по улицам на лошадях носились опричники. Они первым делом высматривали богатые лавки и дома, грабили все, что приглянется им. Того, кто делал малейшую попытку воспротивиться, зарубали на месте, не вступая в разговоры. Снег на улицах обагрился кровью...
Царевича Ивана главным образом интересовали молоденькие девицы.
Ворвавшись вместе с тремя опричниками в один из приглянувшихся ему теремов, он обнаружил только престарелых хозяина и хозяйку.
- Демид, - крикнул он одному из опричников, указывая на хозяйку. - Хочешь ее?
- Так она же развалится подо мной, - захохотал тот.
- Ищи молоденьких, их где-то припрятали, - приказал царевич.
Ни слова не говоря, Демид приставил лезвие сабли к горлу старика.
- Сказывай, куда упрятали молодых?
Старик, выпучив глаза, с ужасом смотрел на своего мучителя и отрицательно тряс головой.
- Не может быть, чтобы ты не завел дочек, - настаивал Демид.
- Бездетные мы, - пропищала старуха, прижавшись в угол горницы.
- Бездетные, а откуда же у вас стол накрыт на несколько человек, - не отставал Демид. - Слуг что ли сажаете с собой трапезничать?
В это время один из стрельцов втолкнул в комнату трех девушек.
- Смотри, царевич, каких красавиц я нашел! - обратился он к Ивану.
- Ну вот, а вы говорили, что бездетные, - с усмешкой обратился царевич к старикам. - А вот эта, что помоложе, особо сладкая...
- Не трогай ее, господин, ей всего двенадцать, - вскочил было старик, но Демид полоснул его саблей по горлу и тот свалился на пол, истекая кровью.
Заголосила и старуха.
- Не берите на себя греха, - закричала она, протягивая руки к царевичу. - Не порти ребенка! Внучка это, малолетка совсем...
Царевич зло посмотрел на нее и приказал:
- Успокойте ее, а то станет верещать, весь праздник нам испортит.
Тут же второй опричник, Никодим, полоснул старую женщину по шее с такой силой, что голова ее отлетела и подкатилась к телу мертвого мужа.
А царевич тем временем бросил малолетку на пол и стал задирать ей подол сарафана. Та с ужасом смотрела на насильника, не в силах кричать или плакать.
Глядя на своего предводителя, остальные опричники взялись за остальных девушек, которые также не кричали - ужас при виде содеянного парализовал им голосовые связки...
Сотворив свое паскудное дело, царевич распорядился:
- С этими делайте, что хотите, а эту молоденькую да сочненькую я отправлю к батюшке - пусть и он распотешится!
Перепуганную до полусмерти совершенно голую девчушку завернули в ковер, царевич перебросил тюк поперек своего коня и поскакал в дом боярина Нестужина, где намеревался остановиться Государь.
- Чего это ты мне приволок? - недовольным голосом проворчал Иван Васильевич, поставив ногу на сверток.
- А ты глянь, - хитро улыбнулся сын.
Государь ногой раскатал ковер и увидел обнаженную молоденькую девчонку. Белотелая, с еще не полностью развитыми грудками, с длинными русыми волосами и голубыми глазами, девчонка со страхом смотрела на очередного ее мучителя.
- Что, уже опробовал ее? - спросил отец, тыча посохом в окровавленные ноги девушки.
- Нужно было узнать, хорош ли товар? Достоин ли он царской милости, - с усмешкой произнес сын.
- Отмойте ее, - коротко бросил Иван Васильевич. - А вечером приведите в опочивальню...
Толстые стены терема и двойные слюдяные окошки не пропускали звуков с улицы. А там, в городе, происходила настоящая вакханалия: ревели бабы, склонившись над убитыми мужьями, отцами и детьми, метались люди в поисках спасения от озверевших от вида крови и вседозволенности опричников, убивавших, насиловавших, грабящих...
Разграбления и убийства в Торжке продолжалось целую неделю, после чего уставшее войско царя направилось в Валдай, а из него в Вышний Волочок, превратив их, как и Торжок, практически в полностью разрушенные города, словно по ним прошел Мамай со своим войском. Население городов ополовинилось. Вслед уходящим неслись вопли и стоны несчастных, хоронивших своих близких - кормильцев и детушек-кровинушек, равно как и обесчещенных дочерей и внучек, не вынесших позора и покончивших с собой.
Длинный обоз с награбленным добром остановился в селе Горелое недалеко от Великого Новгорода. Иван Васильевич выбрал себе терем небогатого боярина Непряксина, загодя выгнав из него хозяев и домочадцев.
В большой светлице на втором этаже он созвал совет, на котором кроме его сына и Малюты Скуратова присутствовали видные опричники Никита Одоевский, родной брат убиенной по приказу государя жены Владимира Старицкого, князья Петр и Семен Пронские, Андрей Хованский.
- Государь, надо брать бунтарей с налёту, чтобы они не могли опомниться, - начал разговор Никита Одоевский. - Иначе могут приготовиться к обороне и попрятать добро.
- И то верно, - поддержал его Петр Пронский. - Это такие хитрованы...
Малюта, преданно глядя на государя, согласно кивал головой.
- С завтрешнего дня начинайте возводить вокруг города частокол да такой, чтобы ни одна мышь не выскользнула, - негромко проговорил Иван Васильевич. - А теперь ступайте, я хочу отдохнуть.
Опричники ушли, а царевич предложил:
- Батюшка, может быть, время трапезничать?
- Прикажи готовить, а я пока помолюсь, - тяжело выдохнул отец, вставая с кресла и направляясь в красный угол.
Он опустился на колени перед иконами и, поминутно крестясь и кланяясь, начал службу:
- Боже, сотворивший небо и землю и вся, яже суть Твоа съдания, и ведый Ты, Человеколюбецъ, тайная человекомъ, ничтоже есми иное помышляхъ, но токмо требую покою христианьского! Се же врагы креста Твоего ни на что иное упражняются, но и токмо снедати плоти рабъ Твоих сирых и поругати имя Твое святое, Его же не могут знати, и осквернити святыя церкви Твоя: мсти им, Владыко! По Пророку реку: не нам, Господи, не нам, но имени дажь славу, настави нас, Господи, на путь спасения и даруй ми пострадати за имя Твое святое и за порученное мне от Тебя христианство...
Закончив молиться, он неторопливо встал с колен и направился в трапезную. Там уже был накрыт яствами длинный стол, а в сторонке, возле окон, ожидая приказаний, стояли три молодухи, одетые в яркие сарафаны.
- Натоплено, как в бане, - проворчал Иван Васильевич. - Пусть они разоблакутся...
Девушки смутились было, но, наткнувшись на сердитый взгляд царевича, принялись снимать с себя останнее, и только тогда мужчины приступили к трапезе.
Закончив трапезничать, Иван Васильевич внимательно оглядел девушек. а потом, остановившись на самой полненькой, приказал:
- Пойдем, приготовишь мне постелю.
Через две недели, пригнанные из Новгорода работники закончили возводить частокол.
Иван Васильевич направил в город основную часть опричников с наказом подготовить Великий Новгород к его приезду. Верный Малюта разъяснил своим людям, что требует от них царь. И вот рано утром опричники через единственный проход в частоколе ворвались в город. Позади конных двигался обоз с телегами, нагруженными досками и гвоздями.
Перепуганные новгородцы с изумлением смотрели на эту странную процессию, не понимая, что бы это значило?
Подъехав к ближайшей церкви, одна из телег остановилась, уже знакомые опричники Демид и Никодим соскочили с коней и, подойдя к церкви, заглянули внутрь. Там в небольшом помещении горели свечи, старичок-священник что-то бубнил прихожанам, в основном старикам и немногим ребятишкам.
- Не станем мешать им, - с ехидной усмешкой проговорил Демид.
- Дело святое, - захохотал его товарищ. - Пусть молятся, облегчают душу.
Сняв с телеги доски, опричники начали заколачивать входную дверь храма.
- А как же..., - начал было возчик, но на него цыкнули:
- Ничего, попостятся неделю-другую, - отмахнулся Никодим. - Во имя отца нашего Господа бога.
Тем временем другие опричники также заколачивали двери церквей и выгоняли священников на центральную площадь города. Всем остальным жителям было велено сидеть по домам и на улицу не выходить.
Когда святые отцы собрались, их окружили плотной цепью, в круг вошел Малюта Скуратов и объяснил бедолагам:
- Домой и к своей пастве хотите?
Священники испуганно смотрели на грозного слугу государя. А Малюта усмехнулся и добавил:
- Платите по 20 рублей откупных и идите по добру - по здорову!
Стоящий ближе всех к опричнику старенький священник упал на колени и возопил:
- Да где же взять такие деньжищи, родной! Помилосердствуй, и без того перебиваемся с хлеба на воду. Ребятишки разуты-раздеты, животами от голода маются...
- Воле царской супротивничаешь? - взревел опричник и ударил старика палкой по спине. - Кто еще хочет ослушаться?
Дрожа от страха, священники попадали на колени. Тем временем Малюта продолжил:
- Кто через два дня не принесет деньги, будет казнен. Я заставлю вас исполнять царские указы! А бунтарей жалеть не станем - головы долой, да и в прорубь Волхова, рыбам на съедение. А теперь идите по домам да приходам, доставайте свои кубышки и не мешкайте...
Разомкнув круг, опричники каждого выходящего потчевали палкой по спине, дабы понятнее им стало распоряжение их старшого.
Восьмого января царь Всея Руси и Великий князь Иван Васильевич вступил в Новгород. На мосту через Волхов его встречала толпа, возглавляемая архиепископом Пименом. Он поднял было руку для благословения, но Государь, отмахнувшись от него, грозно произнес:
- Злочестивец! В руке твоей не крест животворящий, но оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить нам в сердце! Знаю умысел твой и всех гнусных новгородцев; знаю, что вы готовы предаться Сигизмунду-Августу! Отселе ты уже не пастырь, а враг Церкви и святой Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова!
Ошарашенный внезапным и неоправданным гневом государя, архиепископ застыл с полуоткрытым ртом, не зная, как поступить, что делать...
Оттолкнув пастыря, Иван Васильевич с сыном и ближним окружением направился в Софийский собор. Следом за ними потянулись и священнослужители. Придя в себя, Пимен с трудом отслужил службу и смиренно пригласил государя отобедать у него в доме. И вздохнул свободно после того, как царь милостливо изволил согласиться.
В доме архиепископа пировали не только царь со своими приближенными, но и все священнослужители собора во главе с хозяином.
В трапезной, словно перед грозой, витала гнетущая тишина - каждый из новгородцев боялся раскрыть рот, чтобы ненароком не навлечь на себя гнев царя. А тот ел молча, не поднимая головы.
Пимен уже начал думать, что гроза миновала, как вдруг Иван Васильевич отбросил доеденную баранью ногу. вытер рот и руки поданным ему полотенцем, неспешно встал и громко хлопнул в ладоши.
По этому сигналу в трапезную тотчас ворвались опричники во главе с Малютой. Не мешкая, они начали грубо сдирать со священнослужителей золоченые рясы.
- За что, Государь? - ошарашенно возопил Пимен. - Чем мы провинились перед тобой? Пощади...
- А то ты не знаешь, - вместо царя ответил ему Малюта. - Ишь, вознеслись выше всех, государя над собой не признаете!
- Как не признаем? - пытался оправдаться старый архиепископ. - Он для нас ставленник Господа-бога нашего на земле...
- Что, страшно? - прикрикнул на него Скуратов. - А когда возомнили себя независимыми от Москвы, не бойсь, не думали об этом?
- Царь-батюшка, - вопил Пимен. - Пощади, Христа ради, невинны мы перед тобой...
Но царь уже не слышал его. Он вышел из трапезной, даже не взглянув на несчастных.
Тем временем опричники выволокли полураздетых священнослужителей на улицу. То, что они увидели, поразило их еще больше. Вдоль улиц скакали люди Малюты, нагруженные дорогими тканями, мехами, церковной и домашней утварью. Город огласился воплями, криками, плачем женщин и детей...
Полураздетых, несмотря на мороз, священников волокли по снегу. Они со страхом наблюдали сцены грабежа и насилия до тех пор, пока их не бросили в холодную темницу.
Ночь в городе прошла в тревожном ожидании следующего дня. И не напрасно.
Уже с утра под окна дома архимандрита начали сгонять самых знатных людей города, купцов и простолюдинов, мужчин, женщин и даже детей. Те застыли в тревожном испуге, не ожидая ничего хорошего от самодержца.
Они уже начали мерзнуть, когда на высокое крыльцо к ним вышел государь. Толпа замерла, глядя на царя. Мрачным взглядом оглядев собравшихся, он, ни слова не говоря, скрылся в притворе двери. И тут началось такое, чего никто не ожидал.
Опричники с остервенением накинулись на людей. Одним они вырывали ноздри, другим ломали кости и выворачивали суставы, третьим живьем сдирали кожу... Крики ужаса, боли, хрип озверевших мучителей слились в единый гвалт, от которого, казалось, оцепенел весь Новгород.
А опричники с налитыми кровью глазами продолжали избивать людей. Снег перед домом архиепископа окрасился в красный свет, кое-где брошенной кучкой дымились еще теплые выбитые мозги.
А потом... Потом убитых, умерших от пыток или еще полуживых горожан стали привязывать к саням длинными веревками и волоком свозить на не замерзающую даже в лютые морозы быстрину Волхова. Там их сбрасывали в воду, а тех, кто подавал признаки жизни, добивали ударами топоров или копий. К вечеру повалил густой снег и укрыл собой площадь, и только кое-где она отдавала розовизной...
Проснувшись утром и отслужив молебен, государь распорядился согнать на ту же площадь оставшихся в живых новгородцев. Окруженные опричниками, они покорно ожидали такой же оргии, что произошла вчера.
После недолгого ожидания на крыльцо снова вышел государь.
- Мужи новгородские, все доселе живущие! - обратился он к замершей в страхе толпе. - Молите Господа о нашем благостном царском державстве!.. Да умолкнет плач и стенание, да утишится скорбь и горесть! Живите и благоденствуйте в сем граде...
- Слава тебе, великий Государь! - в ответ заорали опричники, подталкивая горожан. - Слава тебе во веки веков!
- Слава, слава, - раздались редкие робкие выкрики из толпы. - Царствуй над нами...
Войдя в дом, Иван Васильевич перекрестился на икону и приказал:
- Истопите баню, девчонку туда, что из Торжка, медов... Отдохнуть хочу от трудов праведных.
На следующий день царь назначил свадьбу. На владыку Пимена одели скоморошью маску и сыграли его свадьбу... с кобылой. И повелел государь сопровождать его всюду, сидя на той кобыле и играя на дудке.
Отдохнув в неге пару дней, государь повелел идти к Пскову.
До псковитян уже дошли слухи о том, что творилось в Торжке, Валдае, Вышнем Волочке. Да и беглец, поп-расстрига, сбежавший из Новгорода, порассказал такое, отчего волосы становились дыбом.
Город замер в самых жутких предчувствиях. Когда же дозорные доложили о подходе царского войска, навстречу ему вышла депутация самых знатных горожан, которые на коленях хлебом-солью встретили царя.
На этот раз государь не погнушался угощением и по стародавней привычке сразу же направился к Троицкому собору. Недолго полюбовавшись его величием и монументальностью, он вошел внутрь храма и приказал отслужить службу во здравие Руси и ее благоверного государя.
По окончании службы он обратился к архимандриту:
- Слышал, у вас есть блаженный старец Никола...
- Есть такой, батюшка-государь, истинно есть, - начал кланяться тот. - Токмо он и впрямь блаженный, городит невесь чего.
- Пошли его ко мне, хочу взглянуть. Иной раз от блаженного услышишь более разумные словеса. чем от напыщенных бояр.
- Государь, осмелюсь пригласить тебя в мой дом, откушать, чем бог послал, - льстиво проговорил архимандрит.
- Вели поперву баньку истопить, попариться с дороги, косточки прогреть, - проговорил Иван Васильевич.
- Если не возражаешь, государь, я тебе девку Варюху пошлю - вот уж мастерица парить! - хитро заглядывая в глаза царю, проговорил архимандрит. - Словно в раю побываешь...
- Сам что ли пробовал? - сурово спросил царь.
- Упаси бог, государь. Матушка сказывала да все нахваливала. Да и молода она для баловства-то - всего четырнадцать.
- Ну-ну, - ухмыльнулся довольный Иван Васильевич. - Посмотрим, право ли хороша, как ее нахваливает твоя матушка.
Архиепископ встретил царя у выхода их бани.
- Все ли ладно,государь? - встревоженно спросил он.
- Не обманул, святой отец, - ответил Иван Васильевич. - Вот уж правда девка мастерица парить! Отдашь ли ее мне?
- Прими от чистого сердца, великий государь, - ответил тот с поклоном. - Да и Николка блаженный тебя дожидается.
- Где он?
- В сенях. не в баню же его было вести.
Шутка понравилась царю и он улыбнулся.
В сенях государь увидел старика небольшого росточка, который держал в руках кусок сырого мяса.
Оглядев его от босых ног до седой обнаженной головы, государь с удивлением спросил:
- Чего это ты мне мясо приволок? Пост же...
- Ты делаешь хуже, питаешься человеческой плотью и кровью, забывая не только пост, но и Бога. И ждет тебя кара небесная!
Архимандрит, стоявший тут же, с ужасом переводил взгляд то на старика, то на государя. И в первый раз увидел смущение царя.
Переночевав у архимандрита, Иван Васильевич вместе с опричниками и награбленным имуществом отбыли в Москву.
Псков облегченно вздохнул...
Уже в Москве Малюта Скуратов докладывал царю, что князь Афанасий Вяземский, дворяне Висковитый, отец и сын Басмановы, государев казначей Фуников, дьяки Посольского приказа и другие недруги царя вели крамольные речи по случаю усмирения бунта в Новгороде и других городах.
- Осуждать то, что сделали, все равно, что поддерживать бунтовшиков, - нашептывал опричник. - Тоже, видно, на Польшу надеются...
- Проведи спрос, - коротко бросил государь. - Да не здесь, а в Александровской слободе. Я на днях туда приеду.
Малюта поклонился и, пятясь задом, вышел.
Оставшись один. Иван Васильевич задумался. Кажется, он печется о величии Руси. ан ни у кого не встречает понимания. Кругом враги, князья и бояре мнят себя умниками, думают только о себе, забывая о том, что они люди государевы и должны помогать самодержцу. Так нет, каждый тянет в свою сторону. Говорят, жесток-де он! Прикармливаешь, а стоит отвернуться... И доверять никому нельзя. На что уж доверял я князю Андрею Михайловичу Курбскому, а подвернулся случай и переметнулся к полякам да литовцам. И что ведь вытворяет: командует войсками Великого княжества Литовского и при нападении на наши земли не только разоряет людишек, но даже и храмы православные не оставляет в покое. Возомнил себя "Ярославским владыкой": я-де из рода князей Ярославских и имею больше прав на престол Российский...
Государь походил по горнице, а потом присел к столу и начал писать ответ на последнее послание предателя:
"Зачем ты, о князь, отверг нашу единородную душу, если ты мнишь себя благочестивым? Чем ты заменишь ее в день Страшного Суда? Даже если ты приобретешь весь мир, смерть все равно похитит тебя, - зачем же ты по ложному совету своих преданных бесу друзей и прислужников за тело продал душу, если даже ты и побоялся смерти? И всюду, как бесы во всем мире, так и ваши друзья и слуги, отрекшись от нас, нарушив крестное целование, подражая бесам разнообразными способами, всюду раскинули сети и по обычаю бесов следят за нами, наблюдая, куда мы идем. что говорим, и, воображая, что они бесплотны, они составляют против нас оскорбления и укоризны, приносят их к вам и позорят нас на весь мир..."
Чувствуя, что начинает наливаться злобой к Курбскому, Иван Васильевич оставил перо и хлопнул в ладоши, подзывая к себе постельничего Агашева. Тот тотчас явился и склонился в низком поклоне.
- Чернила загустели, - сказал государь. - Прикажи приготовить новые.
После этого он походил по комнате, заложив руки за спину и, подойдя к иконам, стал на колени и начал молиться:
- О, Владыка премилостливый Христе,помилуй раб Своих! Се время прииде милости Твоея, се время! Подай крепость на съпротивныя рабом Твоим! Человеколюбие1 Възстави в благо и пленных сирых свободи, пошли, Милосерде, милость Свою древнюю свыше и разумеют погани, яко Ты еси Бог наш, на Тя уповающее побежаем. И Ты, о Пресвятая Владычица Богородица, умоли рождьшагося ис Тебе Христа истиннаго Бога нашего, да не помянет грехов моих и беззаконий Великых, елико съгрешил есми пред величеством славы Его, но помилуй мя великиа ради милости Своея...
Тем временем в Опричном дворе шел делёж привезенной с собой добычи.
Само собой, при этом была и ругань, и обиды, а иногда и небольшая заварушка, которую, правда, довольно быстро гасили.
На успели опричники вдоволь насытиться своими женами да подружками, как поступил новый наказ: сопровождать государя в Александровскую слободу.
Начал собираться и царевич. Но отец, уединившись с ним в молельной комнате. велел ему оставаться и заняться приготовлением к его возвращению... Выслушав батюшку,сын засмеялся:
- То-то будет веселье!
- Ты только помалкивай, над кем будем смеяться, - ответил тот.
В каземате Александровской слободы ни днем, ни ночью не прекращались крики, вопли истязаемых. Зайдя туда, Иван Васильевич накинулся на главного опричника:
- Ты мне их до смерти не замучай! Они мне в Москве живые нужны.
- Государь, так иные от страху померли, толком ничего еще не успели с ними сделать, - начал оправдываться Малюта. - Увидели, что здесь деется и отдали Богу душу...
- А ты поглядывай, - прикрикнул на него государь. - Пошто стариков-то вместе с молодыми пытаешь? Вина их велика передо мной, только окончательно разбираться с ними в Москве станем.
- Понял,государь, - согнулся в поклоне опричник.
Тем временем в столице вовсю кипела работа. Плотники сколачивали виселицы вдоль кремлевской стены. на Красной площади на помостках устанавливали плахи, палачи точили свои топоры и мясницкие ножи.
При виде всего этого горожане попрятались в домах: видимо, царь решил устроить здесь то же самое. что и в Торжке, Валдае, Вышнем Волочке и Новгороде. Даже собаки не казали носа, не лаяли и не выглядывали из подворотен. В домах перед иконами непрерывно горели лампады и свечи - домочадцы с упоением молились о спасении души и тела своего и своих близких. И только изредка по казавшемуся вымершему городу иногда куда-то скакали опричники. Едва лошадиный скок затихал вдали, москвичи истово крестились: "Слава тебе, Господи, это не по наши души..."
Через неделю к вечеру в Москву неторопливо втянулся длинный обоз, в котором на санях вповалку лежали полураздетые окровавленные, но еще живые люди, слегка укутанные тулупами.
Царевич встретил отца на Владимирке в двух верстах от Москвы.
- Все ли подготовил? - спросил государь.
- Как ты приказал, - ответил сын. - Народишко перепуган до смерти, позапирался в домишках...
- Это хорошо, что боятся, - кивнул головой отец. - Иначе никак нельзя.
Утром следующего дня, когда едва стало светать, по улицам Москвы поскакали опричники, призывая горожан идти на Красную площадь. Однако люди не спешили покидать свои дома, затаившись за закрытыми ставнями окнами и запертыми на многие засовы дверями.
Видя, что на их призыв никто не откликается, опричники стали ломиться в двери, срывать ставни и выталкивать людей наружу, где тычками, а где и хлыстом подгоняя их к центру города.
Семьи вместе с детьми, стариками шли, прижимаясь друг к другу и постоянно творя молитвы о спасении. Ближе к Красной площади улицы все больше наполнялись испуганными горожанами, не понимающими, что их ждет впереди.
Когда Красная площадь наполнилась людьми, к ним вышел сам государь и негромко заговорил, обращаясь к толпе, а глашатаи разносили его слова до самых последних рядов:
- Люди московские! Ныне многие смотрят на Сигизмунда да на литовцев. Хотят отдать нас под их власть. Как проклятый богом и людьми князь Курбский. Много его соглядатаев и изменщиков укрывается и среди нас. Народ! Ныне увидишь ты муки и гибель, но караю этих богопротивных изменников веры нашей и отечества. Ответствуйте, люди, прав ли мой суд?
Поняв, что согнанных смотреть на правёж кары государевы не касаются, все дружно закричали:
- Смерть отступникам!
- Многие лета тебе, государь!
- На плаху их...
Дождавшись, когда крики стали стихать, Иван Васильевич поднялся на специально возведенное для него возвышение, сел на трон и запахнулся медвежьей полостью. Рядом по правую руку встал его сын.
Оглядев с возвышения толпу, государь махнул рукой палачам.
Первым на спрос пошел дьяк Висковитый, ведавший внешней политикой. Его, привязанного к столбу, допрашивал другой дьяк, его бывший подчиненный. Держа в руках грамоту, он громко вопрошал:
- Служил ли ты польскому королю и хотел, чтобы тот забрал Новгород и Псков?
Измученный предыдущими пытками и находясь в полубессознательном состоянии, тот хрипло отвечал:
- Признаю...
За этот ответ стоящий рядом опричник весело срезал с его полуобнаженного тела кусок мяса.
- Служил ли ты крымскому хану и звал его идти на Русь?
- Признаю...
От тела тут же отрезали новый кусок плоти.
- Служил ли ты Турции и хотел "отложить" к ней Казанское и Астраханское царства?
На этот раз ответчик ничего не ответил. Голова его свесилась на грудь, он более не дышал.
Опричник, выполнявший роль мясника, глянул на государя. Тот махнул рукой и замученного дьяка повесили на крюк и стали свежевать, как поросенка, бросая срезанные кровавые куски вертевшимся здесь же бездомным псам.
Та же самая участь постигла и князя Афанасия Вяземского.
Иван Васильевич любил разнообразие. Поэтому после казни двоих стали подводить изменников к двум котлам, под одним из которых ярко горел огонь, а вода в нем кипела.
К котлам подвели казначея Никиту Фуникова, женатого на родственнице Афанасия Вяземского. Этого поочередно обливали ушатами то кипятка, то студеной воды до тех пор, пока с него не слезла кожа. Повесили и этого.
Потом настала очередь его жены. Эту раздели донага и "возили по веревке", пока она не умерла.
За казнью родителей наблюдала стоявшая тут же юная дочь Фуникова Ирина. Один из опричников подошел было к ней, но его остановил знак, поданный царевичем. Склонившись над отцом, он попросил:
- Батюшка, отдай ее мне, уж больно хороша!
- Забирай, - засмеялся государь и встал, давая тем самым понять, что на сегодня достаточно, надо что-то оставить и на другие дни.
На следующие дни казни возобновились.
Особая участь ждала отца и сына Басмановых. Их подняли на Лобное место, где была установлена плаха и в красной рубашке поигрывал топором сам Малюта.
Первым положил голову на плаху Басманов-старший. Малюта собрался было взмахнуть топором, но его остановил жест государя, указывающий, чтобы он предал топор сыну.
- Нет, нет, только не это, - закричал было Федор, но Скуратов прикрикнул на него:
- Подставлять ж...пу государю для плотских утех смелости хватало? Хочешь,чтобы с тобою поступили как с Висковитым и Вяземским?
Отец Федора поднял голову с плахи и тихо сказал сыну:
- Прости меня, сынок, за все, но сделай, как говорят, не подвергай себя страшным мукам этих нелюдей. На том свете вскоре увидимся и будем вместе, никакие злодеи нас не разлучат...
Дрожащими руками Федор взял топор и занес его над головой отца...
- А теперь ложись сам, - приказал Малюта. - Теперь я тебя уважу - догоняй отцовскую душу, пока она к небесам поднимается.
Четыре дня продолжались казни в Москве. Трупы казненных и повешенных не убирали. А потом началось что-то невообразимое: государь приказал казнить... тех опричников. что расправлялись с несчастными в предыдущие дни. В их числе оказались и два приятеля Демид и Никодим, особо усердствовавшие во время экзекуций.
Не ожидавшие такой "милости" от государя, они бросились ему в ноги:
- Пощади, великий государь, мы же верой и правдой служили тебе, - вопили они в один голос.
- Пошли прочь, псы, - оттолкнул их Иван Васильевич. - Храбры только перед людьми бессильными.
И неожиданно для всех он острым концом своего посоха пронзил сначала одного, а затем и второго.
- Уберите это зловоние. На виселицу обоих. В одну петлю, - распорядился царь.
Казни закончились только на седьмой день. Сидя в Кремле, царь пожаловался сыну:
- Устал я что-то...
- Зато вычистили всю смуту из государства, - ответил ему царевич. - Теперь спокойней будет.
- Тяжкий крест приходится нести, - вздохнул государь. - Ох, какой тяжкий... Да иначе нельзя - Русь за мной. Вот уйду, на тебя взвалятся эти заботы.
- Что ты, батюшка, жить тебе да жить, а мне учиться у тебя нескончаемо.
- Вот то-то. Тебе, не Федюшке все оставлю. Тот умишком слабоват. Какой из него правитель?
Несмотря на то, что в окнах были вставлены двойные рамы, с улицы непрерывно слышался плач вдов и матерей казненных, рыдающих над телами своих родственников.
Иван Васильевич поморщился:
- Сколько же можно вопить по ним. Скажи, чтобы успокоили их, наконец.
Царевич вышел, а вернувшись через некоторое время, доложил отцу:
- Я велел Малюте утопить их в проруби. а то ведь они не успокоятся.
- Вот и ладно, - только и ответил отец.
Подойдя к иконам, он встал на колени и начал молиться:
- Слава Тебе, Господи, яко малое въздыхание сердца моего и слезы мои услышал еси и прошениа наше исполнил еси и милость Свою излиял еси на нас! Премилостливая Владычице Богородице, слава Тебе, яко Твоими молитвами и заступлением побеждены враги наша...
Чтобы не мешать отцу молиться, царевич на цыпочках вышел из молельной...