Глава 17. Я живу твоими мечтами

Люда Ли
Я пошел в Парадиз-Фоллз через два дня своего пребывания в Спрингвейле. Уйти раньше у меня просто не было возможности. Первое время я падал, не доходя даже до двери. Навернувшись с добрый десяток раз, я оставил эту затею и стал дожидаться своего выздоровления. К счастью, моя удача как всегда была со мной, и уже на вторые сутки я чувствовал себя здоровым.

- Как мне найти Парадиз-Фоллз? – спросил я, меняя магазин у пистолета.
- Ты его увидишь издалека… - тихо ответила мне Рыжая, указывая на север. – У них около ворот стоит просто-таки гигантская вывеска мальчика, держащего рожок с мороженым, так что их поселение уже видно за милю.
- Хорошо. – буркнул я, закидывая выданную мне генералом Чейзом в награду винтовку Гаусса. Отличное оружие, к слову.
- Удачи, Роач. – Рыжая коснулась ладонью моего рукава. Я поднял на нее глаза.
- Ты прости меня… - она отвела взгляд. – Я пыталась сделать как будет лучше.
- А получилось как всегда. – хмыкнул я, выходя из дома.

До здания Спрингвейлской школы я дошел спокойно, однако, покинув заселенную территорию, меня словно что-то толкнуло в спину. Я припустил, что было духу, словно пытался угнаться за ветром, за лучом солнца. Я несся, как сумасшедший. В голове билось одно: Парадиз-Фоллз. Я должен был его увидеть уже через два-три часа.

Гигансткого нарисованного мальчика с рожком в руке, действительно, было видно издалека. Сняв на всякий случай винтовку с плеча, я поубавил шаг и спокойным шагом направился ко входу, настороженно оглядываясь.

- Эй, ты. – раздалось неподалеку. Я повернулся на голос. Вооруженный до зубов негр сидел около ворот на колченогом стуле, держа палец на курке ружья.
- Что тебе надо в Парадиз-Фоллз? – почти злобно осведомился я.

Я постарался придать своему лицу как можно более спокойный вид, словно ничто в целом мире меня не могло волновать, и, невзначай так поигрывая винтовкой, сделал пару шагов навстречу темнокожему.

- Это же город работорговцев, так? Я подумываю купить себе парочку рабов.
- Что-то ты не очень похож на рабовладельца, парень. – охранник подозрительно прищурился. Его наметанный взгляд быстро прошелся по моей солдатской форме, тяжелой винтовке.

Я залихватски улыбнулся и, неторопливо прикурив, со вкусом затянулся и выпустил дым почти ему в лицо.

- Что, хочешь посмотреть мой домашний гарем, парень?

Темнокожий оскалился.

- Была бы возможность – заглянул, оценил бы твоих цып. Ты же девочек коллекционируешь, да?
- Да. Решил на днях заглянуть к вам, поискать новеньких. – почти беззаботно ответил я, пытаясь скрыть страх в голосе.
- Нюх у тебя, - хмыкнул охранник. Ружье он не убрал, но положил к себе на колени. – У нас как раз свежий завоз… Ребята на днях выловили троих безоружных дураков, среди них есть там одна шмара, молоденькая совсем. Хочешь глянуть?
- Ну а ради чего я к вам сюда тащился? – поддав в голос раздражения, вопросом на вопрос ответил я.

Охранник ухмыльнулся.

- Ну проходи. Только имей в виду – ежели удумаешь здесь чего – сразу в в загон к остальному мясу закинут, усек?

Я кивнул и вошел в поселение работорговцев.

Город, в принципе, мало чем отличался от Мегатонны, разве что состоял в большинстве своем не из остатков автомобилей и железа, а более-менее уцелевших руинах, обнесенных колючей проволокой. Вместо импровизированных стен здесь громоздились друг на друге ржавые остатки машин.

Охранник на входе не соврал. Работорговцы, разгуливающие по городу, действительно были вооружены разве что только не в заднице. Одетые кто в кожаную броню, кто в довоенные джинсы и жилетки, а кто и в жестяную бронированную одежду, они настороженно смотрели на меня, смотрящегося так, словно я действительно только что вернулся с передовой. Хотя, в принципе, можно было сказать, что так и было.
 
- Что пялишься, а? – грозно рявкнул один из них, рыжий здоровенный мужик с бакенбардами.
- Да так, товар приглядываю. – почти себе под нос ответил я, но работорговец услышал.
- Бараки с мясом находятся вон там. – он указал рукой в дальнюю часть города. - Захочешь купить кого – обращайся к Гробовщику, это наш хозяин. А ежели найти чего, то можешь у меня спросить. А тебя как зовут?
- Да так, неважно. – я попытался изобразить любезную улыбку и двинулся в указанном направлении.

Если с момента, как я еще только подходил к Парадиз-Фоллз, я шел спокойным размеренным шагом, держа руки на винтовке и готовый в любой момент выстрелить, то к клеткам я уже не шел, а почти бежал, чувствуя отчего-то дрожь в руках, волнение где-то за солнечным сплетением. Я пытался как-то урезонить себя, напоминая себе вновь и вновь, что я нахожусь, что называется, в пасти льва, и любое неосторожное движение могло повлечь за собой моментальный выстрел в затылок, но уже ничего не мог с собой сделать.

Бараки представляли собой небольшое пространство, огороженное металлическими воротами и все той же колючей проволокой. Внутри клеток не было ничего, кроме маленьких участков сухой земли, в которых сидели, ходили или лежали люди.
Лютика я заметил сразу, еще издалека. Она неподвижно сидела, обхватив колени, у входа в клетку, глядя куда-то в пространство. Совсем как тогда, у ворот Мегатонны.  Я почувствовал, что от облегчения, что вижу ее живой, готов просто упасть посреди улочки, размякнуть, как черствый хлеб в кипятке. Я уже не шел, а почти что несся.

Освещенная со спины солнцем, фигура девушки у ворот сначала как-то странно дернулась, а затем, положив ладони на прутья клетки, медленно поднялась на ноги, неотрывно глядя в мою сторону. Я замер, словно прибитый гвоздями, на одном месте, продолжая тоже смотреть на нее. Вся моя сущность рвалась к ней, буквально кричала, нет, орала – ты меня узнала? Узнала?!

Я сделал медленный неуверенный шаг по направлению к ней. Она прижалась лицом к решетке. Я подходил все ближе, пока не остановился у еще одного ограждения, отделяющего бараки от территории работорговцев. На губах Лютика появилась медленная неуверенная улыбка, она сжала перекладину дрожащими пальцами. Я продолжал смотреть на нее, словно бы заново узнавая, будто бы вбирая в себя каждую ее черточку, каждое движение, каждый взгляд. Интересно, как я выгляжу сейчас, по сравнению с тем, каким я был полгода назад, когда уходил? Угрюмый, бесстрастный человек, в котором словно остановилась жизнь, с жесткими чертами лица, в чуждой здесь военной форме и с незнакомым обитателям Пустоши оружием? Может быть, поэтому в ее глазах смешиваются одновременно отчаянная надежда и отчаяние, а впившиеся в меня глаза смотрят на меня с таким выражением неузнавания и узнавания одновременно?

Я приблизился, насколько позволяли решетки. Лютик прижалась лицом к решетке. Я сквозь все подступающие слезы счастья смотрел на нее, и видел, что она тоже плачет. Плачет и улыбается одновременно.

Она сжимает ненавистные прутья. Я касаюсь ее рук, наши пальцы переплетаются, словно что-то единое живое, неразделимое.

- Роач… - ее счастливый шепот казался осязаемым, таким он был теплым, нежным, светлым.
- Я вернулся… - только и сумел выдавить я, и, почему-то скрывая свои слезы, наклонил голову и прижался губами к ее пальцам.
- Ты вернулся… - в ее глазах светится и рвется наружу тоже счастье, такое безумное, такое бездонное, бесконечное, невозможное.
– Я же обещал…  - я с трудом проникаю сквозь ячейки сеток и касаюсь ее щеки кончиками пальцев.

Она улыбается, наши руки вновь объединяются. Я стоял около решетки, словно бы не было этой железной преграды между нами. Внутри словно внезапно зажглось солнце, освещая и заливая пронзительным светом все вокруг. Она тихо всхлипывала, а я, почти на ощупь, почти ничего не видя от слез, вытирал мокрые дорожки с ее щек.
 
Полгода разлуки… Полгода одиночества, чертовы полгода…

На моих губах помимо моей воли появилась счастливая до идиотизма улыбка. Я услышал позади себя настороженные перешептывания и, вовремя опомнившись, с прежним деланно-равнодушным видом обернулся, хотя скрываться уже было бесполезно.
 
- Что, понравился товар? – с довольным видом поинтересовался Сороковник. Я, исподтишка еще раз взглянув на Лютика, кивнул.
- Тогда тебе к Гробовщику Джонсу, - Сороковник кивнул на наиболее сохранившееся здание неподалеку от бараков, - кстати, во-он он, на балконе.

Я поднял голову и увидел высокого темнокожего человека к красном костюме. Мужчина стоял, опираясь на ограждение, и смотрел прямо на меня. Я от неожиданности даже вздрогнул, поймав его пристальный и словно бы пронизывающий насквозь взгляд.

- Хороший сегодня денек. – донесся до меня голос подозрительно радушного Сороковника. Мужик уселся около разведенного несколькими работорговцами костра и дотянулся до странного ящика, из которого торчали антенны. – Ну, давай, сука, включайся!..

А, так это радио. Я, пытаясь скрыться от излишнего внимания Гробовщика с балкона, изобразил, что безумно увлечен очередным эфиром Тридогнайта и, не успев даже опустить задницу на стул, вновь почувствовал себя в дурацком положении.

- Время новостей, детки, да-а, время новостей, - Тридогнайт усмехнулся и продолжил, - И мы вновь возвращаемся к теме нашего безвестно пропавшего на фронте Сто Первого. О, вы будете удивлены, жители Пустошей, но оказывается, что чертова Великая Война длится до сих пор, и наша детка направилась на передовую, дабы героически окончить свою жизнь… Красиво говорю, правда? – его голос из скучающего, вновь стал бодрым. - Не знаю, что там, на Аляске, творится, но, очевидно, что Сто Первый жив, и он передает с курьером своей пропавшей девушке нежные письма. К сожалению, наемник не нашел адресата, но счел, что он должен получить это сообщение во что бы то ни было, а посему пришел на нашу студию!

Я сидел, прямо глядя перед собой, не зная, что мне делать – продолжать притворяться, что я мифический владелец гарема, пришедший в поисках «свежака», или уже можно забить на конспирацию? Судя по взгляду Гробовщика, глянувшего сначала на меня, одетого в солдатскую форму Соединенных Штатов, а затем на встрепенувшуюся в клетке Лютика, я просто мастер маскировки.

Голос Тридогнайта, звучащего из довоенной коробки, превратился из бодрого в участливый и таинственный.

- Не будем оглашать вести с фронта, друзья, это слишком лично… Но! Девушка, что ждет Сто Первого с фронта, если ты сейчас нас слышишь, то помни – он тебя очень любит!.. – Тридогнайт выдержал паузу, ставшую какой-то комичной в моей ситуации и уже более приземленным тоном продолжил. – Романтично, правда? Еще существует любовь на этих сраных Пустошей, так давайте их поддержим! Эй, солдат из подземелья, ты позовешь меня тамадой на свадьбу?

Не знаю, в какой именно момент, но внезапно мне стало очень смешно. Я сидел, уткнувшись лицом в ладони и смеялся, будто под винтом. Разомлевший Сороковник с недоумением посмотрел на меня, и, вновь взяв ружье в руки, поднялся со стула и ушел на патруль. А я продолжал смеяться, уж и сам не знаю почему.

- Очевидно, я, сам того не зная, захватил чье-то очень ценное имущество? – внезапно раздался размеренный чуть хрипловатый бас около меня.

Я поперхнулся и подскочил. Вышедший к костру Гробовщик сел напротив меня и сурово глянул на находящихся поблизости работорговцев.

- Оставьте нас. – приказал он. Те, кидая на меня подозрительные взгляды, подчинились.

Я смотрел на темнокожего во все глаза. Статный, сытый, можно даже сказать – ухоженный, он спокойно выдержал мой взгляд.

- Я не буду спрашивать тебя кто ты такой, это и так очевидно. – заявил Джонс, отпив из стакана с виски, который держал в руке. – Не смотри на меня так удивленно, парень. Ты как пришелец, в солдатской униформе, с оружием, которого мы здесь не видели уже добрую сотню лет. Ты идешь как будто слегка боком, словно ожидая каждую секунду нападения, а значит ты опытный в боях. Ты странно приподнимаешь голову, когда тебе что-то говорят, словно кротокрыс, почуявший мясо – без обид – словно ты плохо слышишь. Тебя не контузило на фронте?.. Ты нервно реагируешь на слова Тридогнайта о том, что выходец из некоего убежища 101 ушел на войну и отправляет оттуда письма любимой девушке. И, наконец, ты долго стоял около клетки с новопривезенными рабами, и одна из девушек, которая до этого сидела практически неподвижно, будто под кайфом, оживилась и до сих пор вон нервно ходит вдоль забора.

Я молчал, не зная, что ответить. Действительно, какой смысл отрицать и врать? Гробовщик знал все, еще до того как я обратился к нему. Это было слишком очевидно.

Джонс хлебнул еще виски и откинулся на стуле.

- Давай сразу к делу. Я так полагаю, что ты пришел выкупать у нас свою девчонку?

Я кивнул.

- Сколько ты хочешь за нее?

Гробовщик кинул оценивающий взгляд в сторону бараков.

- В принципе, я бы назначил за нее две тысячи крышек. Ну да ладно, сбавлю для тебя цену до полторы, все-таки не каждый день встречаем здесь таких книжных персонажей.

Он ухмыльнулся. Я молча достал из рюкзака мешок с крышками. Отсчитал полторы тысячи. Джонс благодатно кивнул мне и махнул рукой охраннику, стоявшему около бараков.

- Вейс, выпусти ту, которая у ворот. Ее купили.

Он поднялся на ноги и похлопал меня по плечу.

- Удачи, сто первый. Я редко кому это говорю, но будем считать, что я выпил слишком много на сегодня.

Я не слушал его, глядя во все глаза на то, как Вейс отпирает дверь клетки и впускает мою любимую из барака. Лютик робко вышла с огороженной территории, с настороженностью дикого зверька поглядывая на заинтересовавшихся работорговцев вокруг, а затем бросилась со всех ног в мою сторону.

И тут во мне словно что-то переклинило, будто в темном тоннеле метро внезапно вспыхивает лампочка. Я сорвался с места, метнулся к ней. Лютик бежала, едва касаясь ступнями земли, а я, едва не снеся Сороковника, бросился в сторону бараков.

Это было похоже на неостановимое магнитное притяжение, между нами могла бы вспыхнуть химическая цепь, если бы мы были не людьми, а элементами. Сзади неожиданно раздался ор протрезвевшего Гробовщика, запаниковал все так же стоявший у ворот охранник Вейс, да и я тоже несся, не разбирая дороги, чувствуя  как бешено стучит сердце, как со дна души к самым верхам стремительно взлетает паника, в мозгу со скоростью отбойного молотка бешено колотились лишь три слова.
Только бы успеть!

Несколько работорговцев тоже бросились в сторону Лютика. Я с размаху перепрыгнул через лежащую на моем пути бетонную плиту, отломившуюся от какой-то постройки. Лютик была уже всего в паре шагов от меня. Я протянул к ней руки, а она ко мне – свои, готовая броситься ко мне в объятия. Я пытался двигаться еще быстрее, но это было уже физически невозможно. Я должен был успеть оттолкнуть ее до того, как она подойдет еще ближе, пересечет ту роковую черту.

Только бы успеть!

Я смотрел в ее ясные чистые глаза, такие счастливые, такие радостные от свободы, от того, что мы снова вместе, что мы уже буквально в шаге от исполнения нашей заветной мечты. Я в отчаянии раскрыл ладони ей навстречу, а в следующую секунду раздался характерный треск, и она буквально упала мне в руки.

Я не успел!

Я сидел на коленях на твердой сухой земле, влажной и теплой от крови, глядя остановившимся взглядом куда-то в пространство, сквозь землю, сквозь подбежавшего Гробовщика. Ее ладонь была в моей ладони, такая родная и теплая. Меня колотила мелкая дрожь, нижняя губа прыгала, в горло, под кадык, словно бы загнали лезвие. В голове не было ни единой мысли, мозг словно внезапно перестал работать, а подсознание отказывалось принимать случившееся.

- Какого черта ты, бл*ть, не снял с не ошейник, урод?! – словно бы откуда-то со стороны раздался ор Гробовщика Джонса, слышимый, наверное, даже охраннику у входа в Парадиз-Фоллз.

Вейс, схваченный Гробовщиком за грудки, болтался у него в руках как тряпичная кукла и что-то испуганно блеял.

- Я… простите… я забыл, что нужно снять… я же… первый день… я…. Я не хотел! Я правда не хотел!
- Ты забыл?! Ты забыл?! – Гробовщик буквально швырнул его на землю, Вейс мешком шлепнулся навзничь и издал звук, очень похожий на всхлип. – Ты соображаешь, что ты натворил?! Еще скажи, что ты не в курсе, что ошейники на рабах взрываются, если они отходят дальше, чем на десять метров от бараков!

Я продолжал сидеть, сжимая в руках безвольное тело Лютика, казавшееся странно коротким без головы. Ее кровь, осколки черепа и частицы кожи и волос были разнесены в радиусе полуметра от нас, забрызгав мою броню, лицо, глаза, попав на губы. Я медленно перевел взгляд на клок русых волос, прилипший к рукаву, и сфокусировал на нем взгляд. И тут случившееся накрыло меня с головой, словно атомный взрыв, убивший своей волной все живое, все человеческое, что оставалось во мне.

Я вскочил, уронив останки Лютика на разбитый асфальт, и, выхватив траншейный нож, оставшийся у меня еще с фронтовых времен, с диким криком вогнал его до рукояти прямо в глаз все так же лежавшего на земле Вейса. Тот издал не менее дикий крик, забился в конвульсиях. Я отпустил рукоять ножа трясущейся рукой и отполз обратно. Как дикий зверь, бережно вновь поднял тело Лютика на руки и положил на колени. Я прижался лицом к ее окровавленной шее, туда, где были нежные щекочущие завитки волос. А затем, подняв выпачканное кровью лицо, вскинул пустой обезумевший взгляд к небу и протяжно заорал.

Я орал до тех пор, пока у меня не закончился в больно режущих внутри легких воздух. У меня было чувство человека, придавленного огромной бетонной плитой, но еще живого, мучающегося от своей беспомощности и одновременно  невозможности умереть. Мой крик, казалось, вышел из меня вместе с остатками моей человечности и разума.

Чьи-то руки подхватили меня и с силой дернули вверх, куда-то потащили. Я безвольным мешком висел в этих руках, не соображая, куда меня тащат, что со мной делают. Горько обжигающие обветренную кожу слезы лились по щекам, я всхлипывал и что-то невразумительно мычал, уже не заботясь о том, что происходит, как на меня смотрят люди. Сзади раздался короткий вскрик Вейса и оглушительный выстрел. Кто-то из работорговцев проявил сердобольность и застрелил непутевого охранника.
А я все ничего не соображал. И ничего не помню. Кажется, я просил тащивших меня наемников тоже застрелить меня, рвался сделать это самолично, за что получил удар по лицу. Немедленно ответил, услышал че-то вопль. Подсознание мысленно поставило еще одну галочку. Все четко, как… в армии.

Кажется, меня бросили на что-то мягкое. Я закрыл руками лицо и, сложившись напополам, вновь зарыдал. Орал, грязно матерился, визжал, плевался, размазывал соленую воду по грязному лицу. В душе образовалась огромная зияющая пропасть, ничем невосполнимая пустота. Ничем, никем, никогда.

Что-то обжигающее полилось в горло, попало на кожу, оказавшись на деле холодным. Я отплевывался, размахивал вслепую руками, но быстро успокоился и отрубился, словно провалился в темноту. Очнувшись, я ощутил тяжелую ноющую головную боль, сухость во рту и неприятное ощущение в горле.

- Очнулся? – раздалось рядом.

Я прищурился, пытаясь что-то разглядеть в темноте. Я не понимал где я, что происходит. Сначала мне показалось, что я все еще на дороге в Мегатонну, иду с севера к Лютику. Но звенящая тоска в душе, ноющая словно кровоточащая свежая рана, напомнили о том, что ее больше нет.

Ее больше нет.

Три слова. Самые страшные для меня. Если это Ад, то я уже прошел его до конца. Если это смерть, то я умер вчера рядом с ней.

Почему я еще жив?

- Вейс… он работал у нас первый день. – сидящий около меня Гробовщик посмотрел на меня сочувствующим взглядом. – Он забыл снять с нее ошейник. Ты ведь понял это, когда бежал ей навстречу?

Я кивнул, чувствуя, что вновь готов разреветься. Но слез уже не было.

- Мои парни тоже поняли. Но они тоже не успели. – Джонс опустил голову и, достав что-то из письменного довоенного стола, протянул мне это. – Возьми. Это твои крышки. Хоть на похороны будет.
- Не надо. – охрипшим севшим голосом ответил я, и, поднявшись на ноги, пошел к выходу их темной берлоги работорговца, забыв поблагодарить его.
- Роач. – внезапно позвал он меня. Я вздрогнул и остановился, но не повернулся. – Мне, правда, жаль.

Я вновь постарался собрать всего себя по остаткам в одну кучу. Тяжелее осознания смерти были слова утешения, сказанные, быть может, и искренно, чужими людьми, понятия не имеющие о том, как много для меня значила эта потеря.

Я вышел на улицу. Слегка пошатываясь, подошел к тому месту, где все еще оставались следы крови. Глядя на багряные капли, впитавшиеся в потемневшую землю, я неожиданно вспомнил последние две строчки.

«…Словно мотыльки, летим мы на свет,
Но забываем о том, что выхода там тоже уже, может, нет.»

- Куда ее унесли? – безэмоционально я спросил у курившего около меня Сороковника. Его нос сейчас напоминал хорошую сливу. Похоже, именно ему я засветил в лицо, пока меня тащили в берлогу к Гробовщику. Тот с интересом глянул на меня и затушил сигарету о бетонную стену.
- Гробовщик приказал сложить ее и отдать тебе, как только ты очнешься. Он сказал, что ты, возможно, захочешь ее унести. Надо?
- Да, надо. Так где?

Сороковник ушел куда-то в  сторону бараков и, спустя минуту, вернулся, таща на спине грубый мешок. Я не стал открывать его, я был просто даже физически не готов увидеть то, что увидел несколькими часами ранее. Молча кивнув Сороковнику, я поднял тяжелую мешковину и, забросив себе на плечо, пошел на выход.

До Мегатонны я добрался к вечеру. Ни разу не остановился, ни для отдыха, ни даже для того, чтобы попить воды или отлить. В голове была абсолютная звенящая пустота. Я шел, отдавая себе простейшие команды. Шаг, еще шаг, и еще. Прислушайся, может поблизости враги. Проверь, не развязалась ли горловина мешка. Еще шаг. И еще один.

Оставив мешок у входа, под защитой протекона, я почти бегом вбежал в город и прямиком, не отвечая ни на приветствия, ни на вопросы шерифа Лукаса Симмса, направился к Мойре. Игнорируя его протестующего охранника, я толкнул плечом дверь и, не глядя на Мойру, схватил лопату, стоявшую у двери. Девушка с испугом посмотрела на меня, но, тем не менее, приказала охраннику оставить меня в покое.
Я не особо размышлял над тем, где устроить могилу Лютика. Откинув в сторону несколько крупных камней, я начал рьяно выкапывать землю около одного из таких одинаковых сухих мертвых деревьев, растущих около Мегатонны, под которым она сидела, ожидая меня из армии. Копай, не думай ни о чем. Вогнал лезвие лопаты в землю, надавил ступней, поднял ручку, откинул горсть земли. И так до бесконечности.

Когда могила была готова, я повернулся к мешку, оставленному около протекона. Медленно дрожащими руками развязал горловину и, стараясь не дышать от потянувшего из недр мешка трупного запаха, осторожно вытащил уже успевшее затвердеть и окоченеть безглавое тело. Уцелевшая кожа Лютика казалась прозрачной, настолько она была бледна во все подступающих сумерках.

Я аккуратно, стараясь не задеть края ямы, опустил ее в могилу. Сложил ее руки на груди, накрыл шею мешком. Выбравшись из ямы, я какое-то время стоял неподвижно, глядя в яму. Не было сил даже верить в случившееся. По всей Пустоши идут страшилки о взрывающихся ошейниках работорговцев из Парадиз-Фоллз, но Лютик, подземный житель, как и я, не могла этого знать.

Позади раздалось робкое покашливание. Я медленно повернул голову. Ко мне подошла Мойра, держащая в руках несколько зеленых веток со слегка увядшими белыми мелкими цветами сирени, которые я принес ей по ее просьбе «добыть что-нибудь необычное» из Оазиса.

- Мне очень жаль, – тихо проговорила она, нервно сглотнув.

Я молча кивнул и благодарно принял из ее рук цветы. Затем вновь спустился в могилу и вложил ветки в безжизненные руки Лютика.

- Я слушала передачи Тридогнайта, его слова к ней, когда она ушла… - начала было Мойра. Я резко прервал ее.
- Не говори мне ничего о том, что я когда-то говорил ей! Этого больше нет! Как и ее!

Я опустил глаза вниз и, на мгновение замерев, словно передумав, бросил в могилу первую горсть земли, упавшую на белеющие во мраке цветы и кожу покойницы.

Закопав могилу и отдав всхлипывающей Мойре лопату, я побрел обратно в город. Зашел домой. Нет, в жилище. Называть это темное холодное место домом, эти стены, выстроенные из ржавых железных листов, эту леденящую пустоту домом я больше не мог. Я зашел в комнату, бывшую нашей с Лютиком, и положил на письменный стол ее письма, приходившие ко мне на Аляску, написанные между строк выцветших чернил с переплетающимися между собой словами. Сверху положил ее фотографию и снимок, сделанный в самолете. Глаз неожиданно заметил с края стола что-то квадратное. Это оказался блокнот в потрепанной мягкой обложке, весь исписанный стихами, с местами вырванными листами. Я взял его в руки. Между страниц неожиданно выпал засушенный цветок. Хрупкая зеленая ножка и желтая головка. Лютик, мой нежный цветок.
Цветам не место на Пустошах.

Не помню, как после этого я оказался в баре у Мориарти. По словам робко гуля-бармена Хари на следующее утро, я в тот вечер напился просто-таки в хлам, до такой степени, что уже абсолютно ничего не соображал. Выпил в одну морду две бутылки водки, а затем еще и виски навернул. Бросив нетвердой рукой звенькнувшие о щербатую поверхность стойки крышки, я, пошатываясь, пошел было на второй этаж, но не смог пройти и двух ступенек. Правда, после этого порывался убить сначала бросившуюся меня поднимать Нову, затем себя, рыдал, крушил обстановку, в общем – вел себя как последнее опустившееся животное. До сих пор вспоминать стыдно.

Я как больной ходил по улочкам Мегатонны, не разбирая дороги, натыкаясь каждый раз на стены и возвращаясь неизменно к воротам, где под деревом покоилась Лютик. Часами разговаривал с ней, ревел, просил прощения. За все. За то, что так низко себя вел в день ее похорон, за то, что ушел на полгода, за то, что редко писал ей с фронта, за то, что не воплотил в жизнь нашу мечту. Так же, как и мой отец когда-то, я жил мечтами о лучшей жизни с любимой женщиной, но она умерла, как когда-то моя мать, оставив меня одного в этом холодном опустошенном разбитом мире, с осколками, бывших когда-то нашими мечтами. Моими мечтами. Твоими мечтами.
 
После смерти матери, у моего отца остался хотя бы я. У нас с Лютиком детей не было, о чем я постоянно горько сожалел. Был бы сейчас со мной наш ребенок, сын или дочка, возможно, я не бродил бы зомбированный по маленькой тесной Мегатонне, медленно сходя с ума. И самая страшная мысль, гложившая меня ежесекундно – мысль о том, что ничего нельзя изменить. Нельзя вернуть время назад, нельзя ее возродить, нельзя завести детей. От бессилия я лишь крепче сжимал в ладонях горсти безмолвной земли и продолжал сидеть около ее могилы, словно верный пес.

Постепенно наши мечты, канувшие когда-то в Лету, начали вновь во мне оживать и возрождаться. Я каждый день вспоминал в мельчайших подробностях о том, как мы хотели уйти в Оазис, забрать из Литл-Лэмплайта маленьких детей, построить  свой дом и жить в зеленом раю. Что-то тревожное, волнующее, неосознанное шевелилось во мне, постепенно формируя во мне новую идею, мой новый смысл жизни.

Я должен завершить проект отца. Чтобы хлынула очищенная вода для всех, чтобы никто, как говорит Библия, не ушел обиженным. Чтобы зацвели деревья и кусты Пустоши, чтобы Оазис разросся до самого мемориала Джефферсона. Чтобы был тот зеленый рай, о котором мы мечтали с Лютиком, который был на Земле двести лет назад.