Виктор Поликарпович
У Виктора Поликарповича был замечательный портфель. С мягкими ручками, как у хозяйственной сумки, и молнией сверху. Крокодиловая кожа облупилась на углах, а одна ручка была обмотана синей изолентой. Митя прикинул, что этот портфель, похоже, был ровесником макинтоша, который носил Виктор Поликарпович. Может быть, это совсем и не так, но Мите было лень углубляться в этот вопрос, чтобы проверить достоверность своих предположений. Портфель стоял на тумбочке в прихожей, а серый, с большими коричневыми пуговицами, макинтош висел на вешалке, когда Митя пришел домой. Из комнаты отца доносился громкий уверенный голос и артистически поставленный смех гостя. Митя, не заглядывая к отцу, прошел на кухню и сел обедать.
Через некоторое время, когда гость собрался уходить, отец зашел на кухню и спросил, помнит ли Митя учителя рисования из своей школы? Митя сразу узнал Виктора Поликарповича - В.П., как его звали ученики. Он совсем не изменился, разве что слегка располнел или, может быть, скорее слегка просел.
Улыбаясь, Виктор Поликарпович протянул Мите большую шершавую ладонь.
«Нет, не помню, - старый учитель разглядывал Митю, не выпуская его руки, - столько лет прошло!»
«Он в каком году кончил школу? – Виктор Поликарпович почему-то задал вопрос отцу, а не Мите, - Ну-у-у! Так давно. Не помню, конечно».
В.П. еще что-то говорил, уже одетый, с портфелем в руке, а Митя разглядывал его, почти не слушая, занятый своими мыслями.
В Викторе Поликарповиче был какой-то напор, основательность, крепкосколоченность, которые Митя за ним совсем не помнил. К нему подходило слово «добротный», но как его к нему применить, Митя никак не мог додумать. Может быть, добротный макинтош, ботинки на толстой подошве, с тупыми, загнутыми вверх носками или брюки с пиджаком от разных комплектов?
Может быть. Всё это, действительно казалось добротным, крепко сшитым, прочным, немарким, износостойким - носить не переносить. И уже, когда гость ушёл, Митя продолжал думать именно об этой его добротности, уверенности в себе, о его какой-то напористой энергичности. Он был почти одного возраста с отцом, но выглядел гораздо лучше совсем седого, со всевозможными мелкими и крупными «болячками», отца. Житейские бури измотали отцовский корабль так, что он еле тащился по волнам, накренившись на борт, полузатопленный, немощный. А учитель рисования умудрился почти переплыть жизнь аккуратно, без видимых потерь. И плавание его продолжалось. С тех времён, когда его учеником с пятого по восьмой класс был Митя. Наверное, это был совсем не тот человек, какой остался в памяти Мити, но наружно, номинально ничего в его жизни не переменилось.
Митя вспоминал иногда В.П. уже после окончания школы. Ученикам В.П. казался таким невзрачным, неважным, как и его предмет в том виде, в каком он преподавался в школе. Это даже не биология с географией, а так что-то вроде пения или физкультуры. В.П. было всегда даже немного жаль за эту его второсортность среди остальных учителей. Впрочем, в Митином возрасте всех жалеют: родителей, других учителей, вообще взрослых, с их заскорузлым житейским опытом, страхами, предрассудками, с их макинтошами и брюками, метущими асфальт по моде тоскливых пятидесятых. Жалеют или злятся на них за то, что они ничего не понимают.
На урок В.П. приходил со своим крокодиловым портфелем. Ставил его на стол, доставал оттуда пачку листков с работами учеников и образцы для следующих рисунков, коими служили также более-менее умелые ученические рисунки, отобранные в разное время в разных классах. Иногда он прихватывал с собой позаимствованные у учителя математики какие-нибудь геометрические фигуры для натюрмортов.
В то время, когда все рисовали, Виктор Поликарпович любил рассказывать что-нибудь поучительное из своей жизни. Мите запомнилась одна история про то, как В.П. перестал доверять нищим и попрошайкам. Однажды он встретил некого гражданина, который только что вышел, по его словам, из больницы, и которому не хватало денег на билет до его деревни. Виктор Поликарпович дал ему восемь рублей старыми деньгами, а через месяц опять встретил его же, и он опять как бы только что вышел из больницы, потрёпанный, бледный, несчастный, и ему опять не хватало совсем немного на билет до деревни. В.П. взял его за грудки и вытряс из него свои восемь рублей. И с тех пор В.П. не подаёт.
Ученики пыхтели над своими рисунками, а Виктор Поликарпович стоял у окна и рассказывал. Его было интересно слушать. Глаза у него блестели. Иногда казалось, что эти разговоры для него важнее рисования. Детишки не шумели, урок проходил спокойно. Требовательности у Виктора Поликарповича не было никакой. Он выставлял свои образцы или конусы с кубами и всё. На этом процесс обучения заканчивался. Оценки ставил хорошие. Проблем с рисованием ни у кого не было. Все были друг другом довольны.
С рисованием в части необременительности могли соревноваться только уроки музыки. Жанна Леонидовна, Жаба Леопардовна. Толстуха с аккордеоном. Толстые короткие пальцы с кольцами и перстнями. Она быстро от нас утомлялась. И аккордеон был тяжёлым. Мы пели всухую или учили, на какой линейке, какая нота. Много времени потратили на красивое и правильное рисование скрипичного ключа. Жанна Леонидовна часто болела и, в конце концов, перешла из школы в детский сад, где она работала и раньше.
«Эпоха до гимназий и лицеев с уклонами. Просто относились. Никаких излишеств. Мы больше узнали о живописи из уроков литературы. Это называлось «Сочинение по картинке». Или устный рассказ по картинке. Наглядные пособия. На разные случаи - разные картины. Великая Отечественная война – «Оборона Севастополя» Дейнеки. Гражданская война – «Допрос коммуниста» Иогансона. Осень - «Золотая осень» Левитана. Весна – знаменитые «Грачи прилетели» Саврасова. Лето – конечно, Шишкин с его дубами и медведями. А к зиме в учебнике по чтению была красивая картинка про лесозаготовки, с вездеходами, паровозами и розовым морозным небом. «Разбирали» картину Лактионова «Письмо с фронта». Запомнилась на всю жизнь картина, кажется того же Лактионова, «Опять двойка». Учительница объясняла фабулу: все осуждают двоечника, а собака не понимает его нехорошего поступка и потому ластится к нему. Сестра злорадствует. Немая сцена. Картина Репина «Не ждали» - ещё один шедевр, подвергавшийся школьной разборке. Ах да! Главное забыл – «Бурлаки на Волге».
А что В.П.? Теперь как-то и не верилось, что он вообще был в состоянии говорить на такие темы и, тем более, касаться чего-то пафосного из области школьного искусствоведения.
Никогда Митя не предполагал, что может встретить В.П. или кого-то ещё из школьных учителей. Они для него существовали в каком-то другом мире - в нереальности памяти. Впрочем, в свою отпускную неделю-другую, пока Митя гостил в родном городе, он не встречал и одноклассников. Ниточки давно оборвались. Может быть, Митя их не узнавал. А они – его. У Мити не было и особого желания с кем-то встречаться. Прошлое ушло. Оно куда-то ушло и там где-то есть. День ушёл, годы прошли. И всё прошлое ушло. Ушёл некий пласт прошлой жизни. Как льдина откололась. Между оставшимся и ушедшим прошлым - зияние, холодная чёрная вода времени.
И вот Виктор Поликарпович. Вышел из прошлого, как выходят из-за угла - весь, целиком. В макинтоше, в шляпе с широкими полями, с портфелем, в котором среди других рисунков есть, как бы, и Митины художества. А в карманах его макинтоша были, наверное, дензнаки с Лениным и старые билеты за двадцать пять копеек в кинотеатр «Родина».
Митя порасспросил отца о В.П. Они познакомились в парке за шахматами. «Он ещё и в шахматы играет!» Это почему-то больше всего поразило Митю. «Играет и лупит меня», - отец не мог понять, чему удивлялся Митя. «Каков В.П.! И в шахматы играет, - всё думал Митя, – бодренький, ладненький, как маринованный грибок». (В.П. принёс отцу банку маринованных грибов собственного приготовления).
Жена у него давно умерла, сын живёт в другом городе. Митя словно попал в театр с кулис. Из рассказов отца Митя совершенно отчётливо представил жизнь В.П. Двухкомнатная квартирка в хрущобе, дачный участок с домиком три на три, летом грибы и клюква, тихая работа и шахматы. Не пьёт, не курит. Осюжеченная жизнь. Не за что ухватиться. Всё на уровне. Даже в это наступившее с перестройкой жуткое время. И никакой морали нельзя извлечь. Приятней во всех отношениях, когда можно из всего делать полезные выводы. В.П. был так вызывающе характерен, не похож ни на кого, что, казалось, сам напрашивался на определение. Но Мите это-то как раз и не давалось. Что-то такое брезжило в Митиной голове, но никак не формулировалось. «Умеющие противостоять. Неуязвимые…» «Он не прост... Его “простота” – способ самозащиты, способ снять с плеч лишнюю жизненную ношу…» «Отсутствие патологии?..» Митя безуспешно пытался определить главное в В.П.
Он будто всех обманул. Не только сопливых учеников, но и своих коллег и знакомых, как наверное обманывал и своих шахматных противников. Обманывал своей неказистостью, кажущейся незамысловатостью, «тихими ходами».
Тот, из школьного детства, учителёк, два раза в неделю по сорок пять минут рассказывавший свои нехитрые истории, оказался вдруг живым человеком, жизнерадостным и добродушным, умеющим мариновать грибы и выживать в трудные времена, да ещё и толково играющим в шахматы. Схематизм воспоминаний обрёл живую плоть, школьный учитель из навсегда ушедшего прошлого превратился в обычного знакомого, у которого есть дачный участок, который по субботам ходит в баню, покупает старые вещи на барахолке и любит солёные огурцы. Это застало Митю как бы врасплох. Будто школьные учителя всего этого делать не могут.
«У него и фамилия, должно быть, есть… Да, у учителей тоже бывают фамилии, но ученики редко их помнят. У всех бывают фамилии… Отец, наверное, не знает. Зачем ему фамилия партнёра по скамеечным шахматам? Жиглаев, какой-нибудь… Или Чувашов… В.П. А с фамилиями учителей, учивших до восьмого класса вообще туго. Тогда это было ни к чему как-то, да и потом… Не интересовались. Его и на выпускной фотографии наверняка нет…»
«Не тот грусь, который гриб, а тот грусь, который печаль», - в памяти засел осколок школьной истории, рассказанной В.П. Он жил одно время в Поволжье. Там это была какая-то популярная шутка. Но в чем её соль, Митя не запомнил.
1997,
2024