Тётя Зина яйца на кухне варила и оглядывалась всё... Кто его знает, что на уме у этого... у Морозова. Морозов последнее время спокойным себя показывал, если и выходил из комнаты - то по нужде, одному Богу известно - чем питался... За дверью его - тайна. Все гадали, как у него там? Ну а как обычно у таких как он - у не нормальных... Тятя Зина дочери сразу сказала: "Алевтина, ты, пока он здесь - даже не думай домой приходить, где хочешь - живи, у подруг, у крёстной, но сюда -ни при каких обстоятельствах не заглядывай!"
Началось это давно, когда Иван Германович Морозов вернулся с войны. Заселился в самую светлую комнату, и был, наверное самым светлым человеком, живущим в большой этой коммунальной квартире. Тётя Зина без мужа Алю воспитывала, тогда ещё помоложе была, красотой никогда не отличалась, но нет-нет, да поймает на себе похотливый взгляд какого нибудь уставшего пролетария, едущего напротив неё в душном летнем трамвае. И вышло так, что влюбилась она в Ивана Германовича. Увидела и поняла - что хочет в объятиях его крепких умиротворение и покой, истерзанной одиночеством души, найти. Морозов, взаимностью ответил сразу. Вечером, на кухне... она ему предложила что-то... что-то к чаю... он улыбнулся, сказал, что не ловко ему, пусть лучше дочке достанется - она настояла, и свет погас... Никто не вышел... некому было выходить... Аля спала давно - ей в школу на экзамен, а бабка "из дальней" глухая и еле ходит... Неистово Морозов любил в тот вечер тётю Зину, а она не поняла - растворилась вся в нём - не дошло до неё, что четыре года лишений любые слова заставят сказать. В любви не клялся - нет! Но признаниями осыпал... И поняла Зинаида, тогда ещё Зинаида, что парень этот - тридцати ещё нет - муж её будущий.
Ничего никому не сказали, само всё открылось. Аля мать уважала и родного отца не помнила, бабка "из дальней" тёте Зине сказала: "Ты зря с молодым-то, уйдёт рано или поздно, это сейчас ему хорошо - ты не старая, а через пять лет, да и война всё спутала, месяц пройдёт - в парке молодую встретит..."
Тётя Зина сквозь зубы выслушала и ногтём себе бедро до крови проколола... от досады.
Морозов сначала светился весь - и ласково со всеми разговаривал... Но странные это были разговоры: ничего конкретного. Ни о том, что бы отношения узаконить, ни о будущей жизни своей - всё какое-то абстрактное - про родителей из деревни, про то, как танк вражеский остановил, и о друзьях, что где то там... далеко... канули... исчезли... с лица земли... под пулями. Тётя Зина ко дню Рождения стол накрыла. Сорок пять. Алевтина цветы подарила, а Иван пропал куда-то, и ночью пришёл... Не вспомнил про день Рождения... Зинаида не расстроилась - и как обычно - в ванной закрылись...
Шло время. Сожительствовала она с Морозовым на глазах у дочери и бабки "из дальней", а потом умерла бабка. Через день только обнаружили. На похоронах никого - затворница, ни родни, ни друзей. Втроём сели - помянули, и забыли. И сожалений-то не было. А Иван Германович сказал:
-Комната пока пустая, мы её пока использовать будем.
-Как? Да и зачем? - спросила тётя Зина.
Не ответил, сильно выпил в тот вечер, за столом уснул. Еле-ели с Алевтиной в комнату перенесли и закрыли дверь.
-Мама, а почему ты с ним... Вернее у него не живёшь? - спросила Аля,- ведь Вы же всё равно вместе...
-Не хочет,- вздохнула Зинаида.
Не спалось, лежала, на дочь спящую смотрела. Ангел просто, а не ребёнок! Да и не ребёнок уже давно. Лицо такое красивое - в отца. Закрадывались мысли у тёте Зины, что Морозов может на дочь польститься - но он и не смотрел на Алю, да и давала Зинаида ему всё, как ей казалось, прихоть любую исполняла - куда там ребёнку...
Пропадал Морозов. О работе не слова не говорил. Куда направили, где бывает днями напролёт. Вечером являлся - ждала его Зинаида - томилась, нет - не ревновала, не было в ней этого, привыкла людям доверять, безызвестность её мучила. А как приходил - ублажала его по всякому и спать - каждый в свою комнату. Привыкать даже стала к жизни такой.
-Ты макароны будешь, Иван? - спросила, когда вошёл в кухню.
-Не хочу... В ресторане поел...
В каком ресторане? Где? С кем? - но не спросила. Сделала вид - значения не придала.
-Завтра друзья придут, ты не говори никому - мы в пустой комнате будем...
И молоко налил себе, залпом выпил.
-Какие друзья? Что будите? - не поняла Зинаида.
-Мы будем театр организовывать. И ты будешь - главной - главной актрисой...
Серьёзно сказал, стакан пустой отдал ей - чтоб вымыла. Она вымыла, и спросила:
-Ты шутишь? Или это правда?
Не ответил, цепкими руками схватил и овладел - прямо на кухне. Стонала Зинаида, Али-то дома не было...
На следующий день люди пришли неизвестные. Одеты - не плохо - не хорошо, а один даже в кожаном пиджаке. Много их. Может десять. Все в комнате расположились, а Зинаида как не пыталась приблизиться к Морозову, что бы хоть шёпотом-то узнать: кто все эти? и что делать-то будут здесь..., не удавалось ей этого. Они разговаривали и не уловить о чём речи их были. Громко заливался смехом - тот, что в кожаном пиджаке. Жарко в комнате - не протолкнуться. И все вокруг него - Морозова.
-Что же происходит-то, Боже мой?! - шептала про себя тётя Зина, а сама думала,- только бы Алю не тронули...
А они и не думали трогать... Не нужна им была Аля. Никто не нужен был...
Морозов вышел и дверь закрыл, а потом песню на немецком языке петь стал, громко на весь коридор.
-Тихо, что-ты, соседи же снизу услышат...-Зинаида испугалась, смотрит на него большими, широко раскрытыми глазами, не понимает ничего...
А он не в себе - явно не в себе, и к ней - она в ванную - заперлась, а он кулаками стучит. Закричать?! Милицию вызовут! Нет - зажалась между тазов. Он стучит кулачищами по двери, штукатурка осыпается, звенят тазы, кошмар какой-то...
Не пьяный ведь. Нет.
А тут дверь выбивать стал. Топором. Где топор взял?! Нашёл в кладовой видно. Прорубил он щель и глазом смотрит.
-Что с тобой,- плача, заикаясь, сказала.
Он рукой в прорубленное отверстие, нашарил щеколду, открыл... Весь потный, горячий, но без топора - не убьёт уже значит...
На руки взял, понёс куда-то... В комнату в эту! А там все голые... И кто из них в пиджаке-то был теперь уж не понятно... Одежду в углу покидали. Один на немецком поёт тихо, а другой... страшно Зинаиде смотреть стало... И все по парам... А Морозов её на кровать, на ту единственную, что в углу, уложил и сам рядом прилёг. На немецком что-то шепчет.
Никто не подошёл к ним тогда. Всё слилось для Зинаиды в одно сплошное эхо. Ласками одаривал Морозов, да по немецки говорил, а она не знала немецкий - понять не могла. И смотреть боялась, как остальные - без женщин - по парам... От всего этого, от волнения, уснула...
А проснулась не было уж никого. В милицию первым делом побежала. Заявление писать нужно. Посадят его в тюрьму. Всех их посадят. Нет, нельзя его в тюрьму - любит она его - пусть лечат - долго лечат - что за театр такой нужен ему - что за люди, которым женщина голая - как стена пустая без обоев - в голове всё перепутано. И по коже мелкая дрожь.
Трамвай прошёл мимо... Школьницы вышли, мимо прошли, смеются...
До участка дошла. Сомнения обуяли. Робко, тихо к милиционеру...
А он, участливо смотрел и в лице менялся. Лицо морщинистое, старое... Не то, что у Морозова... Вспомнила - заплакала. Сильно заплакала и к стене прислонилась...