Посмотрите видео "Пушкин и Шевченко о молитве Ефрема Сирина":
http://youtu.be/DzXzHKktX9A
«Греческое вероисповедание, отдельное ото всех прочих, даёт нам особенный национальный характер. В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических…Христианское просвещение было спасено истерзанной и издыхающей Россией, а не Польшей, как ещё недавно утверждали европейские журналы; но Европа в отношении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна…Великий духовный и политический переворот нашей планеты есть христианство. В этой священной стихии исчез и обновился мир…Мы обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением…Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою…История её требует другой мысли, другой формулы. Клянусь вам моею честию, что я ни за что не согласился бы – ни переменить Родину, ни иметь другую историю, чем история наших предков, какую нам послал Бог»(Письмо Чаадаеву).
Сделаем вывод : Пушкин признаёт христианство и его духовную и политическую роль в преображении мира, но в христианстве Александр Сергеевич ищет другую формулу и другую мысль чем на западе. Это общая оценка и не более того.
Но есть у Пушкина и слова, обращённые непосредственно к служителям церковного культа, гневные и обличительные:
«Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены…Дружба мирных черкесов ненадёжна…У них убийство – простое телодвижение… Что делать с таковым народом?...Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению: самовар быть важным нововведением. – есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия. Кавказ ожидает христианских миссионеров. Но легче для нашей лености в замену слова живаго выливать мёртвые буквы и посылать немые книги людям, не знающим грамоты».
Это то , что было пропущено цензурой, а до этого были такие слова: «…Разве истина дана для того, чтобы скрывать её под спудом? Так ли исполняем долг христианина? Кто из нас, муж веры и смирения, уподобился святым старцам, скитающимся по пустыням Африки, Азии и Америки, в рубищах, часто без обуви, крова и пищи, но оживлённых теплом усердия?... Мы умеем спокойно в великолепных храмах блестеть велеречием…».
Интересно и то, что слова эти из «Путешествия в Арзерум» не посмели напечатать в «Золотом томе» А.С.Пушкина и в 1993 году?! Но есть к счастию, сохранилось в копии, одно из самых последних стихотворений, написанное 5 июля 1836 года на последнем 37 году жизни поэта с "непонятым" до сего времени названием «Мирская власть»:
«Когда великое свершалось торжество
И в муках на Кресте кончалось Божество,
Тогда по сторонам Животворяща Древа
Мария-грешница и Пресвятая Дева
Стояли, бледные, две слабые жены,
В неизмеримую печаль погружены.
Но у подножия теперь Креста Честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим поставленных на место жён святых
В ружье и кивере двух грозных часовых.
К чему, скажите мне, хранительная стража? –
Или Распятие казённая поклажа,
И вы боитеся воров или мышей? –
Иль мните важности придать Царю царей?
Иль покровительством спасаете могучим
Владыку, тернием венчанного колючим,
Христа, предавшего послушно плоть свою
Бичам мучителей, гвоздям и копию?
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?»
Стихотворение это подводит итог противостояния великого поэта царской и так.называемой духовной власти, которые обе он определяет яко «мирскую власть».
Согласно определениям А.С.Пушкина , «гуляющие» по жизни «господа», чтобы их не «потеснили», воспользовались кощунственно Святым Крестом, употребив Его как «казённую поклажу», «спасаемую» «хранительной стражей», которая «придаёт важности» их беззаконной власти.
Церковный храм «у подножия Креста Честнаго» «теперь» превращён в «крыльцо правителя градскаго», куда «не велено пускать простой народ».
Из сего откровения Пушкина недвусмысленно следует, что не на что надеяться простому праведному русскому человеку.
Для него закрыты врата, ведущие как в духовную, так и в мирскую жизнь.
Древнее величие искренней веры попрано. Нелицемерное исповедание её стало невозможным без «покровительства могучего» безбожного государства, без нелепой охраны вероисповедания, ставшего государственным и социальным.
«Владыка, тернием венчанный колючим», «предавший послушно плоть свою бичам мучителей, гвоздям и копию» заменён у «господского крыльца» «теперь» «грозными часовыми в ружье и кивере», стоящими «на месте жён святых»!
Да, здесь обличена до конца и церковь, «опасающаяся» «оскорбления черни» и государственная власть, мнящая весь мир своей «казённой поклажей» и сущая лишь для того, чтобы никто не смог потеснить власть имущих.
И та, и другая, и т.н. духовная и социальная власть имеют одну и туже охранительную тенденцию.
«Пускать не велено» как за алтарь храма, где происходит «священнодействие», так и на крыльцо городского правителя.
По сути дела между церковью и государством не стало разницы.
Се есть двуединая беззаконная «мирская власть» и от земной Справедливости и Бога она бесконечно далека.
Как можно убедиться из этого откровения , русский гений был, в отличие от священников весьма далёк от знаменитой расхожей формулы апостола Павла: «Всякая власть от Бога», более того Заповеди Любви и Свободы были для него абсолютными, также как и Заповедь Жертвы за свой народ на Алтаре Отечества.
И то, что Александр Сергеевич высказавшись до конца на 37 году жизни в этом же году и погиб не есть простое недоразумение, потому как есть вопросы, которые никому без разрешения тайной беззаконной власти не позволено трогать.
Верно потому и обмолвился в 1836 году поэт в письме к жене:
«Брюллов сейчас от меня едет в Петербург, скрепя сердце: боится климата и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи ещё порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры, и мне говорили: Vous avez trompe, и тому подобное. Что же теперь со мною будет? Чёрт догадал меня родиться в России с душою и талантом! Весело, нечего сказать».
А в письме к Д.В.Давыдову в сентябре 1836 года поэт пишет:
«Не знаю, чем провинились русские писатели, которые не только смирны и безответны, но даже сами от себя следуют духу правительства; но знаю, что никогда не бывали они притеснены, как нынче, даже и в последнее пятилетие царствования императора Александра, когда вся литература сделалась рукописною…».
Как видим, Александр Сергеевич прекрасно понимал опасность своего положения, но его высочайшая нравственность и искренняя жертвенная, гордая своим родовым достоинством, Вера не позволяли ему молчать пред беззаконием.
В написанном за день до дуэли письме графу К.Ф.Толю поэт пишет об этом. Пушкин пишет, что «внимание графа к его первому историческому опыту вознаградило его за равнодушие публики и критиков»… Пишет о заслугах Михельсона, «затемнённых клеветою», о том, что «нельзя без негодования видеть, что должен был он претерпеть от зависти или неспособности своих сверстников и начальников.»…
«Как ни сильно предубеждение невежества, как ни жадно приемлется клевета, но одно Слово Правды…их уничтожает. Гений с одного взгляда открывает Истину, а Истина сильнее царя, говорит священное писание».
Вера Пушкина – есть Вера гения, есть Вера Истинная, в отличие от клеветы социальной обрядовой, от пресмыкающихся пред властью силы, «поставленной на место» «отцов пустынников и непорочных жён», - таков последний и окончательный итог жизни великого поэта.