В смятении еду в новую часть. Армейская судьба всё дальше и дальше гонит меня в глубину Сибири: Кустанай, Бердск, Топчиха, и вот теперь Канск. И всё ниже, как мне кажется, по профессиональной лестнице: лётчик реактивного истребителя, лётчик-инструктор училища, теперь лётчик-штурман ВТА, т.е. второй пилот Ли-2. Рвался в строевую часть, а попал в транспортный полк, обслуживающий ШВСР (школу воздушных стрелков-радистов). В воздушные извозчики.
Обосновался на частной квартире вблизи военного городка. Городок, построенный ещё в царские времена, расположен на западной окраине бывшего уездного города. Двухэтажные дома из красного кирпича построены по-старинке: квартиры с парадной и «чёрной» лестницей, большие окна, двустворчатые высокие межкомнатные двери. Удобно ютились господа офицеры в старые времена.
Сейчас квартиры перестроены, и парадная и чёрная лестницы ведут в отдельные квартирки и комнаты, отделённые друг от друга перегородками.
В городке хороший клуб (бывшее офицерское собрание), добротное здание штаба и учебных классов. Поодаль казармы, столовая с ресторанного типа офицерским зальчиком, ещё дальше – пакгаузы различных служб.
Севернее, в болотистой низине течёт река Кан. От городка к реке пробиты тропы. Купаться население городка предпочитает не в реке – вода всё лето холодная, а в курье – большой мелководной старице с песчаным берегом.
Сам Канск особого впечатления не производит; правда, есть драмтеатр, музей, парочка заводских клубов (я в них ни разу не бывал), на стадионе заливают каток (беговую дорожку вокруг поля), летом в небольшом парке танцы под радиолу, в центре можно поймать такси.
В Бердске всего этого не было, кроме танцев в клубе БРЗ и спортзала, где я тренировал и свою и местную команду радиозавода. Но там был рядом Новосибирск.
Центр Канска старинной застройки: одно и двухэтажные кирпичные особнячки, дома с приусадебными участками и двориками, складские капитальные строения. Улицы в центре мощены булыжником, местами уложены деревянные тротуары, а на прочих улицах – пыль, в ненастную погоду – грязь.
В восточной части, в низине реки Кан – спиртзавод, утопающий в горах исходного сырья – щепы и стружки. Отработанная древесина вывозится в пойму Кана, где среди стариц и болот её накопилось тысячи тонн. Отходы постоянно горят, потушить их невозможно.
Один из цехов перерабатывает метиловый спирт в этиловый, поэтому всё это хозяйство именуется как гидролизный завод. Говорят, это первый завод, освоивший переработку древесного спирта в винный.
Спирт в городе можно купить повсеместно; иногда это неплохое пойло, иногда от него разит гуталином – значит, упёрли на фазе неполной очистки.
Нас сразу предупредили: спирт не покупать, могут подсунуть неочищенный, а то и метиловый, т.е. яд. Прибывший после нас из Бердска Коля Х. был вскоре списан с лётной работы, видимо, пролетел: хватил неочищенного суррогата.
В заречной части города, соединённой новым автомобильным мостом строится камвольный комбинат, одновременно с инфраструктурой – городком для работников, больницей, школой и т.д. Строительство, как и во всех городах в подобных случаях, называют пафосно – «Соцгородок».
Поразительно: в центре материка, в тысячах километрах от морей и океанов базируется арсенал ВМФ. Он севернее Соцгородка в лесу за заборами, на наших лётных картах помечен как запретная зона, пролетать над ним запрещено.
По городу бродят морские офицеры и мичмана-сверхсрочники – несут службу по охране морских рубежей. Матросов, правда, не видно. Охрана арсенала поручена роте Внутренних Войск. Периодически севернее города гремят мощные взрывы – на полигоне утилизируют торпеды и мины. Говорят, ещё из запасов начала века.
Наш аэродром на южной окраине города; из городка ШВСР лётный состав добирается на грузовиках. Аэродром имеет короткую (800 метров) бетонку, построенную, по слухам, ещё во время войны для промежуточной посадки американских самолётов, перегоняемых на фронт по «Ленд-лизу». В последнем не уверен: авиация военных лет спокойно садилась и взлетала с грунтовых ВПП, до бетонок ли тогда было. Впрочем, бетонка могла обеспечивать взлёт и посадку в распутицу, когда грунтовки раскисали. Непогода не должна была тормозить перегон машин с востока к фронту. Если так, то наличием бетонок в Красноярске и Новосибирске мы тоже обязаны «Ленд-лизу»? Вполне допустимо.
Уточнить эти вопросы не у кого, хотя среди летунов ещё многие помнят военные годы. Но тема об американских поставках не модна и даже умалчивается. Союзники превратились в заклятых врагов.
Представляюсь комполка подполковнику Анохину, однофамильцу знаменитого и известного всем ВВС лётчика-испытателя. Потом комэске капитану Яковлеву, командиру звена и пилоту Ли-2, в экипаж которого я зачислен. Все они в приличном возрасте и неприлично низких званиях. По сколько же лет в ВТА торчат в старлеях и капитанах? В майорах ходит только зам по лётной,штурман полка и (как же иначе?) «архиерей».
Странно для меня и то, что первого пилота и в обращении к нему и заглазно именуют не по званию, а просто: командир. Кажется даже смешным: командир корабля. Тоже мне нашли корабль! Потом привыкаю. Понимаю: это идёт от дальней бомбардировочной авиации, где самолёт испокон веков зовут кораблём.
Из разговоров узнаю, что и лётчиков для ДБА и ВТА обучают в одних и тех же училищах бомбёров (в частности, в Балашовском) на этих же Ли-2. Командирами они становятся уже при первом самостоятельном вылёте в качестве первого пилота.
Мой командир, сухонький старлей с испитым лицом, очень приветлив и не по-военному прост в обращении. Кажется мне старичком, засидевшимся в простых лётчиках. В его возрасте надо бы дивизией командовать. Он окончил училище (школу военных пилотов?) вместе с командиром полка. Это ещё во время войны.
Вот судьба: один ожидает звание полковника, его же однокашник мечтает стать КЗ и получить звание капитана. Хотя вряд ли ему стать КЗ – много вокруг первых пилотов и помоложе и побойчей.
Познакомившись со многими праваками, понимаю: восхождение по служебной лестнице в ВТА проблематично. Вторые рвутся переучиваться на первых и наиболее одарённые могут перегнать своих командиров по службе. Причём молодёжь окончила полновесные училища, а не ускоренные школы времён войны.
В лётный экипаж (помимо второго пилота) входит ещё бортовой техник. При полёте по трассе включается ещё штурман и бортрадист. Но полёты по трассам очень редки, в редкие командировки летают замы КП и комэски. Не у всех есть и допуск к полётам по трассам ГВФ.
В обычных полётах строем в составе полка при обучении ВСР, штурман и бортрадист только на головной машине. Обязанности штурмана на всех других машинах выполняем мы, вторые пилоты.
Преподаёт нам штурманскую подготовку штурман полка. Изучаем астронавигацию, овладеваем ветрочётом, другим премудростям работы штурманов ВТА и ДБА. Прекрасно понимаем, что нам эта наука не потребуется: «самодельных» штурманов без училищного образования на линейные трассы никогда не допустят.
Ли-2 – уникальная машина. Это копия американского «Дугласа», ДС-47. О её многогранном применении в Отечественную войну мы знаем из истории авиации, но почему-то считаем её машиной Гражданского флота, пассажирским транспортом, тихоходным «трудягой». Впрочем, это и есть её первоначальное назначение.
Наши машины оборудованы для обучения ВСР: в грузовом отсеке размещены столики с радиостанциями РСБ-3 для радиотелеграфной связи с наземными станциями, сверху на фюзеляже установлен блистер с прицелом и фотокинопулемётом – отрабатывают отражение атак истребителей. Летающие учебные классы. Человек десять в отсеке стучат ключами на станциях или попеременно залезают по лесенке в турель стрелять.
В лётный день полк выполняет два двухчасовых полёта по маршруту. В полном составе или поэскадрильно. После посадки и заруливания на заправку экипаж бегом минует грузовой отсек и выпрыгивает на землю, не дожидаясь установки лесенки. Вздохнуть свежего воздуха. В отсеке не продохнёшь из-за блевотной вони – не все будущие ВСР переносят болтанку, двух – трёх человек за полёт выворачивает наизнанку. По этой причине экипаж старается не открывать в полёте дверь пилотской кабины и держит полуоткрытыми форточки. Салоны ежедневно моют, драят швабрами, но тошнотворный запах не уничтожишь. Он впитался в металл и окраску.
Овладеваю управлением новой машины. Непривычно многое. Прежде всего, вместо ручки управления колонка с полуколесом штурвала, держишь его как барана за рога. Колонка двигается только взад-вперёд, так управляешь рулём высоты; для отклонения элеронов нужно крутить рога вправо-влево.
Чтобы уменьшить нагрузку на выравнивании и посадке, на снижении выкручивается триммер руля высоты. Этим занимается борттехник, он же на взлёте синхронно выводит сектора газа обоих моторов, выполняет ещё ряд операций по управлению моторной группой, убирает и выпускает шасси и посадочные щитки.
После истребителя больше всего меня угнетает ограниченность обзора: видна только узкая передняя сфера и немного боковая. Кабина большая, а сидишь словно в танке, наблюдая мир через амбразуру. Что над тобой, что под тобой, что сзади – не ведаешь и посмотреть не можешь.
Взлетаем по одному, сбор выполняем «на петле» и дальше идём уже строем звеньев с интервалом между звеньями около километра. Как только пристраиваемся к ведущему, управление полностью переходит ко второму пилоту.
Мой командир, как правило, весь полёт дремлет, вздрагивая и просыпаясь только при редком радиообмене. Окончательно он просыпается после роспуска и захода на посадку. Тут уже нельзя не проснуться: техник выпускает шасси, щитки, выкручивает триммер. Руководить этим обязан командир, посадка, как и взлет, «второму» не доверяется. Впрочем, этим элементам мне ещё предстоит обучаться.
Нас, истребителей в полку трое: мы с Вовкой, сбежавшие из инструкторов по рапорту, и Коля Хохлов, списанный из истребителей. Когда мы переучивались на инструкторов МиГов, ВЛК признало его ограниченно годным. Мы с Вовкой наплевательски относимся к своей новой должности, всё ещё мечтаем о сверхзвуковой авиации. А у Николая транспортная авиация осталась единственной возможностью летать. Но у него резко ухудшается зрение.
До лета полёты с будущими стрелками не столь интенсивны, летаем только в ясную погоду. Зато чаще проводятся полёты на переучивание правых лётчиков на командиров и обучение экипажей пилотированию в сложных условиях, за облаками.
Аэродром не имеет системы слепой посадки, есть только приводной радиомаяк, и торчит на возвышенности южнее полосы старенький локатор П-10. Минимум для пилотов 600 метров (у меня, инструктора Як-11, был 300), поэтому, пробив облака, расчет и посадку они осуществляют визуально. У командиров звеньев и эскадрилий второй класс, минимум у них у каждого свой, в зависимости от допусков к полётам по линейным трассам.
Командиры экипажей очень трогательно относятся к таким полётам: кроме всех неудобств в облаках возможно и обледенение. Очень часто слышишь: «…обледенение фонаря» или «…обледенение, отказал указатель скорости». Это уже серьёзно, через трубку Пито поступает давление потока и в другие приборы, можно остаться с одним авиагоризонтом. Тут же включают систему борьбы с обледенением – лобовые стёкла и датчик указателя скорости опрыскиваются спиртом.
Мой командир не отличается от других: регулярно сообщает об этой напасти и после посадки указывает борттехнику, сколько спирта можно слить из антиобледенительной системы. Включаем её на считанные секунды, а иногда и вообще только докладываем о включении. Но спирт льётся рекой. В небольшие канистры, имеющиеся у каждого бортового техника.
Кроме полётов в составе экипажей, идёт подготовка вторых пилотов на должность первых, т.е. на командиров кораблей. Это планово, но по выбору: обучаются праваки с многолетним стажем. Нам, молодым, на обучение даже не намекают, у нас по транспортным меркам и налёт крошечный и возраст для командиров несолидный.
Впрочем, не все старики проходят переподготовку, многие летают вторыми пилотами уже десяток лет, но так ни разу и не садились на левое сиденье.
В причины этой дискриминации я не вникаю: то ли они слабы как пилотяги, то ли не приглянулись начальству и своим командирам, опасающимся конкуренции. Да и зачем мне вникать: я здесь временный, я истребитель, а не извозчик.
Зато двое моих новых приятелей, старлеи Будрик и Лёха Шаманский, с восторгом лепечут об успехах обучения на первого пилота. Мечтают через год – два стать командирами. Подвижка хотя и медленная, но идёт: болезни, возраст, пенсии, редко – повышения.
Новыми приятелями я обзавёлся случайно: Будрик взял надо мной шефство в команде стрелков – обучает тонкостям стрельбы из малокалиберного револьвера, с Лёхой мы познакомились в драмтеатре, где он желанный гость на всех пирушках труппы, точнее, её молодёжной женской части. Он и затащил меня на эти пирушки, сопровождавшие почти каждую постановку, а уж премьеры – обязательно.
Живут молодые актрисы в гостинице, напоминающей казарму, по три – четыре человека в номере. Для меня новы и их рассуждения о театре и их уверенность в своём таланте, и их нацеленность на карьеру в хороших театрах.
В Канске они тоже «временные», - богема провинциальной сцены, нацеленная на столицу. А столица для них – это и Красноярск, и Томск и, конечно же, Новосибирск; о Москве и Питере речи нет - это уже космические высоты.
Друг Махалин драмтеатр не жалует: репертуар беден, артисты бездарные, и вообще – провинция. Он признаёт только балет и, с натяжкой, оперу. Он и в Новосибирске предпочитал только балет. Как же: его брат, один из ведущих танцоров Кировского театра, отзывался о новосибирском балете положительно.
Не знаю, знаменит ли его брат, но балет мне непонятен. Здесь пробел в моём образовании. Мне больше по душе драма. И я посещаю все постановки репертуара, тем более что ежемесячно новая премьера.
Полк и школа живут не только учёбой: проводятся спортивные состязания, конкурсы самодеятельных артистов и музыкантов и прочая «работа с личным составом». Спорт поставлен на высоту: есть возможность отбирать хороших спортсменов из переменного состава, оставлять их на сержантских должностях до демобилизации. Полк и школа в спорте соревнуются между собой, а по футболу и волейболу выступают и в городских первенствах.
В спортивную жизнь я включился сразу. Волейбольная команда полка состоит из срочников, выпускников разных ШМАС. Узнав, что я играю, они зовут меня в команду с единственной целью: ходить на тренировку в спортзал гидролизного завода, – без офицера их в город по вечерам не отпускают. И только в зале обнаруживают, что я чего-то стою.
А в июле наша команда уже защищает честь Канска в первенстве края. Уступаем только сборным Красноярска и Норильска, но и бронза для Канска – уже неслыханный подарок.
Команду ШВСР по ручному мячу (11:11) собираю (и возглавляю) уже я сам – у меня опыт сражений в первенстве СибВО ещё за команду училища. На этот раз округ проводит первенство не в юргинских летних лагерях, а в Красноярске, на стадионе военного городка, где размещены несколько разных частей и школ.
Эти соревнования запомнились и по другому поводу: через день после заезда команд весь городок был поднят по тревоге и направлен на ликвидацию последствий железнодорожной катастрофы. На перегоне под Красноярском пассажирский состав столкнулся с нефтеналивным. Выгорела станция, прилегающие улицы посёлка, все, что попало в зону разлива топлива из цистерн.
Только три вагона смог выдернуть машинист из огненного шквала. Какой-то парнишка разъединил сцепку этих вагонов с другими, зажатыми и опрокинутыми врезавшимся в них эшелоном цистерн. Это и спасло пассажиров трёх первых вагонов. От остальных не осталось ничего – в пекле горел металл, плавились рельсы. В газетах, как обычно, не появилось даже краткого сообщения.
Вернувшиеся с ликвидации солдаты молчали – взята подписка. Кое-какие подробности просочились в офицерский круг через офицеров, участников ликвидации. Когда мы проезжали мимо этой станции, на месте сгоревших пристанционных построек трудились бульдозеры, а трактора перепахивали обожженную до черноты землю.
Осенью меня освободили от полётов для участия в тренировках команды ПДС. Команда готовится к окружным соревнованиям, а постоянный её участник из числа лётного состава разбился на мотоцикле и выбыл на полгода. Трём лейтенантам, в том числе и мне, предложили прыгнуть по паре раз для отбора в команду. Отобрали меня, и я приступаю к тренировкам.
Команда состоит из начальника ПДС школы, преподавателя майора-десантника, и сверхсрочника сержанта, инструктора ПДС. Все мастера спорта, все асы акробатики в свободном падении и точности приземления, все имеют сотни прыжков. А начальник ПДС давно разменял вторую тысячу. По какой-то причине соревнования переносят на следующее лето и тренировки отложены до весны.
А с весны началась новая реорганизация ВВС, прибыли с Украины новые вторые пилоты и несколько инструкторов из СВАУЛа, наших бывших коллег. Они успели обучить свои первые группы на МиГах, пока мы работали здесь праваками и на Яках. Поэтому немножечко выкабениваются перед бывшими товарищами. Ничего, здесь их ждёт тот же удел.
Один из вновь прибывших, Юра Гатиятов становится моим соседом по квартире в новом доме. Нам выделили по комнате в двухкомнатной квартире. Юра чётко решил связать свою лётную судьбу с ВТА. У него на истребителях были проблемы. Ещё курсантом он был слабоват на «яке», не попал в топчихинский полк, кончил училище только осенью 57-го. После выпуска проболтался в штатах училища, на инструктора не переучился, и при первых сокращениях его сунули сюда.
В Бердске, Толмачёво и Топчихе уже шли сокращения – училище подлежало ликвидации. Мы с Вовкой перемахнули в звено истребителей ещё в конце прошлого лета. Транспортная авиация обойдется без нас.
Май 1959г.