невыдуманная история
____________________________
СОРОК ТРЕТИЙ ГОД СТОЯЛ на пороге. Мы встречали его в холодном, раз в два дня отапливаемом классе: с дровами было туго, и наш старик — завхоз экономил каждое полено. Щетинистый иней серебрился на бревенчатых стенах. Наросты сероватого шершавого снега покрывали оконные стекла, едва пропускавшие свет.
В то декабрьское морозное утро, прибежав в школу за несколько минут до звонка, я, к моему величайшему удивлению, обнаружил за своей партой незнакомого мальчишку. Наголо остриженный, с тонкой шеей, он был одет в просторную мужскую телогрейку, и от этого казался еще тщедушнее.
Пока я таращил на него глаза, в класс вошла наша учительница Ксения Илларионовна. «А у нас новичок — сообщила она. — Представься ребятам. Кира!» Взоры моих однокашников устремились в нашу сторону. Только тут я понял, кто стал моим соседом.
Девочка медленно, поднялась. Голос ее звучал еле слышно: «Кира Шаповаленкова,— сказала она. — Я из Ленинграда. Мы с бабушкой оттуда эвакуировались».
О страшной ленинградской блокаде мы слышали немало, и наши детские сердца прониклись к новенькой чувством участия и сострадания. Надо ли говорить, как я гордился тем, что сидеть рядом с Кирой выпало именно мне!
— А у меня тетрадка мировая. — шепнул я Кире, желая расположить ее к себе. — И писать в нее можно, и читать.
Тетрадь и впрямь была особая. О тех, довоенных, в косую линейку и в клеточку, мы забыли уже давно. Писали на чем придется. В ход шли обложки тетрадей, которыми пользовались прежде наши старшие сестры и братья, тонкие брошюры и даже, газеты, которые разрезались на части и сшивались нитками.
У нас с Юрком, закадычным моим приятелем, писать вскоре стало совершенно не на чем; Несколько дней мы тщетно, обшаривали у себя дома все углы в надежде разыскать заветную бумагу, и когда вконец потеряли надежду на успех, Юрка внезапно осенило: а не побывать ли нам на чердаках!? То, что мы обнаружили, превзошло все ожидания: это были несколько старых, толстых книг в коленкоровых переплетах, напечатанных на добротной бумаге.
В свое время их издали специально для детей. Буквы в них были крупные а большие просветы между строчками давали возможность писать. Мы по-братски поделили это богатство, взяв на первый случай по одной книге. Я выбрал себе рассказы Григоровича, а Юрок, как сейчас помню, книгу с загадочным романтичным названием «Корабль «Ретвизан». Из каждого тома получилось до десятка драгоценных тетрадей.
И вот теперь мы могли на уроках сочетать полезное с приятным, то есть слушать своих учителей и читать одновременно. Эту занимательную тетрадь я самоотверженно и предложил Кире.
Она с любопытством раскрыла ее, пробежала взглядом несколько строк, и... глаза девочки наполнились слезами.
— Как вы можете! — горестно выдохнула она. — Ведь это же Дмитрий Васильевич Григорович, дедушка Митя... Он был против крепостного права, хотел, чтобы все крестьяне были грамотными, жили по-человечески. А вы рвете его книги...
-— Какой еще дедушка? — растерялся я.
— Дедушкой Митей звала его моя бабушка, — тихо сказала Кира. — Григорович — ее родной дед.
Она отвернулась. Пальцы ее дрожали. Ручка выскользнула из ее замерзшей ладошки и покатилась под парту. Я бросился за ней и услышал испуганные крики. Ничего не понимая, я выбрался из-под парты и увидел Киру. Она лежала в проходе. на полу, глаза ее были закрыты. Все повскакали с мест, сгрудившись вокруг нее. На зов учительницы прибежал завхоз. «Обморок у нее, — определил он, взяв Киру на руки. — От голода это, от истощения. Ничего, сейчас я ее чайком напою. Он у меня целебный, на травах. Отойдет, бедняжка».
Я пошел за ним, держа в одной руке Кирину шапку, а другой поправляя валенки, то и дело сползавшие с ее ног. Мы пришли в комнату школьной уборщицы, тети Даши Кулдыркаевой. Пока старик ходил за чаем, кто-то из ребят успел известить о случившемся бабушку Киры.
Она вбежала, торопливо сбросив платок, присела возле Киры: «Ничего, моя девочка, я с тобой. Тебе уже лучше? Ну, вот и славно. Все будет хорошо».
Бабушка ласково взглянула на меня: «Спасибо тебе, мальчик. Давай познакомимся: меня зовут Екатерина Григорьевна. Приходи к нам в гости, мы на Горке живем, возле больницы. Читать любишь? Книг у нас много, кроме них, ничего с собой не привезли. Я у вас иностранный язык преподавать буду, а Кира чуть окрепнет, и покажет тебе, чему выучилась в балетной школе».
--— Вы к нам тоже приходите, — видя, что Кире уже лучше, радостно откликнулся я. — На ёлку. Мы всегда ёлку наряжаем.
— Хорошо, спасибо за приглашение, — сказала Кира.--— Непременно будем.
Только по дороге домой я спохватился, что поступил весьма опрометчиво. Елка, нарядная новогодняя елка жила в моих воспоминаниях о счастливой довоенной поре. А сейчас — где взять елку? Даром, что лес совсем рядом — через дорогу от нашего дома, да рубить деревья было строжайше запрещено!
Горестными своими мыслями о том, что зря пообещал ленинградцам елку, поделился со своей бабушкой. Она задумалась. «Ничего, не горюй, внучек. Время сейчас такое. Но что-нибудь придумаем. А вообще ты правильно сделал, что пригласил Киру и Екатерину Григорьевну. В трудные дни люди должны быть вместе».
...Как же спешил я домой вместе с Юрком и Кирой после уроков, в последний день уходящего года! Перед школой бабушка меня успокоила: будет ёлка! А уж если она что-то обещала, можно было не сомневаться, что слово сдержит.
Вошли и ахнули: «Как красиво!» Нет, это была не пышная лесная гостья, от хвойного аромата которой слегка кружится голова. В центре комнаты стоял самый большой и самый любимый бабушкин фикус. Его сочные зеленые листья были обвиты игольчатой канителью. Усыпанные блестками игрушки, сбереженные бабушкой, сказочно мерцали на свету, а разноцветные шары, соприкасаясь друг с другом, тихо позванивали от дуновения неслышного ветерка. В кадке, прислонившись спиной к стволу фикуса, стоял белоснежный Дед Мороз.
Забыв обо всем на свете, мы любовались «ёлкой». Только бабушки не было рядом нами.
Я нашел ее в коридоре. Сгорбившись, она сидела на сундуке: Не могу передать выражения ее лица, глаз — это невыносимо вспоминать. В руке у бабушки был листок бумаги. Я со страхом взял его. «Ваш сын, краснофлотец, главный старшина подводной лодки Михайлов Владимир Дмитриевич, — прочел я, — пал смертью храбрых, защищая город Ленинград».
Письмо шло очень долго, почти с самого лета…
С ТОЙ ПОРЫ МИНУЛО МНОГО ЛЕТ.
И вот однажды, я увидел в «Приокской правде» коротенькую заметку, присланную в газету ветераном-подводником из Ленинграда. Называлась она «Достойны увековечивания». А говорилось в ней о подводниках-рязанцах, служивших вместе на Балтике и не вернувшихся с войны В.Д. Михайлове и И. К. Илюшкине Так я узнал о том как погиб мой дядя Володя. Подлодка, на которой он встретил свой последний час называлась «Щука-405» Ее экипаж до конца сражался с врагом и погиб вместе с кораблем у острова Сескар, что в Финском заливе в июне 1942 года.
Я читал рассказ балтийца, а перед глазами стояла моя милая, добрая бабушка Дуня, которая в скорбнейший для нее день, превозмогая себя, нашла душевные силы, чтобы нарядить праздничную елку для меня с Юрком и той девочки из Ленинграда, за который отдал свою жизнь ее сын.
Ссылка в интернете - http://www.town.ural.ru/ship/dead/mean_h405.php3
(Михайлов Владимир Дмитриевич, 1907 г.р., главный старшина, старшина группы трюмных - ПОГИБ НА ПЛ «Щ-405» в ночь на 13 июня 1942)