ФОТО из ИНТЕРНЕТА
В ноябре 1947-го года я, наконец-то купил себе «жабку». Нет, не живое пресмыкающееся - буду на такое тратить деньги, (что я совсем дурной?), а карманный фонарик. Но не на батарейках, заряд которых иссякал просто на глазах, а с встроенной динамо машинкой. В те времена такое ноухау было весьма редким. Вызывало искренний интерес и неиссякаемую зависть к обладателям подобного устройства.
В послевоенные годы мы были буквально помешаны на упомянутых осветительных приборах. В основном в ходу находились трофейные немецкие фонарики. У некоторых, вместо стекла стояли мощные линзы, благодаря которым фонарь испускал ярчайший сноп света. С каким удовольствием счастливые владельцы «лихтеров» скользили лучом по окнам домов, верхушкам деревьев. Слепили другим глаза, нарываясь, время от времени, на неприятности в виде оплеух и разбития дефицитных устройств.
Ещё одной проблемой были батарейки. Учитывая, что весь этот реманент покупался на Евбазе, ныне площадь Победы в славном городе Киеве, товар продавался самый, что ни на есть, бросовый. Если фонарь как-то можно было проверить на качество, то с батарейками было значительно сложнее. Степень зарядки проверялась до слёз просто. Батарейку подносили к губам, и вываленным наружу языком лизали одновременно два контакта.
Нет, током не шибало, но, если вкус был кислым, можно покупать. Безвкусные, не жалящие язык, сразу же откладывались в сторону. Лампочки смотрели на свет, трусили, разве что не бросали на землю. Так что был выработан свой ритуал покупки осветительных аппаратов. Неукоснительно придерживались его и взрослые, и пацаны.
Раз уже упомянул слово Евбаз, расскажу более подробно об этом центре киевской торговли. Надеюсь, расшифровка слова не нуждается в объяснении. Конечно же, не европейский базар, хотя в те благословенные времена продавалась там продукция Европы, в частности, трофейные немецкие вещи. Что только не предлагали. Дамские и мужские велосипеды с сетками на заднем колесе, безопасные бритвы, пудра и духи наряду с губной помадой, тончайшие женские панталоны и сорочки.
При виде последних слабели обладательницы голубых и розовых трикотажных изделий отечественного производства. А так же кофточки и эрзац свитера ядовитых расцветок, армейские ботинки с подмёткой-протектором, немецкие сигареты с одуряющей для советского носа «вонилью» и много чего ещё. Нас, пацанов, интересовали фонари и самодельные пугачи, стреляющие пробками. Их так и называли: пробочники.
Сам немного приторговывал кое-чем и даже имел неприятности за отобранный милицией товар. От тех, кто меня снабдил им. Согласно старой истине сапожник всегда ходит без сапог. Так и я. Но страстно хотелось приобрести что-то вечное, самобытное. Чтобы можно было не зависеть от капризных составляющих.
И вот появились в продаже упомянутые выше фонари. Просто и выгодно. Причём продавались они в магазинах, с каким-то намёком на качество, возможностями вернуть бракованную вещь обратно. Последнее делали, правда, самые умственно недалёкие, так как процесс был длинным и, как правило, безуспешным для пострадавших от покупки. Продавцы за честь магазина стояли насмерть, начальство в такие моменты истины перманентно отсутствовало.
Самые распространённые отговорки в таких случаях были связаны с уходом на базу или вызовом в главк, а иногда и в министерство. Требовать в таких случаях обмена бракованного товара или денег было просто неприлично. Сообщая об этом, продавец понимающе поднимал палец вверх и туда же закатывал глаза. Директор в это время отсиживался в каком-нибудь подсобном помещении.
Пострадавший покупатель чувствовал себя в такие минуты как бы сотоварищем вызванного наверх начальника. Но вернусь к покупке. Стоила она, а это врезалось в память навечно, 65 рубликов, которые ходили в стране до первой послевоенной девальвации. После счастливого приобретения я беспрерывно, в прямом смысле слова, не покладая поочерёдно пальцев рук, освещал всё, что было предо мной. Убаюкивала мысль о неистребимости прибора, громадной экономии на покупке батареек и прочее. Моментами организм переполнялся счастьем. Ночью припрятывал фонарь под подушку.
Однако, как пел, уже после покупке мною жужащего аппарата, певец: «Призрачно всё в этом мире бушующем». Окончательно осветив все закоулки, которые попадались на моём пути, я заскучал. И, кроме того, неприятно омрачало безоблачность бытия обладание «жабкой» в единственном числе. Почему-то никто из моих друзей и знакомых не приобрёл, не сделал такую сверхвыгодную покупку. «Ведь не могут же все быть поголовно такими дураками»? – думалось мне временами. И раздражала рабская зависимость от фонаря.
Иногда не находилось ни сил, ни желания давить на ручку динамки. Да и фонарь в это время норовил осветить всё, кроме того, что тебе надо было. От постоянного сжимания рука уставала, и фонарь начинал рыскать, луч бегал по сторонам. Если же давил медленно, то и свет был неубедительным, какого-то красновато-жёлтого оттенка. Правда, ладонь со временем приобрела некоторую мощь, что уже начали отмечать при рукопожатиях. Девочки даже дули себе на ладошки и оттирали их, укоризненно глядя на меня. Мужики смотрели уважительно.
И постепенно начало зреть убеждение. Пора избавляться от слишком удачной покупки. И, чем больше я об этом думал, тем больше крепла во время пришедшая мысль. Но кому и за сколько? Вот вопрос вопросов. Отбить свои, кровные, 65 считал малореальным, но хотя бы что-то приличное, приближающееся к этой сумме. По поводу возврата в магазин, как я уже отмечал, не было и разговора, тем более фонарь падал из рук, появились вмятины и прочее.
Когда однажды подходит ко мне Фимка Бронштейн из двенадцатой квартиры. Его батя работал на Житнем базаре мясником. Дядя Миша имел искалеченную на войне левую руку, но правой активно рубил туши. Были они, естественно, обеспечены, как тогда говорили, лучше других голоштанных соседей. Фимка и его брат Мишенька, по прозвищу «Какер» носили пальто перешитые из офицерских шинелей.
В школу ходили с кожаными полевыми сумками. Их называли командирскими. Выходили братья на улицу не с куском чёрного хлеба, с которым выбегали мы. Обычно наши необеспеченные мамы размазывали по горбушке подсолнечное масло, сверху посыпанное для вкуса солью. Нет, они выскакивали с кусманом белого хлеба, намазанным сверху густым слоем сливочного масла с колбасой или сыром.
Оба, увы, как-то быстро ушли из жизни. А наши недоедавшие желудки закалились, и некоторые из моих друзей детства пока функционируют. Отмечу, что и Фимка, и Мишенька делились с нами вынесенными вкусностями. Поэтому их мама, тётя Рая, зычно кричала вслед убегавшим во двор братьям: «Скушайте немедленно еду, а то у вас снова из «рота» всё повынимают. Знаю я этих голоштанных гоев».
Как-то получалось, что самые голодные действительно были русскими или украинскими ребятами. Тётя Рая не кавычила слово рот. Лились такие слова у неё естественно. Название «фуникулёр» она довольно удачно переименовала в «фундиклёр», так что все соседи, привыкнув, повторяли то же название.
Но вернусь к Фимке. Он вдруг поздоровался со мной первым. Я, к сожалению, не придал значения такому повороту событий. Не задумался, с чего бы такое уважение. Первыми братья не здоровались ни с кем. Своих однолеток игнорировали, от более старших отворачивались, делая при этом «рыбьи глаза». Он проницательно взглянул на меня и спросил, не продал ли я свой фонарь.
Сердце моё ёкнуло и налилось полновесной радостью. «Есть! - подумал я, - клюнул. Нашёлся-таки покупатель». « Я могу у тебя купить, - добавил мне в душу елея приятель, - сколько он тебе стоил»? «65», - честно признался я. «Даю семьдесят. Сразу же беру». Дело происходило днём, предмет купли-продажи находился дома.
Сломя голову, а вдруг передумает, я кинулся за фонарём. Через несколько минут в руках у меня было ровно семьдесят рубликов. Внутри всё пело. Раздвинулись горизонты. Немного жаль было, конечно, слегка придурковатого Фимку. Как-то раньше и не замечал, что он с такими умственными дефектами. Ведь и битый фонарь, и не совсем новый. Но не я ведь ему набивался с покупкой. Сам же пристал: «Куплю, куплю!»!
Прошло несколько дней. Как-то утром мама сообщает мне, как выражалась соседка Циля, «новую новость». «Будут менять деньги. Вместо десяти рублей получишь взамен один рубчик». Я ощутимо закостенел. Больших денег, которыми другие их обладатели обклеивали стенки туалетов и унитазы, рассыпали из окон, дарили на память, у нас не имелось.
Вспомнился, между прочим, следующий шедевр народного творчества: «Дрожат от ужаса коленки у толстопузых чудаков: неужто надо клеить стенки, достав червонцы из мешков. Мешки с деньгами накопили на газированной воде, а нынче загнанные, в мыле, поспешно тратят их везде». Весть мы восприняли спокойно и даже с долей злорадства по отношению к владельцам этих вот самых пресловутых мешков.
Но мои, (теперь уже 70!) рублей!! С ними что будет!? И дошла до меня, в конце концов, вся картина. И Фимкина вежливость, и сердечное «здоровканье» за руку, и барская щедрость, и переплата. А за компанию умственная отсталость выкристаллизовалась. Моя, само собой. Правда, в чём-то утешала мысль, что его вращавшийся в торговых кругах и, следовательно, знавший многое, папа, об этом своему хитрому сынку и сообщил. И навёл, скорее всего, на мой злосчастный фонарь. К чести покупателя, он никогда не демонстрировал мне свою столь выгодную покупку. Недаром ведь раньше была у нас хоть какая-то, но всё-таки совесть.
24.03.08.