Я сидел в одной из палаток, мрачно глядя в одну точку. Перед глазами все еще стояла окровавленная голова Бена и стеклянный взгляд Тома. Словно в бреду, я словно вновь касался еще теплой кожи и закрывал покойнику глаза. Вернувшиеся из окопов Брайс, Рики, Шон, Юджин, Денни и Бенджамин, грязные израненные, но вернувшиеся радостными, сейчас молча сидели около меня. Сержант все пытался меня как-то растормошить, но я ни на что не реагировал. Моя контузия позволяла мне порой притворяться, что я вообще ничего не слышу. Хотя, в принципе, учитывая, что я был весь в себе и в тех страшных воспоминаниях, это так и есть.
В окопах я получил ровно десять пуль. Три в правую руку, две в левую, одну точно в прежнюю рану, в плечо, и еще одну совсем рядом. Еще две попали в ребра, однако, хоть и пробитая, но крепкая броня позволила не задеть легкие, и еще одна, десятая пуля прилетела мне в бедро. А, да, после моего знаменательного приземления с ящика в окоп я еще умудрился повредить одну ключицу.
По распоряжению генерала Чейза, командование ударной группой было передано сержанту Бенджамину. Под его руководством ударный состав совершил еще одну вылазку на пост перехвата китайцев. Сильно потрепанная, моя группа вернулась назад, потеряв еще одного бойца, Брайса.
Теперь я словно в полной мере понимал слова разведчика, с усмешкой брошенные мне в день моего повышения: «А, так это ты теперь командуешь отрядом самоубийц Петтерсона?». Действительно, в отличии от пехотинцев, снайперов или даже гренадеров и разведчиков, нас засылали раз за разом во все большие глубины Ада, из которого не все выбирались.
Я уже с неделю отлеживался в госпитале. Боль, казалось, стала неотъемлемой моей частью, будто моей тенью. Мне было больно вдыхать, больно выдыхать. Больно вставать, сидеть, лежать. Мне казалось, что хуже, чем сейчас, уже не может быть, хотя я уже привык к этому состоянию.
Меня успокаивал лишь одно. Морфий. Вкалываемое мне обезболивающее давало яркие ощущения легкости, облегчения и счастья, позволяло ни о чем не думать. И постепенно у меня развилась зависимость. Но я не мог позволять себе окончательно опускаться, и старался жестко контролировать время принимаемых доз.
Стараясь хоть чем-то себя занять, я помогал в госпитале. Врачебные навыки, полученные от отца, помогли мне и здесь. Я извлекал пули, зашивал порезы и забинтовывал тела измученных раненых, приносимых нам с завидной регулярностью с поля боя. Слушая пальбу и выстрелы где-то вдалеке, я считал, насколько еще далеко армия США сумела отодвинуть китайцев от линии нашего фронта.
Помню, как в день повышения, узнав о гибели Гарольда, я смотрел на свои ладони и думал о том, что мои руки в крови друга. Но нет, это было не то. Латая подстреленных солдат, я тогда впервые увидел как это – руки в крови близких. Порой мне казалось, что я не выдержу, что не смогу, что брошу все на середине и просто блевану на какой-то словно священно-чистый снег. От яркого контраста алой крови с белым снегом меня тоже частенько начинало мутить по первому времени. Но, раз за разом я слышал облегченные и радостные крики: «Командир!», смотрел в измученные лица солдат, наполняющиеся воодушевлением и надеждой, совсем как глаза моих ребят, когда они положили свои руки на мои плечи, и мне становилось легче.
Ночами все было относительно спокойно и порой, взяв с собой на всякий случай снайперку, я шел в уже пустующие ближайшие к нам окопы, на могилы близнецов, которые мы с ребятами вырыли, не пожелав сбрасывать их тела в общий могильник. Подолгу сидел на промерзлой земле, я тихо разговаривал с ними, словно они могли бы меня слышать. Напряженно прислушивался здоровым ухом, не стрельнет ли где пробравшийся коммунист. Смотрел на темное ночное небо, расчерченное едва заметными следами от летающих взад-вперед истребителей. Доставал припрятанную во внутреннем кармане черно-белую и слегка смазанную фотографию Лютика, сделанную как-то в Мегатонне на самодельную «мыльницу» Мойры. Вновь и вновь, словно в первый раз, вглядывался в ее черты и с тяжелым сердцем думал, что я, скорее всего, не сумею выполнить данное ей обещание.
Иногда, если выпадала такая возможность, до нас на поездах и перекладных добирались почтальоны. С ними я порой получал от Лютика длинные письма, тревожные, беспокоящиеся, закапанные слезами. Иногда, когда у нее заканчивалась бумага, она писала на вырванных листах из своего дневника между строк, благодаря чему я сумел прочитать большинство ее стихов. Одно из них мне запомнилось, в этом темном постъядерном мире оно как будто светилось надеждой. В минуты отчаяния, я до сих пор вспоминаю смазанные от следов слез строки, мелко написанные выцветшими чернилами:
«Словно мотыльки, летаем мы в темноте,
Тычемся каждый в свой потолок, у всех нас свои .
Но порой в этой бесплотной и злой пустоте
Внезапно вспыхивают лучи надежды, среди этого мрака и ужаса.
Словно мотыльки, летим мы на свет,
Но забываем о том, что выхода там тоже уже, может, нет…»
Если выпадала возможность, то я тоже отправлял Лютику редкие заметки о себе.
«Пишу тебе снова, не знаю, дошло ли до тебя мое предыдущее письмо. Сегодня семь дней со дня смерти Гарольда. Несмотря ни на что, я все еще продолжаю считать себя виноватым в его гибели, хотя сейчас понимаю, что по-другому было нельзя. Но все-таки сколько «если бы…» ежедневно приходят мне в голову.
Наш ударный отряд уменьшился еще на три боевые единицы, как выражается генерал Чейз. Порой мне кажется, что он просто боится произнести это слово «человек». Такое страшное здесь слово. Человек, живой человек. Всегда проще представить, что движущиеся в оптическом прицеле фигуры это нечто неодушевленное, а затем лишь собраться и спустить курок. Генерал Чейз распорядился, чтобы четырех убитых заменили четырьмя другими солдатами из пехотинцев. Но он никогда не сумеет заменить нам их души, души убитых наших друзей.
Ты постоянно спрашиваешь, как я, но я снова пишу тебе, значит, я еще жив. Здесь, на фронте, все просто. Жив – значит здоров, если только ты не при смерти. После десятка полученных пуль я вновь скажу, что я редкостный везунчик, хотя моя глухота на одно ухо сильно мешает в боевых операциях. Сержант Бенджамин с ребятами недавно зачистили пост перехвата красных. По словам генерала Чейза, в нашей операции «Анкоридж» остался лишь последний пункт. Сегодня я вновь возглавлю свою группу, и мы пойдем через импульсивное поле к главному штабу китайцев. Честно, не знаю, что будет дальше. Мне все время кажется, что мы ходим по лезвию ножа. Я благодарю судьбу за каждый прожитый день и уже не могу дождаться, когда все это закончится.
Я вновь и вновь задаю себе вопрос, за что мы сражаемся здесь. Еще живя на Пустошах, я думал, что за территорию и государственные и народные идеалы. А оказавшись здесь, я понял, что все дело просто-напросто в нефтепроводе. Смешно, да, прошло двести лет с начала Великой Войны, и за эти двести лет разрухи наши главы государства все пытаются восстановить свой авторитет за счет владения нефтью и вылезти из экономической ямы. Как будто в нашей жизни это что-то изменит. Наверняка, кто-нибудь из знакомых, кто в курсе моего ухода на фронт, считает, что мы день-деньской только и делаем, что с ревом берсерков несемся вперед, круша коммунистов направо и налево, творим мир и пожинаем славу. Но это совсем не так. Здесь нет ничего и близкого к подобному. Здесь если только кровь, пневмония, холод, боль и смерть, ничего более.
У уже меня заканчивается время. Мне пора идти к моей группе. Береги себя, родная. Я люблю тебя.»
Я отложил карандаш и, отдав письмо стоявшему тут же почтальону, поднялся на ноги и вышел из палатки. Рики, Юджин, Денни, Шон и Бенджамин подошли ко мне, готовые к вылазке на импульсное поле.
- Выступаем. – осипшим от криков на поле брани голосом сказал я и снял с плеча винтовку.
Окопы уже были, фактически, нашими, поэтому через них мы практически без помех добрались до одних из наших границ. Неподалеку раздались выстрелы. Моя реакция на эти звуки уже была практически рефлексорная. Мгновенно присев, я дал знак пригнуться остальным, и мы медленно поползли в сторону скал, за которыми мы могли бы укрыться от возможного врага или подготовить засаду.
- Там открытая местность, Роач. – прошептал мне державшийся справа от меня Бенджамин.
- Знаю. Но придется идти. – я сцепил зубы, понимая всю опасность нашего передвижения. – У нас нет выбора. Если нас обнаружат за этими развалинами, то для того, чтобы нас уничтожить, достаточно будет гранаты. Давайте тихо, по одному. Я пойду первым.
Пригнув голову и натянув на лицо маску, я на корточках быстро начал пересекать открытую местность, уповая только на свою вечную удачу и вновь начавшуюся метель, в которой невозможно было толком прицелиться даже самому хорошему снайперу. Однако, я недооценил противника.
Пронзительно-голубая молния разрезала затвердевшую промерзлую землю у меня под ногами, взметнув фонтан камней. Я шарахнулся назад и, не удержав равновесия, упал на спину. В голове мгновенно вспыхнула картинка: я лежу на земле около Мегатонны, в меня целится рейдер, и в следующую секунду его испепеляет лазером робот-протекон. Буквально доли секунды хватило мне, чтобы понять что происходит.
- «Химеры»! – заорал Бенджамин, выскакивая из-за нашего жалкого укрытия из кучи набросанных деревянных досок, и, уже не таясь, с ревом открыл пальбу по кому-то сверху. Он оказался прав. Высокотехнологичные танки, стреляющие лазерами и гранатами, с чувствительными радарами, которым никакая пурга не помеха.
За Бенджамином выскочили Юджин и Рики. Перекатившись по снегу, я поднялся на ноги и рявкнул:
- Немедленно уйдите назад!
Еще одна голубая молния выстрелила сзади меня, попав мне точно в спину. Удар оказался настолько мощным, что я даже не успел ничего сообразить. От силы выстрела меня со всего размаху швырнуло прямо на эту груду досок, едва не вышибив из меня все мозги. Я вломился в набросанную кучу, снеся добрый десяток деревяшек, а затем словно мешок с песком увалился буквально на головы своим ребятам.
- Роач! – ко мне подскочили Денни и Шон. Юджин, Рики и Бенджамин продолжали бегать зигзагами, пользуясь тем, что танку для выстрела требовалось сдвинуть радар и зафиксировать цель, продолжая тщетный обстрел.
Я со стоном попытался перевернуться со спины на живот. Позвоночник и плечи горели, как будто к ним приложили, по меньшей мере, раскаленное железо, а моя броня как будто приварилась к коже. Хотя, судя по лицам остальных, это так и было. Болевой шок, который я получил, позволил мне в первую секунду не рехнуться от полученной раны, которая, к слову, дымилась и здорово кровоточила.
Склонившийся надо мной Шон поцокал языком и, ножом осторожно поддев броню, чтобы отцепить ее от поврежденных участков тела, положил мне на спину несколько пригорошень снега. Едва-едва очухавшись от произошедшего, я, извиняюсь, охренев от жизни, заорал от невыносимой боли.
- Терпи, командир, терпи. – приговаривал Шон, кладя мне на спину все новые пригорошни снега и наблюдая как они раз за разом почти мгновенно становятся алыми. Здорово тебя поджарили, ничего не скажешь…
- Черт тебя подери, Шон!! – проорал я, извиваясь от боли. Солдаты около ухватили меня за руки и ноги и прижали к сырой ледяной земле, не давая дергаться.
- Отпустите, суки! – зарычал я, бессильно мотая головой.
- Сейчас уже отпустим. – пробурчал Шон, отпарывая от своей куртки подкладку и делая из нее импровизированные бинты. – Полежи еще немного.
И тут раздался взрыв. Раскрасневшиеся и радостно возбужденные, Юджин, Бенджамин и Рики завалились к нам.
- Да, детка! – Юджин поднял автомат дулом вверх и даже сплясал свой знаменитый «победный танец», который мы с ребятами в шутку между собой называли «танцем бешеного муравья», настолько он был смешной, дерганный и нелепый. – Да! Да! Да! Мы подорвали эти охреневших коммунистов! У них остался последний танк!
- Вон он, скотина. – процедил Рики, осторожно выглядывая из-за укрытия и медленно, чтобы не привлечь внимания радаров, поднимая автомат и прицеливаясь. – Этот сучий радар вертит свой железной башкой, как шлюха в баре в поисках клиента… Сейчас я попробую его снять.
Он взвел курок и поднял повыше автомат. Мы все замерли, дыша чуть ли не через раз. Установившуюся тишину прерывало только завывание метели и едва-едва слышное жужжание радаров «Химеры».
- Ну, получай, мразь!.. – Рики нажал на курок, и в ту же секунду послышался характерный щелчок. Осечка.
- Твою мать! – воскликнул Рики и повернулся к нам. – Патроны закончились! Ребята, у кого-нибудь остались?..
Я не успел ему ответить. Наверное, мы все тогда в какой-то момент потеряли бдительность и как-то все сразу зашевелились, или слишком громко заговорили. Голубой лазерный луч угодил прямо в Рики и прожег ему руки, а вылетевшая спустя секунду граната разнесла наше жалкое убежище, задев одновременно несколько пехотинцев.
- Черт побери!! – пронзительно заорал Рики, с животным ужасом глядя на свои кровоточащие обожженные трясущиеся руки. – Он… он сжег меня! Сжег, вашу мать, сжег!
Неподалеку от нас загомонили китайцы, и залаяли их сторожевые псы. Судя по звукам, солдаты приближались. Вместе с ними к нам медленно, но неотвратимо катилась «Химера», подмигивая нам сквозь снег красным глазком радара. В группе началась настоящая паника. Словно обезумев, Юджин и Бенджамин выскочили на открытую местность и открыли беспорядочный огонь. Потраченные патроны так и летели в разные стороны от их автоматов. Схватив у одного из убитых наших солдат снайперскую винтовку, Денни пробежал куда-то мимо них по направлению к китайцам и исчез в пурге. Окровавленный Рики, походу, сошел с ума. Взглянув на меня выкатившимися обезумевшими глазами, парень вскочил и, вытащив из-за пояса всего-навсего слабенький десятимиллиметровый пистолет, с воем выбежал на поле боя. Следующим лазерным выстрелом ему прожгло голову, превратив его череп в какое-то подобие обугленной деревяшки. В этот момент в моем сознании мелькнула только одна неясная и горькая мысль – что этот пистолетик против здоровенного танка?
Пальба все продолжалась. Лазер вспыхивал вновь и вновь. Я, крепко стиснув зубы, поднялся на ноги и пошарил у себя за поясом. Я не Одиссей, но и мне пора было разобраться со своей «Химерой».
Первая брошенная мною граната повредило одну из гусениц танка, а заодно взрывной волной снесла радар. Танк продолжал катиться в мою сторону. Нас разделяло буквально метров десять. Краем глаза я заметил, что уже не вижу вокруг себя свою группу, а за спиной и сбоку замелькали китайские комбинезоны. Я не успел выдернуть чеку второй гранаты, когда ощутил, что две пары крепких рук ухватили меня за предплечья и запястья, а затем кто-то резко и сильно пнул меня под колени и с размаху ударил прикладом в спину. Я дико закричал и повис в руках китайцев.
Последнее, что я видел перед тем, как сильно потрепанный китаец приложил мне по затылку прикладом, то как Денни, отбившись от трех коммунистов врукопашную, получая пулю за пулей понесся прямо к танку. Я запомнил лишь на миг мелькнувшее его темное лицо, искаженное яростью, болью и каким-то еще непонятным, но таким отчаянно знакомым чувством. Так, наверное, чувствует себя дикий орел, пойманный охотниками. Остановившись прямо напротив танка, который неумолимо приближался, Денни зачем-то нагнулся, а затем резко развел руки в стороны и поднял правую ладонь к небу, сжимающую что-то. Подбежавшие было к нему пятеро красных с воплями отпрянули обратно.
- Вот мой ответ вам, суки! – сильно и раскатисто прорал Денни, похожий в этот момент на огромного дикого медведя, или как у нас на Пустошах называли их мутировавший вариант, яо-гая. – Свобода! Только свобода!!!
С этими словами он упал на спину, мгновенно закатившись под уже вплотную подъехавшие гусеницы танка. И в следующее мгновение «Химера» с оглушительным грохотом взорвалась, задев попутно с добрый десяток китайских пехотинцев.