Инстинкт луны

Предисловие:

 - Время соответствует качеству осознания.

- Луна: многозначный символ. Соотносится с такими понятиями как женщина, вода, плодородие, смерть, возрождение, ночь. Это образ становления и вечного возращения, символ циклических процессов. Она выступает в качестве пассивного начала, поскольку, не имея собственного света, отражает солнечный. Выражена амбивалентность, проявляющаяся в том, что луна одновременно предстает связанной с жизнью и смертью. Луна умирает и воскресает, определяя возникновение идеи о возрождении времени в рамках года. Это мир душ, ожидающих перерождение.

- Инстинкт: внутреннее чутье. Способность действовать по безотчетному побуждению.

- «Инстинкт луны» - это то пространство, где логика может отдохнуть, оставшись за пределами. Это буквы, склеенные в слова, слова в вереницу фраз, не для создания единого сюжета, а с целью размывания привычных ориентиров сознания.

- Прикасаться к чему-либо, путем отстранения. Быть путем отсутствия.

- Убрать рамки. Стереть границы, путем наложения их.

- Не образ, и не отражение его, а то, что происходит между этими символами.





Когда захочешь спать, засыпай под песню,
Которую сейчас поет ветер. Слышишь?......
И усни под мелодию моих мыслей о тебе….

Я

Костры. Они зажигались один за другим. Снова. И снова. И все больше и больше костров, издалека кажущихся большими светлячками. Зажигались. Хотелось втянуть ноздри и почувствовать пепел, но на таком расстоянии нос был не в состоянии уловить этот запах.
Она сидела у костра, и казалось, что кончики ее длинных распущенных волос сплетаются с язычками пламени костра и поднимаются вверх. Толи весь костер был всего навсего ее волосами, толи волосы являлись частью костра, сказать было трудно, и только благодаря различию цвета можно было все-таки понять, где волосы, а где пламя.
Сумрачно…  Иногда слышались то скрипы, то вскрики, вероятно диких животных, вышедших на ночную охоту. Она не испытывала страха. Она была дома. У нее был свой костер. Ее мужчина ушел на охоту за мясом. Она отдыхала. В ее дыхании было легкое чувство обустроенности жизни. Иногда она подбрасывала в костер мелкие ветки сухих деревьев. Они тут же вспыхивали и загорались. Пока костер горит, она уверена, что все происходит правильно.

Ю

Боль. Боль, которая последовала сразу после дрожи тела. Дрожь. Пронзила ее тело уже как час назад, но все никуда не уходила. Дрожь, и слезы, которые быстро, будто боясь не успеть, скатывались из глаз. Она размазывала их ладонью по лицу, а слезы появлялись снова и снова. Боль пришла по нарастающей, и тело, казалось ожило само по себе. Не она царапалась, не она пыталась кусаться, и уж точно не она издала этот громкий вопль «Аааааа». «Сейчас умру!» - промелькнула мысль, озноб, приступ новой дрожи и слезы обрушились вновь. Уже не безмолвные, уже слышимые, даже слегка напоминающие рыдания, вырвались как будто из самой ее сути.
«Все хорошо», – сказал он. Его слова лишь краем зацепили ее оголенное как нерв сознание. Сознание за эти мгновения суженное немыслимо, напоминающее еле видимую щель в заборе, сознание, которому надо было отдать должное, работало во всю мощь.
Но, то ли информации было так много, то ли что-то еще, сознание не спешило расширяться.
Она не сразу даже поняла, что все кончено. А потом, окинула все взглядом и увидела кровь. Крови казалось много, измученное сознание уже просто не могло адекватно реагировать, и она почувствовала полное истощение. Вот были силы, а вот ничего нет. И все вокруг стало неприметным, блеклым, тонким как дымки или туман.
Она не понимала, что теперь. Что с ней происходит. Толи хотелось есть, но когда зубы сомкнулись над грушей, голод как будто ушел. Сил не было даже на жевание мягкой груши.  Хотя, она сжевала ее всю. Может, просто пыталась этим незамысловатым действием убедить себя, что она все-таки не умерла, выжила…
Не было сна. Ничего не было. Как будто она попала в какую-то непонятную реальность. Вероятно двухмерное пространство, лишенное всякой заполненности.

Прочь летела в ночь.
И понять хотела,
Но зря не бывает так.
Не поют вороны соловьем.

И невкусные бабочки на вкус.
Неприятный какой-то привкус
И срывается что-то внутри
Недосказанность – вечная боль.

Ночь. Посреди горят фонари
Я не вижу твое лицо.
Но по тени я чую твою
Ладонь или мысль, что это не так.

Ты не хочешь верить в слова
И в абстракцию смыслов игры
Ударяемся в потолки
Из небес и крикливых туч.

Посреди этой тихой толпы.
Мы одни. Ты такой же как я.
Просто вспомни, что было тогда,
До того как ты начал здесь жить.

Ты бледнеешь, но только внутри
Твои нервы как прутья из стали
По дыханью меня ты узнал,
  Я молчу о вопросе: «Что далее?»

Я боюсь, я не знаю себя.
Я стою на осколках мечты
Боль пронзает до немоты
До глубокого внутрь молчанья.

И сознание приносишь мне ты
И по капле вливаешь реальность
Как кровь в мои вены,
Но еще во мне слабости больше, чем веры.

И еще я не верю, что существую
Прикасаюсь к тебе, и к тебе же ревную
Тебя. Что рука моя может дать больше,
Чем мысль тебе.

Я хочу быть кусочком твоего бытия
И не знать новой боли.
Но порвалась тетрадь из реальности сотканных линий
И желанье смешалось с дождем по весне.

Потом улица. Снег. Утро, еще только наступающее.
Знакомая постель. Желание сна, который почему-то не шел. Обрывки произошедшего кружились как снежинки вокруг и она не знала, как от них скрыться, а они не таяли, а только падали, и падали.
Потом все-таки пришел сон, в котором часть сил была восстановлена или выращена вновь.

Э

Расколота вселенная на две части
Для кого-то все только что началось
Я смотрела сквозь, в самую глубину
Там, где осталась твоя тень.

Мне, говорили, что я забуду
И когда я пальцами гладила твои запястья
Их смех поднимал с асфальта листья
Сейчас всюду снег и я помню.

А позавчера что-то изменилось
Кто-то из нас умер навсегда.
Я не знаю кто: я или ты.
Но это не то, что мне хотелось.

Я смотрю в глубину твоей души
И я не верю в то, о чем думаю
Мы никогда не были кусочками одного целого
Мы просто были рядом…

А потом она уснула. И снился сон. Она в кругу из живых существ: мужчин. Все они разные. Но у всех здесь одна задача, они ждут, когда она выберет одного из них, и пока выбор не завершен, этот живой круг не выпустит ее. Забавность же или странность ситуации заключалась в том, что тот, кого она выделяла для выбора,  стоял за кругом и пытливо поглядывал на нее. В его взгляде даже на таком расстоянии она читала интерес, любопытство, оттого, что она делает. Она стояла в нерешительности. Раньше отвергая саму идею выбора: «Зачем выбирать, если я вижу, что он за всем этим». Но шутка заключалась, наверное, именно в том, что путь к нему лежал через выбор другого.
Она долго ждала. Проходили вокруг года. Для нее же сплетались в минуты тягостного ожидания. Долго не верила, что это так. Строила разные концепции. Но, оказалось, что мозги – это тормоза. Она знала все и так, но постоянно жала на эту невидимую педаль тормоза.
Сначала она отказывалась даже смотреть на тех, кто смотрел на нее. Начав смотреть, заметила, что все они разные и что некоторые из них успевают уйти, а их место тут же занимают новые.
Их лица…  Странно, но до этого, ей не было дело до выражения их лиц – все они для нее были нелепым обручем, цепью, сковывающей ее передвижение.
Но, однажды заглянув в их лица, она уже не могла оторвать взгляда от их лиц.
Неловко топчась на месте, когда долго стоишь, это всегда немного смущает, когда начинаешь чуть-чуть менять свое положение.
Она вдруг поняла, научилась читать слышать их музыку.
До этого она считала, что пустота режет ее слух, а они все как каменные немые изваяния. Теперь же она увидела, что все совсем не так.
Думала, что все они вожделеют ее,  оказалось, что даже вожделение имеет разных запах. Кто-то желал с ней секса, а кто-то, желая с ней секса, в ней желал совсем другую. Кому-то на самом деле важно было не обладание телом, а благодарность, признание его самости в ответ, кому-то, она являлась в мечтах, так как именно она была бы сотой, пятидесятой в списке побед. Кто-то хотя ее страстно, вообще не думал и не видел ее такой, какая она есть, а хотел самого себя через нее.
Были те, которые стояли здесь просто из солидарности с другими, просто потому что так надо.
Были разные, но ясно было одно, этот круг не выпустит ее дальше, пока она не сделает выбор.
Выбор всегда давался ей тяжко. Не любила она выбирать, хотя выбирала даже в самом одинаковом часами, годами.
Сначала, она решив, что можно пойти на компромисс, пыталась выделить из всех собравшихся более менее похожего на него. Но не выходило. Внимание перемещалось за круг, и она чувствовала его ухмылку спиной.
Затем она пыталась стирать лица и на них перенести образ его лица. Это было еще страшней. Образ его лица, накладываясь на их лица, начинал трансформацию их тел, и появлялись совсем другие мужчины. И от этого ей делалось совсем жутко.
Она хотела притворяться для самой себя, что он это всего лишь иллюзия, но тогда снова сталкивалась с его глазами и все другие миры- иллюзии рушились, а их обломки причиняли ей новую боль.
Временами он сам удивлялся ее изощренности…
Она даже однажды заставила себя поверить, что круга нет и путь открыт. Тогда к ней пришла уже не боль, а тягучая как жвачка тоска и белое как снег разочарование в жизни.
Он удивлялся еще больше, наверное, не мог понять зачем так изнурять себя, когда можно просто выбрать и через приятную дверь попасть в приятное пространство. Она же яростно душила саму себя или какую-то свою часть или чувство.
Упорно не хотела соглашаться с инструкцией такой естественной для многих и оказавшейся такой тяжелой для нее.
Сначала он ждал ее напряженно, но сейчас по прошествию количества разных событий, людей,  он расслабился и просто смотрел.
Возможно, именно этого она все время и ждала. Его расслабленность где-то там, вне ее окружающего мира благотворно и удивительным образом сказывалась на ней.
Она решила сделать этот выбор, или цепочка форм сложилась так, что ей казалось, что это именно она так решила. В итоге, конечно, это не так уж и важно.…  Успокоилась даже, вероятно только внешне и выделила того, кто был ей нужен на эту незатейливую на первый взгляд роль. И глядя прямо ему в глаза, не думая о своей реальности, не приукрашивая впервые, шагнула в его объятия…
И зашелестело все вокруг. И невидимый, еле ощутимый цунами стал закручиваться вверх.
И он замер на мгновенье, почувствовал сквозняк из наконец-то приоткрывшейся двери. Ощутил, что в ее руках ключ, который повернулся, так как повернулся.
Подуло. Мужчина-ключ сжимал ее в своих объятиях, а она уже вырывалась, ему осталось только ее учащенное дыхание. А она не могла прийти в себя, так как не знала саму себя.

Ь

Что-то умерло навсегда
Я как тень, или тень этой тени.
Снятся сны, в них теряю тебя.
Просыпаюсь, тебе я не верю.

Я не верю себе в первый раз
Все смешалось, и утро и вечер.
Разбивала свои зеркала
И от боли пальцы немели.

Задыхаюсь у жизни в плену.
Быть как все, не умею, прости.
Я молчанием кричу в пустоту.
Но, наверное, не слышишь ты.

Всю себя отдала в костер.
И осталась пеплом лежать
Нет ни слез, ни желанья тебя
Равнодушие. Без смысла игра.

Все зеркала разбились. Кусочки разных форм валялись повсюду. Дул ветер. Зябко. На самом деле ветра не было. Но именно так она это воспринимала.
Этот воздух, внезапно получивший доступ к ней. Она сглатывала его, пытаясь не обращать внимания. Было непривычно: ни плохо, ни хорошо. Было просто не так как всегда, как раньше, как до.
Она сидела, поджав ноги, стараясь как можно реже смотреть по сторонам. Она знала, помнила, что сейчас там  ничего нет. И казалось: «Вот оно! Иди куда хочешь! Радуйся! Вот падеж всем запретам!» Но она никуда не бежала, просто сидела притихшая от отсутствия зеркал вокруг. Сколько сил было вложено в них, продуман каждый фрагмент, каждый кусочек изображения. Она сама из года в год продумывала эту композицию, потом бережно хранила, а потом – сейчас разбила сама. И поэтому сейчас сидела. Ни мыслей, ничего не было в ней. Рухнуло все до самого основания. Наверное, так чувствуют себя деревья, когда впервые скидывают с себя все листья и остаются с голыми ветками. Наверное так…  А впрочем, может и нет…
Вот оно как значит, не иметь ничего. Без истории, без принципов, без цели, без всяких надуманных истин, без (почти?) ограничений. Она не спешила придумывать новые, слишком сильно было это ощущение свободы. И казалось, ее ограничения, действовало – была ее физическая оболочка, да пожалуй, остатки памяти.

Ы


Новое что-то рождается.
Боль не помеха, а замысел.
Словно как кровь вливается
В тело и разум меняется.

Рушатся стены, и мысли
Прочь разлетаются, если
Были чужими, не новыми
Эти случайные смыслы.

Заново словно впервые –
Учусь ходить, двигаться.
И произношу слова
И еще не знаю, какие.

Крылья перьями обрастают
Кровь уже всю смыл дождь
Больно сначала бывает.
Чтобы потом летать смочь.

«Это нужно. Иногда. После того, как было больно, после смерти себя. После самого жестокого в мире обмана, после маленькой лжи. Это нужно. Снова поверить. Закрыть глаза и прыгнуть в неизвестное пространство. Просто довериться, отрицая на один миг все, что было раньше, и не думая как, просто позволить, себе поверить еще раз…. И… И, все будет хорошо. Иначе не бывает. Иначе… Но все потом, все уже было, достаточно просто позволить повториться. Позволить повторяться не только страшному и болезненному, но и прекрасному, доброму и нежному»… Дальше мысль останавливалась. Иногда она снова оказывалась здесь. Хотя, надо отдать должное, немного реже, чем раньше. Просто тело, это тело не могло жить в других реальностях, и как бывало берегли новые сапоги, не наступая в лужи,  не надевая в дождь, так и она возвращалась сюда ради тела. Тело ей нравилось, она по своему была добра к нему, чего-то так и не понимая в нем, но надеясь со временем понять…  Поэтому она готова была временами чувствовать все то, что существовало в этой зоне.

Ъ

Помещение было заставлено крохотными фигурками различных животных, человечков, птичек. Некоторые стояли на столе, некоторые на подоконнике. Некоторые валялись, связанными на полу, кто-то свисал на нитке вниз или вверх. Она вопросительно посмотрела на хозяйку. Удивление было сильным, что даже не вписывалось в словесную оболочку.
«Угу» - кивнула хозяйка. С ней самой в этом помещении творились странные метаморфозы. Она стала как будто выше и чуть рассеянней, чем на улице. А потом, подождав, чтобы к ее новому облику привыкли сказала:
«Все они здесь. Выбирай! Кто нужен? Тот и будет. Настолько будет, насколько нужен. Следи за уровнем нужности его.
Но, похоже тут метаморфозы творились не только с хозяйкой, но и с ней. Стоя в этом помещении, ей уже никто не был нужен. Не хотелось выбирать. Но хозяйка ждала. И пускай на ее губах играла полуулыбка, она знала, что хозяйка очень серьезна.
Тогда она быстро сделала шаг к столу, пробежала взглядом и схватила машинку.
- Вот!
-Хорошо, – ответила хозяйка, - так тому и быть. Будет всегда возле. Готовый перевезти тебя через пропасть. Так тому и быть. Но кончатся пропасти, уйдет и он.
- Сколько Вам лет? – спросила она вдруг не с того, не с сего, как будто вопрос витал  в воздухе, а с помощью ее речи смог наконец-то проявить себя материально.
- Тебе пора. – произнесла хозяйка, никак не среагировав на вопрос, и после этих слов и помещение и все что в нем было стало таять.
Хозяйка осталась одна. В помещении стало темней. От перемещений пара фигурок упали на пол. Она не спешила их поднимать. Она знала, что здесь ничего не происходит просто так. Она знала, что подняв фигурку означает помочь в одном случае, и разлучить в другом, если упали две фигурки. Если упали две фигурки, то сначала они должны оказаться рядом, и лишь потом можно будет их поднимать.
Она могла все. И люди из поселения ее боялись. Они не знали, сколько ей лет, и где ее предел. Она сама забыла свой возраст. И потеряла предел. Помнила лишь то, что однажды ей было очень больно, и всюду текла кровь, а потом кровь засохла и смылась. И боль превратилась в бесчувственное пятно, но за этим она забыла, что ее ищут, и поэтому жила так тихо, что никто не мог найти.
У нее и до этого были силы. Но эта сила появилась сразу за болью. И с каждым часом, с каждым новым солнцем она увеличивалась. К ней бывало хаживали отчаянные, а потому смелые за различного рода просьбами – вернуть в семью, помочь изгнать болезнь, научить распознать вора. Она никому не отказывала, потому что, то, о чем они ее просили, было для нее не реальностью, а игрой. И она играла. Давала фигуркам имена. И переставляла их с места на место…  И все знали, что она ведьма, но никто так не называл ее в лицо. Боялись. Она всем помогала, пока однажды не зашел к ней человек, приплывший из-за морей. Он искал свою судьбу. И хотя внешне она почти не изменилась, то что произошло внутри закрывало ему глаза, открывая и освобождая путь. Поэтому он смотрел на нее и не видел, и просил о помощи.
Ведьма тоже его не узнала. Он понравился ей, казался удивительно реальным, но  даже не смотря на чувство взаимной симпатии, она молчала. Она знала, что к ней все приходят за чем-то,  или кем-то, а выбрав уходят.
Он не мог выбрать фигурки. Он смотрел на них на всех, и не мог понять, то ли они нужны были ему все, то ли нужной не было. И так и не сумев определиться с выбором, он попросился на ночлег.
Она вздрогнула, но так как не привыкла отказывать, ведь ее никто не просил о подобном раньше, слишком силен был страх в людях, она согласилась. А так как постель была всего одна, она постелила ему, а сама ушла в лес.
Он задумчиво присел на край постели. Страха не было. Было приятно, комфортно. И какое-то совсем незнакомое ему чувство тоски мягко обволокло его. Он лежал уже через 10 минут на спине и смотрел в потолок. Никуда впервые не хотелось идти. Ему, который и часу не мог спокойно оставаться на одном месте, ему, который всегда думал о новом пути, новом городе, новом корабле, он впервые забыл о своем стремлении. Он почувствовал себя внезапно дома. Как будто он наконец-то пришел, туда, куда так долго ехал. Он не думал о ней. Он забыл, где он, просто чувствовал, что он, наконец-то прибыл.
Проснулся, когда сквозь щели темных занавесок проникли лучи солнца. Приоткрыл глаза и увидел ее. Она сидела спиной и расчесывала  волосы. Лучи солнца падали на ее распущенные волосы и он постепенно ее узнавал. И всплывали образы, далекого потерянного рая. И он снова как будто оказался в том вечере, в вечере, когда они помнили друг друга, когда им нужно было расстаться. Он, как и тогда сейчас сжался, почувствовав холод.  Холодные плиты пола, большие холодные серые стены. Безжизненные колонны, не хранящие в себе ничего, кроме холода. Зал. Большой просторный зал. Он казался себе малюсеньким и не совсем уместным в этом зале. Другое дело она. Она, казалась, занимала все его пространство. Стояла прямо, и хотя платье было тонкое, она не дрожала от холода. Она напомнила ему статую богини, вырезанную из светлого, но не белого мрамора, статую, в которую вошла ее душа. Удивительно простое платье, как будто совсем без замысла, и если бы не драгоценности, было бы непонятно кто она. Она стояла прямо, и он знал, что она не убежит как взбалмошная девица, и не закатит истерику. Он знал, что она выслушает его, и впитает в себя все его слова именно такими, какие они есть. И что ни одна его фраза не выйдет за пределы этого пространства. Он знал, что она не будет плакать, не сейчас. Сейчас здесь она была сильной, намного сильнее его, и он признавал ее силу здесь и говорил, много говорил, и иногда обещал то, что заранее знал, что не исполнит. Но он не мог иначе. Она все понимала. Она не сделала ни одного движения навстречу ему, но он знал, что она его одобряет, откуда-то чувствовал, что она будет его ждать. И от этой мысли начинало тепло разливаться по его телу. Она позволила только потрепать его по волосам и подать ему его меч. И вложила в эти два жеста всю свою силу. Он ведь вернется, а значит и сила вернется к ней вдвойне. А значит, не жалко. Сила вернется к ней вдвойне. А значит, не жалко. Чем больше отдаст сейчас, тем больше будет приток.
Да, так именно и будет…

Ты волшебный.
Ты жизнь вдохнул в свечи.
Волшебство этой ночи не кончится.
Ты кружил меня в танце весь вечер.
Босиком, по ковру, в одиночестве.

Наши тени весь вечер в экстазе
Бесконечно сливались друг с другом.
Я хотела дарить тебе вечность.
Но смогла только эти минуты.

Закрываю глаза, доверяю.
И в дыхании твоем растворяюсь.
Мы любовь излучали весь вечер.
И часы превратили в молчанье.

Вздрогнул от охватившего его воспоминания и очнулся. Взглянул сквозь прикрытые ресницы на нее и … не узнал или узнал в ней то, что не узнал до. Что-то странное творилось там, у зеркала. Это что-то и притягивало и отталкивало одновременно, но так или иначе заставляло лежать, не двигаясь… Зеркало трескалось.
Она сидела у зеркала, зеркало как такового и не было уже. Она знала, что сейчас умрет еще раз. Она не помнила или уже действительно не знала, сколько ей лет, знала только, что родилась очень давно. Она не знала или не хотела видеть это, как она выглядит. Она была не старой, она была древней. А еще она устала. Она знала, что сейчас умрет, все признаки были уже здесь. И туман в глазах, и слабость, и это физическое тело, которое уже не хотело ей с легкостью подчиняться. Да что от него ждать, оно и раньше не всегда слушалась ее.  Она  была одна. Сколько раз, когда она чувствовала отчаянье в жизни, она была одна. Одна, и между тем умрет сейчас еще один человек. Не поворачивая головы, она знала, что он лежит в ее постели. Там далеко в другом временном пространстве, он должен умереть. Иначе не будет встречи. Иначе их физические тела могут каждый день натыкаться друг на друга, но никогда они уже не встретятся. У каждого свой путь познания. Если ты пришел в кинотеатр и ушел на половине, то значит это не твой фильм. Поэтому она позволяла ему все чувствовать. Если после всего он останется, значит сможет вернуться.
Было не больно, было мерзко и отвратительно. И от этого почти страшно. Она чувствовала как грязь, почти физическая грязь вытекает из нее. Откуда столько грязи? Недоумевала она. Откуда столько гнева?  Странно. Она всегда была добра ко всем. Она никому старалась не отказывать. Всегда отвечала прямо. Не увиливала от ответа. Не притворялась восторженной, когда не чувствовала восторженности. Тогда откуда столько лжи? И откуда эта похоть?  Она чувствовала, что с лица отваливаются маски, одна за другой. Как странно и непонятно. Она думала, что она как раз-то и ходит без маски. Разбила остатки зеркала, и била стены. И чувствовала, что ее вся грязь и раскалывается на кусочки, разбивается, разлетается. Было мучительно.
А потом вдруг она вспомнила про уверенность. Вспомнила замок. Тот самый, где они виделись до этого. Почувствовала меч в своих руках. И знание, что убьет любого, кто посягнет на ее владения. И осознание этим наполнило ее полностью. Не надо никуда идти. Не надо звать на помощь или укорять себя за то, что тут случилось до. Достаточно взять все на себя с этого самого момента осознания. И все будет хорошо. Потому что она за все отвечает. И она знает как лучше. Она открыла глаза и увидела свое отражение. Она с удивлением начала вглядываться в него. Что-то однозначно неуловимо поменялось. В зеркале на нее смотрело создание без возраста. Без прошлого, но с ответственностью за здесь и сейчас. Внезапная сила заполнила ее. Она улыбнулась.
Очнулась. Повернула голову и увидела его, а в нем всех тех, кто причинил ей самую жгучую боль. И гнев, который как она думала не имеет к ней никого отношения, появился, проснулся в ней и надел на нее самую глубокую маску, .маска, которая не успела разбиться до, так как была тщательнейшим образом упакована в глубине ее существа. Маска неугомонной, жгучей ненависти и обиды и страха, что эта боль останется с ней навсегда. Она бросилась на него в немой злобе и была не по-человечески ужасна в своем подавленном чувстве.
Он онемел, и не мог даже пошевелиться, в то время как она трясла его и душила за горло. И что-то кричало, страшное, дикое, нечеловеческое. Он понял этот призыв в тот момент, когда терял сознание окончательно. «Я люблю тебя. Я же люблю тебя, а ты».
Снова дрожь. Не первая и оттого более непереносимая.
Краем сознания она заметила, что кто-то снова поджег ее жилище. Она уловила постороннее чувство страха, такое смачное и вибрирующее и мысль «вдруг выйдет, вдруг сбежит, вдруг успеет?»
«Не успеет. Не успею. И поэтому снова останусь жить».
И все снова сгорело дотла. Только она осталась. Сгорело все, в том числе и тот житель соседской деревушки, и сама деревня. Сгорело все. Но она не спешила уходить. Хотелось наоборот остаться здесь как можно дольше. В этом ощущении ясного звенящего пространства. Без таинств, без слов, открывающегося перед ней. Осознание, что происходит так, как происходит.
Пронзительной чистоты воздух. И хотя еще нос улавливал запах гари. А слезы от едкого дыма не успели высохнуть. Было ясно. Как будто слезы промыли глаза, а дым нос. Дышалось легче, чем до. Смотрелось дальше, чем ранее. А она понимал, что это еще один переход по лабиринтам дыхания, по мозаичным реальностям.
Все сгорело, и именно поэтому можно было успокоиться и отдохнуть. Знать точно, что-то, что ей нужно нет в этом мире, так как оно только что перешло в мир иных координат. А это значит, впервые не нужно ничего доказывать, и в первую очередь себе самой. Не надо никого искать. Она ведь, самолично, собственными пальцами, руками, задушила его. Не надо ждать никого. Н, наконец-то, избавиться от всего; можно просто жить для себя – никому не принося ни вреда, ни пользы, быть собой, дышать, так как хочется. Говорить или молчать. Ведь все бессмысленно теперь. Незаметно для самой себя она встала и начала колдовать. Ходя кругами по еще неостывшим углям. Пришел дождь, и по  капли собирая его, она начала нанизывать нечто в воздух. Она не знала, что здесь будет, не знала, вернее как это будет потом называться, и как долго, она просто знала, что это будет, что-то светлое. И каждый,  попав сюда случайно, либо специально, найдет здесь несколько мгновений отдыха. И сможет на миг остановиться и посмотреть на жизнь несколько иначе. Она  уже видела всех этих людей, бесконечное разнообразие одежды, времени, мыслей, пространств. Они были понятны ей все. Но она не спешила рассказать им об этом, так как ее не было в тот момент, когда они пришли, каждый в свое время.

Щ

Предположим, это просто приснилось.
В ирреальности таяли фразы,
Как снежинки под утро кружились,
И сливались с лучами в экстазе.

Предположим, что все не было дымом.
Или было. Сегодня не важно.
Предположим, что время разбилось.
На кусочки, на фразы: «Что дальше?»

Предположим, что ты слышишь дыхание.
Но не знаешь, откуда ветер.
Предположим, что сегодня спала я.
И ты спал. И во сне был вечер.

Она вздрогнула и проснулась. Проснулась ли? Или наоборот осознанность сна сменилась иллюзией просыпания в очередной ложной реалии. Или так и не спала? И все, это была череда сменяющихся друг друга картинок. Она сжимала в руке маленькую игрушечную фигурку, а присмотревшись поняла, что это сотовый телефон. Увидела ли? И так ли важен формат виденного. И насколько правдив орган зрения? И все ли он отображает с точностью до миллиметра. С точностью по отношению к чему? Телефон молчал. Не было смс. Как будто он. Ведь иначе бы точно были сообщения… Она так и просидела, зажав в руке телефон целых 30 минут. Тоже, наверное, умерла, так как ничего ему не написала. Ведь иначе бы точно написала. А может это все-таки не телефон? Иначе бы она точно ему написала, ну хоть что-нибудь. Не пришлось удалять даже его номер. Так как если что-то исчезает из твоей реальности, то ты уже этого не замечаешь. И постепенно для тебя это исчезает. Действительно. Если не замечать мороженое в руке, то оно растает. А рука будет неприятно липкой. И ее придется мыть.
И так, она все-таки, проснулась. Впервые проснулась, помня и осознавая все сны. Их было много, но она без труда, наконец-то,  могла удерживать их в сознании все сразу, Вернее даже не удерживать, а просто быть рядом. Она помнила и боль, и радость, и лишение, и огромное изобилие даров, и принимала это без выбора, с одинаковым предпочтением…
Сегодня она простила его. Простила сама для себя. Внезапно она увидела его другой стороной. Почувствовала его слабости, его жизнь иначе. И ей даже стало его, немножко, жаль. Она прощала ему все. И этим самым стала вне его притяжения.
И он тут же почувствовал это изменение. Почувствовал, несмотря на то, что они давно уже не общались. Что-то смутное вздрогнула, зашевелилось в его душе в тот момент, он не думал о ней, но как будто что-то изменилось. Толи стало трудно дышать, толи света стало меньше. Его сознание продолжало дремать, в то время, как его душа не переставала подавать ему сигналы. Но он не спешил просыпаться. Время не пришло. И он спал.
Она простила и другого. Тот другой, никогда не причинял ей зла. И никогда не желал боли. И, все-таки, были моменты, когда мысли о нем, наполняли ее глаза слезами, и она плакала. А сегодня он был прощен. И она перестала думать о нем, перестала звать его.
И он почувствовал это, и это выразилось в потере интереса к другим его делам. Он почувствовал, что что-то перестало его удерживать, и ему стало не интересно делать то, что он делает, так как некая магия ушла от него. Он не понял в чем дело. Просто смутно почувствовал, что ему вдруг стало чего-то не хватать.
В этот самый момент она простила в третий раз. Простила того, кто был до. И о ком, она забывала, и снова вспоминала. Она простила ему его искренность. Так как увидела в ней примитивность и простоту обычности.
И он сразу почувствовал это, так как сразу после ее прощения в нем зародилось желание чего-то, какого-то внутреннего поиска теплоты, так как с ее прощением ушла некая теплота с его жизненного пути.
А после всего этого, она смогла простить ее…. Тот образ, из  зеркальной поверхности стекла. Такой зыбкий и нереальный вначале.
Она простила ее, эту тень, принадлежащую кажется ей самой…
И она это почувствовала. Так как сначала в нее влился свет и дышать стало легче, а потом появился интерес жить и наконец, необычная теплота заполнила всю ее оболочку.
И как только это произошло, она узнала саму себя и шагнула без боязно навстречу.
«При расширении поля осознания будущее и прошлое как бы стягиваются в настоящее благодаря огромной мощности их осознания и становятся условными временными показателями.
Они попадают в зону объединения, становясь доступными «здесь и сейчас» при возросшей скорости обработки информации развитого осознания».
От внезапного ветра реальности она засмеялась. Смех был легким, как листок, оторвавшийся от дерева.

конец первой части
 Вторая часть: Путь луны