Братья научили меня читать в четыре года.
К первому классу я читала так, как сейчас.
С учительницей нам повезло. Она была
молодой, славной, веселой и справедливой.
Нельзя сказать, что ей повезло со мной.
Сидеть в "позе внимания" целый урок я
не могла. Чистописание мне было совершенно недоступно. В тонких, гнущихся, как трубочки для коктейля, пальцах ручка вихлялась, почерк был ужасным, хотя я не сдавалась, старалась.
На уроках чтения я изнемогала от скуки
и безделья. Анна Тимофеевна догадалась,
как можно меня обезвредить! Она давала
мне читать книгу Бориса Житкова "Что я
видел" - пока мои соученики по слогам
лепетали "мама мыла раму".
Я погружалась в чтение. Внешний
мир переставал существовать.
Читать в классе не умел никто!
Но самым неприемлемым для учительницы было мое чувство внутренней свободы. Я через три дня после начала учебного года перестала ходить в школу!
Стояла теплая, тихая золотая-золотая осень, пронизанная серебряной паутиной. В бледном небе на юг летели клином птицы, и я, зная, что скоро пойдут дожди и кончится эта благодать, здраво рассудила, что школа никуда не денется, и надо последние солнечные денечки отгулять.
Пошли дожди, и я вернулась в школу. Анна Тимофеевна спросила, почему я пропускала занятия. Я объяснила.
- Теперь ты ученица и должна
каждый день ходить в школу!
- Почему должна?
Анна Тимофеевна - чтоб другим неповадно было - отправила меня в угол, отгороженный
от класса большими счетами. Я то играла их костяшками, то из-за учительской спины корчила рожи одноклассникам, ничуть не страдая от такого наказания.
На перемене я просила Анну Тимофеевну
все-таки объяснить, почему я "должна", но
она и сама не знала. Сказала, что так принято.
Писали чернилами. Редко удавалось избежать клякс. Я страшно огорчалась. Но нет худа без добра! Я резко закрывала тетрадку и получала на развороте симметричный отпечаток причудливой формы.
Кляксы я подрисовывала, превращая в цветы или в бабочек. Получалось очень красиво. Анна Тимофеевна ставила большой кол красными чернилами. Роршах мог бы сделать выводы, исследуя мои интерпретации.
Красивый яркий кол делал произведение
искусства завершонным. Я любовалась.
Если же у меня получалось жутким почерком,
но без особых помарок и клякс написать задание, то за этот подвиг мне ставилась тройка. Радость, бьющая через край! Я показывала дома написанное с чувством гордости и глубокого удовлетворения, и родные радовались вместе со мной.
Зимой на рябине и на снегу снегири клевали ягоды, и я, сидя у окна, только и смотрела на
них. А ближе к весне прилетали свиристели.
Мне разрешали иногда дня три посидеть
дома - отдохнуть от нервных издержек.
Потом я поняла, что меня просто рано отдали в школу - семь мне исполнилось в июле. И если умственно я была готова к школе, то психически и физически совершенно не готова.
.