Куклы

1
- Вы закончили? – она неловко двинула бедром.
- Останься на месте, - явив итальянский акцент, остудил он. – Последний штрих остался.
Он, как и обещал, нанес углем последний штрих на бумаге, поставил в углу подпись, в которой можно было четко прочитать «Perrone» и выдохнул: «Теперь одевайся».
Девушка послушно встала с софы и поспешила удалиться за ширму.
- Джан-Пьеро, - донеслось из-за ширмы, - мы с тобой еще встретимся?
- Если захочу тебя еще рисовать, почему нет? – ответил Джан-Пьеро.
- А если не рисовать? – намекнула девушка.
- Моя жизнь в том, чтобы рисовать. Я без этого никак не могу.
- Можно мне посмотреть, хорошей ли получилась картина?
- Посмотри, - усмехнулся Джан-Пьеро.
Девушка босиком вышла из-за ширмы, одетая в розовую футболку и узкие, хорошо облегающие ее низ джинсы с фасонно разодранной на колене тканью, и приблизилась к Джан-Пьеро, держащему в руках только что подписанный им лист бумаги.
- Джан-Пьеро… - еле смогла вымолвить она, увидев, как прекрасно он ее изобразил. – Это так здорово! Я слов найти не могу! Меня такой никто никогда не видел еще!
- И не увидит. Это разглядел в тебе я один, другим было недоступно. Более того, я скажу, что когда позируешь кому-то, ты отдаешь часть себя той картине, на которой этот кто-то тебя рисует, а значит, кто бы тебя ни рисовал после меня, эту часть он в тебе просто уже не сможет найти.
- Получается, я сама никогда больше не буду в себе чувствовать той части, что ты изобразил на листе? – по выражению ее лица было видно, что она восприняла его реплику как шутку.
- Получается, - абсолютно серьезно сказал он.
- Тогда я больше не буду тебе позировать, - засмеялась она.
- И не надо. Ты не одна в мире красивая женщина.
- Подари мне эту работу. Мне она очень нравится.
- Мне тоже. Поэтому я оставлю ее себе, - ответил Джан-Пьеро, свернул лист в рулон, спрятал его в тубус, собрал инструменты и покинул квартиру, в которой провел без малого две недели. Девушка села на подоконник и привычно закурила.

Джан-Пьеро уже лет десять с исправной периодичностью навещал Россию с целью найти за визит одну-две красивые модели, которые согласились бы ему позировать, и потому очень хорошо мог объясняться по-русски. Несмотря на то, что по жизни он был одинок, общение с людьми (даже из других стран) давалось ему легко. Проблема была лишь в том, что люди, знакомство с которыми он заводил, переставали быть ему интересными уже через месяц после первой встречи. Когда-то его отец передал ему один из ювелирных магазинов, сеть которых основал, из-за чего наш герой перестал испытывать какие-либо финансовые трудности, почувствовал себя вполне обеспеченным, и способным целиком посвятить себя творчеству.
В этот приезд в Петербург он в один из вечеров познакомился возле Казанского собора с женщиной по имени Наталья и пригласил ее в ресторан, где в течение всего ужина блистал перед ней своими широкими познаниями в живописи и музыке, а когда солнце за горизонтом скрылось, предложил ей позировать для него обнаженной. Шарм иностранца, свободно говорящего по-русски, оказался для нее очень сильным, и не дать согласия она не смогла.
На следующий день после того, как работа была окончена, и они расстались, Джан-Пьеро преспокойно сидел на лавочке в Александровском саду, окруженный бюстами Глинки, Лермонтова, Гоголя и Горчакова и молча взирал на бьющийся в середине сада фонтан, как внезапно к нему подсел человек в зеленом пиджаке.
- Отдыхаете? – поинтересовался он.
- Да. Устал немного, - ответил Джан-Пьеро.
- Откуда вы? - услышав характерный акцент, спросил человек.
- Италия. Турин.
- Николай, - представился человек.
- Джан-Пьеро.
- Вы так хорошо изъясняетесь по-русски… Давно здесь живете?
- Нет, я постоянно в гостях.
- Наверное, увлекательно все время путешествовать.
- Уж точно интереснее, чем сидеть постоянно дома.
- Вы, наверное, творческая личность.
- Художник.
- Нравится Россия?
- Еще как. Столько вдохновения дает для творчества. В первый раз в жизни прибыл сюда лет двадцать назад. Но не в Петербург – в этот… Нижний Новый Город.
- Нижний Новгород, - подсказал Николай.
- Верно. Тогда иностранцам почему-то было туда нельзя, а я денег дал на въезде, а милиционеру сказал честно: Я итальянец (я тогда немножко знал русский уже). А он ответил: ты такой же итальянец, как я француз! Он подумал почему-то, что я грузин… Потом меня люди, с которыми знакомился, долго спрашивали, как зовут моего отца, а он у меня бизнесмен, я думал, им интересуются сильно, и целый час говорил: зачем вам это знать?! Потом наконец сдался и назвал имя – Франческо. «Ты, значит, Джан-Пьеро Франческович!» - обрадовались люди. Это я потом узнал, что у вас принято к имени отца добавлять «ович», и тогда получается как бы второе имя. Так забавно показалось. А потом допрос продолжили. Говорят: Джан-Пьеро Франческович, вы любите ибаться?
От услышанного Николай разразился смехом.
- Это я потом уже знал, - продолжил иностранный гость, - что это плохое слово. А тогда было просто непонятное. Я просил их объяснить его смысл, а они сделали так (Джан-Пьеро показал ладонь, бьющуюся в кулак), и я понял сразу.
- Да уж, - задумался Николай. – Тут сложно не понять…

Джан-Пьеро был довольно красив, глаза его были, несмотря на холод, явно проглядывавшийся в них, полны радости и доброты. Волосы он носил не короткие, но и не длинные – до плеч они чуть не доставали. В его бархатном голосе слышалось, будто он для тебя поет милую колыбельную, после чего никто уже не мог сомневаться, что родиной настоящей музыки является именно Италия, а не какая-то иная страна, а в его походке ощущались энергия и целенаправленность.

- Когда я в России, все постоянно спрашивают, кто я и откуда, - поделился он с Николаем, но почему-то не торопятся рассказывать о себе. Ты-то сам что тут делаешь?
- Я просто отдыхаю, честно ответил Николай. У нас с женой годовщина знакомства сегодня – пять лет, и я в честь нее назначил супруге свидание на том самом месте, где мы когда-то и познакомились – здесь, в Александровском саду.
- А все же, почему русский неохотно рассказывает о себе иностранцу?
- Стыдно, наверное, - предположил Николай.
- Почему стыдно? Чего стыдно?
- Мне кажется, русский может быть горд только перед собой. Иностранец в его видении всегда лучше, чем он сам, но никогда никому и ни за что русский в этом не признается.
- Странно.
- Да, странно.
- И тебе стыдно тоже?
- Полагаю, да. И я тоже не признаюсь в этом.
- Как же можно тогда это осознавать? Я не очень понимаю. Ты осознаешь, что это так, но не понимаешь, почему.
- Я умею смотреть со стороны на всё и на всех. И даже на себя. К тому же, что уж такого странного в том? Ты осознаешь, что закон всемирного тяготения существует, но знаешь ли ты, почему он существует?
- Закон не существует. Существует само явление. А закон создает человек, чтобы это явление описать.
- Вероятно, да. Но речь не об этом: важно, что принимая то или иное явление, мы далеко не всегда можем сказать, чем оно вызвано.
Две ладони быстро закрыли глаза Николая, но он не шелохнулся. Вместо этого он недовольно воскликнул:
- Ольга! Ты опоздала!
- Ой уж и опоздала! – раздался в ответ игривый женский голос. – Ненадолго. К тому же в противном случае происходящее никак не походило бы на наше первое свидание.
Джан-Пьеро обернулся. Его взгляду предстала кареглазая стройная женщина, одетая в рубинового цвета платье, с тонкими чертами лица и длинными темно-русыми волосами, лишь по взгляду которой можно было дать ей около тридцати лет. Все остальное в ней уверяло, что обладательница сего не могла быть моложе двадцати. «Его жена», - догадался Джан-Пьеро.
Николай холодно убрал кисти рук супруги со своего лица. Ольга, обойдя скамейку, нежно погладила его по плечу.
- Знакомьтесь, - показал свою воспитанность Николай. – Моя жена Ольга, мой совсем-совсем недавний знакомый Джан-Пьеро.
- Ух-ты! – по-детски воскликнула Ольга, - иностранец что ли?
- Иностранец. Итальянец, - со свежей улыбкой ответил Джан-Пьеро.
- Вы знаете русский?
- Знаю. Даже знаю, что у вас сегодня годовщина знакомства, и в связи с этим хотел бы вас пригласить в один хороший итальянский ресторан. Вы будете моими гостями, – сказал Джан-Пьеро, вызвав большое удивление со стороны Николая.
- Я согласна! Милый, пойдем! – обратилась к Николаю Ольга.
- Раз ты сама этого жаждешь, мне ничего не остается, как согласиться, – растерянно ответил Николай, и они втроем направились в итальянский ресторан, располагавшийся неподалеку от Исаакиевской площади, в который их пригласил Джан-Пьеро.

Весь вечер Николай, Ольга и Джан-Пьеро общались на различные темы. Небо освобождалось от желтого солнца, постепенно впуская в себя дух белой ночи.
- А хотите попробовать тирамису? – предложил Джан-Пьеро, когда с основными блюдами было покончено.
- А что это? – удивилась доныне не слышанному слову Ольга.
- Десерт. По-итальянски это значит «возьми меня наверх».
- Быть может, «подбрось меня»? – уточнил Николай.
- Быть может, - сухо ответил Джан-Пьеро, не особенно любивший, когда его поправляли.
- С удовольствием! – согласилась Ольга, поддавшись обаянию итальянца.
- С каким удовольствием? – спросил ее муж. – Ты даже не знаешь, что это блюдо собой представляет!
- Ну, и что? Мне само название уже много обещает.
- Обещает… Пообещать и я могу все, что угодно.
- Ты – не сомневаюсь. А название блюда должно себя оправдать.
Джан-Пьеро заказал три упомянутых десерта и три бокала шампанского к нему. Через пятнадцать минут заказ был подан, и Джан-Пьеро с удовольствием стал пристально наблюдать за впервые пробующими итальянское лакомство Ольгой и Николаем.
- Вообще-то, я хотел бы попросить у вас одной услуги, - вдруг сообщил Джан-Пьеро. – Я бы хотел пригласить Ольгу к себе на несколько сеансов. Я бы хотел ее написать, если, конечно, она не против.
- А моего мнения вы спросить не хотите? – уточнил Николай.
- Если разрешить жене ходить туда, куда ей хочется, то она и домой будет приходить с радостью, - намекнул Джан-Пьеро.

2

Спустя два дня в назначенное ей время Ольга объявилась в отеле, адрес которого ей написал Джан-Пьеро. Сам Джан-Пьеро преспокойно, не выражая и малейшего волнения, положив ногу на ногу, сидел на диване в холле и листал брошюру, извещавшую о предстоящих петербуржских выставках.
- Эта гостья ко мне! – сообщил он администратору, не меняя своей позы.
- На каком этаже Вы расположились? – спросила Ольга, приблизившись к итальянцу.
- Доберемся – узнаешь, - улыбнулся он, после чего встал и, взяв Ольгу под руку, повел ее к лифту.
- Много времени нам понадобится?
- Часа четыре, я думаю.
Лифт привез их на последний этаж, Джан-Пьеро вставил ключ-карточку в приемник и резко открыл дверь. Перед Ольгой показалась не слишком роскошная, как она предполагала себе ранее, но очень красивая и уютная комната. Итальянец молча указал ей на ванную, в которую Ольга тут же и вошла, дабы привести себя в порядок. Через пару минут она оказалась в комнате, где застала художника, расслабленно стоящего перед мольбертом.
- Готова? – спросил Джан-Пьеро, вооружившись кистью.
- Да, - дала ответ Ольга.
- Тогда раздевайся, - неожиданно произнес Джан-Пьеро.
- Погоди, - удивилась Ольга, – ты ни о чем таком раньше не говорил. Ты не предупреждал, что мне придется позировать обнаженной.
- Конечно, иначе ты бы совсем по-другому выглядела.
- А ты не считаешь, что Николай оказался бы против, будь он с нами сейчас.
- Насколько я вижу, с нами его сейчас нет. Так что же тебя сдерживает?
- Не знаю… может быть, стыд?
- Мне уже сообщили, что русским все время за что-то стыдно, но на твоем месте я бы не стыдился. Просто потому, что тебе стыдиться нечего. В тебе все прекрасно. Если стыдиться красоты, то как же она должна спасти при этом мир? Кажется, так говорил один ваш писатель?
Приятно поразившись сказанному, Ольга не спеша разделась догола.
- Куда мне лучше встать?
- Встань к двери и подними правую руку вверх. Приложи голову к плечу… хорошо. Так и стой. Я знаю, это не слишком удобно, но безумно красиво. Это может стать одной из лучших моих работ!
Дождавшись, пока Ольга выполнит все его распоряжения, Джан-Пьеро принялся наносить на холст краски. Работал он большой кистью и с такой скоростью, что казалось, будто он очень боится упустить видимое им. Так бывает с человеком, долгое время испытывавшим жажду: он набрасывается на кувшин с водой с необычайным желанием испить из него как можно больше.
Спустя четыре часа итальянец замедлил и очень скоро прекратил свои движения.
- Пожалуй, пора заканчивать, – подытожил Джан-Пьеро. Для первого сеанса хватит, можешь одеваться.
Ольга обессилено опустила руку вниз, чувствуя, будто держала все эти четыре часа тяжелый факел.
- Устала? – побеспокоился Джан-Пьеро, заметив, как она разом побледнела.
- Да, - не понимая собственных ощущений, пролепетала Ольга. – Мне… мне, кажется, нужно прилечь...
Джан-Пьеро заботливо поднял ее на руки и, переместив на двуспальную кровать, накрыл ее пледом.
- Это ничего, - объяснил он. У тебя, наверное, сегодня был первый опыт позирования. Такое недомогание случается. Особенно в первый раз. Пройдет.
После этих слов он вернулся к холсту и с легким чувством выигранной битвы оценивающе взглянул на получившийся эскиз.
Через полчаса Ольга пришла в себя и, договорившись с художником о дне и времени следующего сеанса, покинула номер гостиницы.


3

В следующий раз Ольга пришла заметно преобразившаяся. В глазах ее любой наблюдательный мог рассмотреть давно заброшенную в старый чулан и внезапно найденную и зажженную лампу.
- Это мой гость! – практически, как и в первый раз объяснил Джан-Пьеро администрации гостиницы.
Войдя после посещения ванной в комнату, Ольга обнаружила в центре нее стул.
Раздевшись, она приняла назначенную ей в прошлый раз позу.
- А вот и нет! – воскликнул итальянец, – Не угадала. Теперь прошу тебя присесть на стул.
- Как же ты, интересно, собираешься меня рисовать? – удивилась Ольга. – У тебя же уже есть кое-что, нарисованное в прежней моей позе!
- Первое, - пояснил Джан-Пьеро. – Не нарисованное, а написанное. Я хоть и итальянец, а с русскими художниками общался. Они меня научили различать. Красками пишут, а не рисуют. Второе – я пишу не так, как все. Я пишу сущность, а не позу. Поза для меня не так важна. Вернее, важна для восприятия, но не особо интересна для конечной картины. Чтобы воспринять кого-то, недостаточно одной позы, одного ракурса. Нужно видеть свой объект с разных сторон. Тогда больше шансов его понять.
- Объект? Знаешь, мой муж говорит, что объектом может являться лишь что-то неодушевленное. Если в этом участвуют два человека, то это субъект-субъектные отношения.
- У тебя хороший муж. Он прав. Но когда я тебя пишу, я твой повелитель, а ты мой объект, насколько бы одушевленной ты ни была. Причем твоя одушевленность не последний повод, по которому я заинтересовался тобой. Как ты думаешь, почему я решил писать тебя в тот вечер, когда мы встретились?
- Понравилась, быть может? – улыбнулась Ольга.
- Конечно, - не стесняясь, сказал Джан-Пьеро. – Но главное: ты была все время в движении. Благодаря этому я поймал часть тебя. Ту часть, которая меня заинтересовала. А когда тебе хочется часть, ты затем хочешь взять и остальное. А остальное  это не позиция. Это суть!
Внимательно выслушав художника, Ольга присела на стул, положила левую ногу поверх правой и опустила руки на сиденье, подцепив его снизу пальцами.
- Прекрасно, - одобрил Джан-Пьеро. То, что нужно. Так и сиди.
Он снова принялся писать так, будто бы был в горячке, он писал даже не от локтя – от плеча, и у Ольги складывалось впечатление, что пишут вовсе не ее. Более походило, что, смотря на нее, итальянец создает нечто авангардистское, никоим образом не способное напоминать человека или вообще что то привычное обычному человеческому глазу. Что-то смазанное, но в, то же время, непохожее на работы известных импрессионистов, а просто изображение крика души, с воспринимаемым в данный момент не связанного.
Спустя положенные четыре часа, Джан-Пьеро стряхнул с кисти краску на расстеленную под мольбертом газету «Комсомольская правда» и, немножко пошатываясь, отошел к стене.
- Одевайся, - явно утратив силы, вымолвил он.
Ольга поспешила одеться. В этот раз, хоть художник и не дал ей, как и в первый сеанс, какой бы то ни было передышки, она не чувствовала себя бессильной. Из них двоих слабее выглядел скорее Джан-Пьеро.
- Предлагаю прогуляться, - высказал он, и Ольга с радостью его поддержала.

Они вышли на канал Грибоедова и остановились на мосту с грифонами.
- Мне кажется, художником быть очень трудно, - поделилась Ольга.
- Совсем нет, - уверил Джан-Пьеро. – Мне так кажется, что это определяется на небесах, кому кем быть. Кто-то становится инженером, как твой муж, и изобретает различные устройства, чтобы нам проще жилось, чтобы мы обращали меньше внимания на технические проблемы и больше отдавали бы себя человеческим отношениям, кто-то становится художником, как я, и этим радует чувство восприятия каждого из нас, а кто-то становится человеком, дающим вдохновение остальным, как ты.
- Я? Я же при этом ничего не делаю!
- А тебе и не надо. На небесах уже все определили. За тебя все уже сделали.
- Про инженеров, как мой муж, я с тобой не соглашусь. Они сделали много такого, что как раз не дает отвлечься от технических проблем. Решение одних технических проблем влечет за собой другие, порой нетехнические. Инженеры изобрели глобальную компьютерную сеть. Дала ли она возможность больше отдаваться человеческим отношениям?
- Конечно, дала. Появилась такая великая возможность, как общаться на расстоянии! Кто-то, кому понравились мои работы, может немедленно поделиться их фотографиями со своими близкими. Разве не прекрасно?
- Однако люди, делясь так на расстоянии, испытывают меньше желания встречаться и ходить на твои «живые» выставки.
- Неправда. Те, кому не надо, они и не ходили бы на них никогда. А те, кто жаждет, но не знает, где можно свою жажду утолить, тот спасается как раз компьютерной сетью.
- Она все равно не дает настоящего.
- Не дает. Но она знакомит. А настоящее… Зато его даю я, - заключил Джан-Пьеро.

4

Через пять дней Ольга явилась на третий сеанс, и была еще краше, чем в прошлый раз. Ее волосы приобрели естественный объем, какой им не случалось иметь уже пять лет, грудь наполнилась оживляющим и питающим все внутри и снаружи воздухом, а уж глаза… от них никто не мог оторвать своего даже замазанного примелькавшимися всяческого рода  зрелищами взгляда.
- Я помню, это ваша гостья, - кивнула головой в сторону Джан-Пьеро администратор гостиницы.

- И какую позу я должна принять сегодня? –  поинтересовалась Ольга, оказавшись в номере и традиционно раздевшись догола.
- Сегодня тебе нужно лечь. Лечь на мою кровать, - приказал Джан-Пьеро, и Ольга покорно исполнила его приказание.
На этот раз итальянец писал свою картину от локтя, он был так же страстен, как и все предыдущие сеансы, но ощущалось, что выписывать некоторые фрагменты ему приходилось с большим присутствием разума, нежели чувства.
- Что ты чувствуешь, когда делаешь это? Когда пишешь меня? – поинтересовалась Ольга.
- Ничего. Я просто тебя пишу.
- Этого не может быть. Ты лукавишь.
-Что значит «лукавишь»? – уточнил неизвестное ему слово Джан-Пьеро.
- Ну, вроде как «говоришь неправду».
- Нет. Абсолютнейшую правду. Когда я что-то пишу, меня самого нет. Кто-то свыше водит моей рукой. Я могу что-то чувствовать лишь разминаясь, тренируясь. Когда я контролирую свои действия. Но не когда я делаю что-то всерьез. Тогда я должен исчезнуть. Иначе то, что я создам, никому не будет нужно. Если хочешь, я чувствую собственное отсутствие.
- Забавно. Никогда бы не подумала.
- А скажи, - Джан-Пьеро оторвался от холста. – Ты со своим мужем уже пять лет. Все это время ты за ним наблюдала. Он инженер, и мне интересно, что чувствует он, когда создает свои проекты.
- Нет… - криво улыбнулась Ольга. Это же совершенно другое. Он, во-первых, делает свое дело на работе, и я при этом его не вижу.
- Не лукави, - Джан-Пьеро показал, что он овладел новым словом. – Ты точно видела его дома за работой. Как он себя вел?
- Правильно говорить «не лукавь», - засмеялась Ольга, но заметив, что взгляд итальянца слишком серьезен, решила ответить на его вопрос. – Да, я видела его дома за работой. Он был суров.
- Что значит «суров»?
- Значит «серьезен и жесток».
- Serious and cruel … grave e crudele! я пытаюсь на английский перевести, а потом на итальянский. Я русский хорошо знаю, ты пойми, но с тобой я как будто его заново изучать начал. Мне становятся непонятны  вещи, сказанные тобой… - Джан-Пьеро явно занервничал.
- Успокойся. Если ты хотел знать, мой муж просто меня не подпускал в момент своей работы. Я даже думаю, ему бы хотелось, чтобы я куда-то ушла. Далеко-далеко.
- Уверен, у него ты не спрашивала, что он чувствует, когда создает что-то.
- Ты прав. Не спрашивала. Но он сам делал такой вид, что спрашивать не хотелось.
- При этом он тоже создавал. И ничуть не хуже чем я. Просто он не создавал твой образ. И это тебя обижало. Поэтому ты не интересовалась его творчеством. Кроме этого, он тоже творил и творил так же, как и я сейчас. Отдавая себя целиком, уходя от себя самого.
Сказав это, Джан-Пьеро приблизился к кровати, на которой лежала Ольга и выдохнул пучок отжившего своё воздуха в бедро позирующей.
- Ты, отдавая себя, - с дрожью в голосе произнесла Ольга, - берешь часть меня. Я это чувствую. Со стороны мужа такого не было.
- Могло и быть. Но ты не чувствовала… - Джан-Пьеро, словно украдкой, словно пытаясь сделать так, чтобы его не заметили, пощекотал кистью, и тем измазал краской, пятку Ольги.
- Что ты делаешь? – дернула ногой Ольга.
- Пишу тебя. Воспринимаю тебя. Лучше модели я не помню, - Джан-Пьеро повел кистью выше, сотворив на голени Ольги бежевую черту.
- Что ты делаешь? – снова вопросила Ольга, но на сей раз уже не пошевелилась.
- Ты сама должна ощущать, - ответил Джан-Пьеро и устремил уже лишившуюся краски кисть Ольге между ног, принявшись щекотать ее чувствительную впадину.
Ольга задрожала. Больше она не могла вымолвить ни слова, из ее уст вырывался один лишь сладкий стон. Джан-Пьеро в три мгновения сорвал с себя одежду, и, не успев показать Ольге своего тела, набросился на нее сверху. Сопротивляться она не могла и с бешеной радостью позволила итальянцу взять ее. Она с необычайным трепетом ощущала каждое прикосновение Джан-Пьеро, более того, она просила его, умоляла касаться своих плеч, своих бедер;  то сжимаясь, словно замерзшая кошка, то раскрепощаясь, будто последняя продажная женщина из захолустного борделя,  заклинала его целовать ее в шею. Она вела себя, как никогда и ни с кем себя не вела. Она потеряла разум, она уставилась обоими глазами в белый потолок, на котором сама себе нарисовала картину в духе эпохи возрождения, картину, лиц и поз которой сама же не могла разобрать. Большие мутные капли страсти Джан-Пьеро, словно брызги фонтана, расплескались внутри нее, ее крик дерзко осел на стенах комнаты, в которой они находились, и не переставал отдаваться от них жаждущим еще большего самозабвения эхом. Казалось, сейчас оба новоявленных преступника людской добродетели задохнутся в глубоком аду наиразвратнейшего ощущения, но в настоящей жизни им до этого было далеко.

После молчаливого приема кофе и чтения свежей прессы Джан-Пьеро предложил Ольге совершить прогулку по городу, и они вместе отправились любоваться петербуржской архитектурой. Погода их радовала, количество людей на улицах было небольшим, что  при такой погоде обычно является редкостью, и все, представавшее у них перед глазами, удивляло, словно являлось в первый раз. Не спеша, они вышли на набережную реки Мойки.
- Любишь свой город? – спросил Джан-Пьеро.
- Люблю. Только он не мой! – засмеялась Ольга. – Я переехала сюда, когда замуж вышла. Сама я из Поволжья. Из Самары, если точнее.
- Самара? – удивился Джан-Пьеро. – Я ведь там был. У меня друг историей увлекается, возил меня в Самару бункер Сталина смотреть, чтобы я переводил с русского на итальянский. Я был впечатлен: хоть Сталин в бункере и не был сам, что-то в нем от его духа чувствовалось. Больше всего запомнил четыре двери-муляжи, чтобы все было как в кремлевском кабинете и рассказ экскурсовода, как во время войны в кремле на вопрос Сталина «падет ли Москва?» Жуков ответил «да». Тогда Сталин указал ему на одну из дверей, сказал «иди, подумай и ответь еще раз». Что увидел за ней Жуков, неизвестно, но когда вернулся, сказал «Москву не сдадим». Легенда, наверное. Но красивая.
- Не знала. И даже в бункере никогда не была, - призналась Ольга.
- А кино английское по Пушкину смотрела? Которое «Онегин» называется.
- Да, помню такое.
- Финальную его сцену снимали там, - Джан-Пьеро указал на балкон дворца, находящегося на другом берегу реки. – Это дворец князя Абамелек-Лазарева. Последний построенный дворец в Российской империи. Конечно же при Пушкине его еще не было, и значит, Онегин в фильме сидит на несуществующем балконе. Неточность. Да и само название фильма «Онегин», написанное английскими буквами читается как One gin, то есть «Один джин» по-русски. Зато балкон этот для финальной сцены хорошо подходил – с него видна парадная последней квартиры Пушкина. Думаю, создатели из-за этого там и сняли.
- Ты откуда столько знаешь?
- От друга-историка. Это тоже он мне рассказывал. Я люблю узнавать у людей что-то. Получаю часть их таким образом.

Поздно вечером Ольга вернулась домой. Николай уже лежал в постели и при закрытых шторах досматривал какую-то аналитическую телепередачу.
- Как поработали? – спросил он у супруги, не отрываясь от телевизора.
- Хорошо, только устали очень, - ответила Ольга, совершенно не смотря на мужа, после чего, спрятавшись за дверью платяного шкафа, сняла с себя уличную одежду, и переоделась в ночную сорочку. Вернув дверь шкафа в исходное состояние, она аккуратно, не опуская стоп на пятки, приблизилась к двуспальной кровати и забралась под одеяло. Николай выключил телевизор, вследствие чего в комнате стало темно, поскольку он являлся единственным зажженным источником освещения, и попытался нежно погладить супругу по внутренней стороне бедер, с целью склонить ее к ласкам, но та притворилась, будто уже спит.

5

Все следующие четыре дня Ольга стремилась связаться с Джан-Пьеро, чтобы провести с ним время, однако дозвониться до итальянца ей удалось один лишь единственный раз, и то он сослался на сильную занятость, впрочем, не забыв напомнить, что в назначенный ранее час как обычно ждет ее у себя в гостинице для продолжения их совместной художественной работы. С огромным нетерпением дождалась Ольга наступления дня следующего сеанса творения произведения Джан-Пьеро. Вопреки ее ожиданию Джан-Пьеро встретил ее без лишних эмоций – довольно строго и выдержанно. «Сначала трудиться, потом ласкаться», - спокойно объяснил он, когда Ольга потянулась к нему, чтобы поцеловать. На сей раз Джан-Пьеро определил место Ольги на подоконнике, и когда она его заняла, гордыми движениями кисти продолжил создание своей картины.
- Пожалуй, картине нужно добавить страсти, - через какое-то время произнес он. – Иди ко мне.
Послушно Ольга переместилась к художнику. Улыбнувшись, он пощекотал сухой кистью ее под мышкой.
- А теперь встань на колени, - приказал Джан-Пьеро.
Осторожно опустившись перед своим повелителем на колени и любострастно ухмыляясь, Ольга расстегнула ему ремень, распахнула брюки и поцеловала его стремительно вздымающуюся плоть.
- Хорошо, - похвалил ее художник и, возобновив работу кистью на холсте, добавил: «Не стесняйся. Продолжай!»
Неторопливо Ольга начала ласкать Джан-Пьеро губами, периодически прерываясь, чтобы потеребить его языком словно крыльями бабочки, Джан-Пьеро сладко щурился, но работу не прекращал. Дыхание его учащалось и постепенно тело его занялось дрожью, а лицо изобразило боль и такое нетерпение, что решив пощадить повелителя, превратившегося к настоящему моменту в пленника, Ольга объяла его ладонью и, сообщив ею всего два движения, услышала освобожденный крик и одновременно с этим почуяла удар струи сладости в верхнее нёбо. Джан Пьеро сделал несколько глубоких вздохов и обессиленный рухнул на пол. «Кофе…» - еле слышно промолвил он.
Отведав принесенного натурщицей кофе, Джан-Пьеро встал, оделся, подошел к установленному в гостиничном номере музыкальному центру, включил музыку в ритме вальса и, захватив с собой бутылку «Кьянти» и два бокала на тонких ножках, вернулся к сидевшей на полу обнаженной Ольге.
- Любишь «Кьянти»? - поинтересовался он, открыв бутылку и наливая вино в бокалы.
- Не знаю… - замялась Ольга. – Точнее, не помню. Я пробовала его очень давно.
- За тебя! – произнес тост Джан-Пьеро, передав натурщице предназначенный ей бокал, и с большим наслаждением выпил.
- Хорошее! – воскликнула Ольга, отведав напитка.
- Отличное! – поправил ее Джан-Пьеро. – Хорошее – это другое какое-нибудь. Это самое любимое у меня. Я вообще не переношу сладких, полусладких и полусухих вин. Настоящее вино может быть только сухим! Сахар губит истинный вкус вина.
- А я люблю полусладкое.
- Сахар – это ширма, одежда. Настоящее вино, как настоящую женщину, хочется видеть обнаженной.
- А что за вальс у тебя играет?
- Я поставил сборник итальянских вальсов. Люблю их.
- Вальсы? Любишь танцевать?
- Нет. Слушать. Танцевать я никогда не умел.
- Хочешь, научу тебя танцевать вальс? Это легко.
- Если легко, научи.
Ольга радостно поднялась с пола, забрала у Джан-Пьеро бокал с вином и, поставив его рядом со своим на комод, приступила к обучению.
- Для начала, ты мужчина, поэтому ты ведешь меня. Послушай музыку и посчитай доли в такте: раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три… и так далее. Теперь нужно правильно встать. Положи правую руку мне на поясницу, а левой прими мою правую руку. Они у нас будут вверху. Теперь представь на полу квадрат.
- Где? – не понял Джан-Пьеро, опустив правую руку на голую ягодицу Ольги.
- Я нарисую, - сказала она и изобразила на полу с помощью липкой ленты квадрат со стороной, равной одному шагу. – Возвращаемся в исходное положение. Шагай левой ногой на меня на счет раз. На счет два шагай правой ногой по диагонали квадрата. А теперь на счет три приставляй левую ногу к правой.
- Вроде несложно.
- Я и говорю. Теперь правой ногой на счет раз шагай назад. На «два» - левой ногой по диагонали, и на «три» - приставил левую ногу.
- Оказался, как в начале, - обрадовался Джан-Пьеро.
- Именно! Теперь давай вместе и на счет медленно. Раз…два…три, раз…два…три! Прекрасно! Нужно попробовать под музыку! Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-т…
- Cazzo!  – воскликнул Джан-Пьеро с непривычки запутавшись в ногах.
- Нестрашно, - успокоила его Ольга. – Ты же только начал, ни у кого сразу не получается.
- Нет, танцы не для меня, - бросил обучение итальянец. – Я совсем не люблю делать то, что у меня не получается.
- Говорят же, хочешь учиться – будь готов считаться дураком.
- Не хочу – дураком. Есть вещи, которые я делаю хорошо, их и надо делать. На всё на свете сил никогда не хватит. Мир огромный, а человек маленький.
После неудачного опыта обучения вальсу пара влюбленных отправилась на прогулку. По Большой морской улице, мимо дома-музея писателя Владимира Набокова, они вышли к Исаакиевскому собору, прозванному горожанами за мелкие колокольни, поставленные рядом с  непропорционально большим барабаном и куполом, чернильницей.
- Моя очередь рассказывать! – торжествующе заверещала Ольга. – Я знаю кое-что об этом соборе! Его создал архитектор Огюст Монферран, потратил на его создание сорок лет своей жизни и умер практически сразу после окончания строительства. Еще он хотел, чтобы его в нем похоронили, но ему отказали, потому что собор православный, а он сам был католиком. А колонны подняли при помощи лесов, придуманных специально для этого инженером Бетанкуром. Он еще для создания первой российской железной дороги много сделал.
- Интересно. Откуда ты это знаешь?
- Муж рассказывал, - Ольга неожиданно потупила взор и замолчала.
- Как у него дела, кстати?
- Не знаю, мы сейчас мало разговариваем.
- Ты говорила ему про нас?
- Нет еще. Не находила повода, - тяжело вздохнув, она прижалась к Джан-Пьеро и посмотрела в сторону. Перед ее глазами предстала гостиница «Англетер».
- Здесь ваш поэт Есенин повесился, - сказал итальянец, увидев, куда смотрит его спутница.
- Говорят, не повесился, а убили. Впрочем, до сих пор точно никто не знает…
- А кто убил?
- Стыдно.
- Что, прости?
- Перед Николаем стыдно. Он ведь неплохой человек. Даже хороший, умный. А мы его обманываем. Неправильно это, совсем неправильно.

6

Через пять дней, совершив свой обычный утренний ритуал – туалет, ванная, завтрак, одевание – Николай взял с собой обед, поцеловал супругу, простился с ней до вечера и отправился на работу. Воспользовавшись метро, он доехал до станции «Гостиный двор», поднялся вверх на эскалаторе, покинул вестибюль и отправился гулять по Садовой. Он с интересом рассматривал витрины магазинов, знакомые архитектурные решения, пока не добрел до одиноко стоящей лавочки. Присев на нее и оглядевшись по сторонам, он достал из портфеля книгу с романом Милорада Павича «Хазарский словарь», раскрыл ее и занялся чтением.
Николай всегда был очень открытым человеком и не стремился утаивать от кого-либо свои мысли, чувства и факты. Нынешний раз являлся редким исключением из правила: за неделю он так и не нашел сил признаться супруге, что был уволен с работы в связи с текущим сокращением штата  сотрудников. Для него лично такое известие оказалось полной неожиданностью, ведь он сам и его начальство весьма высоко оценивали его деятельность. Меж тем, его непосредственный руководитель объяснил свой вердикт достаточно просто: «когда мне сказали «выбирай одного сотрудника на увольнение», я понял, что увольнять мне либо тебя, либо себя. Ты место найдешь, а я уже возраста не того. Остальные же… если их выбросить на улицу, они и пристроиться толком не смогут куда». Разумеется, даже такое ободряющее объяснение, Николая не особенно утешило. В течение последней недели ежедневно он для жены собирался якобы на работу, а сам шел гулять по улицам Петербурга, иногда присаживался, чтобы почитать книгу, на лавочки в скверах, и периодически листал бесплатные газеты с горячими вакансиями, но ничего подходящего для себя не находил.

Проводив мужа на работу, Ольга быстро собралась и помчалась в отель к своему итальянскому любовнику.
- Продолжим, - сказал он, встретив ее в номере.
Ольга кокетливо разделась перед ним и поспешила спросить, где и какую позу ей надлежит принять сегодня.
- Сегодня ты будешь стоять посреди комнаты спиной ко мне, - сообщил Джан-Пьеро.
- Но ведь ты рисуешь, то есть, прости, пишешь меня анфас!
- Я уже объяснял, что познать тебя мне нужно со всех сторон, - ответил художник, дождался пока его натурщица встанет в требуемую позицию и приступил к творчеству. Судя по довольной ухмылке на лице Джан-Пьеро, работать над картиной ему нравилось всё больше, хоть он и не показывал более таких страстных эмоций, какие имели место при первых двух сеансах позирования. Отныне он не делал размашистых жестов над полотном, а скорее аккуратно работал над деталями, что, безусловно, приносило ему определенное, не сравнимое ни с каким другим, блаженство.
Отдав работе полноценные четыре часа, итальянец вытер пот со лба, положил кисть на место и посмотрел на спину своей натурщицы со слегка уловимой тенью жестокости. По-прежнему довольно ухмыляясь, он порылся в своей сумке; найдя наощупь, вынул из нее синий баллон, выдавил из него себе на руку сгусток прозрачного геля, устремился к молчаливо стоящей в центре зала Ольге, расстегнул собственные брюки и быстро мазнув гелем между ягодиц заинтригованной натурщицы, натужно, под сопровождение жалобного стона, совершил содомское проникновение в ее тело.
Когда все завершилось, Ольга, ошалевшая от случившегося, приковыляла к кровати и упала на нее. Из глаз полились слезы.
- Почему плачешь? – поинтересовался присевший рядом с натурщицей Джан-Пьеро.
- Зачем ты это сделал? – спросила вместо ответа Ольга.
- Я же говорил, что должен тебя познать со всех сторон.
- Зачем? Со мной никто этого не делал. Даже муж. Он просил, но я не разрешала.
- Пока другие просят, я делаю, - ощерился художник и погладил Ольгу по бедру.
- У тебя было много женщин?
- Не могу сказать. Я не считал.
- Ты со всеми это делал?
- Не со всеми. Только с теми, с кем хотелось.
- Они были красивые?
- Когда как.
- Лучше, чем я?
- Конечно же, нет. Ты особенная. Я вообще впервые увидел такую живую женщину. Все, что были со мной до тебя, были какие-то пустые внутри, словно куклы. А ты – насыщенная знанием, чувством. Наконец, ты фантастически красива. С куклами возникает лишь одно желание – играть и поломать в конце, с тобой же хочется жить.
- Мне так давно никто не говорил ничего подобного, - прошептала Ольга. – Не знаю, как сообщить обо всем этому мужу. Я понимаю, что вечно скрывать нельзя, но открыться ему так трудно. Я не могу предвидеть, как он отреагирует. Ему наверняка будет очень больно. Сможет ли он жить как прежде после моего ухода? С другой стороны – обман еще больнее. Что делать? Милый, что мы будем делать?
- Наслаждаться, - кратко ответил Джан-Пьеро и поцеловал Ольгу в живот.

«Знаю я в Царьграде одного важного господина, у которого чуб толст, как конский хвост, он нас наймет писарями. И назвал имя. Имя это было: кир Аврам Бранкович», - дочитал Николай, захлопнул книгу и убрал ее в портфель. Попив кофе из термоса, он поднялся со скамейки и побрел в сторону Крюкова канала. Выйдя на набережную возле Никольского собора, на место, с которого можно одновременно видеть семь, а при желании и больше, мостов и которое согласно городскому поверью является местом исполнения желаний, потерявший работу инженер зацепился взглядом за страстно целующуюся на одном из мостов парочку. Усмехнувшись, он уже было хотел отвести взор в сторону, но вглядевшись, узнал в женщине свою супругу, а в мужчине – того самого итальянца, с которым её познакомил около месяца назад. Такого ножевого удара в спину Николай точно не мог ожидать. В глазах у него помутилось из-за скоро образовавшейся на них пелены слез. Он машинально постарался убедить себя, что обознался, но это оказалось бесполезно – он лично только что уличил жену в измене. «Бывает такое, - думал он. – Об этом столько книг написано, столько спектаклей сыграно, но ни за что, даже прочитав и посмотрев их все, не подумаешь, что это может приключиться с тобой». Осознав свое поражение, Николай решил не устраивать прилюдных сцен ревности, а разобраться в случившемся один на один с Ольгой вечером, в домашней обстановке.
Ольга вернулась, как возвращалась всегда после позирования, поздно, однако застала мужа не в постели, а стоящим за письменным столом.
- Почему ты не ложишься? – удивилась она.
- С рогами в кровать не помещаюсь, - съязвил Николай.
- В каком смысле?
- Можешь не изображать из себя дурочку. Я самолично застукал сегодня вас с итальянцем на Крюковом канале.
- Мы гуляли, и только…
- Замолчи, и не вздумай лгать! Я уже сказал, что видел вас сам. На прогулку в детском саду и держание за ручки ваши отношения никак не походили.
- А что ты делал на канале в рабочее время?
- Нет у меня работы больше. Уволили меня. Но это сейчас не так важно. Мне интересно, что ты дальше планируешь делать.
- Не важно? Это как раз-таки очень важно! Я уже давно не видела от тебя ни подарков, ни какого-либо проявления чувств, держалась за тебя только из-за стабильного заработка, а теперь ты заявляешь, что и он у тебя отсутствует? Да ты просто неудачник! – осмелела Ольга, поняв, что пути назад уже нет.
- Тебе хорошо с ним? – тихо спросил Николай.
- Хорошо – не то слово. Мне с ним отлично! Он внимательный, заботливый, я его вдохновляю на творчество. Ты не представляешь, что значит вдохновлять кого-то. Я наконец занялась тем, что по-настоящему люблю!
- Адюльтером, - уточнил Николай. – Я больше не хочу от тебя ничего слышать. На следующие два дня я временно переберусь жить к Петру. За это время прошу тебя собрать вещи и убраться из дома навсегда. Ключ бросишь в почтовый ящик. Итальяшке своему привет передавай. На развод подам сам.
Сказав это, Николай взял портфель и покинул квартиру.

7

Через два дня Ольга окончательно переехала к родной сестре. О разрыве с мужем она ничуть не жалела.  Скорее наоборот – почувствовала, будто скинула со спины тяжелую ношу, от которой давно мечтала избавиться. Единственное, из-за чего в сложившейся ситуации она ощущала себя уязвленной – то, что из дома ее фактически выгнали, а не она сама победоносно ушла оттуда. История их отношений с Николаем завершилась, теперь ей надлежало построить новую жизнь с Джан-Пьеро.
Вскоре Ольга днем навестила Джан-Пьеро в гостинице. Как и прежде, ей пришлось раздеться донага. На сей раз художник велел ей подойти к нему как можно ближе и смотреть ему в глаза. «Картине необходима твоя душа», - пояснил он. В этот сеанс он работал самой маленькой кистью и был сосредоточен, как никогда. Наконец, к вечеру, он благодарно взглянул наверх и вымолвил: «; successo !»
- Это всё? – полюбопытствовала Ольга.
- Да, - заверил Джан-Пьеро. Работа закончена. Теперь ей нужно только просохнуть.
- Могу я видеть результат?
- Конечно, - разрешил Джан-Пьеро.
Ольга взглянула на холст – работа была выполнена идеально. В картину вошла вся ее красота, какую мог видеть только безумно влюбленный в нее человек, она выглядела на холсте как живая, и глаз оторвать от нее было совершенно невозможно.
- Ты гений… - прослезившись от счастья, прошептала она.
- Теперь одевайся, - указал Джан-Пьеро.
- Я рассказала мужу о нас, - сообщила Ольга, одеваясь.
- Хорошо, - спокойно ответил художник.
- И ушла от него.
- Если ты считаешь, что так лучше, хорошо.
- Нам нужно подумать, как быть дальше.
- В смысле?
- Где мы будем жить: здесь или в Италии. У меня нет заграничного паспорта, надо заказать его и получить визу.
- Какую визу, какой паспорт? Ты что? – не понимая речи Ольги, спросил итальянец.
- Ты хочешь жить со мной здесь?
- С чего ты взяла, что я хочу с тобой жить? Наша работа закончена, ты можешь идти домой. Гонорар – в конверте на комоде.
- Как же так? Я думала, ты любишь меня! – голос Ольги задрожал.
- Любил, пока создавал твой образ. Без этого у меня ничего бы не получилось. Теперь образ создан, твоя красота – в нем. Ты мне больше не нужна.
- Зачем же ты говорил мне, что я особенная?! – бросилась в слезы Ольга. – Зачем я из-за тебя оставила мужа?!
- Прекращай истерику. Ты выглядишь погано.
- Ты наверняка каждой врешь, что она особенная, а потом ломаешь как куклу, с которой тебе надоело играться!
- Сама уйдешь или мне вызвать гостиничную охрану? – сурово спросил Джан-Пьеро.
Опешив от такой жестокости, вся заплаканная, Ольга схватила с комода конверт и, разорвав его вместе с находившимися в нем деньгами, освободила гостиничный номер, занимаемый итальянцем. Придя домой, она поспешила умыться, для чего направилась в ванную и, взглянув на себя в зеркало, чуть было не потеряла рассудок: из зеркала на Ольгу смотрела она же, но лет на двадцать старше. Дрожащей рукой она стала трогать свое лицо, чтобы убедиться, что отражение действительно её, и, убедившись в том, горько зарыдала.
Старания следующих дней встретиться с Николаем и вымолить у него прощение для Ольги не увенчались абсолютно ничем. Слишком больно ужаленный супружеской изменой муж отказался пустить ее даже на порог еще недавно считавшегося их общим дома. Единственное, что она от него услышала это то, что ему предложили новую работу, и беспокоиться о нем не следует. Почувствовав себя полностью разбитой и никому ненужной, лишенной вероломным художником ради создания картины былой женской красоты, Ольга начала искать утешения в слабых наркотических препаратах. «Куклы… марионетки с нитками… веревка… А что, если в Англетере?..» - бормотала она в одном из своих психоделических состояний.
Джан-Пьеро через неделю после окончания работы над портретом Ольги собрал все свои холсты и принадлежности, и отбыл в Турин.


Июнь 2010 – 29 мая 2014