Трест «СТПС» тянул нитку в районе нынешнего Лор-Ёгана. Ага, нитку, ниточку диаметром в полметра, и конечно зимой, когда сонные хляби болот замирали под трескучими ударами Деда Мороза, и было это… когда же это было?… в те приснопамятные времена, когда нынешние старшеклассники радовали своим появлением родителей.
Бригадный обоз стоял метрах в десяти от бетонки. Предводителем этого разноплеменного стада считался огромный трубач «Комацу», ярко-желтый, лоснящийся от гордости японский мамонт, с огромной и много чего подъемной стрелой. Рядом с ним всегда пыхтел его русский собрат неопределенного цвета, только был он раза в три меньше и старше лет на сорок, что, однако не мешало им дружить.
Была еще «сотка» - тягач, да два вагончика на полозьях, сваренных из «бронебойной» стопятидесятки. Из одного вагончика во время работы всегда слышался стреляющий выхлоп дизеля и тянулись провода-кабели, а другой мирно попыхивал синим дымком; самодельная печь работала на соляре, веселила теплом бытовку-душегрейку.
Наш трубоукладчик поражал современников простотой конструкции. Машинист сидел за рычагами под открытым небом и походил на нахохлившуюся замерзшую ворону на проводах, только ему приходилось шевелить валенками, выискивая педали, да дергать рычаги замасленными до блеска голицами. Трактор работал степенно, как все старые, опытные и несуетливые создания и был, казалось, вовсе бестактным, ибо от выхлопа до выхлопа был большой промежуток, на что товарищи вечно зубоскалили:
- Послушай, не заглох.
Японским гигантом управлял Валерка, тридцатилетний шустрый тракторист. Он взбирался на верхотуру по лестнице, по-молодецки, в два прыжка, в легкой безрукавке с орнаментом на спине; кабина трактора отапливалась, и за свой радикулит он был вполне спокоен.
Да, был еще один трудяга, экскаватор-болотоход, но сделав траншею, этот бегемот в суматохе не участвовал, и поэтому не про него речь.
Дак вот, тридцатиметровые плети разгружал конечно «Комацу», а наш бескрышный тракторишко, очевидец освоения Севера сталинскими зеками, и сделанный, пожалуй, на сталинградском тракторном не позже 1948 года, работал на поддержках и страховках, на приварках и прихватках,в общем, на подхвате.
На подхвате, но на таком, что не обойтись без него никак. Вот и мерз немолодой уже Силаич, в старой облезлой дубленке, одетой поверх зеленой «пониженки»; дорабатывал до пенсии последние годочки. Всяк новый работник только и слышал: - Силаич и Силаич, а имени не спрашивали, не произносили, не на приеме,мол, в Кремле.
Мороз в тот день был небольшой, градусов двадцать пять, пожалуй, день закончился час тому назад, наступало время последнего перекура перед «шабашом». Чуть вдалеке, бросая краски на полнеба, ярился факел. Нефть – Родине, газ – природине – так шутили меж собой нефтяники, подъезжая погреться к факелу.
Ловкие водилы, выбрав безопасное расстояние, умудрялись ремонтировать технику, убив двух зайцев: и светло, и тепло. Однажды приходилось видеть, как заплутавшая стая уток взяла курс на факел, и как падали они замертво на выжженную болотину… Ты гляди,закусь готовая,жаль до зарплаты ещё далеко,помнится,сказал тогда напарник.
Ярко, лишая зрения, цвиркали огни электрической дуги; слаженно, в две руки гнали стык сварщики: Володя и Камиль, башкирский татарин с уголовным прошлым.
«Комацу» мигнул мощным глазом-фарой раз, другой, подавая сигнал к перекуру. Сварные вроде нехотя выпрямились и отложили в сторону клювы держаков. Затем встали, повертели головой от застоя и побрели к бытовке, где газорезчики уже заварили чай.
- Ну что, Камиль, вышкари вон домой наладились,еще стык сделаем? – спросил сварщика бригадир Иван Сычев, прихлебывая круто заваренный кипяток.
Вышкомонтажники трудились неподалеку, и по ним можно было сверять часы, так и держали ориентир.
- Сделаем, бугор, не волнуйся, - спокойно ответил приземистый татарин, лучший сварщик потока, Камиль Рахматуллин. Быть бы ему в передовиках по полной программе, да вот пристрастие к зеленому змию в неподходящий момент портило иногда всю малину. Да и характер, не мед с сахаром, чуть что не так, начальство ежели, то все в лицо выложит, а своему брату так сразу по морде, за ним не заржавеет. Но слыл справедливым, знающим дело, и чего греха таить, многие побаивались его и завидовали. Завидовали его хватке, умению, терпению и выдержке, почерпнутой за время отсидки в лагере за Обью.
Вот и сегодня он выказывал выдержку: в тракторе у Силаича лежала сетка-авоська с шестью пол-литрами водки, и никто не прикоснулся, не тяпнул сто пятьдесят для сугрева, ждали последнего стыка, его, стало быть, слова.
Водочку гонец привез давно, сразу после обеда. На трассе достать «лекарство» сподручнее, чем в городе у «мыльного». Только мастер сидел в бытовке, с бригадиром толмачили насчет нарядов, скоро конец месяца. Вот и мерзла сорокаградусная на морозе.
Вагончик между тем затянуло дымом под потолок. Силаич, сроду не куривший, сидел на корточках у печки, сизая пелена висела чуть выше уха. Его, видавший виды, малахай, пропадая в клубах дыма, жадно всасывал дурман. На свежем воздухе, бывало, скинет заячий треух, и сует курильщику, понюхай,говорит, будто сам курю. Тот, смеясь отмахивался, шерсть запах берет, смени на подшлемник, как я. Да ну его, отвечал тракторист, с ним мороки с застежками много…
Бригада пила чай, согревая "нутря" кипяточком из грязно-коричневой посуды. Чифирь давал налет и разномастные кружки, и бокалы уже не терли солью, как вначале, притерпелись.
Самые шустрые, обогрев малость душу, мирно дремали под неторопливую болтовню балагуров, кои водятся в любом коллективе.
Разговоры: про женщин, что они такие да разэтакие, но все «такие»; про деньги, которых все мало; про план, от слова планка для прыгуна с шестом, сколь ни прыгай, все им мало; скатились плавно на водку, «пора бы выпить, а то кишки на морозе стынут». Бригадир лениво отмахивался, кивал на Камиля, последний стык…
Распахнулась тяжелая дверь, оббитая дарнитом, и напарник бригадира, слесарь Дунюшкин, заглатывая буквы и округлив глаза, крикнул:
- Трр…бачи тону…
Подхватывая шапки, бригада рванула в проем, Валерка впереди всех…
Трубачи: и заграничный мамонт с мощными бивнями, и сталинский слоненок – медленно уходили под воду. Как были на боевом посту, повязанные долгом и стропами, так и умирали с включенными двигателями. Им не играл оркестр, их уравняла судьба.
Валерка заплакал, он только год назад получил этого красавца, на курсы ходил, заработки выросли, а что теперь! На чем работать! Эх…
Вот под воду ушли фары, и какое-то время болото освещалось изнутри, словно леший баловал фонарем, светил-призывал. Смотреть на это было жутко. Потом хлябь опять почернела, и через несколько секунд навсегда остановилось сердце-мотор. Болото потом еще долго пыхтело пузырями, из герметичной кабины выходил воздух.
Сталинградец ухнул почти беззвучно, нечем ему было пыхтеть, все изношенно, изнахрачено, да и кабинки у него не было. Короче, дух испустил скоропостижно, только масляное пятно напоминало о нем. Ухнул так, что и стрелы не видать, во, попал в переплет.
Силаич пригорюнился: знал, что технику найдут, поорут, пошумят, на рублей сто зарплату урежут, и пойдет работа дальше, да прикипел к тракторишке кожей, лучше б сказать, примерз. Он усмехнулся, каждую гаечку приходилось самому доглядывать, да, жаль, непруха…
- Водка! – взревел за спиной Камиль. - Силаич, водка!
- Да разве до нее, треклятой, когда техника тонет, - устало сказал Силаич, и отошел прочь.
- Ну вот, ни водки, ни работы, - послышался горестный вздох. –Эх, Дунюшкин, едрит твою корень, не мог ты раньше до ветру выйти…
- Вот что, бугор, - будто примеряясь, цедил слова Камиль. – Завтра наедут ротозеи глядеть утопленников, ты время зафиксируй … да ребятам накажи, чтоб базлали одно… пошли пить чай… вышли… нет техники.. все.. без лишних базаров, оно проще.. Хрен с ними, с тракторами…им не поможешь, а вот водку я болоту не отдам. Так… мужики…я ныряю за водкой, пузырь мой… Силаич… ты где… колись, где она у тебя…За сидушкой.. годится.
Он принялся раздеваться, глаза заблестели диковатым огоньком: многие поняли – полезет. Раздевался прямо на снегу. В черном трико и футболке грязно-серого цвета пошел к полынье, радужно манящей дизтопливной пленкой, но его остановил, догнал Силаич:
- Ну ты, дура, майку-то сними, да и штаны не мешало бы, вылезешь, к телу прилипнет, хуже будет.
Майку снял, а трико оставил.
- Ладно, и так сгодится, - поеживаясь, полез в воду, и набрав воздуха, нырнул.
Все замерли в ожидании. Кто-то метнулся к бытовке, неся оттуда шубейку и стакан. Верил человек, что достанет Камиль зелье, да и выпить не грех, полдня слюной бригада исходит.
Первой из полыньи вынырнула рука, а в ней… Да-да, советская авоська, воспетая поэтами, и бутылочки-сестрички родной «Столичной». Все, не сговариваясь, что-то закричали, и лес рук потянулся навстречу герою, спасшему четверть горилки, не отдал на погибель лешему… Выдернули Камиля из воды,сразу на плечи полушубок накинули.Умело, мастерским ударом по донышку, вышибли пробку, и полный стакан водки запенился в его руке... Спасителю от спасенной!
Он едва отдышался, хлобыстнул посудину, перевел дух вновь, и внезапно загоготал, как молодой жеребец. Я сделал это! – слышалось в его смехе, и смеющийся, он не чувствовал болотной ряски на черных казацких усах. Наколка-церквушка с куполами ходила ходуном на широкой груди.
Казалось, что храм Божий вдруг ожил от его задора: на звоннице принялись бить колокола в его честь.
2002 г., декабрь