Вот и встретились два одиночества
Павел жил в совхозном общежитии. Он отработал в хозяйстве более шести лет главным агрономом, но право на получение отдельной квартиры, как бессемейный, не имел. Порядок такой существовал.
А Павлу, с первых весенних проталин до "белых мух" предзимья, от звезды до звезды "пропадавшему" в поле, о своей холостяцкой доле и подумать-то некогда было. У него ни в институте, ни теперь в совхозе не было девушки, о которой бы он постоянно думал, душу свою терзал ожиданием встречи с ней. Да и у созданий "на выданье" обычно взгляды скользили мимо него. Когда он разговаривал с какой-либо красавицей, а все девушки только такими себя и считали рядом с ним, кадык на его длинной и тонкой, как травинка, шее ходил вниз - вверх, словно регулировал громкость его грубовато-хриплого голоса. Так как Павел был небольшого роста, то с собеседницами поднимал голову, вытягивал до предела в струнку свое чуть ли не до прозрачности худое тело, старался незаметно приподниматься на цыпочки, носил только высокую прическу "ежик". А ведь каждой девушке хотелось и мечталось, ясное дело, в спутниках жизни иметь обязательно прекрасно-рослого принца.
Валя после окончания педагогического института работала учителем русского языка и литературы в местной средней школе. Она двенадцати лет лишилась родителей. Ее мать была дояркой, а отец – бригадир фермы. Однажды зимой пьяный сторож уснул на куче сена, которое приготовили телятам и хранили в телятнике. А в руках мужчины оказалась непогашенной сигарета. Вспыхнул пожар. Дом родителей Вали находился рядом с фермой. Супруги бросились гасить пламя. Рухнули деревянные перекрытия, и отец с матерью, сумевшие отвязать почти всех телят и выгнать их на улицу, выбраться из помещения, объятого бушующим огнем, не успели.
Родственники у отца Вали были, но они жили где-то на севере, у себя приютить племянницу почему-то не захотели. А мать своих родителей еще в войну потеряла. Девочка оказалась в детском доме.
Она была тихой и стеснительной. Училась прилежно. Школу окончила не отличницей, но твердой хорошисткой. За мать и отца, а может, и старшую заботливую и верную подружку в детском доме для нее была воспитательница Мария Васильевна. Она-то и посоветовала девочке поступить в педагогический институт.
Даже будучи студенткой, Валя больше походила на девочку-подростка, небольшого роста, немного полноватая, личико округлое с природным неброским румянцем и большими чистыми глазами. А светлые волосы, на зависть сверстницам, волнисто стекали по плечам чуть ли не до пояса. Платье на ней – редко сменяемое, простенькое и дешевое, ей его Мария Васильевна подарила к выпускному вечеру в детском доме. Складывалось впечатление, что ее на первом курсе литфака особо-то никто и не замечал, вроде бы она случайно в аудитории оказалась вместе с важными городскими девушками и парнями. Хотя и в общежитии, где она жила с первого и до последнего дня учебы, и на факультете активно участвовала во всех студенческих мероприятиях, а по успеваемости считалась одной из лучших в группе.
Никто даже не догадывался, что она с детства влюблена в Лермонтова и его поэзию. Валя родилась недалеко от деревни Кропотово – родового имения отца Михаила Юрьевича, в которую не раз приезжал мальчиком - будущий великий поэт. Ей всегда казалось, что она чувствовала его присутствие где-то рядом, и Он читал вроде бы только ей стихи:
Ищу в глазах твоих огня,
Ищу в душе своей волненья,
Ах! как тебя, так и меня
Убило жизни тяготенье!..
Она любила его так, что, учась в институте, думала: никто из парней не может сравниться с ним, и потому пугливо сторонилась их.
После института по направлению оказалась в школе на центральной усадьбе совхоза "Отрада". Вновь общежитие. Ее жизнь проходила серо, монотонно: школа, уроки, внеклассные мероприятия, общежитие, общая кухня, ночь, холодная постель. Перед сном обязательно несколько страниц из томика своего кумира. Так изо дня в день.
Еще она любила детей, вместе с ними переставала считать себя одинокой, и они к ней тянулись, завидев ее, расцвечивали свои лица солнечными улыбками. Валя считала себя самой счастливой на свете, когда ребятишки окружали ее в школе или на улице.
Но не пора ли ей подумать о личной жизни? О какой такой личной жизни? Работа, дети – разве этого мало? В Дом культуры она ходила только на мероприятия, которые организовывала школа для родителей своих учеников. Редко посещала концерты заезжих артистов. И не потому, что ей это было неинтересно. Она из очень скромной зарплаты учителя откладывала "копейки", чтобы купить себе обувь или что-то из одежды, не будешь ведь в одном и том же платье, как в институте на занятия, к детям на уроки приходить. Старалась, насколько хватало ее фантазии, одеваться стильно, и все равно это было бедно.
Павлу кто-то сказал, что на одном, втором, этаже общежития живет через комнату с его комнатой "училка".
И она прослышала, что рядышком с ее жильем находится комната главного агронома совхоза.
Вот и все, что они знали друг о друге.
Но однажды выпускники школы, классным руководителем которых была Валентина Сергеевна, организовали вечер: "Все работы хороши, выбирай на вкус". Пригласили на него специалистов совхоза, в числе которых и Павла, работников Дома культуры, амбулатории, почты, приемного пункта бытового обслуживания населения… Учащиеся, которым завтра распахнет соблазнительные объятия самостоятельная жизнь, попросили рассказать каждого из гостей, почему он выбрал именно ту, а не другую профессию. Вечер получился шумный, интересный, веселый. Но самыми запоминающимися были, наверное, рассказы о своей работе Вали и Павла…
После вечера они случайно, а может, и нет, шли в общежитие вместе. Молодому человеку понравилось, как девушка читала стихи Лермонтова. В душе подсмеивался над ней, когда она поведала участникам вечера, что поэт ей с небес посоветовал посвятить свою жизнь обучению детей русскому языку и литературе, подумал: "Странная она какая-то…"
А девушка первый раз встретила человека, который увлекается мифами о земле, заботится о ней, делает ее красивее и богаче…
- Когда вы говорили о Лермонтове, у вас глаза неестественно светились! – искренне удивлялся он, медленно делая шаги рядом с девушкой. – И почему Лермонтов? Разве мало других поэтов?
Валя задумалась, на собеседника не смотрела. Потом вновь озадачила Павла:
- Вообще-то настоящих поэтов, таких, как Михаил Юрьевич, очень мало. А он мне душу лечит…
Как ни странно, но в это мгновение в его голове закружилась неожиданно странная мысль: "Люди чаще всего солнце называют «солнышко», потому что от него светло и тепло. А как назвать таких вот людей, как эта учительница, от которых тоже исходит какой-то необычный свет?.."
Вечер выдался тихим, с легким морозцем. Луна уже выкатилась на небо - огромная и яркая, как зрелый подсолнух в солнечную погоду. Она поливала, как показалось Павлу, золотисто-лимонным соком первый предзимний снег, волосы девушки, отчего та становилась похожей на сказочную фею. А он почувствовал почему-то растерянность. Вновь зачем-то посмотрел на волосы девушки и загадочно заговорил:
- Вот вы увлекаетесь поэзией. А знаете, что на древнем поэтическом языке травы, цветы, кустарники и деревья назывались волосами земли?
Она даже приостановилась. Ее большие глаза выражали удивление, а может, и восторг:
- Нет…
А Павел продолжал:
- Первобытные люди видели в земле существо живое. Она ведь родит из своей материнской утробы хлеб, пьет дождевую воду, засыпает зимой и пробуждается весной, когда ее начинают щекотать солнечные теплые лучи. Потому наши далекие предки сравнивали широкие пространства суши с исполинским телом, твердые скалы и камни представляли ее костями, воду - ее кровью, древесные корни - жилами, а травы и растения – волосами. Земля для них была святой и бесценной. И если они уходили по какой-то причине на чужбину, обязательно брали с собой горсть родной земли и высыпали или хранили ее в узелке там, где жили. Существовало, да и по сей день, наверное, не стерлось временем поверье, что, если вдруг человеку нездоровилось на новом месте, он прикладывался к родной земельке – болезнь отступала. Что удивительно! Всего лишь горстка земли, а, говорят, охраняет от бед, скуку по отчему дому из души прогоняет…
- Такая горстка земли, видимо, и у вас есть?
- Обязательно!..
- А вы, случайно, не пишете стихи?
- Почему вы об этом спрашиваете?
На ее лице лунный свет высветил улыбку:
- Вы о земле чуть ли не белым стихом говорите.
Он резко остановился, даже напугав ее, и попросил:
- А вы могли бы каким-либо стихотворением о себе рассказать? Ведь я о вас ничего не знаю, хотя мы и живем почти через стенку.
Глаза ее наполнились любопытством:
- Что бы вы хотели услышать?
И в его глазах вспыхнули искорки:
- Что пожелаете... Мне все интересно…
Она задумалась. Многие стихи своего кумира знала наизусть, но вот так, с лёта, они вроде бы в клубок смешались, память их распутать не спешила. "Хотя…" – она вспомнила почему-то именно это произведение Михаила Юрьевича, которое в последнее время чаще других было созвучно с ее настроением. А, может, осень и начало зимы ей грусть навевали? Точно она не знала.
- Я давно заметила, что первую строку этого стихотворения многие знают. Думаю, вы не исключение. А вот полностью редко кто его декламирует…
- Вы всегда собеседников загадками интригуете?
Валя серьезно ответила:
- Если вы имеете в виду людей, то, увы! таких собеседников у меня мало. А с Михаилом Юрьевичем беседую часто…
- И какое же это стихотворение?
Они, сами того не замечая, подошли к входной двери общежития. На них смотрели во все глаза его желтые окна, чем-то напоминающие пчелиные соты. Рассыпанные щедро по всему небу звезды о чем-то им подмигивали. На большом лице луны читалось удивление: как эти два одиночества сегодняшним вечером оказались рядом друг с другом? И снег под ногами противно и скрипуче хихикал, будто разделял недоумение луны.
Валя подумала с ужасом: "Если кто-нибудь увидит нас вместе, то завтра пересуды по селу поплывут звонче ручьев в самый разгар весны, до всех закоулков доберутся…" Покраснела от такой мысли. Встрепенулась:
- Уже поздно. Может, в другой раз?
- Нет, нет! Что вы?! – он не скрывал своего беспокойства. У него вспыхнуло предложение. – А давайте вместе чаю попьем.
Испуг словно в грудь ее ударил:
- Не могу… Поздно уже… Да и…
- Злых языков боитесь? – мелькнула у него догадка.
Она кивнула головой, опустив глаза.
- А мы с вами на общей кухне чай пить будем. Как на это смотрите?
Девушка в нерешительности вздернула плечами, хотя ей, честно говоря, не хотелось прерывать этот необычный в ее жизни вечер, расставаться с ним – интересным и редким для нее собеседником. Она не обращала никакого внимания ни на его рост, ни на грубовато-хриплый голос, а в его глаза вообще заглядывать не пыталась.
Он проявил инициативу, не дождавшись от нее вразумительного ответа:
- Правда, у меня кроме чая и каких-то печений ничего больше нет…
- У меня есть сливочное масло и немного колбасы на бутерброды…
…Им повезло: на кухню, когда они чаевничали, никто не заходил. Все жильцы общежития ухитрялись ужин готовить на электрических плитках у себя в комнатах. Если бы кто на них глянул со стороны, то уверенно подумал: "Супруги себе по какому-то случаю праздник устроили…"
А им действительно было по-семейному хорошо.
Он рассказал о своем детстве, семье, учебе в институте. Вновь вернулся к мифам о земле.
Она бережно стерегла его рассказ от своих неловких движений, не говоря уж о каких-то вопросах. Так ей все было интересно. Время у них скользило быстро, как падающая звезда на ночном небосклоне. Часы перешагнули полночь.
Он вспомнил про стихотворение, о котором она загадочно упомянула, но не прочитала.
- Вы мне обещали какое-то стихотворение прочесть…
Валя глянула на свои ручные часы:
- Поздно, наверное. Пора отдыхать. Завтра вам рано на работу, и у меня первые уроки, а я еще к ним не готовилась.
Павел наигранно надул губы:
- Но это нечестно - свое обещание не выполнять.
Немного подумав, она решилась:
- Ну, хорошо. Только уговор: после этого сразу расходимся. Договорились?
Он, молча, кивнул головой. Она сразу преобразилась, начав произносить первые слова. У Павла складывалось впечатление, что Валя, читая Лермонтова, обращается только к нему. Ее голос немного дрожал:
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят – все лучшие годы!
Любить… но кого же?.. на время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя лишь заглянешь? – там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и все там ничтожно…
Она читала, а Павел до дрожи в теле думал: "Это же обо мне она читает стихи! Как она могла угадать состояние моей души?"
Валя продолжала, закрыв глаза и приподняв голову, разговаривать вроде бы с ним - Павлом:
Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -
Такая пустая и глупая шутка…
Девушка замолчала.
Повисла гнетущая тишина.
И что взбрело в голову Павлу при слове "шутка"? Вдруг он, даже неожиданно для самого себя, выпалил:
- Валентина Сергеевна, вам скучно и грустно одной, и на меня одиночество черную тоску наводит... Выходите за меня… замуж…
Ей моментально стало тяжело дышать. Платье впитывало холодный пот. "Если он поиздеваться надо мной решил, а чем я хуже его?" – подумала она и словно с чертиками в веселую пляску пустилась. И эту тихоню неожиданно прорвало:
- Это, конечно, как в стихотворении, "пустая и глупая шутка" с вашей стороны? А если я скажу "да"?..
Краска залила его лицо. Он чувствовал себя почему-то самым счастливым человеком, словно приложился душой и телом к горстке земли со своей малой родины…