В ведомственной гостинице, предназначенной для командированных на СРЗ гражданских специалистов, свободных номеров не оказалось и им выделили для временного проживания бывшую бельевую, со сложенными в углу гладильными досками. Конечно, можно было бы устроиться и в санчасти, Евдокимов безропотно выселился бы куда-нибудь на это время, но этот вариант казался уж слишком экстравагантным.
К полному отсутствию какого-либо комфорта и удобств Лена отнеслась спокойно. Он вправе был ожидать от нее капризных претензий, вздохов, сетований… - ничего этого не было. Прилежно следуя имиджу жен-декабристок, она стойко переносила бытовые лишения, всячески стараясь скрасить его жизнь, но… Она привезла только себя и не могла захватить с собой остального мира, с которым он был разлучен вот уже третий месяц. Клетка все равно остается клеткой, и не важно один ты в нее заточен или вас двое - сути клетки это не меняет.
Он приходил со службы рано днем, до обеда, и уже не возвращался в часть, возложив на Евдокимова свои вечерние приемы. В гостинице не сиделось, но и гулять в Полярном было негде, тем более рано начавшейся зимой.
В тот год ему еще только предстояло узнать, какие они , здешние зимы - когда сутками царит мгла, отступая лишь на три часа пополудни, когда над заливом в слепом тумане пыточно, монотонно завоют акустические маяки, когда женщины будут до утра простаивать в ночных очередях под снежными зарядами на пустыре у «Ягодки» в ожидании привоза молока из Североморска, когда начнешь ненавидеть электрический свет во всех его проявлениях: в помещениях, в фонарях у дороги, в фарах автомобилей, в огоньках башенных кранов… ненавидеть за то, что он незаменимый и постоянно присутствующий, как ночь, как снег. Сильные морозы случались не часто - сказывалась близость Гольфстрима, и «полярки» здесь платили не за арктический холод.
Один из вечеров они были вынуждены посвятить бане из-за отсутствия душа в бельевой. Единственная на гарнизон баня, она же и прачечная, обслуживала, и личный состав воинских частей, и гражданское население. Обветшалое, каменное здание, выкрашенное в ярко-синий цвет стояло на отшибе, на краю пустыря неподалеку от «чертового моста». Внушительная куча черного угля всегда соседствовала с ней. На первом этаже располагались душевые, и мужские, и женские. Семейные пары мылись в одной кабине - здесь это было в порядке вещей. Такая вольность нравов всегда вызывала у Евдокимова язвительные комментарии. Сами они, собираясь в баню, обычно брали с собой свое грязное белье, рубашки, носки…чтоб заодно и постирать - горячей воды в части не было. Для кого-то баня была местом хоть какого-то удовлетворения эротических переживаний. Для изголодавшихся мужиков, чья жизнь проходила в казарме, сознание того, что в соседней кабине сейчас моется женщина, распаренная, с раскрасневшимся под струями горячей воды гладким телом… Однажды, стоя под душем, он заметил, как кто-то из соседней кабины просовывает зеркальце в отверстие для стока воды в кафельной перегородке над полом. Он даже посочувствовал, что у человека обломилось увидеть голую бабу.
Посреди отпущенной им недели они пошли в кино, в кинотеатр “Север», где шла «Земля Санникова». Фильм оказался в тему - на экране тоже был север, такой же, как и вокруг них - бесшабашно молодой, загадочный, и такая же черная, полярная ночь, и парусник, отплывающий в неизвестность, и холодные звезды, и льды, и снег, и «ослепительный миг», который и в самом деле был таким, потому что в этом миге и для них самих было больше будущего, чем прошедшего, и они хорошо это понимали. За эту неделю он успел почувствовать , что она вдохновлена севером, и ей нравится, что их первый шаг к другой, вполне самостоятельной, финансово обеспеченной, взрослой жизни сделан в абсолютно непривычной для них среде, пусть даже и неоднозначно привлекательной.
Когда они вышли, погода была чудесной - морозно, шел крупный, сухой снег, как вальсировал, и все вокруг напоминало новогоднюю праздничную открытку.
- Тебе повезло, - сказал он, показывая на небо. - Сияние, да еще цветное. Вопреки расхожим представлениям о заполярье - здесь это довольно редкая вещь.
- Здорово! И я, как Фрона Уэлс, в этом снежном, фантастическом мире! А кто это прошел мимо, такой представительный, с золотыми погонами, адмирал?
- У адмиралов на погонах вышиты большие звезды, да и не стал бы адмирал первым отдавать честь лейтенанту, да еще «зеленому», как ты думаешь? Этот мичман тоже ни в жисть не стал бы мне козырять, но у меня погоны запорошило снегом, вот он и обознался, приняв за подполковника. Меня как-то раз забрали в комендатуру за неотдание чести, напомни - я потом расскажу. …Да и адмирал-то у нас всего один - командующий эскадрой, вице-адмирал Шадрич. Не станет он здесь гулять, я его и в глаза не видел.
- Куда мы теперь?
- Что тебе напоминает это приземистое строение, запорошенное снегом?
- Почтовую станцию пушкинской эпохи.
- Точно - домик станционного смотрителя в Выре. Туда-то мы сейчас и направимся.
На этот раз в «Ягодке» яблоку негде было упасть. Они подсели за столик к капитану третьего ранга, оставшемуся в одиночестве после ухода своих приятелей и угрюмым кивком подтвердившим возможность занять только что освободившиеся места. Вокруг, над белыми скатертями столов, доминировал черный цвет морской формы; в зеленом лишь единицы, а в штатском вообще никого. Он поискал глазами, нет ли в зале знакомых, и увидел, сидящих в дальнем углу двух капитанов, «зеленых», вместе с которыми слушал лекции в Доме офицеров на занятиях по политучебе; его, как молодого, определил туда Рудек, выполняя разнарядку политотдела. Оба приятеля служили в ПВО - огромный радар был виден на верхушке сопки у горизонта из любой точки Полярного. Тот, что постарше, был симпатичный, рассудительный, с благородным еврейским лицом, шатен с такими тонкими кудрявыми волосами вокруг аккуратной лысины. Второй противен до омерзения. Высокий, костлявый блондин, развязный, всегда под мухой, вечно пристававший с какой-то скабрезной болтовней, очевидно находивший особый шик в примитивной похабщине, которую в стиле рубахи-парня изливал на собеседника. Этакий , никогда не унывающий весельчак, призывающий других проще смотреть на жизнь. Правду сказать, служба у них не из легких - тревоги каждый день. Натовские бомбардировщики с аэродромов Англии летят по маршруту «Большого копья», огибают Норвегию, подлетают к нашей границе и… разворачиваются обратно. Поди знай, развернуться на этот раз или нет.
Не хватало, чтоб эти ребята сейчас заметили его, встречаться с блондином в присутствии Лены ему совсем не хотелось.
- И часто ты тут бываешь? - несколько озабоченно спросила Лена, оглядевшись, и оценив обстановку.
- Где-то раз в неделю. Здесь «чисто и светло».
- И Евдокимов тоже?
- Значительно реже. Он не поклонник злачных мест.
- Он вообще очень положительный, как я успела заметить. Как трогательно он рассказывал, что достал и отослал своему Светику - так ведь он жену называет, «нордвиговские» сапожки… Прелесть какая! Бедненький, дежурит сегодня вместо тебя, чтоб у нас ни один день не пропал. Только уж очень сердитый. Никак не может примириться, что попал в армию. И напрасно, раньше в деревнях замуж не выходили за тех, кто не служил.
- Где ты вычитала эту чушь? И потом - одно дело, когда попадаешь в армию восемнадцатилетним, и совсем другое, когда тебе двадцать пять. В этом возрасте закладывается основа всей твоей будущей жизни, а ты вынужден срочную тянуть. А , вообще, Евдокимов славный и надежный.
- Надо же, какими категориями вы здесь пользуетесь… Слушай, здесь женщин наперечет, если меня пригласят танцевать, соглашаться?
- Как хочешь.
Принесли их заказ: «Греми», салат и рыбное ассорти - типичную закуску ресторанов Кольского полуострова: тонко нарезанные ломтики палтуса, семги, горбуши, иногда для экзотики добавляли кусочки селедки. Столик обслуживала хорошо знакомая ему официантка, тридцатилетняя, смешливая брюнетка, которую звали Валентина. Догадываясь, что Лена его жена, Валя не позволяла себе никаких фамильярностей, вела себя безупречно, никак не афишируя их приятельских отношений.
Видимо, настал момент, чтоб вступить в контакт с соседом за столом - тот явно скучал, оставшись в одиночестве.
- За тех, кто в море! - предложил он тост, ища поддержки у морского волка.
- … в море, на вахте, и на гауптвахте! - с улыбкой уточнил капитан.
Они выпили, и пока закусывали, расспрашивали друг друга, о том о сем, кто где служит, откуда родом…
- В партизанах? Это ваши части на сопке перед Кислой? А сами откуда? Из Питера… На два года. Не нравится, поди, у нас? Тоскуете?
- По-моему, это вполне естественно - я же не здесь родился и вырос, а именно на берегах Невы. Или вы допускаете ностальгию только у эмигрантов, когда из Парижа или Швейцарии?
- Про Швейцарию не знаю, не был. А под водой… Какая ностальгия в отсеках? Я вот тоже не отсюда родом, а в отпуск домой уеду и через пару недель уже обратно на север тянет. Но я вас не осуждаю, после Невского, после Кировского… здесь тяжко.
- Дело не в Невском. - опять у него возникла потребность объясниться в наболевшем - Между нами есть разница - вы на севере занимаетесь своим делом, своей профессией, а то, чем занимаюсь здесь я только приблизительно можно считать моим призванием. Здесь я отлучен от своей специальности, и для меня это выкинутые годы. Согласитесь, что нельзя радоваться жизни, зачеркивая оставшиеся до ДМБ дни на календаре . А вы с эскадры?
- Нет, с Западной Лицы. - капитан назвал место, где базировались атомные подводные лодки. - А здесь мы на ремонте, в доке стоим на СРЗ.
- И что вы чините? - решила поучаствовать в разговоре Лена. - Или это военная тайна?
- Коробку свою, правый борт нам помяли.
- Как это?
- У Нордкапа с американцами не разминулись, когда домой возвращались. - он приподнял свою рюмку. -А теперь, за прекрасных дам! - и, выдержав паузу, выпил последним. Невысокий, плотный, русоволосый… желтая форменная рубашка под черным кителем безукоризненно отглажена, на безымянном обручальное кольцо.
- Между прочим, девушка закончила «корабелку» и ее специальность, как раз связана с корпусами подводных лодок.
- Так вы что же, здесь на СРЗ работаете? Как вам повело! Женщине найти работу по специальности здесь практически невозможно. А почему же я вас на заводе не встречал?
- Нет, я здесь тоже в гостях, а работаю в «Рубине», от нас часто ездят сюда в командировки, так что не исключено, что и меня когда-нибудь сюда направят. И мы опять поселимся в бельевой, да? - теперь уже к нему обратилась она.
С улицы в кафе зашел замерзший патруль, погреться. Матросы остались у входа, а статный капитан-лейтенант, начальник патруля, как был в шинели с черной кабурой на ремне и в меховой ушанке с крабом, прошел в буфет и вышел оттуда вместе с Валей. Держа ее под руку, подошел с ней к окнам и, вальяжно облокотясь о подоконник, стоя лицом к зале, принялся рассказывать ей что-то смешное, поигрывая снятыми перчатками, глядя не на нее, а в зал.
- Ты хотел рассказать, как тебя забрали в комендатуру.
- Да… После своего приезда в часть я еще около месяца ходил в штатском. На складе не нашлось формы моего размера. Это меня устраивало, я не спешил щеголять в погонах. Кстати, однажды это сыграло ключевую роль в одном деле… Кауфмана тогда назначили военным дознавателем в расследовании какого-то преступления у него в части, какая-то кража со взломом… а я пришел его навестить. И вот сидим мы в прокуратуре. Вовка допрашивает подозреваемого в воровстве солдата, тот не колется, но с опаской посматривает в мою сторону. Сама посуди - сидит в углу какой-то штатский, подозрительно молчит, вопросов не задает, и все что-то записывает в блокнотик. Все, что угодно можно вообразить себе. А тут и Вовка смекнул и стал обращаться ко мне, как к важной шишке, с подобострастием. Ну, парень и не выдержал, сознался и подписал чистосердечное признание.
Но я не об этом. В тот день, когда меня, наконец, приодели, я отправился в город, на почту, посылку твою получить с растворимым кофе и теплыми перчатками. Беру ящичек под мышку, ухожу и в дверях сталкиваюсь с каким-то майором. Тот выжидающе смотрит на меня. А я понять не могу, чего ему от меня надо? Оказалось, что передо мной комендант гарнизона - майор Степанчиков, которому я не отдал честь!
- У тебя же руки были заняты, как ты мог отдать честь?
- Как потом объяснил Евдокимов, в таких случаях, по уставу, честь отдается поворотом головы. Слушай дальше. .. За углом стоит грузовик, я присоединяюсь к небольшой толпе военнослужащих, задержанных комендантом, в основном нижние чины, но есть и офицеры. Все, естественно, матерят этого Степанчикова. Залезаем в кузов, рассаживаемся. Куда ехать понятно - в комендатуру, недалеко. Степанчиков встал на подножку у кабины, заглянул в кузов, поискал глазами и выбрал из всей компании меня и говорит: «А вы, товарищ лейтенант, назначаетесь старшим по кузову. Назначьте дежурных по бортам и следите за порядком во время движения». Все на полном серьезе.
- Ну, а ты? Выполнил приказание?
- Меня бы на полном ходу выкинули из машины и правильно бы сделали. Но я ему отомстил - написал на него эпиграмму. «На свет он появился для того, чтоб офицеров отучать от Вакха, следить за чистотой солдатских сапогов и холить гауптвахту». В городской библиотеке взял томик Пушкина и вписал эту эпиграмму рядом с одной из пушкинских. Кто-нибудь да прочтет.
- Родительный падеж слова сапоги не имеет окончания. Эх, ты - грамотей…
- Не смею спорить, недаром с тебя списывал школьные диктанты. Впрочем, ты всегда была невысокого мнения о моих стихах.
Тем временем на площадке в конце зала появился доморощенный, но ни в чем не уступающий мировым стандартам ВИА, и молоденький солист кавказской наружности нежным голоском затянул любимое : «Шаланды полные кефали…». По залу прокатился одобрительный рев, задвигались стулья, все дамы были немедленно ангажированы. Капитан пригласил Лену, а он закурил и погрузился в созерцание танцующих пар. Ему всегда казалось, что нет большего убожества, чем скачущие, извивающиеся, изображающие из себя умелых танцоров подвыпившие мужики, особенно, когда они в военных мундирах.
- Знаешь, о чем я сейчас подумала? - сказала Лена, вернувшись за столик. -Ведь мы с тобой первый раз после свадьбы выбрались в ресторан.
- А «Глория» в Таллинне, забыла?
- Ну, то было днем, и мы зашли просто пообедать. Ах, какая она респектабельная - «Глория»! Помнишь пожилого официанта, что нас обслуживал? Какая у него была гордая осанка, седина, как благородно сидел на нем фрак… как он был предупредителен и добр к нам! А нас-то стращали, что эстонцы плохо относятся к русским. А вот, что мы там ели, я не помню.
- Надо думать, что-нибудь недорогое. - отозвался он, охотно погружаясь в предложенные воспоминания. - Это было три года назад, в зимние каникулы. …Весь день шел снег - белые крупные хлопья, которые сразу же таяли, превращаясь в бурую слякоть на булыжных мостовых. Какой-то средневековый снег. Мы тоже были в кино в тот день, зашли с целью передохнуть от долгой ходьбы по городу и смотрели «Все на продажу». Вышли, а снег все идет…
«И он шел весь вечер, и в Вышгороде над башнями, и в Кадриорге, и над центральной площадью перед гостиницей «Виру», куда они перед тем, как отправиться на вокзал, зашли навестить Анатолия, как раз в это время проводившего в Таллинне свой медовый месяц. Анатолий тогда простодушно проболтался, вспоминая, как они с Леной в юношеские годы как-то раз отдыхали в Гудаутах…».
- А, какие там кондитерские! Пирожные, выпечка… - продолжала с восторгом вспоминать Лена и спросила у капитана - А вы бывали в Таллине?
- Много раз. Мы тоже, как якорь бросим - сразу в кондитерские. Целыми днями там просиживали.
- Какой вы…колючий. Не снисходительный к женским слабостям.
- Наоборот, я, как раз очень хорошо понимаю женщин. - капитан сделал паузу, словно засомневался, стоит ли продолжать. - Вы заметили ребят, что сидели со мной ? Мы с одного экипажа. От одного из них недавно ушла жена и мы присматриваем за ним, чтоб не запил, стараемся не оставлять одного. Лучший штурман в бригаде… И не скажешь, что стерва, - просто устала. Знаете, у нас есть такое понятие - точка рандеву. Это может быть плавбаза в океане, вертолет, который сбросит почту… Сказала ему, что не желает больше быть такой точкой рандеву. Честно в этом призналась, повинилась и ушла. Есть в этом что-то типичное, правда? Все мы считаем себя индивидуальностями, а живем стандартной жизнью, где с каждым это может произойти.
- Это верно, мы все разные, а события, происходящие с нами - одинаковые, те же самые, что и у всех. - мысль капитана понравилась, и ему захотелось ее развить. - Но мне кажется, тут все же есть зависимость от заданных условий существования. Своеобразное клише участи.
Лена пожала плечами. - Значит, не любила. Когда любят, не уходят. И каких-то иных причин искать не нужно. Я думаю, что процент разводов среди военных моряков, не выше, чем среди других профессий. В таких ситуациях всегда возникает соблазн свалить все на специфические тяготы жизни. Так они есть у каждого, те или другие.
У капитана аж скулы на лице заострились , он несколько раз нервно пощелкал замком браслета на часах, по всей видимости не ожидал встретить сопротивления.
- Ну, знаете…не все обладают уменьем подолгу обходиться друг без друга, состоя в браке. - с явным намеком произнес он, глядя в глаза Лене.- Можно, я вам стихи прочту на эту тему?
- О, неужели стихи? - и, чтоб капитан не слышал, прошептала в сторону - Прямо, как у Грибоедова : «… и офицеров вам начтем, что даже говорят иные по-французски».
«Чего они взъелись друг на друга? Сейчас она даст волю своему сарказму…».
- «Пишет тебе капитан-лейтенант,
Пойми, что письмо для него не внезапно.
Как там у вас дождинки звенят
По тихим скамейкам Летнего сада?..»
И капитан прочел «Письмо из бухты Н» полностью. Было видно, что он сдерживал волнение, но уверенный в своей правоте, в своем стремлении что-то доказать , продолжал читать негромким, гордым голосом, постепенно отрешаясь от выбранной им самим же аудитории. Было видно, что он целиком разделяет позицию автора, и очень красиво гляделась крепкая,
изящная рука в обрамлении черного рукава кителя с тусклой позолотой нашивки, в волнении сжимающая столовый нож…
Вскоре после того, как они вернулись в гостиницу, он запросил есть.
- Начинается старая история - стоит тебе придти из гостей, как ты сразу требуешь чего-нибудь поесть. Ты же только что от ресторанного стола! Да и нет у нас ничего сейчас… Поставить чай?
- Лучше кофе.
- Кофе на ночь?
- Как тебе удается идентифицировать здесь время суток и практически безошибочно? По какому признаку? - неудачно пошутил он. - Здесь все время ночь.
- Потому что я хочу спать. - уже с раздражением сказала она и стала готовить кофе.
- Какая ты молодец, что купила электрочайник, а то мы с Евдокимовым все с плиткой возимся.
- Я не хотела тебя расстраивать раньше времени, - она стояла спиной к нему, ополаскивая стаканы в рукомойнике, - но мне через три дня надо уезжать. Я просила две недели за свой счет, но дали только одну. - она обернулась. - Ну, что ты напрягся? Капитан этот еще со своими пророчествами…
«Надо уезжать… Разумно. И теща, наверное, так считает…». Он не знал, как ему реагировать на полученную оплеуху…
- Ты хочешь меня уверить, что тебе - дочери генерального конструктора, патриарха отрасли, которому на дом может запросто позвонить Главком ВМФ, отказали в отпуске? Не смеши меня. Я уж не говорю о том, что при желании ты действительно могла бы найти работу на СРЗ. Да…капитан не ко времени художественным чтением занялся, совсем не кстати.
Она подошла к голому, без занавесок, окну. Снегопад кончился.
- Ой! - неожиданно вскрикнула она, показывая пальцем в окно.
Из-за ее спины он глянул , куда она показывала. Оконный свет отпечатался на фиолетовом снегу ровным прямоугольником, в центре которого был виден гранитный валун с взобравшейся на него крысой. Дрожавший от холода зверек пугливо озирался по сторонам. Просто живая аллегория…
- Тут в сопках их полно. - сказал он.
А через три дня в Североморске он посадил Лену в такси, идущее в аэропорт. Прощаясь с ним, она заплакала, и ему тоже было жалко их обоих. И такси уже давно скрылось из виду, а он все еще стоял у гигантского памятника воинам-североморцам и не мог сдвинуться с места. Он чувствовал, как внутри него крутятся огромные жернова, раздавливая и перемалывая все. Он понимал, что сейчас на такси уехала часть его жизни, наверное, самая близкая , и которую он никогда не умел беречь.
Из памятника звучала щемящая мелодия «Прощайте, скалистые горы», мимо прошла рота матросов с карабинами на плечах, женщина с детской коляской, а он все стоял и ждал, когда боль отпустит его. Но жернова все вращались…