С первых же строк я хотел бы сказать, что этот рассказ не обо мне, а об удивительном человеке, с которым меня свела судьба, и не менее удивительной его истории.
О себе я только скажу, что являюсь сыном мелкого землевладельца, который умер в тот год, когда я поступил в университет. Мать сдала землю в аренду, и мы жили на эти деньги от аренды довольно бедно. Но учёбу я не бросал, надеясь, после окончания университета, получить хорошую практику и зарабатывать на жизнь. Учился я старательно, не проводил как многие другие студенты время в гуляниях и увеселениях, ибо знал, что средств на весёлую жизнь нет ни у меня, ни у моей несчастной матери. Началось всё с того, что один студент нашего университета, а звали его Джеймс Кренц, тяжело заболел и не посещал занятия почти всю зиму. Раньше с ним у меня близких отношений не было, но зная, что я серьёзно отношусь к учёбе и имею крепкие, обширные знания предметов, он обратился ко мне с просьбой помочь ему подготовиться к экзаменам и объяснить пропущенные им лекции. Я с удовольствием согласился, так как симпатизировал ему. Джеймс был сыном богатого фабриканта, но вёл себя одинаково со всеми студентами, не кичился деньгами и положением отца, был вежлив, доброжелателен и прост в общении с нами. Он быстро усваивал тот учебный материал, который я ему объяснял, и во время подготовки к экзаменам, мы подружились и много времени проводили вместе. Сдав экзамены, Джеймс уговорил меня поехать погостить к нему домой. Я всегда чувствовал себя не слишком уверенно в обществе богатых людей, но он сразу же предупредил меня, что его отец и дедушка уважают людей не по деньгам, а по порядочности и честности, и что его дедушка был беден и только счастливый случай и упорный труд сделали его богатым.
Я согласился, и когда ехал с Джеймсом к нему домой не предполагал даже, что узнаю историю об этом счастливом случае.
Мы приехали вечером. Джеймс представил меня, как своего друга отцу. Отец его был весёлым добродушным полноватым брюнетом, который дружелюбно и ненавязчиво задал мне несколько вопросов, и мы пошли ужинать. Потом, уже в столовой, я познакомился и с его дедушкой, высоким, седым, несколько сутулым человеком, лет семидесяти с лишним, спокойным и немногословным. Я удивился, обратив внимание на его руки, большие, мозолистые, как у простого рабочего.
Утром Джеймс разбудил меня и сообщил, что его знакомая девушка, Джоанна, с которой он был уже помолвлен, приглашает нас на пикник.
- Там будет Лили, - хитро улыбнувшись, добавил он.
У меня вырвался из груди отчаянный вопль: - Только не Лили! Джеймс, умоляю тебя, избавь меня от этой пытки, скажи, что я сломал ногу, лежу в лихорадке, умираю, но я не в силах выдержать эту адскую муку – общение с Лили! –
Джеймс засмеялся, он знал мои отношения с этой особой, и сказал, что ему не составляет труда придумать причину моего отсутствия и спросил, чем же я намерен заниматься в этот воскресный день: - Тебе будет скучно здесь одному, - сказал он.
- Лучше скука, чем такое мучение, которое предстоит испытать мне на пикнике у твоей Джоанны, - ответил я.
Чтобы вам стало ясно, почему я так боялся встретиться с подругой невесты Джеймса – Лили, я коротко объясню. Эта девушка, прочитав множество любовных романов, точно копировала их героинь. В словах, жестах, поведении её всё было искусственным, наигранным, неестественным. Но более того, ей нужен был партнёр, с которым она была намерена проигрывать эти любовные истории, и Лили к моему ужасу выбрала меня. Стоило нам встретиться с ней, как она прилипала ко мне на весь день и не отставала ни на шаг. Лили заставляла меня спускаться с лестницы, осторожно держа её под руку, а она шла величаво подняв голову, словно королева, лениво обмахивая веером лицо с застывшей гримасой надменности. Она требовала сопровождать её на прогулках в саду, специально роняла сорванный цветок, чтобы я кидался поднимать его, читала из книжек стихи о пылкой любви, театрально завывая, всхлипывая, шепча о чувственных поцелуях, жарких объятиях и другой любовной атрибутике, то и дело, кровожадно косясь на меня. Мне приходилось, слушая её бормотание, закатывать глаза, томно вздыхать, класть ей свою руку на талию и стиснув зубы терпеть, когда она довольно крепко прижималась своим телом ко мне.
Джеймс как-то намекнул мне, что родители Лили богатые люди и, вступив с ней в брак, я получу вместе с невестой немалое приданое. Но я, представив, что буду видеть рядом с собой Лили каждый день и терпеть её выходки, сразу же отказался от этой мысли.
Итак, Джеймс отправился рано утром на пикник один, без меня. Его невеста Джоанна, из знатной, но давно обедневшей семьи, жила верстах в десяти. Их замок на холме, старый и обветшалый поражал своим великолепием архитектуры. Я был в нём два раза и всегда заходил с замиранием сердца. Облегчённо вздохнув, что так легко избавился от тягостной встречи с Лили, я уселся в саду в беседке и увлёкся чтением. Незаметно пришло время обеда. Зайдя в гостиную, я увидел отца Джеймса с каким-то господином. Он повернулся ко мне и очень любезно попросил пройти в кабинет дедушки и позвать его к обеду. Я быстро поднялся на второй этаж, постучал в дубовую дверь кабинета и, не услышав ответа, тихонько приоткрыл её. Кабинет был пуст. Я с любопытством оглядел его. Всё было просто, никакой роскоши. Большие настенные часы с боем, массивный длинный рабочий стол, кресло, стулья, сейф, высокий шкаф в углу с множеством дверок. На столе какие-то бумаги, чернильный прибор и небольшой портрет в простой рамке. Я знал, что пожилые люди любят ставить фотографии своих родных на рабочий стол и был уверен, что на этом портрете тоже запечатлена семья старика Кренца или его покойная жена, большой портрет которой я уже имел возможность видеть в гостиной. И всё же машинально я повернул портрет и взглянул на него. Такого недоумения и растерянности у меня ещё не было, как в эту минуту, никогда. В рамку под стеклом была аккуратно вставлена стодолларовая купюра Соединенных Штатов Америки. На меня приветливо улыбаясь, смотрел с этой зеленоватой новенькой купюры господин Бенджамен Франклин. Я был ошеломлён, неужели старый фабрикант Кренц так любит и ценит деньги, что ему доставляет удовольствие смотреть на них постоянно?
И тут за моей спиной раздался голос старика Кренца: - Вы удивлены, молодой человек, тому, что увидели на портрете? Что же я готов рассказать Вам историю этого доллара после обеда. Если Вы не против, - добавил он, и как-то горько улыбнулся. Я с жаром уверил его в том, что непременно приду послушать его историю, и очень благодарен ему за приглашение.
Всё, что я услышал после обеда в кабинете фабриканта Томаса Кренца, я повторяю вам слово в слово.
* * *
Мой отец, Вольдемар Кренц, был немец, но родился он в Англии, куда приехали его родители, незадолго до его появления на свет.
Он окончил школу, занимаясь прилежно и старательно, был тих, спокоен и незаметен, среди шумных беспечных одноклассников. С истинно немецкой педантичностью он с детства распланировал свою жизнь, и шёл к намеченной цели упорно и неуклонно.
Отец Вольдемара имел пивоварню и хотел, чтобы сын продолжил его дело, но тот склонился к изучению медицины.
В возрасте двадцати трёх лет мой отец женился на англичанке Лоре Морган, купил небольшой дом, в котором я и родился. В этом же доме Вольдемар Кренц открыл аптеку. Дом наш имел уютную гостиную, маленькую столовую, кабинет отца, где он готовил лекарства и из которого исходил всегда специфический запах, аптеки, а наверху были жилые комнаты: моя, для гостей, спальня родителей и длинный узкий коридор. Я провёл в этом доме всё своё детство, и это было время, которое я могу с уверенностью назвать самым счастливым в жизни и вспоминаю его со слезами на глазах.
Отец мой, как я уже говорил был тихим, спокойным человеком, среднего роста с каштановыми волосами, большими залысинами, мягкими чертами лица и добрыми прищуренными глазами.
Мать, стройная блондинка с голубыми глазами, густыми длинными волосами, матово-белым лицом и ласковой улыбкой, безмерно меня любившая.
Я очень любил своих родителей. В нашем доме никогда не было слышно крика, ссор или бранных слов. Отец с матерью жили очень дружно и изо всех сил старались воспитать во мне лучшие человеческие качества, дать мне хорошее образование. Не имея много денег, они отказывали себе во многом, но никогда я в ответ на просьбу купить мне какие-либо книги не слышал слова «нет». Мои родители искренне радовались, что я очень люблю читать, а мне действительно доставляло чтение книг огромное удовольствие.
Так, вечерами я читал книгу в гостиной, сидя на диване около большой настольной лампы с абажуром, а родители сидели в креслах возле круглого столика, покрытого тёмно-вишнёвой бархатной скатертью с позолоченной бахромой и негромко разговаривали. Они обсуждали новости дня, планировали дела на будущее, говорили о знакомых и родственниках, о происшествиях в городе. Я переставал читать и украдкой смотрел из-за книжки на своих родителей, и сердце моё переполнялось любовью к ним в эти минуты. Они мне были так дороги и так любимы, как никто на свете.
Ещё в моей жизни большую роль сыграл дядя Уилкс, брат моей мамы. Он был старше её на восемь лет, имел жену и двух сыновей, владел мастерскими по обработке шерсти.
Я часто в детстве бегал к нему в мастерские. Это были длинные с решётчатыми окнами и низкими потолками помещения. Кучи шерсти, чаны, столы вдоль окон, возле которых суетились рабочие, пар и едкий запах кислоты не мешали мне следить за работой мастеров. Один из мастеров, к которому дядя Уилкс относился с большим уважением, работал в мастерских с самого первого дня, не переставая катать войлок, объяснял мне подробно весь процесс обработки шерсти, и улыбаясь добавлял слова, ставшие пророческими: - Тебе, сынок, владеть бы этими мастерскими, когда станешь взрослым, вижу твой интерес и рвение к работе, из таких людей получаются хорошие хозяева.-
И подошедший дядя кивал одобрительно головой и хлопал меня по плечу.
И только позднее я узнал тайну этого мастера. Он был таких же лет, как мой дядя, и поступил к нему на работу мастером по объявлению в газете. Его звали Бен и не смотря на то, что дядя Уилкс был хозяин, они стали друзьями, и мастер Бен прилагал все усилия, чтобы в мастерских друга работа шла успешно. У Бена была невеста – Хильда, полная, весёлая брюнетка с пышными волосами, и он вскоре познакомил своего хозяина и друга Уилкса со своей будущей женой. Сколько нелепых и горьких случайностей в нашем мире! Уилкс и Хильда полюбили друг друга и обвенчались.
Дружба Уилкса и Бена разбилась и ранила их сердца своими осколками. Уилкс думал, что Бен уйдёт из его мастерских, но он не ушёл. Он продолжал работать с таким же старанием, как и раньше. Вот только не женился до сорока лет. В сорок лет он обзавёлся женой, которая родила ему девочку и умерла во время родов.
Дядя Уилкс имел, как я говорил, двух сыновей, которые выросли бездельниками и пьяницами. Они слонялись в порту с такой же братией как сами, занимались тёмными делами, и в конце концов пропали без вести. Дядя заявил в полицию. От одного, старшего сына не нашли и следов, а труп младшего сына выловили из воды с ножевыми ранениями на теле. Хильда не вынесла горя и вскоре умерла.
Дядя Уилкс остался один. В ту пору мне исполнилось пятнадцать лет. Придя к нам, дядя обнимал меня дрожащими руками и говорил: - Томас, ради Бога, не вставай на страшный путь моих сыновей, будь благоразумен, я верю в это и завещаю тебе свои мастерские.-
Когда мне шёл шестнадцатый год, я стал замечать, что родители что-то скрывают от меня. Отец стал разговаривать с матерью, как с ребёнком, заботиться о ней неустанно, изготовлять лекарства для неё и следить, чтобы она их регулярно принимала. Я часто ловил на себе взгляд матери, она быстро отводила глаза, но в них я видел печаль и слёзы.
Как ни старался отец, от судьбы никуда не денешься, и мама скоро не смогла подняться с постели. У неё была скоротечная чахотка, помочь ей было невозможно и наступил роковой день, когда мамы не стало.
Это был страшный удар для всех: отца, меня и дяди Уилкса.
Прошёл год. Однажды утром, отец, пряча глаза, сообщил мне, что он женится.
- Томас, не думай, что я забыл маму, я люблю её как прежде, но мне трудно работать в аптеке и заниматься домашними делами, пойми меня...-
Я согласился, но сердце моё разрывалось от боли. Я понимал отца, но было обидно за мать. Мне трудно было представить в нашем доме чужую незнакомую женщину. Она была невысокой, с бледным невыразительным лицом и звали мою мачеху – Тереза. Мы прожили с ней вместе неделю, и я старался, как мог, из-за любви к отцу, привыкнуть к ней. Но однажды, придя из школы, я увидел, что Тереза затеяла уборку и как раз в тот момент как я зашёл, она взяла в руки старую деревянную шкатулку моей матери, повертела в руках и бросила в горящий камин. Мне стало так больно, будто она бросила в огонь моё сердце. Мамины вещи из этой шкатулки я перебирал в детстве тысячу раз, и они казались мне сокровищем. Там лежал большой старый гребень из панциря черепахи, булавки с головками из бирюзы, брошки с цветами, покрытые разноцветной эмалью, серебряный медальон с гравюрой – простые женские вещички, но они принадлежали моей маме. Их она одевала, прикасалась к ним и я, беря их в руки, ощущал тепло этих прикосновений. Я повернулся и выскочил из дома, не помня себя.
Выбежав за город, я брёл по дороге, не чувствуя усталости, и слёзы текли по моему лицу. Наконец меня обогнала повозка, и пожилой широкоплечий мужчина окликнул меня. Я повернул к нему своё заплаканное лицо и он, увидев его, понял как я несчастен и одинок. Это был мельник, который заботливо, без разговоров посадил меня в повозку и отвёз к себе домой. Его жена накормила меня и потихоньку расспросила о случившимся. Я рассказал ей всё, и рассказ этот часто прерывался моими рыданиями. На её глазах тоже появились слезы, а мельник, растрогавшись, предложил мне остаться.
- Мне нужен помощник, поработай на мельнице год, и я заплачу тебе за работу, вижу, ты хороший, честный парень, не беспокойся о расчёте – я не обижу тебя.
И я согласился.
Год я проработал у мельника, и он действительно рассчитался со мной щедро. Как ни уговаривал он меня остаться на мельнице, я не согласился и направился в порт, в надежде наняться матросом на торговое судно, чтобы уплыть подальше от дома. Зайдя в таверну вечером поужинать, я по глупости и незнанию открыл кошелёк, чтобы заплатить за ужин и
какие-то бродяги заметили у меня в кошельке приличную сумму денег. Не успел я отойти от таверны и несколько шагов, как они окружили меня и потребовали деньги. Я стал отбиваться от них, но силы были неравны, они сбили меня с ног, отобрали деньги и стали осматривать мои карманы, надеясь найти ещё что-нибудь ценное. Их напугал стук копыт лошадей, и они бросились бежать. Лошади остановились, из кареты выскочил человек и подошёл ко мне. Он помог мне подняться и узнал от меня, что произошло. Моё жалкое положение озадачило его. Сколько бы несчастий не падало на мою голову в жизни, но мне везло на хороших людей, и помощь от них. Господин этот жил в гостинице и он предложил поехать с ним, чтобы подумать вместе, как найти выход из моего бедственного положения.
Как он выглядел? Манеры его были светские, разговор грамотный, познания великие, как у большого учёного, а физическое сложение тела крепкое, закалённое трудом, как у простого человека. И всё это сочеталось в нём великолепно: и благородство и живость ума и физическая ловкость и сила.
Лет ему было пятьдесят с небольшим. Лицо несколько желтоватого цвета, продолговатое с прямым носом, серыми глазами, несколько выдающейся нижней челюстью. Длинные до плеч светлые волосы были зачесаны назад и открывали высокий его лоб. Говорил он много, но никогда о пустяках, в его разговоре были только деловые серьёзные мысли, которые он высказывал всегда к месту и вовремя. Но иногда он долго молчал, глядя куда-то вдаль и на скулах его надувались желваки, а брови хмуро сдвигались.
- Так ты говоришь, что хотел отправиться на корабле путешествовать? – переспросил он меня.
Я ответил, что да, хотел, уехать подальше от дома, который стал мне в один миг чужим.
И господин этот предложил мне сопровождать его в Египет.
- Это далеко, - сказал он, - И неизвестно на какое время, но тебе выбирать не приходится, так, что соглашайся.-
И на этот раз я тоже согласился с предложением господина, видя безвыходность своего положения.
Путь в Египет был долгим, но интересным. Господин мой, за время пути научил меня многому. По какой бы местности мы не проезжали, он рассказывал о ней всё: и какой народ здесь живёт, и чем занимается, и какие деревья растут, и почва какая и климат этой местности он прекрасно знал, и что добывают здесь из-под земли. Слушал я его как зачарованный и постигал много знаний.
Как-то я спросил у него: - Как называть мне Вас, не знаю.-
Он задумался на несколько мгновений, потом улыбнулся и сказал: - Зови меня просто « Учитель», и этого будет довольно.-
Скитались мы по Египту два года. Не буду подробно рассказывать об этом, так как жизнь человеческая как я понял, одинакова всюду. И всюду человеку приходится тяжёлым трудом зарабатывать свой хлеб, радоваться, надеяться, печалиться и страдать. На всё воля Божья. Остановлюсь только на том, что оставило в памяти моей неизгладимые впечатления.
К вечеру мы добрались до скал. И хотя верстах в двух от нас горели костры кочевников скотоводов берберов, Учитель не захотел идти к ним и мы расположились у подножья горы. Перекусив наспех, легли отдыхать, завернувшись в войлочные одеяла, и я уснул крепким сном, так как был очень утомлён трудным переходом. Нам не раз приходилось ночевать под открытым небом, но странно, что на этот раз ночью была удивительная тишина: ни крик птиц, ни вой и грызня зверей не нарушали её. Если признаться честно, я всегда просыпался от шороха рядом или резкого крика ночной птицы и потом долго не мог заснуть. Спал Учитель в эту ночь или нет, я не знаю, но проснувшись на рассвете, застал его бодрствующим. Оглядевшись по сторонам, я заметил тропу, ведущую к скалам и какие-то каменные изваяния врубленные в них. Не успел я спросить Учителя что это, как он объяснил мне, перехватив мой взгляд, что там, в скале храм древних египтян, путешественники и учёные часто посещают его, и он сам был там не один раз. Мне стало любопытно, что же это за храм, но спросить Учителя стеснялся, и не знал как мне быть, возможно, он намерен незамедлительно направиться дальше.
Но Учитель, улыбнувшись, сказал вдруг: - Томас, если хочешь, обследуй эту местность, ведь я знаю какие любопытные молодые люди, и это похвально, а я схожу к кочевникам за продовольствием, кажется наш запас пищи на исходе.-
Отдохнувший за ночь, полный сил я не медля ни минуты отправился бродить по окрестности. Утро было превосходное, свежий ветерок на этот раз совсем не был похож на те ветра, которые поднимают песок и забивают им глаза, нос и уши, дуя беспрестанно около двух месяцев подряд, и которые оставили неприятное впечатление у меня на всю жизнь.
Я от природы был очень любознательным: всё новое, невиданное потрясало меня до глубины души и оставляло след в памяти навсегда. А здесь, очутившись в чужой стране, словно в другом мире, где всё не так как на родине, тем более. Иногда мне казалось, что я сплю и вижу чудесный сон. Так я бродил, внимательно осматривая каждый камень, ощупывал их, уже тёплых от первых лучей солнца, заглядывая в полутёмные расщелины скал.
Наконец добравшись до выдолбленных в скале ступенек, я взобрался на плато. Там с двух сторон в скале были высечены огромные сидящие скульптуры. Не помню, как долго я стоял перед каждой из них, вглядываясь в их лица. Воображение моё пересекло ту грань, которая держит человека в реальной жизни и мне казалось, что эти люди, сидящие здесь тысячелетия и давно умершие, всё-таки живут. Живут в камне, так естественны были их фигуры, лица и выражение этих лиц. Как зачарованный я смотрел на них и не мог оторвать взгляда. Наконец, пройдя все статуи и поняв, что это были далеко не простые люди, а очень значительные личности, я оказался перед входом в храм. И тут я оробел. Не скажу, чтобы я был суеверен до такой степени или трусоват, нет, это за мной не водилось, но что-то как бы останавливало меня изнутри, какое-то чувство нерешительности, словно заходишь в чужой дом, в отсутствие хозяев, как непрошенный гость. Так я стоял не двигаясь, разглядывая вход в храм. Выдолбленный в виде большой полукруглой арки он был весь испещрён невиданными знаками. Наверху я увидел изображение круга, и этот круг по диаметру пересекала змея. Я занялся тем, что внимательно стал рассматривать знаки и изображение наверху – символ какой-то языческой веры, досадуя, что не взял бумагу и карандаш, чтобы срисовать их на память о путешествии в Египет.
Я так увлёкся, что не заметил как подошёл Учитель и положил мне руку на плечо. Я подумал, что он станет бранить меня, за то, что я потратил так много времени на свою прогулку, солнце уже стояло высоко и начиналась жара, но он молчал и смотрел на арку входа. Тогда я приободрился и решился спросить его: - Скажите, Учитель, что за символ наверху? -
Он ответил, медленно произнося каждое слово и я запомнил его слова на всю жизнь: - Круг – это мир, наша жизнь, наше бытиё, а змея – это наше знание, мудрость, которую мы познаём в своей жизни, это путь к истине -
Кто проходит этот путь, постигает её.-
- Учитель, Вы наверно уже прошли этот путь к истине? – спросил я, убеждённый, что он ответит мне утвердительно.
Но Учитель посмотрел внимательно на знак, помолчал, и только потом сказал коротко и решительно таким тоном, каким долго торгующий товаром купец, говорит окончательную цену товара упрямому покупателю:
- Я на середине. –
И в этот миг я как никогда раньше поверил ему. Сердце моё наполнилось бесконечным уважением и восхищением перед мудростью Учителя, доказывающему не раз свои огромные познания мира, величие своего разума и духа. И я возблагодарил в который раз Господа Бога, что встретился с этим человеком, с которым я решился отправиться в путешествие по Египту и согласен идти с ним, куда он скажет, хоть в саму преисподнюю. Тем временем как я размышлял об этом, Учитель посмотрел на солнце прищурясь и сказал: - Ну, пойдём, нам пора уже. -
- Куда? – широко раскрыв глаза, спросил его я, и решил про себя, что пойду за ним хоть на край света, куда он скажет.
Учитель посмотрел на меня немного удивлённо и ответил: - Нам надо подкрепиться перед дорогой, я пожарил мясо, - и добавил смущённо, - Правда, оно немного подгорело...-
Сильно подгоревшее мясо хрустело у меня на зубах, но я жевал и не чувствовал горечи обугленных кусков, и думал, что я счастливее всех в мире, потому что встретил в своей жизни такого прекрасного человека, как Учитель. И это было действительно так.
Учитель перерывал весь Египет, как престарелая вдова перерывает свой огромный плательный шкаф, вытаскивая на белый свет, вещи почти вековой давности, обнаруживая там поеденные молью шерстяные капоты, шляпки с мятыми выцветшими лентами и увядшими цветами, платья, пахнувшие нафталином и плесенью. И вдруг в руки ей падает овальная миниатюра с потускневшей позолотой по краям, а посередине портрет девушки и молодого человека, склонивших головы друг к другу. Она смотрит на миниатюру, прищуря потускневшие мутные глаза, и вдруг вспомня, что эта девушка – она, а рядом с ней, её молодой муж, умерший лет пятьдесят назад, роняет её из дрожащих морщинистых жёлто-восковых рук и заливается слезами.
Так и случилось с моим несчастным Учителем.
Я начал замечать, что последнее время Учитель стал очень нервничать, хотя и скрывал это, но оставить без внимания его волнение было невозможно. Он рвался вперёд и чувствовалось, что он на верном пути, впереди нас ждёт встреча с тем, что он искал здесь два года. Он был весь охвачен странной лихорадкой, встречаясь с людьми нужными ему, разговаривая с ними напряжённо, с жадностью внимал их ответы и видно было, что конец нашего скитания всё ближе и ближе. Не знаю отчего, но во мне появилось предчувствие беды. Может оттого, что Учитель очень нервничал и стремился вперёд, забывая о еде, сне и отдыхе. Я, собрав все свои силы не отставал и переносил все тяготы пути стойко, не подавая вида крайней усталости. Да, Учитель, всегда внимательный ко мне был неузнаваем. Он ничего не замечал: ни трудностей пути, ни моего состояния, глаза его, воспалённые от бессонницы, солнца и ветра, блестели каким-то странным безумным светом, и взгляд был устремлён вперёд, казалось он видел или старался увидеть то, что имело для него огромное значение, может быть большее чем весь этот мир вокруг и его собственная жизнь.
Однажды утром мы зашли в богатый дом. Навстречу Учителю вышел в просторный зал с колоннами человек средних лет в очень дорогой одежде, украшенной золотом и серебром, драгоценными перстнями на пальцах и умным печальным лицом. Учитель пошёл вслед за ним, оставив меня в зале. Я присел у окна в уголке на каменную скамью с удивительной резьбой, и сидел с любопытством разглядывая всё вокруг. По залу то и дело сновали слуги молча и сосредоточенно. И вот появилась женщина. Она шла, высоко подняв голову, глядя как бы сверху вниз, своим властным повелительным взглядом больших чёрных глаз. Ей было лет шестьдесят. Одета она была просто – чёрное длинное до пят платье и чёрный платок. И я понял, что это траур, так горестно было выражение её лица. В то же время женщина старалась всеми силами сдержать прорыв своего душевного отчаянья и боли. Она была совсем не похожа на мою мать, но я почувствовал такую же теплоту и нежность к этой женщине, как к своей матери и чувство доверия, любви и сострадания переполнило моё сердце. Я робко встал и низко поклонился ей. Она приостановилась, посмотрела на меня своим внимательным печальным взглядом, потом окликнула слугу, пробегающего мимо, сказала ему несколько слов, и, пойдя через зал, скрылась в дверях. Через минуты три слуга снова появился, подошёл ко мне и попросил знаками следовать за ним. Он привёл меня в маленькую комнатку, посадил в уголок и накормил очень вкусной едой, которую готовили женщины в большой комнате рядом.
После разговора Учителя с хозяином этого большого богатого дома, мы совершили стремительный бросок, я буквально валился с ног, а Учитель упрямо двигался вперёд, словно забыв обо всём на свете.
Ношу свою мы оставили внизу и поднимались на какую-то возвышенность, путь был завален грудами камней, сердце моё бешено колотилось в груди, и не так от тяжести пути, как от предчувствия беды, которое не покидало меня последнее время.
Это было то ли маленькое селение, то ли жила многочисленная семья, то ли секта верующих людей. Навстречу Учителю, словно он давно ждал его, вышел старик. Он был ниже среднего роста, но не сгорблен временем, хотя очень худ и сух, в когда-то белых, но сейчас уже истрёпанных временем, посеревших одеждах и босиком. На тощей жилистой шее нелепо возвышалась большая голова с огромным крючковатым носом, зелёные круглые глаза смотрели как бы равнодушно, но где-то в глубине их светился проницательный живой огонь. Голова его тоже была обмотана старой посеревшей тканью.
Учитель обратился к нему на каком-то неизвестном мне наречии, но хотя я стоял достаточно далеко от них и не мог понять слов старика, но слышал, что он ответил Учителю к моему удивлению на чистом английском языке. Учитель протянул руку и показал старику свой перстень со знаком W .
Поговорили они несколько минут, вернее говорил старик. Я наблюдал за выражением лица Учителя, который жадно ловил каждое слово. Видно было, что Учитель изо всех сил пытается сдержать свои чувства. Они направились в сторону, прошли мимо меня и я, взглянув в лицо Учителя, был поражён его видом. Это была застывшая бледная маска, искажённая страданием. Учитель шел, молча, и был похож на мертвеца. Я не мог шевельнуться от страха, но превозмог себя и пошёл следом за ними. Далеко идти не пришлось. Старик остановился перед выложенным из камня прямоугольником и большим камнем с одной стороны, и я понял, что это чья-то могила, вероятно того человека, которого искал Учитель. На большом камне не было написано ни слова, как это бывает на могилах, ни имени, ни даты, а только знак W , точно такой же, как на перстне моего Учителя.
Томас Кренц вздохнул и посмотрел в окно. Оно было распахнуто и ветками старого дуба с ещё мокрыми от небольшого дождика листьями шелестел ветерок. Помолчав несколько секунд, он продолжил рассказ.
За свою жизнь я видел немало смертей. Сам похоронил мать, отца, жену. Сильно горевал и печалился, теряя таких родных и любимых людей, но такого горя, такого отчаянья и страдания, как у той могилы в далёкой стране, не видел ни разу в жизни. Учитель медленно подошёл к могиле и, увидев знак на камне, словно ожил, да только не для радости, а для страшного горя. Его словно подкосило, упав он, обнимая, судорожно сжимал камни, бился о них головой, рыдал, стонал, то бормотал что-то бессвязное, то выл как дикий зверь, попавший в капкан. Я, окаменел, не зная, что делать, но старик, молча повернулся и кивнул мне, чтобы я следовал за ним. Растерянный, я шёл прочь от могилы, страшась оглянуться. Всю ночь я просидел у костра, не смыкая глаз и был уверен, что найду Учителя у могилы мёртвым. Но на рассвете он подошёл к костру. Это был совсем другой человек, словно кокон, труп, из которого вынули душу и жизнь. Он говорил спокойно, тихо, смотрел куда-то вдаль и взгляд его был тусклым и незрячим. Я понял, что Учитель уже не жилец на этом свете, свою жизнь он оставил там, у могилы той страшной ночью.
Мы вернулись в Англию. Рассчитавшись, Учитель расстался со мной, так и не сказав мне ни своего имени, ни о человеке, которого искал, но нашёл только его могилу.
Как-то бы ни было, меня очень тянуло домой, я тосковал и беспокоился об отце. Чувство обиды притупилось после одного из многочисленных разговоров с Учителем. Как-то я рассказал ему историю своего побега из родительского дома.
- Эта женщина не хотела тебе зла, - сказал Учитель, задумчиво глядя вдаль, - Она видела в шкатулке только старую чужую вещь, ненужную ей и избавилась от неё, не подумав, что для тебя она так много значит. Так бы сделал и ты, зайдя в чужой дом, выбросил бы вещи, которые тебе не нужны и не имеют цены, а для кого-то быть может они были святыней. Знаешь, что испытай свою мачеху ещё раз, я уверен, она поняла свою ошибку, и если ты убедишься, что в её сердце есть место доброте и жалости, прости её.-
И я запомнил его слова.
Как только я приехал в родной город, сразу же отправился до боли знакомой дорогой к своему дому. Став за угол дома, который находился напротив нашего, я простоял часа полтора. Внезапно сердце моё дрогнуло, из-за поворота появилась моя мачеха Тереза. Она медленно шла по мостовой, с полной кошёлкой в руке, наверное с рынка, взгляд её был усталым и задумчивым. Я уже хотел было спрятаться за угол и уйти, но тут заметил большую бродячую собаку, которая увязалась за Терезой, принюхиваясь к кошёлке. Тереза тоже заметила её. Она остановилась, посмотрела на насторожившуюся собаку, потом отломила кусок хлеба и кинула ей. И в эту минуту я простил её. Я подождал, когда за ней закроется дверь дома, перешёл дорогу, собрал все свои силы, открыл дверь и зашёл в дом. Тереза выглянула на скрип двери из столовой, и вскрикнув, уронила кошёлку на пол. На шум вышел отец из своего рабочего кабинета. Он очень постарел за эти три года. Прищурясь он посмотрел на меня и замер. Так мы стояли, словно окаменев несколько секунд. Потом я подошёл к отцу, обнял его, и он заплакал, прижавшись ко мне, беспомощно, словно ребёнок.
- Прости меня, отец, прости... – шептал я, сжимая его в объятиях.
Потом я повернулся к мачехи, которая смотрела на меня виновато-испуганным взглядом, подошёл к ней тоже обнял и сказал, поняв, что она всё это время страдала от чувства своей вины в происшедшем: - Простите меня...-
Слово «мама» я сказать всё-таки не смог.
И она тоже заплакала.
Мы сидели за столом, и отец всё не мог поверить, что я рядом с ним. Он говорил, а сам заглядывал мне ежеминутно в глаза, трогал за рукав, словно боялся потерять меня вновь.
Он рассказал, что все считали меня мёртвым, думали, что я покончил жизнь самоубийством, и только дядя Уилкс категорически отвергал это: - Он жив и скоро вернётся, я верю в это - твердил он.
- Я чувствую, что Томас жив, он думает о нас, он нас помнит, - не уставал повторять дядя Уилкс.
Сам он умер год назад, оставив документ, в котором завещал мне свой дом и мастерские. Вера его в то, что я жив и вернусь, была непоколебима в нём до самой смерти.
Я засел за книги, понимая, что без знаний не смогу вести дело. И я бы не смог, если бы не мастер Бен, который был безумно рад моему возвращению и добровольно взвалил на свои плечи непомерную тяжесть работы по восстановлению производства в мастерских. И я с мастером Беном, плечо к плечу дружно преодолевали трудности.
А через год мне принесли уведомление из нотариальной конторы. Некий Джонатан Смит умер, оставив завещание на моё имя. В завещании была указана очень крупная сумма денег. Я сразу понял, кто этот человек, но не мог представить его умершим. Мой дорогой Учитель всегда жив, он живёт в моём сердце и поныне.
Получив деньги я взялся за полную реконструкцию мастерских, вернее за строительство новых цехов, покупки современного оборудования, расширения производства, внедрения новых технологий. Я всё своё время проводил в работе и дело спорилось. Мы с мастером Беном радовались своим успехам и мечтали о многом.
- С новым оборудованием улучшится качество продукции, особенно на экспорт и увеличится её производство во много раз, - говорил мастер Бен улыбаясь, глядя на меня. Я кивал головой, тоже улыбался, но сердце сжимала боль при мысли о смерти Учителя.
Меня стали замечать богатые именитые горожане. Мне начали посылать приглашения в лучшие дома местной знати. Особенно навязчиво приглашали те, которые имели незамужних дочерей. Мне приходилось посещать их, но это было невыносимо для меня. Не зная светского этикета
я выглядел невежей и понимал это сам.
Девицы в изумительных платьях и с не менее изумительными прическами стучали пальчиками по клавишам рояля, пели и танцевали, порхая по залу как разноцветные бабочки, а за столом, когда чашечка из тонкого китайского фарфора дрожала в моих неловких грубых руках и кофе проливался на скатерть, они опускали глаза и по их губам скользила лёгкая усмешка.
Но я был богат, а деньги в их глазах были выше и значимее, чем моё простое происхождение. И они терпели меня в своём обществе.
Выросли новые светлые цеха, заработало дорогостоящее оборудование, а мастер Бен тяжело заболел. Ни грязи, ни пара, ни тяжёлого ручного труда, как в мастерских – но только поздно, не поработать уже ему на новой фабрике, в строительство которой он вложил свои последние силы.
К каким докторам я только не обращался, привозил к нему профессоров, платил большие деньги за лечение, но всё напрасно.
Его дочь, Энни, девятнадцатилетняя девушка, не отходила от постели отца и была в крайнем отчаянье. Я утешал ее, как мог, уверяя, что отцу станет легче скоро, но сам понимал, что положение мастера Бена очень тяжёлое.
Наконец, приехавший из Лондона профессор, пожилой седой и очень худой человек, выйдя из комнаты больного, сурово посмотрел на меня, на замершую в волнении Энни, и просто сказал: - Дорогие мои, я не Иисус Христос, который воскрешал мёртвых, он безнадёжен и я вообще удивляюсь, как он до сих пор жив, при таком течении болезни. –
Энни тихо заплакала, я прижал её к груди и стал успокаивать, как мог. Я знал, что роды у её матери были очень трудными и закончились трагически, а Энни получила родовую травму головы и имела обмороки и припадки. По этому случаю, старый мастер Бен очень переживал, думая о будущем дочери. И я решился сделать Энни предложение, чтобы заботиться о ней в её дальнейшей жизни. Сделал я это не только потому, что понимал
сколько своего здоровья потерял мастер Бен из-за моих проблем, Энни мне нравилась. Это была симпатичная, милая, добрая девушка, но только беззащитная и несчастная.
Мы подошли к постели больного и попросили благословления на брак. Мастер Бен благословил нас, я поцеловал его руку и он, улыбнувшись, произнёс: - Самым страшным для меня было оставить Энни одну на этом свете всегда, но теперь я спокоен. Я знаю, что ты, Томас, никогда не обидишь мою дочь, она будет счастлива.-
И я поклялся ему в этом.
Мы обвенчались, приехали из церкви, и предстали перед мастером Беном. Умирающий отец увидел свою дочь в прекрасном белом платье с золотым обручальным кольцом на руке, растерянную и счастливую. После этого он закрыл глаза и впал в беспамятство. Через три дня он умер, не приходя в сознание, лицо его было удивительно спокойным и просветлённым.
Я остался без лучшего мастера и верного друга. Но как я говорил не раз, мне везло на хороших людей. И однажды утром ко мне в кабинет зашёл китаец, лет сорока пяти. Он оказался замечательным специалистом своего дела. Его знания были буквально неисчерпаемы, он внедрил в производство много нового, особенно по переработке отходов шерсти. То, что мы выбрасывали раньше, стало давать нам большую прибыль.
Каждое утро, как только я появлялся в цехе, навстречу мне улыбаясь и беспрестанно кланяясь, как какая-то китайская фарфоровая игрушка, которую я видел в детстве, бежал мастер Ли.
- Сэр Томас, сэр Томас, - радостно кричал он, не переставая кланяться, вёл меня по цеху, подробно объясняя, чем заняты рабочие, что сделано и что нужно предпринять для дальнейшей успешной работы.
- Да это необходимо, крайне необходимо, сэр Томас, и тогда всё будет хорошо, всё будет хорошо, - быстро говорил мастер Ли, конечно же не переставая часто кланяться. Видимо эти поклоны от долгой службы у хозяев стали для него привычкой. Вскоре все на фабрике стали звать меня « Сэр Томас». Это обращение ко мне так и осталось, как и память о прекрасном человеке – мастере Ли.
Он проработал у меня на фабрике шесть лет.
Какие-то воинствующие молодчики, в протест против приезда в страну «цветных» эмигрантов-рабочих, подожгли китайские трущобы. Мастер Ли обгорел почти весь, спасая детей и имущество соседей. Я приехал в больницу, когда он уже умирал. Весь забинтованный, он всё же узнал меня и превозмогая боль, слабо улыбнувшись тонкими бледными губами прошептал: - Не волнуйтесь, сэр Томас, всё будет хорошо, всё будет хорошо...-
Это были его последние слова.
У меня на фабрике работало после этого много хороших специалистов, порядочных и трудолюбивых. Но таких бескорыстных и великодушных людей, как мастер Бен и мастер Ли я больше не встретил.
Да, я имел большие деньги, с которыми легче жить в этом мире, но они не могли согреть моё сердце той теплотой и радостью, как согревали его мои верные друзья.
Если уж речь пошла о деньгах, я расскажу Вам о долларе, который Вы изволили увидеть. Когда я получил деньги моего несчастного Учителя и стал богат, мне довелось иметь дело с разной иностранной валютой. А три года назад мне в руки попали новенькие зеленоватые сто долларовые американские купюры и взглянув на портрет на них, я чуть не вскрикнул. Впился глазами в лицо человека на купюре и у меня перехватило дыхание. На меня смотрел Учитель.
Опомнившись, я понял, что это не он, не может быть, чтобы это был он, но сходство было изумительное. Учитель и господин Франклин были так похожи друг на друга, словно близнецы. Даже во взгляде, наклоне головы, лёгкой улыбке этого человека я узнавал приметы Учителя. Я вышел из кабинета, извинившись, прижал американские доллары к сердцу и заплакал. А после поставил этот портрет, напоминающий мне Учителя, в рамке на рабочий стол.
- Портрет на долларе и на моём сердце, - сказал фабрикант Томас Кренц, посмотрев на него. И в его голосе я услышал непередаваемое словами чувство – чувство бесконечной любви, благодарности и печали.