Менестрель Детей Марфы

ПРЕДИСЛОВИЕ

Для начала – кто это: журналист-недоучка, обладатель тяжелого подбородка, прославлял палочное воспитание, исповедовал взгляды, неприемлемые для порядочных людей, ненавидел интеллигентов и либералов вообще, сочувствовал убийцам, открыто оправдывал разбой и мародерство, его идеалом был механизм военного подразделения, возжаждал сильной власти, способной утвердить единомыслие, провозглашал необходимость превращения людей в рабов автократического государства, презирал «толпократию», мечтал о мировой империи избранных народов, к рабочему классу всегда относился с большим подозрением, лгать умел не всегда (?!), выступал против «еврейского заговора», большевизма и профсоюзов, с идеями Гитлера не спорил, примитивная логика тоталитаризма завела его в тупик, позорно кончил свою жизнь?
Так кто же этот изверг рода человеческого? Нет! Это совсем не Муссолини. Это великий английский писатель и поэт Редьярд Киплинг в описании его «плохой стороны» советской литературной критикой 80-х годов XX века. Цитаты, конечно, надерганы тенденциозно, но отнюдь не придуманы мной. Они взяты из работ Н. Дьяконовой, А. Долинина и Ю. Кагарлицкого – самых серьезных исследователей творчества Киплинга.
Этот очерк – первая биография одного из гениальных творцов мировой литературы на русском языке. Давно пора отдать должное его таланту, незамутненным пропагандой и снобизмом взором оценить богатое наследие Киплинга, узнать и понять его.

ПЕРВЫЕ ГОДЫ

В мае 1865 года на корабле отплывала в Индию чета молодых англичан по фамилии Киплинг. Джон и Алиса (в девичестве Макдональд) только три недели как обвенчались в Лондоне в англиканской церкви, хотя познакомились и полюбили друг друга около двух лет назад. Свадьба долго откладывалась, поскольку прокормить в те годы в Англии семью на жалованье начинающего художника-декоратора Джону было затруднительно. Но вот подвернулось скромное место преподавателя художественной школы в Бомбее. Жалованье предлагали небольшое, но предвиделись побочные заработки, и к тому же жизнь в колонии была намного дешевле, чем в метрополии. Поразмыслив, Джон решил, что лучшего ждать не приходится, и принял предложение. Стоя на палубе и вдыхая морской бриз, супруги мечтали о спокойной устроенной жизни и заметном положении в обществе англо-индийских провинциалов...
30 декабря того же года в Бомбее у них родился сын, названный Редьярдом. Своим необычным именем, по мнению многих биографов, он был обязан названию озера в графстве Стаффордшир. Там, на озере Редьярд, погожим весенним днем 1863 года, во время веселого пикника, впервые встретились его родители. Это предположение сам Киплинг решительно отрицал, но и других объяснений не давал.
Киплинги и в самом деле в Индии устроились неплохо. Жили они в небольшом доме во дворе школы, где и работал глава семьи. Денег, правда, по-прежнему не хватало, однако дом окружал чудесный сад, их обслуживали туземные слуги, был даже свой экипаж. О такой роскоши в Англии они и мечтать не могли. И Джон и Алиса имели несомненные литературные способности и с удовольствием начали регулярно писать для ряда газет и журналов. Джон к тому же стал бомбейским корреспондентом влиятельной газеты «Пайонир», выходившей в Аллахабаде. Все это давало семье дополнительные доходы, а благодаря Алисе, с ее красотой, острым умом и светскими манерами, Киплинги быстро приобрели вес в среде англо-индийцев. Карьера Джона развивалась успешно. Детей стало двое: в 1868 году у Редьярда появилась маленькая сестра Алиса, названная в честь матери.
Впоследствии писатель вспоминал об этих годах, как о самых счастливых, самых лучших в своей жизни. До шести лет мальчик рос в кругу дружной семьи, в родном доме, где его воспитанием занимались, в основном, няня – португалка-католичка и индийские слуги, которые его отчаянно баловали и никогда не наказывали. И говорить на хиндустани он научился раньше, чем на английском. В послеполуденную жару, когда ребенка укладывали спать, он слушал индийские сказки и колыбельные песни, и только одев его после сна, ему наказывали «говорить по-английски с папой и мамой». И мальчику приходилось, запинаясь, переводить в уме обороты местного наречия, на котором он думал и мечтал. С няней мальчик ходил на бомбейский фруктовый рынок, и стоял рядом с ней, когда она имела обыкновение молиться у придорожного креста. Слуга-индус брал его с собой в индуистский храм, и там Радди, задрав голову, в полумраке разглядывал дружелюбно улыбающихся богов. А вечерами слуги с мальчиком и его сестрой в коляске гуляли у моря в тени пальмовых рощ. Если начинал дуть ветер все спешили на открытое пространство, спасаясь от падающих с деревьев огромных орехов. А маленький баловень с удовольствием слушал голос ночного ветра в листве пальм и бананов, перекликающийся с пением древесных лягушек.
Арабские корабли, скользящие по жемчужной воде, красочно разодетые персидские купцы, поклоняющиеся заходящему солнцу - весь этот сказочный мир входил в детское сознание, исподволь формируя и личность, и талант, и судьбу. «Скажи, каким ты был в свои шесть лет, и я опишу тебе всю твою последующую жизнь», – напишет позже Киплинг в своей биографии (1935 г.). И недаром героем нескольких прекрасных его рассказов станет очаровательный ребенок, всеобщий любимец, умница и шалун.


САУТСИ

В шесть лет настала новая пора в жизни Редьярда. Пришло время учиться, и родители решили, что он вместе с сестрой должен поехать в Англию. Отсылать детей в метрополию было принято в англо-индийских семьях. Считалось, что только там ребенок может получить хорошее викторианское воспитание и научиться безукоризненно правильному английскому языку. Не следовать подобным правилам – значит, подрывать престиж семьи, а этого Алиса Киплинг не могла допустить.
Детей определили по объявлению в портовый городок Саутси, на пансион в семью отставного капитана китобойного судна. Судя по письмам, это были достойные люди, да и деньги запросили вполне приемлемые.
Капитан Холлоуэй и правда оказался очень милым человеком. Он с большой симпатией относился к Редьярду, брал его с собой на прогулки по берегу моря и рассказывал ему о морских обычаях, о сражении с турками при Наварине, в котором ему довелось участвовать, о дальних китобойных походах. Слушать об этих приключениях можно было часами, но приходила его жена, и сразу начинался скандал. Женщина она была скаредная, суровая и не терпела никаких возражений. Существовало единственное средство избавиться от ее воспитательных головомоек – изобретательная ложь. Киплинг на склоне своих лет утверждал, что именно тогдашняя необходимость вдохновенно и убедительно врать пробудила дремавшую в нем писательскую фантазию.
В сентябре 1874 года капитан умер, и полновластной хозяйкой в доме оказалась миссис Холлоуэй, которая решила выполнить свой долг и исправить поведение этого избалованного ребенка. С этого момента жизнь мальчика сделалась невыносимой, он был совершенно затравлен. Редьярд раньше никогда не слышал об аде, но вскоре стал считать, что именно в этом доме он познакомился со всеми его ужасами. За малейшие провинности его беспощадно наказы вали, избивали, запирали в темной комнате и всячески унижали. Тогда ему пришлось глубоко изучить науку ненависти и познать бессилие жертвы. А вот в школе Редьярд, видимо, не блистал успехами. Он очень поздно и с большим трудом научился читать, часто получал плохие отметки и старался их скрыть, предвидя неизбежное наказание. Однажды Редьярд решил «потерять» ежемесячный табель об успеваемости с плохими отметками, но история вскрылась, он был бит кочергой и на следующий день отправлен в школу с плакатиком на спине, на котором было написано: «Лжец».
В другой раз, Редьярд улыбнулся, выходя из протестантской церкви, и ему тут же был задан вопрос – чему это он улыбается? Честный ответ «не знаю» был сочтен ложью, и в результате ребенок до вечера сидел в одиночестве и зубрил молитву. Таким образом Редьярд выучил наизусть большинство молитв и значительную часть Библии.
Отдохнуть душой Киплинг мог в те годы только наедине с книгой. Поначалу его заставляли читать под страхом наказания, не объясняя, зачем это нужно. Но вскоре он стал запоем читать и перечитывать все, что попадалась под руку. Сказки, повести о путешествиях, номера журнала для подростков время от времени приходили бандеролями из Бомбея. Но миссис Холлоуэй, заметив это увлечение мальчика, стала отнимать у него книги.
Мальчик был настолько запуган, что боялся даже жаловаться родным на свои несчастья. «Железный Редьярд»  был тогда всего лишь слабым ребенком, и, в конце концов, нервы его не выдержали. Он тяжело заболел, на несколько месяцев почти полностью потерял зрение, появились галлюцинации. Спас его только приезд матери. Когда она зашла в комнату сына и наклонилась к нему, чтобы поцеловать, Редьярд инстинктивно загородился от удара. Это решило дело. В марте 1877 году мать увезла детей в деревню в Эссекс, а девять месяцев спустя они перебрались в Лондон. Но зрение мальчика полностью так и не восстановилось, и всю последующую жизнь он прожил в очках.
В двадцатитрехлетнем возрасте Киплинг написал рассказ «Мэ-э, Паршивая овца», повествующий о мучениях, перенесенных им в Саутси. А ненависть к этому дому он сохранил навсегда и однажды сказал, что с удовольствием сжег бы его, а место, на котором он стоял, посыпал бы солью. Однако при этом он полагал, что его жизнь в Доме отчаяния была хорошей подготовкой к будущему, поскольку требовала постоянной осторожности, привычки к наблюдательности, внимания к настроениям и характерам, подозрительности к неожиданным благодеяниям.


КОЛЛЕДЖ

В январе 1878 года Радди отдали в новую школу. Юнайтед Сервис Колледж был закрытым учебным заведением полувоенного типа для детей из небогатых семей офицеров индийской службы и англо-индийских чиновников. Три четверти обучающихся там детей родились за пределами Англии и надеялись в дальнейшем пойти на службу по стопам своих отцов. Выбор родителей был обусловлен не только тем, что плата за обучение там соответствовала их возможностям, но и тем обстоятельством, что во главе школы стоял близкий друг младшего брата Алисы Киплинг. Директору Кормеллу Прайсу, суждено было стать попечителем и наставником болезненного подростка-очкарика. И «дядя Кром», как его называл Киплинг, оправдал родительские надежды, более того, он стал поистине одним из духовных отцов будущего писателя.
В школе царила атмосфера суровой казарменной дисциплины и образцовый порядок во всем – постели, заправленные без единой складки, ботинки, надраенные до блеска, неукоснительный режим, «спартанская» обстановка и простейший рацион. Учителя добивались желаемых результатов строгостью, а в случае необходимости и поркой. Руководством колледжа предписывалось воспитателям «отправлять учащихся в постель смертельно усталыми». Но взаимоотношениями воспитанников во внеучебное время никто особенно не интересовался, и, конечно, как нередко бывает в подобных закрытых заведениях, старшие безжалостно угнетали младших, сильные – слабых; независимость поведения жестко пресекалась.
Но на этот раз Редьярд понял и принял систему муштры и палочного воспитания. Обезличенное насилие Организации он сносил стоически, и оно не вызывало в нем ненависти, в отличие от методов миссис Холлоуэй. Киплинг осознал необходимость суровой выучки, преодоления эгоизма, подчинения личности общим интересам. И, осмысляя впоследствии полученные им в школе уроки подчинения, он оценивал их как справедливые и необходимые, поскольку только такой порядок приучает человека беспрекословно исполнять свою роль в обществе, прививает чувство долга и корпоративный дух. Школе удалось убедить Редьярда, что, говоря словами его же афоризма, «игра – это больше, чем каждый игрок».
Впрочем, суровые будни скрашивались каникулами, когда Редьярд имел возможность повидаться с родными. Одним из самых ярких воспоминаний тех лет осталась у Киплинга поездка во время каникул со своим отцом на Парижскую выставку 1978 года, где Джон Киплинг заведовал индийским павильоном. Отец предоставил тогда двенадцатилетнему мальчишке полную свободу в большом дружелюбном городе, возможность ходить по всей территории и зданиям выставки. Кроме того, отец позаботился, чтобы Редьярд научился читать по-французски, хотя этот язык в то время не поощрялся в английских школах, интерес к нему отождествлялся со склонностью к безнравственности. То время стало началом неизменной любви Киплинга к Франции.
Много лет спустя Киплинг написал десять рассказов о своей школе, девять из которых вошли в книгу «Стоки и К» (1899 г.). В ней он постарался доказать, что именно в стенах Юнайтед Сервис Колледжа прошли закалку истинные «строители Империи». В этом он видел величайшую заслугу Кормелла Прайса, о котором всегда отзывался с большим уважением, помня его внимание и заботу. Директор в ту пору часто беседовал со своим воспитанником, регулярно обменивался письмами, с его родителями, проявляя неподдельную заботу о юном даровании. Он разработал для Редьярда персональную учебную программу, и, в частности, привлек его к изучению русского языка. Впрочем, успехи Киплинга в этом деле оказались очень скромными – он сумел выучить только несколько самых употребительных фраз.  По причине плохого зрения Прайс освободил Редьярда от обязательных спортивных игр, составлявших часть школьной программы, и у того оставалось время не только для усиленного чтения, но и для редактирования школьной газеты, официальным редактором которой считался сам директор. Именно Кормелл Прайс первым понял, что юный Киплинг - прирожденный литератор, и, чтобы укрепить его в этой мысли, устроил поэтический конкурс, на котором тот без труда получил первую премию, поскольку у него не оказалось не единого соперника. Вручая призовую книгу, Прайс пророчески сказал Киплингу, что если он будет писать и дальше, то, возможно, прославится. А ведь Редьярд подумывал стать врачом, хотя еще в тринадцать лет, сочиняя для школьного журнальчика, посылал свое стихотворение «Смуглая команда» в американский журнал для детей. Увы, его там не напечатали. Но зато в 1881 году родители, собрав поэтические труды сына, без его ведома издали за свой счет в Индии небольшим тиражом сборник «Школьные стихи». Это была первая книжка Киплинга, оставшаяся, впрочем, практически никем не замеченной.



ВОЗВРАЩЕНИЕ В ИНДИЮ

По окончании школы, где он провел почти пять лет, ни на военную, ни на гражданскую службу Киплинг не пошел. Военная карьера была для него закрыта из-за слабого здоровья, а на продолжение образования в университете не хватало родительских средств. Поэтому в свои неполные семнадцать лет он, подобно большинству выпускников, решил отправиться в Индию.
Благодаря стараниям отца и матери там его ожидало место помощника редактора в вечерней газете города Лахора «Сивил энд милитари гэзетт». «Гражданская и военная газета» издавалась для семидесяти гражданских лиц и нескольких сот офицеров из войсковых частей, расквартированных в северной Индии. Несмотря на узкий круг подписчиков и малый тираж, газета выходила шесть раз в неделю на четырнадцати полосах (правда, семь полос составляли объявления) и была рассчитана на довольно высокий интеллектуальный уровень читателей. Редактор этой газеты Стивен Уилер, знакомый Киплингов, успел уже повидаться с Редьярдом в Лондоне, и тот произвел на него хорошее впечатление. Тогда для начинающего журналиста было определено весьма приличное жалованье – сто серебряных рупий в месяц.
И все-таки покидать Англию не хотелось. Киплинг мечтал войти в литературные круги Лондона. К тому же у него появилась сердечная привязанность, звали ее Флоренс Геррард. Она была немного старше Редьярда, была очень красивой, очень необразованной и очень самососредоточенной. Мисс Геррард послужила потом прототипом героини его романа «Свет погас»; Киплинг ухаживал за ней два года, и перед его отъездом они решили считать себя женихом и невестой.
В Индию надо было ехать. И 20 сентября 1882 года он отплыл в родные края... Высадившись на берег в Бомбее 18 октября, он ощутил краски и запахи своего детства и вдруг заговорил на хиндустани, не очень понимая смысл произносимых фраз. Через несколько дней поезд доставил его в Лахор в родительские объятия.
Мать снова поразила его своей красотой и обаянием, отец, этот, по его словам, кладезь знаний, – своей терпимостью, чувством юмора, всегдашней готовностью помочь людям, преданностью своему делу. Киплинг потом изобразит отца на первых страницах своего лучшего романа «Ким» с большой любовью и уважением.
К приезду Редьярда для него были приготовлены собственная комната и слуга, собственные лошадь, коляска и кучер. У него были свои рабочие часы и свой круг обязанностей. «Мы не только были счастливы, но и сознавали это», – писал Киплинг о том времени в автобиографии. Джон и Алиса по-прежнему любили сына, но теперь их отношения в семье стали равными и взаимоуважительными. При этом, правда, Редьярду пришлось почти сразу сбрить свои густые бакенбарды, с которыми он прибыл из Англии, не на шутку возмутившие его мать.
 В общине англо-индийцев он довольно быстро завоевал популярность и стал членом Пенджабского клуба – «общества, где собирались, главным образом, холостяки, чтобы есть пищу, не обладающую никакими достоинствами, среди людей, чьи достоинства были хорошо известны».  Правда, сначала он произвел на окружающих не слишком блестящее впечатление. Знакомые были удивлены, что у таких красивых родителей вырос низкорослый, сутулый и близорукий сын, с неважной координацией движений. Но очень скоро он всех покорил своим умом.
Войти в круг общения Киплингу помогло и его участие в любительских спектаклях, где он проявил недурные актерские способности. В этих постановках были заняты привлекательные молодые девушки, с которыми он флиртовал, и благодаря этому легче перенес известие, что Фло порвала помолвку.


БУДНИ ЖУРНАЛИСТА

Но его журналистская работа была далеко не так легка и приятна. В «Гражданской и военной газете» было всего два сотрудника-англичанина - редактор и его помощник, и работать Киплингу приходилось с утра до ночи, «не менее десяти часов в день и редко более пятнадцати». Даже чтение гранок было нелегким делом, поскольку наборщики-индийцы плохо знали английский язык, и это приводило к многочисленным орфографическим ошибкам, подчас непристойного характера. Корректор же систематически и продолжительно пьянствовал, вынуждая журналиста делать его работу. Но Киплинг не унывал. Труднее всего было вначале. Навыков работы газетчика он не имел, а редактор был к нему очень требователен. К тому же Киплинг недостаточно аккуратно правил корректуры, а передовые статьи вообще писать не умел и так никогда этому не научился. Три года Киплинг тихо ненавидел своего начальника, но впоследствии признавал, что приобретенной им «некоторой усидчивостью за рабочим столом» и «кое-какой дотошностью» он целиком и полностью обязан своему тирану-редактору. Однако Уилер заболел, уехал в 1886 году на лечение в Англию, а с новым редактором Кеем Робинсоном, заступившим на его место, Редьярд был в приятельских отношениях.
 «Мой опыт сотрудничества с ним как с газетным поденщиком, – писал позднее Кей Робинсон, – убедил меня в том, что если вам понадобится человек, который будет с удовольствием трудиться в редакции за троих, то вам следует присмотреть для этого молодого гения... Количество материала, которое Киплинг проворачивал за день, вызывало удивление. С тех пор у меня было несколько других помощников – одни получше, другие похуже – но хотя по мере того, как газета начинала процветать, штат рос, я убежден, что такого высокого уровня, как во дни, когда мы с Киплингом работали в ней вдвоем, она не достигла ни до, ни после...»
У Киплинга тогда была одна курьезная особенность. В жаркое время года он приходил на работу в белых хлопчатобумажных брюках и тонкой рубашке, а к концу рабочего дня с головы до ног, был в пятнах, как долматинская собака. Он то и дело глубоко окунал перо в чернильницу, а так как движения у него были резкие, почти судорожные, чернила так и летели по комнате.
В редакции царила обстановка дружеского веселья и искристого юмора. Человек, случайно попавший туда, наверное, получил бы весьма превратное представление о журналистском деле, ведь как только редактор и его помощник начинали советоваться, как им получше выполнить ту или иную задачу, это обычно сопровождалось взрывами хохота. Киплинг вообще много смеялся в ту пору и всякий раз снимал и протирал очки.
Спустя много лет в лахорском кабинете Киплинга была повешена мемориальная табличка, которая, по словам писателя, совершенно справедливо утверждала, что он там «работал».


ОСНОВЫ МАСТЕРСТВА

Именно газетная работа помогла ему начать регулярно публиковаться. «Гражданская и военная газета» имела специальную колонку на первой полосе с продолжением на второй, которая была отведена для рассказов, и Киплинг ее захватил. А писать ему было о чем. Он быстро освоился в обществе англо-индийцев, знал, как и чем они живут, о чем думают. Читатели его рассказов поражались подлинности персонажей, прототипы которых, казалось, были им хорошо знакомы. Все его колониальные чиновники, врачи, инженеры, солдаты и офицеры жили своей настоящей жизнью. Автор достигал такого эффекта, вводя в повествование мельчайшие подробности их работы и службы и скрупулезная точность деталей создавала иллюзию полной достоверности целого. Оставалось впечатление, что он всерьез освоил не одну профессию, хотя на самом деле большей частью эти сведения были извлечены из разговоров с людьми. Пенджабский клуб всегда был готов помочь пытливому корреспонденту дружескими консультациями подлинных профессионалов в своих областях деятельности.
Но Киплинг знал и многое из того, что было совершенно неведомо для большинства англо-индийцев.
Вот что рассказывает тот же Кей Робинсон. «Киплинг различал множество национальных групп индийского населения, которые для обычного англичанина все без разбору были просто «туземцы». Он подмечал самые занятные детали их поведения, языка и образа мыслей. Я хорошо помню одного длинноногого патана, невообразимо грязного, но при этом с величественными манерами и наружностью – кажется, его звали Магбуб-Али, – который выделял Киплинга среди всех прочих «сахибов». Всякий раз, возвращаясь из очередного бродяжничества по неисследованным окраинам Афганистана, куда заводил его неукротимый дух приключений, Магбуб-Али – еще более величественный, чем обычно, и весь покрытый дорожной грязью – возникал у нас и уединялся для конфиденциального разговора с «Киплинг-сахиб», своим «другом». Я почти уверен, что именно Магбубу-Али Киплинг обязан удивительным местным колоритом, отличающим его рассказ «Человек, который хотел бы стать королем».
Гордого патана (афганца) Магбуба-Али Киплинг не раз изображал на страницах своих рассказов, сделал его одним из главных персонажей своего романа «Ким». Увековечил друга Киплинг и в прекрасной «Балладе о царской шутке».

... Громко кипел мясной котел.               
Отточили ножи - и я пришел               
К погонщику мулов Магбуб-Али,               
Который уздечки чинил вдали               
И полон был сплетен со всей земли.               
Добрый Магбуб-Али говорит:
«Лучше беседа, когда ты сыт».               
Опустили мы руки, как мудрецы,
В коричневый соус из жирной овцы,               
И тот, кто не ел из того котла.               
Не умеет добра отличить от зла...
 (Пер. А. Оношкович-Яцына)

Киплинг же умел отличать не только добро от зла. «Покажи ему туземца, и он тотчас же определит, из какого он сословия, какой касты, какой национальной группы, какой семьи, из каких мест, какова его вера и чем он занимается, – продолжает Кей Робинсон. – Он с каждым разговаривал на его манер, используя знакомые тому привычные выражения, так что у собеседника начинали блестеть глаза от удивления и осознанного братства, и он проникался к Киплингу полным доверием. Через две минуты он уже относился к этому сахибу с симпатией и готов был открыть ему самое сокровенное из историй семейных тяжб, кровной вражды, пограничных стычек... С Киплингом не таясь разговаривали даже представители самой скрытной и подозрительной части индийского населения – нищенствующие гуру». А от некоего правителя марионеточного туземного государства Киплинг уже в девятнадцатилетнем возрасте получил первое в своей жизни не увенчавшееся успехом предложение взятки: корзину фруктов, а в ней банкноту в пятьсот рупий и кашемировую шаль.
Писателем Киплинга сделала Индия. Глубокое знание индийской жизни в обоих ее обличиях, «туземном» и колониальном, долгие годы служило ему надежным источником творчества. Но далось ему это знание непросто. Недаром годы своей журналистской деятельности он сам называл «семилетней каторгой». Кочевая жизнь газетчика, разъезжавшего по стране в поисках новостей, требовала самоотверженности и личной отваги, ведь эпидемии в тогдашней Индии сменялись голодом, голод – войной. Лихорадка, дизентерия и брюшной тип были постоянными спутниками англо-индийцев, и за массовыми индийскими празднествами нередко следовали эпидемии оспы и холеры. Нередкие возмущения местного населения приходилось усмирять силой армейских частей, и молодой репортер был в гуще событий, собирая материал для очередного номера. В горах, на Гималайско-Тибетской дороге однажды он попал в страшную грозу, и его чуть не убила молния. В Хайберском ущелье в молодого журналиста «без злого умысла», как иронично писал Киплинг, стрелял какой-то афганец. «Смерть всегда неотступно следовала за нами», - вспоминал Киплинг в своих мемуарах, и это острое ощущение постоянной опасности, беззащитности в смертельной игре с судьбой отозвалось во многих его рассказах и стихах индийского цикла.
Киплинг открыл Индию для английской литературы. Без него Англия никогда бы по-настоящему не узнала Индию конца прошлого века и тем самым утеряла бы частицу знания самой себя. «Что могут знать об Англии те, кто знает только Англию?» – эта строчка Киплинга заслуженно стала крылатой фразой.


ВЗГЛЯДЫ НА ЖИЗНЬ

Общественно-политические взгляды и мировоззрение писателя также окончательно сформировались в Индии в те годы. Свои убеждения он потом пронесет без существенных изменений через всю жизнь. В «Гражданской и военной газете» он с первых шагов показал себя человеком, приверженным консерватизму. Одна из его статей была направлена против социализма Уильяма Морриса, который «смотрит на рабочий класс сквозь розовые очки». Выступил Киплинг и против либеральных идей вице-короля Индии лорда Райпона. Он писал, что «проведение в жизнь либеральных принципов нередко приводит к кровопролитию». В британском присутствии в Индии он видел святую цивилизаторскую миссию носителей материального прогресса, во благо которого твердо верил. Это и дало основание называть его «ответственным империалистом». Однако, рассуждая объективно, нельзя не признать, что убеждения Киплинга были исторически обоснованными и рождены отнюдь не пылкой фантазией романтического литератора, а самой реальностью.
Индия как единое государство, в сущности, возникла в результате английской колонизации. Как писал впоследствии индийский литературовед К. Бхаскара Рао в книге «Индия Редьярда Киплинга» (1967 г.), «британское завоевание Индии и управление ею, продолжавшееся более полутораста лет, связало Индию с технологическими достижениями и политическими идеологиями западного мира. Были осуществлены обширные ирригационные программы. Каналы и дамбы, железные дороги и телеграфные линии связали воедино разные части страны. В политическом отношении – частью путем продуманных мероприятий, частью из-за неспособности противостоять новым современным влияниям – англичане подготовили создание в Индии парламентской конституционной системы и кабинета, ответственного перед парламентом».
Так что и сами индийцы, спустя десятилетия после получения независимости, стали видеть в британском присутствии не только «зло колониализма, выражавшееся в эксплуатации местного населения и моральном вырождении империалистов» (К. Бхаскара Рао).
Что касается «эксплуатации местного населения», то какое же еще население могла использовать колониальная британская администрация, насаждая в Индии промышленную цивилизацию? В моральном же «вырождении» империалисты навряд ли превосходили местную феодальную знать. Кстати, Киплинг никогда не вкладывал в слова «правительство Индии» какого-либо пафоса. Ни минуты не сомневаясь в том, что именно англичанам, а не индийцам дано править этой разноликой, полной внутренних противоречий страной, издавна привыкшей к иноземному владычеству, он вместе с тем очень трезво оценивал тех, кто реально «осуществляет права короны». Всю жизнь он вел себя с завидной независимостью и нередко иронизировал над администраторами, далеко не всегда способными понять истинные нужды Индии.
Негативные стороны колонизации, разумеется, были. Здесь и морально-психологическая ущербность, и ущемленный патриотизм индийцев, бывших, по существу, гражданами второго сорта в собственной стране. Смешно думать, что такой прекрасный знаток местных нравов, как Киплинг, этого не понимал. Но он, вероятно, воспринимал это как неизбежное зло, неприятный побочный продукт «великого Дела».
Как известно, английское владычество сколь можно долго сохраняло целостность Индии, поддерживало в ней мир. Независимость для Индии обернулась кровавой индо-пакистанской резней, распадом страны и усилением сепаратизма в пограничных штатах. Что хуже для Индии, в конце концов, судить, конечно, индийцам. Но Киплинг, зная и искренне любя эту страну, имел право на свою точку зрения.


ВЫБОР ГЕРОЕВ

И писал он о людях, близких ему по духу, хотя часто внешне неярких, незначительных. Его герои: мелкие чиновники, инженеры, врачи, полицейские, телеграфисты, агрономы, строители и железнодорожники - терпеливо и упорно занимаются своим делом, стремясь принести пользу покоренной стране. Они прокладывают дороги, лечат, охраняют, строят - словом, несут, стиснув зубы, крест своего дела. Не всем им хватает стойкости и воли, чтобы выдержать постоянное напряжение – одни сходят с ума и гибнут, как герой рассказа «В конце пути», другие спиваются и выбывают из строя («Хранить как доказательство»), третьи испытывают тяжелейшие нервные срывы («Безумие рядового Ортериса», «Дело об одном рядовом»). Но во всех тружениках и служаках, в отчаявшихся и преодолевших отчаяние, Киплинг находит остаток человечности – неистребимой, вопреки чудовищному давлению среды и обстоятельств.
И наибольшее, пожалуй, внимание писателя привлекал «Томми Аткинс» – простой английский солдат. Это имя Киплинг прославил, но не придумал. Оно проставлялось как условное на образцах документов о вербовке. Киплинг познакомился с солдатами тех времен, когда посещал Лахорский форт и несколько реже лагерь Миан Мир. Всеобщей воинской повинности в Англии до 1914 года не было, профессиональная армия составляла замкнутое социальное образование. И Киплинг предпочитает писать не о генералах и полковниках, а о солдатах, ведущих бессмысленную жизнь в душных казармах, дичающих от безделья, мрущих от сыпняка. В крайнем случае, его героями становятся субалтерны – младшие офицеры, только что прибывшие из училищ. Лорд Робертс, главнокомандующий индийской армии, однажды, когда они с Киплингом ехали верхом по улице Симлы (летней резиденции правительства), принялся расспрашивать его об условиях жизни солдат. Редьярд рассказал все как есть, с присущей ему прямотой, но солдаты от этого жить лучше не стали.
Солдатская проза Киплинга, говоря словами И. Бабеля, «точна как военное донесение или банковский чек». С ее страниц впервые вошли в английскую литературу обыкновенные британские томми, явившие не только обаяние мужественной силы, но и моральное превосходство над сытыми, бездушными буржуа. Пусть они дебоширы и пьяницы, утверждает Киплинг, но их огрубевшие сердца способны глубоко чувствовать. Они бывают смешными, жестокими и глупыми, но слабыми и равнодушными – никогда.
Но Индия сделала Киплинга писателем не только потому, что позволила рассказать об англичанах в чужой стране. Она дала ему возможность рассказать о ней самой, и это ему удалось как никому другому. Первый его рассказ «Ворота ста печалей», опубликованный 26 сентября 1884 года, за три месяца до того, как ему исполнилось девятнадцать, был посвящен не солдату, не клерку, не инженеру и вообще велся не от лица европейца. «Это не мое сочинение. Мой приятель метис Габрал Мискитта рассказал мне обо всем этом в часы между закатом луны и утром, за шесть недель до своей смерти, а я только записывал его ответы на мои вопросы». Киплинг, стремясь к наибольшей объективности повествования, что называется, влезает в чужую шкуру, демонстрируя прекрасное умение понять мысли и чувства и соотечественника, и азиата. Его индийские «туземные» рассказы – это экзотические сюжеты в реалистической трактовке. Эти рассказы были плодом реального опыта Киплинга. В жаркие летние ночи, у него нередко пропадал сон, и Редьярд отправлялся бродить до рассвета по злачным местам: распивочным, игорным притонам и курильням опия, по узким улочкам города в поисках впечатлений. Часто его останавливали полицейские, но он был знаком с большинством из них, и авторитет его отца служил залогом его неприкосновенности. Киплинг знал, что значительная часть подлинной индийской жизни в жаркое время идет по ночам, и любопытство не давало ему покоя.




НАЧАЛО ЛИТЕРАТУРНОГО ПУТИ

В семье Киплингов все, но в разной мере, занимались литературой. Вскоре после возвращения в Индию сестры Редьярда Алисы, которую домашние называли Трикс (Проказница), они вместе написали за месяц, проведенный на одной из так называемых «горных станций», где располагались маленькие английские гарнизоны, книгу пародий «Эхо» (осень 1884 г.). Этот сборник содержал пародии на всех известнейших поэтов-викторианцев, влияние которых было ощутимо в юношеских стихах Киплинга. Для него эта книга была своеобразной «декларацией независимости» в литературе, и она получила широкое признание в Индии. Год спустя в Симле Киплинги всей семьей составили сборник «Квартет». Книга эта вышла в декабре к Рождеству 1885 года и была подписана «Четыре англо-индийских писателя». В нее вошли только три рассказа и пять стихотворений Редьярда. Но никто в семье не сомневался, что настоящим большим писателем суждено стать именно Редьярду, и его литературная карьера была предметом общей заботы.
С 1885 по 1887 годы Киплинг опубликовал тридцать пять рассказов об Индии. Первоначально они печатались в «Гражданской и военной газете», когда требовалось чем-то заполнить газетную площадь. Но публика приняла их хорошо, и вскоре рассказы и стихи молодого литератора стали регулярно публиковаться в газетах нескольких городов Индии. Киплинг начал «запросто поставлять беллитристику на местном материале» даже в солидный аллахабадский «Пайонир». Принимая этот успех во внимание, рассказы Редьярда обсудили на семейном совете, двадцать девять сочли достойными переиздания, добавив к ним еще три неизданных. Тогда же придумали название «Простые рассказы с гор». Позднее Киплинг добавил в свой сборник еще восемь рассказов. Книга вышла в январе 1888 года и составила основу его будущей славы, принеся ему пока только 50 фунтов гонорара.
Некоторые ранние критики сочли эти рассказы подражанием Брет Гарту, которым Киплинг действительно восхищался. Но всерьез можно говорить лишь о его влиянии на Киплинга, как и о влиянии Марка Твена.
При этом молодой писатель с самого начала имел свой голос. Писал в это время Киплинг столько, что вскоре набралось достаточно рассказов для шести небольших книжечек, изданных в серии «Индийской железнодорожной библиотечки» для чтения в пути. Все они были помечены 1888 годом, хотя последняя из них вышла в марте 1889 года. Обложки для них нарисовал отец Редьярда, и эти книжицы пользовались большим спросом. Но хотя цена на этих книжечках была обозначена двойная – одна рупия или один шиллинг, платили за них почти исключительно рупиями. За пределами Индии их поначалу не заметили. Издатель отослал часть тиража  в Англию, но какое-то время книжки не расходились, поскольку о Киплинге там никто еще не слышал.



УСПЕХ

В индийской печати Киплинг почти сразу же выступил не только как прозаик, но и как поэт. В августе и сентябре 1885 года он опубликовал в газете «Пайонир» шесть стихотворений под общим заглавием «Баллады из бунгало». Они были так хорошо приняты, что его шеф Уилер дал ему возможность напечатать еще несколько стихотворений в «Гражданской и военной газете», после чего их скоро уже знала вся Индия. Их печатали теперь в «Пайонире» и его еженедельных приложениях: «Пайонир мейл» и «Уикли ньюс», в калькуттской газете «Инглишмен» и многих других.
Отобрав лучшие стихи Киплинга, Уилер отпечатал за свой счет триста пятьдесят экземпляров и отослал часть из них в Англию. Книжечка эта имела ироническое название «Депортаментские песенки» и внешне имитировала стиль официальных изданий. Фамилия автора была набрана как факсимиле, и разобрать ее было сложно, так как почерк у Киплинга был довольно неразборчивый. (Однажды, после его письменного прошения о выдаче ему заграничного паспорта на въезд в Японию, этот документ был выписан для него на имя Раджерда Кишрига). Поэтому, когда самый влиятельный тогдашний критик Эндрю Лэнг напечатал на сборник стихов из Индии положительную рецензию в октябрьском номере «Лонгменс мэгазин», он Киплинга не назвал: должно быть, счел публикацию анонимной. Он же, хотя речь шла о стихах, первым сравнил Киплинга с его любимым Брет Гартом. Это, видимо, и навело Уилера на мысль послать все книжечки «Железнодорожной библиотечки» в английское издательство, где рецензентом состоял тот же Лэнг. Прочитав их, Лэнг воскликнул: «Эврика! На свет родился гений!»
Столь бурная реакция критика была обусловлена тем обстоятельством, что конец восьмидесятых годов в Англии был довольно беден литературными событиями. Можно сказать, Киплингу повезло: он входил в литературу в период безвременья, на переломе, когда уже начала давать трещину казавшаяся незыблемой твердыня викторианского сознания. Новейшие эстетические веяния, в основном, французские, не смогли прижиться на британской почве. Взаимно отрицая друг друга, натурализм и символизм быстро исчерпали себя, потеряли последователей и застыли на месте. Литература явно нуждалась в обновлении, и читающая публика с нетерпением ожидала появления нового дарования, откуда бы оно ни пришло.
И вот в конце 1889 года (помечены 1890-м) в Лондоне вышли «Простые рассказы с гор». Им предшествовали статьи Лэнга «Рассказы мистера Киплинга» и «Рассказчик из Индии» во влиятельных изданиях: в «Саттерди ревью» и в «Дейли ньюс». О Киплинге заговорили. Все отметили приход писателя не только нового, но и в высшей степени оригинального.
 «Я хорошо помню, с каким нетерпением открыл его первую книгу «Простые рассказы»... – вспоминал потом Конан Дойль. – Я прочитал ее с восторгом и понял не только то, что в литературу пришел новый сильный писатель, но и то, что появилась некая новая манера в рассказе, весьма отличная от моей – я ведь изо всех сил старался тщательно отработать и искусно развернуть сюжет. А здесь все получалось как-то само собой, и это безразличие к читателю вдруг вспыхивало блестящей фразой или абзацем, которые были тем сильнее, чем неожиданнее. Его рассказы были грубо сделаны, но впечатление производили огромное – а это ведь самое главное. Я убедился тогда, что писать можно по-разному и что существует метод много лучше моего, хотя, быть может, для меня и недоступный».


ОТ МОРЯ ДО МОРЯ

Пока Уилер и Лэнг готовили появление новой звезды на небосклоне английской литературы, Киплинг решил отправиться в Англию собственной персоной. Только там был возможен настоящий успех и признание. Да и возможность оплатить дорожные расходы появилась. «Железнодорожная» серия пользовалась успехом, он за нее получил приличную по тем временам сумму – двести фунтов. Была и другая причина, побудившая его странствовать. Местное предание говорит о том, что Киплинг задел в газете одного офицера, тот явился в редакцию свести счеты с автором, однако был выброшен на улицу. Офицер возбудил против газеты судебное дело. И было решено, что Киплингу, хотя и не он расправился с офицером, от присутствия на суде лучше уклониться. Конечно, это был только повод, ускоривший сборы в путь.
Киплинг не все свои индийские годы прожил в Лахоре. Дважды – в 1887 и в начале 1889 года – его переводили на работу в «Пайонир» в Аллахабаде. С редакцией «Пайонира» он и договорился о том, что будет посылать туда дорожную корреспонденцию. Это послужило деловой основой для поездки, которая задумывалась как довольно продолжительное путешествие. Дополнительные средства в дороге были не лишними для молодого писателя, отправлявшегося в страну предков «в дешевых полосатых носках со следами штопки на пятках». Так родилась книга путевых очерков «От моря до моря», наполненная точными наблюдениями, юмором, откровенными чувствами. Писалась она легко, Редьярд не придавал ей большого значения и даже не позаботился об авторском праве.
Покинув Калькутту 9 марта 1889 года, Киплинг 14-го прибыл в Рангун, 24-го – в Сингапур, 1 апреля был в Гонконге, 15-го – в Нагасаки и отплыл из Японии в Сан-Франциско 11 мая. После двадцатидневного морского перехода он высадился в Америке, а 5 октября был уже в Ливерпуле. До США компанию Киплингу составляли профессор астрономии Хилл и его жена-американка, с которыми он подружился еще в Аллахабаде.
Путешествие оказалось очень богатым на впечатления. Киплинг описывал и роскошь буддийских храмов, и магазины антиквариата, приветливость туземцев Бирмы и простоту нравов девушек в Осаке, воинское умение японских пехотинцев и талантливость ремесленников. Некоторые его «японские» страницы звучат прямо-таки пророчески, предвосхищая сегодняшнее положение Японии в ряду самых развитых и динамичных стран мира.
А вот Америка у Киплинга вызвала противоречивые чувства. Он с почтением нарисовал обстановку и атмосферу клуба художников и литераторов «Богемия» в Сан-Франциско, и даже его эмблему – сову, сидящую на черепе и скрещенных костях. Судя по символике, клуб был масонской ложей. Сам Киплинг вступил в ряды «вольных каменщиков» еще в 1885 году и до конца жизни оставался масоном. Членство в «братстве» и открыло дверь в престижный клуб никому не известному журналисту из Индии. Но здесь же, в Сан-Франциско, его пытался «нагреть» карточный шулер, а в китайском квартале он «присутствовал при совершении убийства и до смерти испугался». С отвращением писал Редьярд о грязной политической «кухне» США и власти «золотого тельца», о примитивном американском слэнге и грубых манерах жителей Нового Света. Однако же по-настоящему восхищался американскими девушками, словно предчувствуя свою судьбу.
Повествование проливает также свет на некоторые любопытные пристрастия автора. Его немало занимали гастрономические проблемы. Любил Киплинг вкусно поесть, чему и посвящен его афоризм, достойный бессмертия: «Желудок заслуживает большего внимания, чем любые достопримечательности». Был он и страстным рыболовом: страницы, посвященные ловле лосося на реке Клакомас, одни из самых захватывающих, полны экспрессии и восхищения природой. С гордостью свидетельствует путешественник о поимке им двенадцатифунтового лосося.
Завершаются путевые записки Киплинга встречей с Марком Твеном, одной из самых важных целей литературного паломничества. Редьярд считал себя многим обязанным этому американцу, а «Том Сойер» принадлежал к числу его любимых книг всю жизнь. И теперь он сидел и разговаривал с самим Твеном. «Прежде всего меня поразило, что он оказался пожилым человеком. Однако после минутного размышления я сообразил, что дело обстоит иначе, а еще через пять минут... заметил, что седина – всего лишь случайность... Он был абсолютно молод. Я тряс ему руку, раскуривал его сигару и слушал, как он говорил, этот человек, которого я полюбил, находясь от него на расстоянии четырнадцати тысяч миль... Счастлив тот, кто не испытал разочарования, оказавшись лицом к лицу с обожаемым писателем... Я подцепил самого Марка Твена, и он обращался со мной так, будто при некоторых обстоятельствах я мог бы оказаться равным ему». Так описывал эту встречу Киплинг. Что касается Твена, то он забыл о разговоре с каким-то журналистом из Индии и с трудом вспомнил о нем, когда несколько лет спустя встретился с Киплингом – знаменитым писателем.
... В Англии путешественник появился осенью 1889 года. Ему уже недолго оставалось ждать часа своей славы.

 



АНГЛИЙСКИЙ ТРИУМФ

Сняв квартиру в Лондоне, Киплинг стал спокойно, ждать, как развернутся события. Он не делал попыток создать себе рекламу, не искал полезных знакомств. Благодаря посредничеству Эндрю Лэнга, все шло как бы само собой. Лэнг представил его видным английским писателям и, что важнее, издателям, а те завалили его лестными и выгодными предложениями. Его книги прекрасно расходились. За несколько месяцев двадцатитрехлетний англо-индиец, вынырнув из безвестности, вдруг стал лондонским «литературным львом», «взяв как нечто само собой разумеющееся те невероятные карты, которые соблаговолила сдать судьба». Так писал о том времени Киплинг в своих воспоминаниях. Когда на деловой встрече редактор авторитетного литературного журнала «Макмиллэнз мэгэзин» спросил Киплинга: «Сколько же ему лет?», и услышал в ответ, что этому «льву» скоро исполнится двадцать четыре года, он, разведя руками, пробормотал: «Господи Боже!» Столь стремительного взлета английская литература не знала со времен Байрона.
По началу, в лучах славы Киплинг чувствовал себя «не в своей тарелке». Его ошеломляло, например, что за столом ему прислуживают «белые женщины», а когда у него брали интервью, он с трудом сдерживал себя, чтобы самому не задавать вопросы, поскольку в душе все еще оставался журналистом. Но вскоре, как он сам впоследствии признавался, у него появилось чувство, «что вся вселенная живо интересуется только им». Королевская академия искусств заказала портрет знаменитости, письма от почитателей его таланта приходили пачками.
Все тот же Лэнг, перепечатывая с исправлениями в своем сборнике «Маленькие эссе» (1890 г.) недавнюю статью «Рассказы мистера Киплинга», уже не столько представлял Киплинга читателям, сколько объяснял причины его огромного успеха. «В книгах Киплинга были необычность, колорит, многообразие и ароматы Востока. Поэтому не приходится удивляться тому, что его литературная репутация выросла так же быстро, как таинственное манговое дерево у волшебника».
Даже сам Р. Л. Стивенсон, тогда уже признанный «мэтр» английской литературы, отметил и высоко оценил молодого писателя, «Киплинг бесспорно, – писал он Генри Джеймсу, – самый многообещающий из молодых, явившихся у нас с тех пор, как - гм-гм! – появился я».
Но, конечно же, нашлись и противники среди собратьев по перу. Эстетам из лагеря Оскара Уайльда не по вкусу пришлись неумытые миры, творимые Киплингом из внелитературных отбросов, профессиональных жаргонов, безграмотного просторечья. Сам Уайльд оценивал творчество Киплинга в обычной своей манере в статье «Действительное назначение и ценность критики», опубликованной в журнале «Найнтис сенчери» в сентябре 1891 г. «Когда листаешь страницы его «Простых рассказов с гор», кажется, будто ты сидишь под пальмой, и жизнь проходит перед тобой в ослепительных вспышках вульгарности. Как очаровательно несовместимы со своим окружением эти никчемные второстепенные англо-индийцы. Недостатки стиля этого рассказчика придают неожиданный журналистский реализм всему, что он нам сообщает. С точки зрения жизни, он репортер, знакомый с вульгарностью лучше кого-либо до него. Диккенс знал ее одежды и ее комичные проявления. Киплинг знает ее суть и ее серьезность».
Столь «мягкая» критика и в сравнении с великим Диккенсом, наверное, должна была восприниматься как примета несомненного успеха.


ПЕРВЫЙ РОМАН

Лондонские туманы и сырость вскоре отразились на не слишком крепком здоровье Киплинга. Он часто болел, но работать не переставал. В его голове зрели новые планы. В частности, была идея написать «крупное полотно». Не откладывая в долгий ящик, весной и летом 1890 года писатель работает над романом «Свет погас», который во многом стал почти автобиографическим произведением.
Непосредственным толчком, заставившим Киплинга приняться за роман, пос¬лужила случайная встреча на лондонской улице с Флоренс Геррард и вновь ожившая, полузабытая любовь к ней. Фло успела за это время сделаться художницей – весьма посредственной, но фанатически преданной своему делу. Редьярд, и преуспевающий, оказался ей так же неинтересен, как и нескладный юнец, уехавший в Индию. Эта случайная встреча и его окончательно отвергнутые чувства оживили в памяти писателя картины прошлого. Вспомнились тоскливые годы в Саутси и преданность маленькой Трикс, угроза слепоты и манившая его экзотика далеких стран и героических дел. Сам собой нарисовался сюжет, подкрепленный небольшой дозой художественного вымысла.
Чтобы между героем романа Диком Хелдаром и его возлюбленной Мейзи было больше общего, Киплинг сделал Дика художником, военным корреспондентом, прославившимся своими зарисовками сражений. Впрочем, и сам Киплинг очень неплохо рисовал, и его иллюстрации к собственным сказкам до сих пор считаются классическими. Но в характере Дика Хелдара было много черт, отличающих его от своего прототипа. И это – понятно. Автор создавал идеального героя – «героя нашего времени» в английском неоромантическом варианте.
Дик Хелдар – смел и решителен, честен и горд, уверен в себе, презирает слабость, любит опасности и наслаждается приключениями. Он выше обывательской морали и стремится диктовать миру свои «правила игры» по праву сильного. Ему присущи изрядная доля эгоизма, жестокость и склонность к насилию. В общем, «сильная личность» и одаренный человек.
Мейзи же, практически зеркальное отражение натуры главного героя. Она предстает перед нами тщеславной, ограниченной и эмоционально заторможенной девушкой, но, как говорится, – «любовь зла...», и Дик самозабвенно любит Мейзи.
Первоначальный вариант романа Киплинг опубликовал в ноябре 1890 года в США, в одном из литературных журналов, приладив обязательный для американского массового читателя «хэппи энд». И уже через несколько месяцев в издательстве Макмиллана «Свет погас» вышел книгой с уведомлением о его полном соответствии авторскому замыслу. В этой редакции в финале ослепший Дик Хелдар навсегда теряет свою возлюбленную и гибнет на поле битвы.
Роман пользовался большим успехом у читателей. И не удивительно, ведь писался он страстно, «кровью сердца». Рукопашные схватки в пустыне, быт военных корреспондентов, говор лондонских улиц – все передано совершенно реалистично, беспощадно правдиво. Но как ни странно, в повествовании, где, казалось бы, все взято «из жизни» – жизни как раз иногда и не ощущалось. При изобилии типажей не хватало живых характеров. Сказывалась недостаточная опытность 25-летнего писателя, привыкшего к лаконичным формам рассказа. На широком романном пространстве ему не хватало размаха, и в целом роман вышел выразительным, но неровным. Писатель и драматург Джеймс Барри отозвался о нем, как о произведении, главный недостаток которого состоит в незнании жизни. А доброжелательный Лэнг отметил, что «по нему не следует судить о возможностях Киплинга-романиста». Подтвердить эти слова Киплингу удалось только через 10 лет.


БАЛЕСТЬЕ

В Лондоне у Киплинга появилось много друзей и знакомых в литературной и издательской среде, и один из них оставил глубокий след в его судьбе. Звали его Уолкотт Балестье. Это был молодой, высокий, худощавый американец французского происхождения, прибывший в Англию как агент издательской фирмы «Ловелл и К» всего на несколько месяцев раньше Киплинга. Уолкотт обладал неотразимым обаянием и истинно американской хваткой, поэтому к приезду Редьярда чуть ли не весь литературный Лондон числился в друзьях у Балестье. Он вел дела с английскими писателями по изданию их книг в США, и считается даже, что именно Уолкотт Балестье был одним из инициаторов в учреждении международного авторского права. В перспективе Балестье собирался при поддержке британских издателей вытеснить с европейского книжного рынка самого барона фон Таухница, чьи дешевые издания английских авторов расходились из Лейпцига практически по всему миру.
Американец, разумеется, не преминул завести знакомство с «гением из Индии» для заключения деловых контрактов, но очень скоро их отношения переросли в крепкую дружбу. Они даже решили совместно написать приключенческий роман «Наулака», что значит на хиндустани – семьсот тысяч рупий. По сюжету это был, так сказать, «вестерн-истерн», действие которого разворачивается в США, а затем переносится в Индию. Американскую часть написал Балестье, индийскую – Киплинг. В 1891 году, работая над романом, Редьярд успел снова побывать в Америке, предпринял большое путешествие в Африку, Новую Зеландию, Австралию и ненадолго заглянул в Индию, чтобы лишний раз повидаться с родителями. Так что писалась «Наулака» на ходу, без особого усердия, и к славе писателя этот роман ничего существенного не прибавил.
Тем временем Балестье все прочнее обосновывался в Лондоне. Он выписал к себе мать, двух своих сестер и младшего брата Битти. С сестрой Каролиной он успел познакомить и своего друга Редьярда и его родителей, гостивших в Англии. В Каролине были все качества, восхищавшие Редьярда в молодых американках: определенность, независимость, практичность. Алиса Киплинг усмотрела в ней те же свойства, но не пришла от них в умиление. «Она хочет женить на себе нашего Радди!» – воскликнула она.
Слова оказались пророческими. В конце 1891 г., когда работа над романом была окончена, Уолкотт поехал в Германию для подготовки наступления на Таухница, но заболел брюшным тифом и вскоре умер. После этого Балестье оставили свой лондонский плацдарм и вернулись в Америку. Пять недель спустя после смерти Уолкотта, в Лондоне 18 января 1892 года Редьярд женился на Каролине, и они отправились в свадебное путешествие: сначала в Канаду и США, где они провели три дня с Битти, женившимся два года назад и растившим маленькую дочку, потом в Японию. Но в Иокогаме Киплинг узнал, что банк, в котором он держал все свои сбережения, лопнул. Денег у молодоженов не оставалось даже на то, чтобы добраться до родины Каролины. Часть пути им пришлось проделать в кредит. Так начался «американский период» жизни Киплинга.


ВЕРМОНТ

Балестье жили в штате Вермонт, где у них была земля неподалеку от города Братлборо. Там Киплинги и поселились. Они жили в небольшом домике, который снимали у матери Каролины, а тем временем на склоне каменистого холма наемная бригада строителей из Квебека на десяти акрах, купленных у Битти, сооружала для Киплингов собственный дом в английском стиле. В память об Уолкотте он был назван «Наулака». Новоселье в июле 1893 года отпраздновали уже втроем – 29 декабря 1892 года у Киплинга родилась его любимая дочь Джозефина. Надо заметить, что второе, официальное, имя Киплинга было Джозеф. А девочку по-домашнему называли Эффи. Наверное, она и есть та самая «маленькая особа с дурными манерами, которую нужно почаще шлепать...» Та самая Тэффи из одной из сказок Киплинга. «И она была любимицей Тегумая, и она была любимицей своей мамы, и они шлепали ее гораздо меньше, чем следовало для ее же пользы. И они все трое были очень счастливы».
Дом был поставлен образцово. И вообще, дела шли превосходно. Их вела Каролина – всегда корректная, аккуратная, знающая, сколько можно затребовать с какого издателя.
Соседи, правда, не одобряли их английский стиль жизни. По их мнению, крайне несолидно было главе семейства, землевладельцу развлекаться, раскатывая по окрестностям на велосипеде, а не в коляске с кучером. В то же время они никак не могли взять в толк: на кой черт этот англичанин специально переодевается перед обедом? Поэтому друзей у Киплингов было мало, жили они довольно уединенно и гостей принимали редко. Видимо, титул «вермонтского отшельника», которым наградили в 80-е годы XX века А. Солженицына американские газетчики, перешел к нему по наследству от Киплинга. Однажды из Бостона к Киплингу приехали репортеры и бесцеремонно потребовали интервью. А когда тот ответил, что ему «нечего сказать», ему было заявлено: «Значит, мы заставим вас сказать что-то». Уехав, они «наврали с три короба», неприятно поразив Киплинга, еще не знакомого со спецификой американской журналистики тех лет. С тех пор Редьярд не жаловал бывших собратьев по перу и встречаться с ними решительно отказывался. Как-то раз одна журналистка прибегла к хитрости. В ненастную погоду она попросила приюта в «Наулаке», и ее приняли со всем радушием, но, узнав о действительной цели ее визита, немедленно выставили вон.
Зато литераторы могли чувствовать себя в «Наулаке», как дома, тем более друзья, как, например, Конан Дойль, гостивший у Киплингов поздней осенью 1894 года, в конце своего лекционного турне по Америке. Тогда Артур пытался обучить Редьярда игре в гольф, но без особого успеха. В отличие от Конан Дойля, страстного спортсмена, Киплинг к спорту вообще, и к гольфу, в частности, относился довольно равнодушно, и катание мячика по подернутой изморозью лужайке перед домом, на виду у соседей, у него энтузиазма не вызвало. Зато поговорить им было о чем. Киплинг читал гостю недавно написанный «Гимн Макэндрю», а Конан Дойль рассказывал о новостях литературной жизни в Англии и о своих впечатлениях от США. Уезжая, Конан Дойль сфотографировал этот гостеприимный дом на память.
Дружил Киплинг и с американскими писателями, а американскую литературу он еще до приезда в США знал лучше большинства английских писателей. Он восхищался поэзией Эмерсона, Лонгфелло и Уитмена. Кроме Брет Гарта и Марка Твена, одним из его любимых писателей был Эдгар По. Несомненное влияние оказал на него и Джоэл Чендлер Харрис (1848-1908 гг.). Харрисовские «Сказки дядюшки Римуса» принадлежали к числу его любимых книг.
В последующие годы в Америке у Киплинга родилась и вторая дочь Элзи (в феврале 1896 г.), позднее, в августе 1897 года, родился сын Джон.
В Вермонте супруги Киплинги были молоды и счастливы и рассчитывали остаться здесь навсегда.



КНИГИ ДЖУНГЛЕЙ

Киплингу оставалось только работать, и работалось ему в «Наулаке» превосходно. Американский период в жизни Киплинга – самый, пожалуй, для него плодотворный. Ни до, ни после он не создал или, по крайней мере, не подготовил столько шедевров. И прежде всего – «Книги Джунглей». Без этих двух книг, которые один из критиков назвал «притчей о вечных законах жизни», всемирная слава Киплинга не была бы столь грандиозной. Их прочитали с момента появления сотни миллионов детей. А появились они по счастливой случайности.
Киплинг взялся за книгу для детей только после того, как детская писательница Мэри Элизабет Мейпс Додж (1831-1905 гг.), автор известной повести «Серебряные коньки», послушав рассказы Редьярда об индийских джунглях, уговорила его написать о них для детского журнала «Сент Николас мэгэзин», который она редактировала. В этом журнале в свое время публиковались Тенисон, Лонгфелло и Брет Гарт – эти имена много значили для Киплинга, и поэтому просьбой редактора он не пренебрег.
Радьярд написал один рассказ, другой и... увлекся. Огромный успех первой «Книги Джунглей» (1894 г.) побудил его взяться за вторую (1895 г.). Постепенно в «Книгах Джунглей» определился главный герой. Если в первой из них было всего три рассказа о Маугли, то во второй их уже пять. Кстати говоря, слово «маугли» – «лягушонок», как прозвали звери своего воспитанника, не существует ни в одном языке. Киплинг сам его придумал. В основе большинства сюжетов «Книг» лежат многие индийские легенды, в которых никогда не встретишь резкой грани между человеческим и животным миром. Как указано в предисловии к «Первой книге Джунглей», сведения получались автором «в разных местах от многих очевидцев, по большей части предпочитавших оставаться неизвестными». Поэтому назвать «Книги Джунглей» сюжетно цельным произведением нельзя. Кроме рассказов о Маугли в них вошли и другие экзотические рассказы, преимущественно о животных, действие которых происходит иногда довольно далеко от индийских джунглей. Например, на островах Берингового моря, как в «Белом котике», который насыщен русскими словами, как иные рассказы индийскими. К тому же, проза в «Книгах» чередуется со стихами и репортерскими зарисовками. И все-таки это очень цельное произведение, подчиненное единому взгляду на мир и мысли о месте человека в природе. Киплинг создал прекрасный и великий миф, обращаясь к сознанию ребенка, но к самым глубинным, стойким, не исчезающим с возрастом сторонам этого сознания. «Книги Джунглей» доступны для самого широкого читателя и не теряют своей прелести при перечтении в зрелом возрасте.
Недаром же (ох, недаром!), «Книги Джунглей», по словам Киплинга, «породили целый зоопарк подражаний», самое известное из которых – «Тарзан» Берроуза, сделалось «бестселлером» мирового масскульта. Но произведение Киплинга принадлежит большой литературе.

ДОМАШНИЕ СКАЗКИ

После успеха «Книг Джунглей» Киплинг стал много и с удовольствием писать для детей. И другим достижением американских лет были сказки, известные у нас в переводах К. Чуковского, как «Просто сказки». Завершит работу над ними Киплинг только в 1902 году и в тот же год выпустит их в свет со своими иллюстрациями, пояснениями к ним и стихами. Но идею «Сказок» и манеру повествования он нашел именно в Вермонте, рассказывая их своим детям и племяннице – дочке Битти. Там, в «Наулаке» родилась и самая знаменитая из этих сказок «Кошка, гулявшая сама по себе» в первом своем варианте. У сказочного, кота был реальный прототип – сиамский кот, подаренный Каролине где-то во время свадебного путешествия. Он любил побродить ночами по сырому дикому лесу у дома Балестье.
 «Просто сказки» не просто детская, но и домашняя книга, домашняя и по духу и по способу, которым она создана. И приметы этого разбросаны в экзотической обстановке пустыни, необитаемого острова, девственного леса. Тут и всегда закрытые «двери экватора», и моряк на плоту посреди океана, болтавший ногами в воде, но только потому, что «его мама позволяла ему болтать ногами в воде, а иначе он никогда не стал бы делать этого». А большой бог Нконг, как истинный англичанин, принимает ванну, когда к нему приходит Кенгуру.
Но главное достоинство этих сказок «на все времена» состоит в их необыкновенной оригинальности, изначальности. Очень точно отмечала это Элизабет Несбит, известная детская писательница и критик, в своей книге «Критическая история детской литературы» (1953 г.). По ее словам, «эти истории, написанные во все познавший двадцатый век, представляют собой такое умелое воссоздание изначальных импульсов, порождающих множество «отчего и почему» мирового фольклора, что в это даже трудно поверить. Киплинг не хуже нашего доисторического предка схватывает главные черты или внутренние свойства слона и верблюда, леопарда, кота и мотылька, и из всего этого ему удается соткать повествование, в котором всему показанному дается исчерпывающее объяснение... Но в любом случае это тот же Киплинг со своим неповторимым стилем и ароматом». Последняя фраза наполнена легкой иронией, воскрешая в памяти ту самую зебру из сказки «Как леопард стал пятнистым», которая, даже изменив свой внешний вид, продолжала «пахнуть и лягаться как Зебра...».
И все же, чтобы написать такие сказки, прежде всего надо было очень любить детей и тонко понимать их. «...Отнюдь не питаю к детям отвращения», – написал Киплинг в одном из своих самых печально-лирических рассказов «Они». Сказано очень скромно – он просто обожал детей. Сестра Киплинга вспоминала, что во время прогулок он заводил разговор с каждым встреченным ребенком. «Было ни с чем не сравнимой радостью следить за ним, когда он играл с ребенком, потому что он и сам в это время становился ребенком», – писала она. Дети платили Киплингу такой же безотчетной любовью.

ПОВЕСТЬ

Единственная повесть, написанная Редьярдом в «Наулаке», тоже адресовалась юному читателю, подростку, вступающему в жизнь. Киплинг решил рассказать о жизни моряков рыболовного флота, как всегда, находя романтику среди самой суровой обыденности. Главный герой «Отважных капитанов» – избалованный отпрыск миллионера Гарвей Чейн, волей случая попадает на рыбацкую шхуну и в штормах и соленом поту изнурительной работы проходит «школу жизни», учась зарабатывать свой хлеб.
Когда книга в 1897 году вышла в свет, читатели дружно восхищались точностью подробностей, с какой Киплинг рассказал о промысле трески, не погрешив против истины даже по мелочам. «Мастер детали» не изменил себе и на этот раз. Вместе с одним из своих друзей, бывшим рыбаком, он съездил в Глостер, штат Массачусетс, а затем в Бостон – две главные базы рыболовного флота. Там, расспрашивая моряков, Киплинг приобрел обширные сведения об их труде. Память у него была цепкая, а способность выуживать из людей мельчайшие подробности их жизни просто феноменальная. Для «Отважных капитанов», к тому же, он раздобыл старые лоции и карты, точно рассчитав курс рыбацкой шхуны. Киплинг даже составил детальное железнодорожное расписание, доказав, что экспресс на самом деле мог достигать неслыханной по тому времени скорости сорока миль в час, если как следует отрегулировать график и наладить смену паровозных бригад.
Критика, впрочем, упрекала повесть за «банальный сюжет» и «одноплановость персонажей», но упрекала, пожалуй, напрасно. Киплинг изначально создавал повесть для подростков, а не психологический роман. Исполнение соответствовало замыслу. Читая «Отважных капитанов» сегодня, мы ищем и ценим в них не то, чего там и быть не могло, а безукоризненную выверенность любого штриха, мотив душевной закалки и мужания подростка в суровой реальности жизни. Снова мы видим Киплинга, привязанного к простым людям, людям действия, прославляющего «командный дух» теперь уже в прямом смысле слова.


КИПЛИНГ И АМЕРИКА

Повесть «Отважные капитаны» была единственным значительным произведением Киплинга, написанным им целиком на американском материале, и его дела продолжал вести лондонский литературный агент. Американским писателем он не стал, и на это были свои причины. Прежде всего, сложное отношение к этой стране, о чем он сам говорил не раз. Уже в январе 1893 года, не прожив в Америке и года, Киплинг писал своему английскому другу, известному поэту и редактору Уильяму Хенли (1849 - 1903 гг), следующее: «Чем больше я узнаю Америку, тем больше поражаюсь собственной терпимости. Мораль здесь в упадке, ибо здесь нет закона, которому положено следовать, и не выработана какая-либо общая линия поведения... В Америке все не как у людей. Здесь царят неаккуратность, неряшливость, все здесь наперекос и все не по правде». Но он же говорит о том, что это «варварство в сочетании с телефоном, электрическим освещением, железными дорогами и всеобщим избирательным правом» ему, как ни странно, нравится. Киплинг всегда восхищался энергичностью и предприимчивостью американцев, обилием среди них «сильных характеров».
В Америке у Киплинга развился интерес к технике. Здесь он нашел новые темы для рассказов – пример тому «007», где героем оказывается паровоз. Однажды встретившись в Риме с Гульельмо Маркони, Редьярд выспросил у него все, что мог, о беспроволочном телеграфе и потом написал один из своих лучших рассказов под названием «Беспроволочный телеграф».
Писательская работа шла на подъеме, но, между тем, навсегда, казалось бы, устроенная жизнь Киплингов в Вермонте начала быстро разлаживаться. Летом 1895 года США выступили на стороне Венесуэлы в споре о ее границе с Британской Гвианой, поговаривали даже о возможной войне между Англией и США. В Америке нарастали антибританские настроения, и Киплинг, англичанин не только по гражданству, но по образу жизни, не мог этого не почувствовать. Разговоры о надвигающейся войне он воспринимал всерьез, запасался продовольствием и продумывал план чрезвычайного отъезда в Канаду.
Предчувствие беды не обмануло его. Но причиной несчастий стала не война.


СУД ДА ДЕЛО

Несчастья, как это нередко бывает в жизни, начались с пустяка. «Наулака», где жила семья Киплингов, как уже говорилось, стояла рядом с земельными владениями Битти, брата Каролины. Характер у него был вздорный, он никогда не знал счет деньгам, любил выпить и «погулять». И поэтому, чтобы он не вздумал продать кому-нибудь соседний участок земли, Каролина сама у него его купила, устроив там чудесный цветник. Из окон «Наулаки» теперь открывался прекрасный вид, но этот цветник, как ни странно, оказался поводом для ссоры и скандала.
Битти рядом с Киплингами жилось неплохо. Он следил за постройкой дома, закупал уголь, выполнял различные поручения и за все это получал от них жалованье, которого вполне хватало, чтобы и семью содержать и с друзьями в салуне посидеть. Но участок он продал Киплингам лишь для того, чтобы нечаянно не продать его кому-то еще, кто вздумал бы к неудовольствию сестры построить там дом. Эта земля была пастбищем для его овец и должна была, как он предполагал, им и оставаться. Цветник же означал, что Каролина, купив землю, вообразила, будто она и в самом деле ей принадлежит.
Киплинг решил помирить жену с ее братом и придумал, как ему казалось, замечательный план. Он предложил Битти уехать из Вермонта, подальше от собутыльников, бросить пить и найти себе хорошую работу. Сам Редьярд брался в течение года обеспечивать деньгами Битти и его семью. Это предложение не просто не понравилось Битти, оно его возмутило. Когда же ему передали фразу Киплинга «Битти сам себе худший враг», он окончательно вышел из себя. Встретив в мае 1896 года свояка, совершавшего, по обыкновению, велосипедную прогулку, он пообещал «вышибить ему мозги». Видимо, ему удалось произвести на Киплинга большое впечатление, потому что через неделю Битти был арестован по заявлению Редьярда, обвинявшего его в подготовке убийства. Состоялся суд. Битти с удовольствием повторил перед присяжными все оскорбления, которыми он осыпал Киплинга при памятной встрече на дороге, добавив еще кое-что, но начисто отрицал намерение его убить. Он, по его словам, собирался только «хорошенько отколошматить» родственника, по-семейному. Это, в целом, никак не противоречило тогдашним американским нравам и не могло вызвать общественного осуждения. Судья отложил слушание дела до следующего вторника, отпустив обвиняемого под залог, а Киплинг окончательно убедился в своей мысли, что Америка – страна беззакония. Пошла уже молва, что богатый, знаменитый писатель хочет засадить в тюрьму своего бедного родственника. Скандал вылился на страницы газет, и Киплинг понял, наконец, в какое глупое положение попал. В ожидании повторного разбирательства он предложил Битти уплатить за него залог и покончить с этим делом. Тот гордо отказался. Битти понял, что новый суд станет его «звездным часом» и прославит его на всю Америку.
Во вторник зал суда был набит битком корреспондентами, приехавшими со всех концов страны. Битти был героем дня. Выпущенный под залог, он стал другом всех репортеров, пил с ними, ездил с ними на рыбалку. Киплинг был в ужасе от того, что натворил.
Следующее заседание было назначено на сентябрь, но Киплинги предпочли покинуть поле судебных баталий. Они тихо уехали из Вермонта 28 августа, оставив дом, под присмотром кучера, а 2 сентября сели на пароход и отплыли в Англию.
Покидать насиженные места не хотелось. За день до отъезда Киплинг сказал одному из своих друзей: «Есть только два места в мире, где я хотел бы жить, – Бомбей и Братлборо. И я не могу жить ни там, ни там».


ТРАГИЧЕСКАЯ ПОПЫТКА ВОЗВРАЩЕНИЯ

В начале февраля 1899 года, когда, как казалось Киплингам, прошло достаточно времени, чтобы судебные страсти улеглись, они вернулись в Нью-Йорк, предполагая весной заново обосноваться в своей «Наулаке». У Киплинга были в США юридические дела, Каролина хотела повидать мать. Но уже 12 февраля они узнали из газет, что Битти собирается возбудить против них дело о возмещении убытков в размере 50.000 долларов за «злобные преследования, незаконный арест и клевету». Это был, разумеется, блеф, но Киплинги слишком опасались новых скандалов. Битти к этому времени объявил себя банкротом, окончательно спился и радовался случаю вновь привлечь к себе внимание публики, В такой ситуации возвращение в Вермонт Киплинги сочли невозможным.
Но покинуть Америку им удалось не сразу. Во время путешествия на корабле через Атлантику вся семья простудилась. Редьярд заболел воспалением легких, причем в опасной форме. Даже друзья со дня на день ожидали сообщения о его кончине. Несколько дней спустя с той же болезнью слегла любимица Киплинга – дочь Джозефина. Она умерла в горячке 6 марта, но о ее смерти Редьярду сообщили только, когда он был уже почти здоров. Он отвернулся к стене и больше об этом не заговаривал. Как глубоко Киплинг пережил потерю дочери, читатели поняли только в 1904 году, когда он опубликовал уже упоминавшийся рассказ «Они» – о душах умерших детей, обитающих в Богом забытом английском поместье. Это была исповедь, плач о смерти ребенка. Отец писателя Джон Локвуд Киплинг в одном из писем говорит, что после смерти Джозефины «бедный Редьярд рассказывал матери, как он видит девочку, когда открывается дверь или пустует место за столом, как она выходит к нему из каждого тенистого уголка в саду, выходит сияющая и разрывает его душу на части».
... Киплинги снова уехали в Европу, на этот раз навсегда. С тех пор нога Редьярда не ступала на американскую землю. «Наулаку» они продали только в 1902 году. Тот же кучер привез им в Англию кое-что из вещей и портрет Джозефины.



ОТКРЫТИЕ АНГЛИИ

С 1896 года Киплинги вели кочевую жизнь. Переезжая из страны в страну, проводили зимы в Южной Африке, в гостях у друга Редьярда, известного колониального предпринимателя и политика Сесиля Родса. На Британских островах появлялись лишь наездами. Еще в 1902 году Киплинг признается в письме к Райдеру Хаггарду: «Я медленно открываю для себя Англию – самую замечательную заграницу, в которой мне довелось побывать».

Как ни парадоксально, но будучи пламенным певцом Британской империи, Киплинг не мог считать Англию своей родиной. Он был истинным британцем, но метрополия еще не стала его домом, и, расставшись добровольно с Индией и вынужденно с Америкой, он скитался «за цыганской звездой кочевой», став, что называется, «лицом без определенного места жительства». Поэтому-то он и восклицает голосом одного из своих Томми Аткинсов в стихотворении «Возвращение» (1903 г.):

Была бы Англия лишь та,
Что кажется, и не мечта.
А только медь, шпаклевка, лак -
Черт с ней бы! Но оно не так!

Настоящая Англия – для Редьярда в ту пору – это Англия мечты, а все ее материальные приметы – не более чем иллюзия реальности.
И можно понять (но не согласиться), почему собратья-писатели нередко обвиняли Киплинга в прямо противоположных вещах. Например, Генри Джеймс, друживший с Киплингом и прежде восторгавшийся его «абсолютно сверхъестественным талантом», писал в 1899 году: «Терпеть не могу его крикливые, резкие патриотические стихи. Вообще мне кажется, что использование националистической идеи мало чем отличается от заклинаний именем своей матери или жены. Два-три раза в столетие – пожалуйста, но не каждый же месяц!» А наш соотечественник Куприн добавлял, что «англичанин заслоняет в нем художника и человека». Но в то же время, другой друг и литературный соперник Редьярда Г. К. Честертон авторитетно заявляет: «...Мистер Киплинг – натуральный космополит. Ему посчастливилось найти свой образец в Британской империи, но также и другая империя сгодилась бы ему не хуже... Он возвращается в Англию, но у него нет любви к ней; его возвращение имеет свои причины, но нет любви среди этих причин... Он знает Англию, как какой-нибудь образованный английский джентльмен знает Венецию». Отец «патера Брауна» был, пожалуй, к истине наиболее близок, но сказано это слишком жестоко.
После окончательного отъезда из США Киплинги решили обосноваться на юго-востоке Англии, в деревне Роттингдин, что в графстве Суррей. Там Киплинг еще долго с тоской вспоминал свою «Наулаку», где он мог отрешиться от суеты мира сего. В Англию вернулся куда более знаменитый писатель, чем некогда из нее уехал. Все читали «Книги Джунглей», помнили наизусть многие его стихи, изданные уже двумя сборниками: «Казарменные баллады» (1892 г.) и «Семь морей» (1896 г.), и печатающиеся в ведущих британских газетах и журналах. Не были забыты и его рассказы, выходившие и новыми сборниками и переизданиями. Теперь толпы зевак мечтали хоть краешком глаза взглянуть на популярного автора, получающего легендарные гонорары – по шиллингу за каждое слово! Роттингдин расположен на дороге, ведущей из Лондона в курортный город Брайтон, и недостатка в любопытствующих не было. Киплинги надстроили стены, окружавшие дом, но и это не помогло. Кучера экипажей, проезжавших мимо усадьбы Киплингов, предупреждали пассажиров, чтобы те встали со своих мест и таким образом получили возможность кинуть взгляд через забор. Иногда удавалось даже увидеть самого Киплинга, гуляющего по саду и при звуке приближающегося экипажа спешно заходящего в дом. Джером К. Джером в таких случаях говорил с юмором, что Киплинг напоминает ему комету, тщетно пытающуюся потерять свой хвост.


АНГЛО-БУРСКАЯ ВОЙНА

Между тем приближались невеселые времена в жизни Англии. В конце 90-х годов у англичан Капской колонии в Южной Африке обострились отношения с бурами – потомками голландских поселенцев, живущими в Оранжевой республике и Трансваале, за спиной которых стояла Германия, поставлявшая бурам вооружение. Англичане обвинили бурские республики в дискриминации живущих на их территории британских подданных и начали сосредотачивать войска на границе. Президент Трансвааля Пауль Крюгер потребовал их отвода, и когда 11 октября 1899 года срок его ультиматума истек, буры перешли к активным военным действиям. Англичане поначалу потерпели ряд серьезных поражений. К тому же мировое общественное мнение было почти целиком на стороне «свободолюбивых буров». Партия «пробуров» появилась даже в самой Англии, вбирая в себя большинство либеральных демократов и интеллектуалов.
Киплинг к этому времени знал ситуацию на юге Африки лучше, чем многие его соотечественники на вновь обретенной родине. Кроме Родса его другом был и губернатор Капской колонии Альфред Милнер, ставший вскоре верховным комиссаром Великобритании в Африке. И Киплингу было известно, что «свободолюбивые буры», колонизуя земли зулусов, коренного черного населения Южной Африки, в жестокости превосходили англичан, что буры - грозные бойцы, прекрасно вооруженные немецкими винтовками и артиллерией. Буры были не больше похожи на ангелов, чем англичане на чертей. Война, по сути, была схваткой двух колонизаторов.
И странно ли поэтому, что Киплинг однозначно встал на сторону армии своей страны, как и ряд других английских писателей, среди которых были Бернард Шоу, Райдер Хаггард и Артур Конан Дойль?
У себя в деревне Роттингдин он собрал добровольческую роту, принялся организовывать по всей стране «ружейные клубы». Он создал фонд помощи семьям погибших фронтовиков и собрал на эти нужды полмиллиона фунтов стерлингов. Стихотворение «Рассеянный нищий», написанное в поддержку этой идеи, получило широчайшее распространение, его печатали даже на пачках сигарет, наволочках, пепельницах. Киплинг сам отправился в район боевых действий и с 21 марта по 1 апреля 1900 г. состоял в штате армейской газеты «Френд» («Друг»), издававшейся в отбитом у буров городке Блумфонтейн, столице Оранжевой республики.
Рассказывают, что когда в армию было сообщено о прибытии Редьярда Киплинга, его готовилась приветствовать целая делегация офицеров. Но спецвагон, недавно захваченный у буров, полы которого были покрыты бараньими кишками и луком, а стены – каррикатурами «Чемберлен на висилице», почему-то не там отцепили, и встречавшие нашли его только к ночи на запасных путях. В темном купе сидел небольшой, мрачный человек с нависшими черными бровями и в тонких золотых очках.
– Вы и есть знаменитый певец Томми Аткинса? – спросили у него смущенные офицеры.
– Да! - последовал ответ.
– Чем мы можем быть вам полезны? Что вам угодно?
– Свечей! – раздалось в ответ.
И как только появился настольный свет, мрачный человек, не обращая больше внимания на окружающих, заскрипел пером по бумаге.
Итогом тех лет стали – несколько прекрасных стихотворений, среди которых «Пыль» и «Поселенец», вошедшие затем в стихотворный сборник 1903 года «Пять наций».
В том 1903 г. война была выиграна, но она определенно показала, что Британская империя вступает в кризис: начала давать сбои военная машина, общественное мнение метрополии дало трещину. Обозначились первые симптомы надвигающегося краха. Киплинг это чувствовал и потому, обращаясь к согражданам, заявлял: «Нам Имперский урок был преподан, чтоб могли мы Империей стать!» Величие Британии было целью и мечтой его жизни. Но он предостерегал от ненависти к побежденному противнику в стихотворении «Поселенец»:

И Богу покаясь в своих грехах,
Судить мы не будем, по чьей вине
Кровь близких моих на его руках,
Кровь рода его на мне.

Итогом войны стала и необычайная популярность Киплинга в самых широких слоях англичан: от простого народа до королевской семьи. Он сделался поистине национальным поэтом, сменив на «престоле» изысканного Теннисона. Во время англо-бурской войны ему собирались присвоить звание сэра, но он решительно отказался. Киплинг никогда не принимал никаких правительственных наград и был в этом непоколебим. Еще в 1899 году ему предложили орден Бани второй степени – он отказался, в 1903 г. – орден Св. Михаила и Св. Георгия – он опять отказался. В 1917 г. премьер-министр предложит ему любое отличие, какое он пожелает, а Киплинг ответит, что не нуждается в таковых. До конца жизни он успеет еще отказаться от орденов Империи, Чести, «За заслуги», хотя этим орденом, учрежденным Эдуардом VII, большим любителем искусства и литературы, награждали многих выдающихся литераторов. Принять этот орден его уговаривали все, включая его друга короля Георга V, но безуспешно. Свои мотивы Киплинг изложил в одной из лучших своих баллад на средневековый сюжет «Последняя песня Честного Томаса», где говорил о независимости поэта, как о его долге перед собственным талантом, полученным им от Бога.

...Кончай свою песню! – молвил Король. –
Готовься к присяге, я так хочу:
Всю ночь у доспехов стой на часах,
И я тебя в рыцари посвящу.

Будут конь у тебя, шпоры и герб,
Грамоты, оруженосец и паж,
Замок и лен земельный любой,
Как только вассальную клятву дашь!

К нему от арфы поднял лицо
Томас и улыбнулся слегка:
Там семечко чертополоха неслось
Волей бездельного ветерка...

«На что мне твой конь и меч твой зачем?
Чтоб истребить Благородный Народ
И разругаться с кланом моим,
Родней, что в Волшебном Граде живет?

На что мне герб, и замок, и лен,
И грамоты мне для чего нужны,
Оруженосец и паж мне зачем?
Я сам Король своей страны».
(Пер. А. Штейнберга) 

И далее бродячий менестрель Честный Томас волшебной силой своего искусства показывает Королю свою полную власть над его мыслями и чувствами... Киплинг всегда твердил, что он желает «жить и умереть просто Киплингом».
И впрямь его имя было у всех на устах. Но некоторые произносили его с отвращением. Для либерального сознания, набравшего силу к концу века, «железный Редьярд» стал жупелом, олицетворением шовинизма. Ему приклеили ярлык «барда империализма» и изображали на карикатурах в виде ярмарочного фигляра, танцующего джигу в обнимку с Британией. С этого времени в либеральной литературной критике началась и переоценка литературного творчества Киплинга.

Ярким образчиком и по сей день служит статья шотландского поэта и критика Роберта Бучанена «Голос хулигана» (1900 г.). «Моментальные фотографии, которые делал Киплинг, производили впечатление необычайной свежести и новизны, он в самом деле знал своих героев, и юмор его, при всей его грубости, всегда вызывал улыбку. Хотя его рассказы обычно открывали нам низменные стороны нашей цивилизации и посвящены были жизни бездельного офицерья, одичавших солдат, игривых жен и вдовушек, жуиров, состоящих на гражданской службе, это, бесспорно, были вещи блестящие и умные, и фоном для них служила замечательная и удивительная жизнь индийского народа, обрисованная с отдаления, но при этом достаточно четко». О действительных достоинствах писателя спорить не приходилось, но, продолжает Бучанен, не стоит скрывать, что именно в фигуре Киплинга (для Бучанена) воплотилось все самое отвратительное, реакционное, безобразное, что есть в хулигане, невероятно сейчас распустившемся. «У Киплинга не найдешь и отсвета трезвой, исполненной самоуважения человеческой личности. Перед нами своеобразный карнавал пьяных, непотребно бранящихся, куражащихся молодчиков в красных мундирах и матросских куртках, орущих песни под банджо и рукоплещущих британскому флагу».
Как говорится, срезал!


КИМ

Во время войны, в 1900 году, в творческой судьбе Киплинга случилось событие, ставшее апогеем его литературной жизни. Был закончен и издан его главный роман «Ким», начатый еще в США. Поначалу он был встречен холодно, поскольку для многих критиков Редьярд уже был одиозной фигурой, но сейчас «Ким» большинством признается не просто бесспорно удачным романом Киплинга, а одним из лучших творений английской прозы. Про Киплинга говорили, что «он никогда не был начинающим писателем», И все же большая форма давалась ему с трудом. И вот он осуществил свою давнюю мечту, написал роман, достойный войти в сокровищницу английской литературы.
 «Ким» писался удивительно трудно, Киплинг то погружался в работу, то оставлял ее, поэтому определить временные рамки, написания сложно. Эта неравномерность во многом определялась обстоятельствами его жизни. В 1898 году внезапно умер любимый дядя Киплинга – сэр Эдвард Берн-Джонс. В тот же год сошла с ума сестра Редьярда – Трикс. Собственные болезни, смерть дочери, постоянные переезды – все это не благоприятствовало систематическому трудоемкому делу. И все же он вновь и вновь возвращался к работе над «Кимом».
«Я не знаю другого автора, который бы так упорно переделывал и переделывал текст, добиваясь, чтоб он ему самому понравился, – писал его американский редактор Джозеф Роджерс. – По-моему, «Ким» был переписан пять раз, причем три раза уже после того, как был набран. Я не видел в жизни рукописи интереснее, чем гранки второго набора. Они были испещрены исправлениями на полях, порой очень серьезными. Автор в каждом случае старался найти слово или фразу, которая точнее всего отвечала бы его замыслу, и, вернувшись в типографию, эти гранки привели в ужас наборщиков, тем более, что Киплинг был очень придирчив и требовал, чтобы каждое слово и каждый знак препинания в точности соответствовал тому, что он написал».
По сюжету, «Ким» – это история сироты, сына солдата-ирландца, служившего в индийской армии. Вынужденный сам искать себе пропитание, Ким 0'Хара сливается с обществом, в котором живет. Он - истинное «дитя базара», этого своеобразного центра общественной жизни индийского города Лахора. В поисках приключений Ким становится «челой» – учеником буддийского ламы и вместе с ним бродит по дорогам Северной Индии и в Гималаях. Попав в поле зрения английской разведки, он навсегда остается в ее рядах, используя свою природную наблюдательность, умение перевоплощаться, ловкость и общительность. Но шпионская история, отражающая англо-русское соперничество в Азии, фантастические слухи о русских интригах и махинациях раджей и махараджей – это не более чем стержень, на который нанизываются эпизоды совершенно иной истории, составляющие подлинную суть книги. Главная линия романа – духовное совершенствование подростка, практика и реалиста, в общении с чудаковатым тибетским стариком. Человеческая любовь и дружба и глубокое взаимное уважение помогают им понять друг друга. В итоге, Ким спасает ламу от физической гибели, а сам получает от него новый духовный смысл жизни.
Этот роман был для Киплинга очень личным. Все, что только можно, он списывал с натуры, представляя читателям только те районы Индии, где сам бывал. До сих пор существуют и «Дом Чудес» – лахорский музей, и дом Ларгана, торговца драгоценностями, и школа, в которой учился Ким. Большинство персонажей второго плана взяты из жизни «живьем», а главного героя Киплинг наделил многими своими внешними и внутренними чертами. И впоследствии он называл «Кима» вместе с «Книгами Джунглей» своими любимыми произведениями.
И, может быть, лучшим признанием его труда должны служить отклики самих индийцев. Например, критик Нирад Чаудхири писал о «Киме» в своей статье с характерным названием «Лучший рассказ об Индии – по-английски», как о книге, в которой самый дух его родины открывался с такой полнотой, какую он не находил в работах многих своих соотечественников. «Мы, индийцы, никогда не утратим благодарности к Киплингу, сумевшему показать многоликость нашей страны, ее красоту, силу и правду», – заключает он.
К такому же выводу приходит и упоминавшийся уже автор крупнейшей работы о Киплинге, написанной в Индии, К. Бхаскара Рао («Индия Редьярда Киплинга»). «До освобождения Индии, пишет он, индийцы абсолютно не принимали Киплинга, но теперь, когда настало время объективных оценок, уже нельзя оспаривать тот факт, что писатель по-настоящему знал эту страну, в пользу чего говорит прежде всего «Ким» – «величайшее творение Киплинга».
Что касается английских и американских писателей и критиков, то у них давно исчезли всякие сомнения в том, что «Ким» – абсолютная классика. Очень любил «Кима» Марк Твен, который перечитывал этот роман ежегодно и даже мечтал съездить в Индию, чтобы понять до конца все величие и очарование этой книги и этой страны.
...В нашей стране «Ким» долгие десятилетия, с 40-х годов, был под запретом, и положение изменилось лишь с началом «перестройки». «Ким» наконец-то вернулся к читателям России, был признан отечественной критикой, как «одно из крупнейших произведений английской литературы». Правда, с показательным замечанием, как, например, в одной из наиболее обстоятельных статей советского критика Ю. Кагарлицкого «Редьярд Киплинг и его роман «Ким» (1990 г.). Там он пишет, что «к сожалению, свое итоговое произведение Киплинг написал задолго до того, как завершился его творческий путь».
Действительно, после «Кима» у Киплинга еще оставалось полжизни впереди.


ЭЛМС

В 1902 году сбылась еще одна давняя мечта Киплинга. Он наконец-то пустил прочные корни, купив близ городка Беруош, в графстве Сассекс, навсегда ставшем для Редьярда любимым уголком страны, старинный особняк и поместье «Элмс» («Вязы»). Оно располагалось в стороне от дороги, жить здесь было спокойнее, к тому же, рядом проживала осиротевшая семья Берн-Джонсов. Для Редьярда покупка этого поместья, имела и глубоко символическое значение – вместе с домом он приобрел часть исторической Англии и наконец-то почувствовал свое кровное родство с этой страной. Он очень гордился своим домом и с большой любовью описал его в рассказе «Они».
Киплинги прикупали землю, округляя свои владения, нанимали работников и все больше ощущали себя настоящими английскими помещиками. Одним из первых в округе Редьярд приобрел «локомобиль» (паровой автомобиль) и исколесил на нем все графство.
В его очень скромно обставленном кабинете висел портрет Берн-Джонса. Корзина для бумаг всегда была полна доверху. «Сюда идет большая часть того, что я пишу», – говорил он. Рассказывают, что, трудясь за рабочим столом, Редьярд иногда начинал размахивать большим индийским ножом, который он держал в кабинете, и однажды вырезал им на крышке стола: «Как часто я уставал, сидя за тобой!»
В «Элмсе» Киплинг завершил работу над «Просто сказками», которые начал в Америке и писал в разъездах между Англией и Южной Африкой. Племянники Киплинга рассказывали потом, как в его уютном кабинете они слушали сказки «дяди Радди» в его исполнении. Какое удовольствие получали они, когда «дядя Радди» рассказывал их своим глубоким уверенным голосом! В этом было нечто ритуальное. Каждая фраза произносилась с определенной интонацией, всегда одинаковой; в его голосе были неповторимые модуляции, он подчеркивал отдельные слова, выделял определенные места, и все это, по их словам, делало его чтение незабываемым. И когда Киплинг сам рисовал иллюстрации к своим сказкам, он все время непременно советовался с детьми.
Крепким здоровьем Редьярд не отличался никогда и поэтому старался не торопясь привыкать к достаточно суровому климату родины. С 1900 по 1908 год он с января по март проводил в Южной Африке, к которой его основательно привязала война. Там Сесил Родс построил для него и подарил ему дом и поместье «Вулсек». Там и прятался Киплинг от промозглых зим Альбиона.
Именно в те годы постепенно Британская империя – «Владычица морей», «оплот цивилизации и порядка», в сознании Киплинга начала уходить на второй план. Пред ним предстала другая Англия, во всей своей конкретности и «вещности», в простоте сельской жизни, в древних традициях и преданиях, в пленивших его типах людей. Прямо в окрестностях своего дома Киплинг находил предметы из далекого прошлого. Например, когда копали колодец, на глубине восьми метров нашли стершуюся латунную ложку времен Кромвеля, ниже – часть лошадиной упряжи времени римского завоевания. По рассказам старожилов, иногда попадались и каменные наконечники для стрел, относящиеся к каменному веку. «Неподалеку, – вспоминал в конце жизни Киплинг, – находилась длинная, покрытая зеленью гора из шлака – все, что осталось от очень древней кузницы, работавшей еще при римлянах и с тех пор без остановки до середины восемнадцатого века... Каждый метр этого уголка был полон живыми призраками и тенями».
Киплинг становится горячим патриотом своего края и говорит об этом в полный голос в стихотворении «Сассекс»:

Мы любим землю, но сердца
У нас не беспредельны, –
И каждому, рукой Творца,
Дан уголок отдельный.
Свой рай но сердцу выбирай,
А я, с судьбой не споря.
Люблю мой край, мой дивный край, –
Да, Сассекс мой, у моря!
(Пер. В. Потаповой)

Киплинг узнал и полюбил такую Англию – навсегда.


СКАЗКИ СТАРОЙ АНГЛИИ

Обретенная родина вскоре вдохновила Киплинга на замысел новой книги, где главным героем, по сути, должна была стать сама земля, впитавшая в себя пот тысяч безвестных тружеников и кровь защитников, земля, на которой выковался дух народа, земля, слившаяся с историей и сама ставшая историей. Земля, которая, как верил Киплинг, поможет своим сыновьям правильно осознать свое место в жизни и излечит их от болезней цивилизованного мира: безверия, слабости духа и пассивности. Киплингу захотелось сыграть прекрасную песню на струнах-нитях, связывающих настоящее с прошлым, причем прошлое должно возникать не из учебников истории, а из окружающей жизни, семейных традиций и народных легенд.
Завязка сказок тоже была подсказана жизнью. Киплинг, вспомнив свое любительское театральное прошлое, как-то раз разыгрывал вместе со своими детьми Джоном и Элзи сценки из «Сна в летнюю ночь» Шекспира. Сценой им служил заброшенный, поросший травой карьер. Джон играл Пака, Элзи – Титанию, а сам Киплинг – ткача Основу, причем для своей роли он достал бумажную ослиную голову. Примерно так и начинается первая сказка. А вот далее на сцену выходит главный персонаж – лесной дух Пак, или Робин Добрый Малый, которого Киплинг позаимствовал у Шекспира. Пак у Киплинга – единственный оставшийся в Англии представитель волшебного мира – рассказывает детям Дану и Юне о различных событиях далекого прошлого Англии, и в его рассказах, как и всегда у Киплинга, чудесное переплетается с реальным, мифы и легенды – с историческими фактами и точностью в деталях. Иногда Пак вызывает силой своего волшебства героев английской истории как подлинных, так и созданных воображением писателя. Тут и римский центурион, и астролог из XVII века, и первобытный скотовод, сын жрицы.  Они также рассказывают детям о своей жизни и своем времени. В этих случаях Пак выступает в роли комментатора.
Сказки эти очень своеобразны. История в них переплетается с романтикой и поучительными притчами, нынешнее с минувшим. И все их богатство далеко не всегда раскрывается с первого прочтения. Автор и сам признавался: «Я расположил материал в три-четыре наложенных друг на друга слоя, которые могут открываться читателю, а то и нет, в зависимости от его пола, возраста и жизненного опыта». Эти сказки были продуманы и выверены Киплингом до последнего слова, в них важны все детали и нет ничего случайного. Мастерство писателя раскрылось здесь в полной мере, в идеально законченной форме. Идея же, пронизывающая сказки, для Киплинга традиционна: прославление активной воли человека, его способности к самопожертвованию ради исполнения долга, готовности к тяжелому труду.
Первый сборник этих сказок назывался «Пак с холма Пука». Он вышел в свет в 1906 году, а четыре года спустя Киплинг издал его продолжение «Награды и феи». Полностью все сказки на русский язык переведены совсем недавно, хотя они, несомненно, занимают достойное место в мировой литературе для детей.
Интерес к истории Англии у Киплинга в тот период проявился не только в его сказках, но и в книге, посвященной истории как таковой. В 1911 году он в соавторстве с историком Флетчером выпустил популярную иллюстрированную книгу для детей, которая так и называлась «История Англии». Редьярд с удовольстви¬ем написал для нее много прекрасных стихотворений на темы из прошлого своей страны.


В КРУГУ ЛИТЕРАТОРОВ

Став английским, в полном смысле слова, писателем, Киплинг не спешил входить в круг литераторов обретенной страны. Сам он никогда ни прямо, ни косвенно не критиковал вещи своих собратьев по перу и никого никогда не просил давать отзывы о своих вещах. Его знакомства с современниками всегда были очень ограничены. Он вел уединенный образ жизни, и число его друзей в писательской среде было невелико. Сравнительно неподалеку от поместья Киплингов жил Джозеф Конрад, считавший Редьярда большим талантом, но они никогда не встречались. Когда же Киплинг послал Конраду короткое письмо, где похвалил его «Зеркало моря», тот написал Голсуорси, что в мире начали происходить чудеса. Никогда не виделся Киплинг с Уайльдом, а с Бернардом Шоу встретился только в 1928 году, по чистой случайности. На похоронах Томаса Гарди в Вестминстерском аббатстве 14 января писатель и критик Эдмунд Госс имел бестактность познакомить Киплинга и Шоу. Те торопливо пожали друг другу руки, и тут же каждый из них отвернулся, словно от нечистого. Но этим дело не кончилось. Бернард Шоу хотел нести гроб в паре с Голсуорси, но оказался рядом с Киплингом. Огромный Шоу вместе с «очкариком-коротышкой» производили незабываемый, комический эффект, символизирующий их несовместимость.
Впрочем, и к самому Томасу Гарди при жизни, и к его трудам, Киплинг особого интереса не проявлял, хотя уважал его искренне. И, вспоминая о молодых годах, писал, что когда был принят в престижный лондонский клуб «Сэвил», то имел честь обедать «с самим» Гарди.
Не производил на него большого впечатления и Джордж Мередит, а тот со своей стороны отзывался о Киплинге с брезгливой прохладцей. А вот к Стивенсону Редьярд относился с огромным уважением, даже мечтал повидать его на Самоа, но не успел – Стивенсон внезапно скончался. Очень интересовался Киплингом Герберт Уэллс, но их знакомство не могло перерасти в приятельские отношения из-за явной непримиримости взглядов на жизнь. Увлеченно следил Киплинг за творчеством своих ближайших друзей-литераторов: Райдера Хаггарда и Конан Дойля. Дружеские отношения, как уже упоминалось, связывали Киплинга и с Генри Джеймсом, который, правда, к этому времени уже изрядно разочаровался в Киплинге и с сарказмом писал о его писательской эволюции: «от англо-индийцев к туземцам, от туземцев к бравым английским солдатам, от бравых Томми - к четвероногим, от четвероногих к рыбам, от рыб к паровым машинам и болтам». Все более простые объекты изображения разбивали давнюю надежду Джеймса на то, что из Киплинга разовьется английский Бальзак. К счастью, и для Киплинга и для изящной словесности, он не покусился на лавры француза, а пошел своим путем в литературе. Увы, именно этого ему Джеймс и не простил.
Над Киплингом в межвоенный период иронизировали многие; одни злобно и жестоко, другие, как Честертон и Конан Дойль, по-дружески. И если Уэллс детскими цветными мелками рисовал каррикатуры с подписью «Мистер Редьярд Киплинг напоминает рабочему о его долге перед Империей», то Артур Конан Дойль сделал его прототипом своего последнего романа о Шерлоке Холмсе «Долина страха», написанного в конце 1913 – в начале 1914 годов. Роман этот может быть оценен как детективная пародия на жизнь Киплинга, он состоит по типу «Наулаки» из двух частей, где первая «загадочная» половина действия происходит в Англии, в поместье на севере Сассекса, а вторая «гангстерская» в Америке в «Вермисской долине». Действие романа начинает разворачиваться вокруг дома из красного побуревшего от времени кирпича, построенного в начале XVII века и стоящего в глубине старинного парка. Конан Дойль самым подробным образом описывает «Элмс» – предмет гордости Киплинга, говоря уже просто от своего лица: «...Его остроконечные башни и причудливые фронтоны казались вполне подходящей декорацией для кровавых таинственных преступлений. Чем больше я всматривался в узкие и глубокие, как бойницы, окна и унылый, попорченный ливнями фасад, тем сильнее охватывало меня ощущение, что более подходящего места для подобной трагедии трудно сыскать».
С присущим ему чувством юмора Конан Дойль описывает и главного героя, сбежавшего из США от преследования опаснейшей банды гангстеров. Мистеру Дугласу около пятидесяти лет, и он разбогател в Америке. «Суровое лицо с квадратным подбородком, густые усы, пронзительные серые глаза, жилистое тело, сохранившее всю мощь и энергию молодости. Впрочем, был он нрава добродушного и общительного, хотя и несколько бесцеремонного, что обличало в нем человека, который живал в менее культурном обществе, чем то, что его окружало в Берлстоне». Реалистическое описание героя разбавляется прозрачными ироническими намеками на черты характера и привычки прототипа «от обратного». Тут и любовь к посещению ярмарок, и пение тенором на благотворительных концертах, щедрость и отсутствие заносчивости, равнодушие к политике, и, главное, необыкновенное бесстрашие. Так, Дуглас спасает из пылающего дома имущество пастора, «пристыдив тем самым местных пожарников, которые сочли риск слишком великим».
Детективная фабула романа обыгрывает Вермонтский конфликт Киплинга с Битти, и до середины повествования предполагается, что американскому бандиту удалось-таки «размозжить голову» хозяину особняка выстрелом из обреза, а приехал убийца, кстати, на велосипеде. Не забыта и «масонская линия». Как и прототип, мистер Дуглас – масон, но его преследуют «братья» из американской ложи ВД-341. Американские приключения Дугласа, разумеется, гораздо страшнее и романтичнее ссоры Редьярда с братом жены – закон жанра требовал этого усиления. В Англии, Дуглас скрывается от всего мира буквально в стенах собственного дома. А в конце романа он отплывает в Южную Африку, и его смывает волна за борт «во время шторма вблизи Св. Елены». Просто аллегория грядущего забвения в интеллектуальной среде.
Но, несмотря на сложные отношения Киплинга с критикой, популярность его к тому времени обрела всемирный характер. Его переводили на большинство языков Земли, книги Киплинга выходили огромными тиражами, и любой писатель в те годы мог бы позавидовать его гонорарам. Киплинга не раз избирали почетным доктором английских и иностранных университетов. Поэтому, когда в 1907 году ему была присуждена (первому из английских писателей) Нобелевская премия «за идейную силу и мастерство стиля», выбор шведских академиков никого не удивил. Киплинг уже числился живым английским классиком наравне с Диккенсом и Дефо.


ПОЭЗИЯ «ЖЕЛЕЗНОГО РЕДЬЯРДА»

И все же наиболее яркой стороной дарования Киплинга была поэзия. Не зная его стихов, невозможно понять ни Киплинга-литератора, ни Киплинга-человека. Не даром именно в стихах его черпают «пламень вдохновенья» и поклонники и противники «железного Редьярда».
Киплингу принадлежит несколько поэтических сборников; кроме уже упомянутых он издал в 1912 году «Песни из книг», в 1918 году – «Двадцать стихотворений» и сборник «Междулетие» в 1919 году. После этого, в 1919, 1921, 1927, 1929 и 1933 гг., выходили полные собрания его стихотворений, куда он помещал и ряд стихов, не включавшихся в ранние сборники. Большинство стихотворений Киплинг первоначально печатал в английских и американских газетах и журналах, причем, отдавая свои патриотические стихи в «Таймс», он неизменно отказывался от гонорара. Многие стихи в пик популярности Киплинга перепечатывались десятками изданий англоязычной прессы. Так «Отпустительная молитва» (1897 г.), написанная по случаю 60-й годовщины со дня восшествия на престол королевы Виктории и напечатанная в «Таймс» 17 июля, затем мгновенно попала на страницы десятков журналов и газет, была положена на музыку, переведена на множество языков, включая латынь и древнегреческий. Подобный успех имели и «Бремя белых» (1899 г.), и «За все, что есть у нас...» (1914 г.).
На протяжении полутора десятков лет поэт Киплинг был «властителем дум» и «оракулом» для миллионов англичан, но восхищение одних оборачивалось для него ненавистью других. «Аристократия духа» сразу же поняла, что этот поэт «не их поля ягода». Еще бы, ведь он смел не лицемерить, говорить правду и даже поэзию (не говоря уже о прозе) наполнил жаргоном и «вульгарностью жизни». И даже сама популярность его стихов служила для критиков Киплинга показателем их «пошлости и банальности». Нет, настоящая поэзия, как утверждал в своей статье о Киплинге английский писатель и «демократический социалист» Джордж Оруэлл, «должна оставаться культом очень немногих людей». «Он обходился банальностями, – пишет Оруэлл, – и, поскольку мы живем в мире банальностей, многое из сказанного им осталось жить». Объяснение крайне оригинально, но факт ухвачен верно. Стихот¬ворения Киплинга, действительно, переполнены крылатыми фразами: «Запад есть Запад, Восток есть Восток», «Бремя белого человека», «Законы Джунглей» и «волчьи законы», «В любой породе женщина ужасней», «Там к востоку от Суэца», «Датская дань», «Великие вещи, две, как одна: во-первых, – Любовь, во-вторых – Война» и много других. «Железный» стих его был отточен, ритмически изощрен и очень музыкален. Последнее объясняется тем, что часть своих стихотворений он писал на популярную музыку – например, «Шиллинг в день» или «Мандалай». Но в любом случае он с самого начала сочинял стихи, напевая и подбирая слова, непрерывно мурлыкал себе какой-нибудь сложенный экспромтом  мотив.
Широкому влиянию поэзии Киплинга на читателей способствовали и разнообразие и многосторонность его таланта. Киплинг мог быть и жестоким и лиричным, ему подвластны пафос и юмор, завораживающая экзотика и напряжение тяжкого груда. Он одинаково правдоподобен, когда говорит от лица бывалого вояки и наивной девицы, авантюриста-первопроходца и римского легионера, полудикого афганского вождя и даже животных и птиц. Поразительно и многообразие поэтических форм, которые он использует. В стихах Киплинга есть только одно объединяющее качество – доступность. Это и сделало их нужными и любимыми для многих.
Успех его поэзии был грандиозным. По словам того же Оруэлла, «в той мере, в которой вообще может быть популярен пишущий стихи, Киплинг был и остается очень популярным». Многие его стихотворения одолели замкнутый круг любителей поэзии и через школьные конкурсы, бойскаутские концерты, песенники, настенные изречения и календари уплыли в обширные залы мюзик-холлов. Мало кто столь полно насладился поэтической славой еще при жизни, хотя признание в английской критике к поэзии Киплинга пришло только через много лет после его смерти, и споры вокруг этих стихов не стихают и по сей день.
Не последнюю роль в неприятии поэзии Киплинга в интеллигентско-либеральной среде сыграли его политические убеждения. В стихотворном наследии они отразились в наиболее полной форме. Будучи консерватором по натуре, Киплинг ясно представлял себе деструктивную роль либерализма, его лицемерие и безответственность и без обиняков говорил об этом в своих стихах. Например, «Боги Азбучных Истин» (1919 г.) – просто манифест антилиберализма. К тому же Редьярд открыто называл себя империалистом, и Британская империя была его самой глубокой привязанностью и мечтой почти до конца жизни. В определенном смысле, вера в великое предназначение Британской империи в мире была его религией. По воспитанию он являлся носителем христианской культуры, но социальные реалии долго затеняли для него истинные ценности христианства. Поэтому сказать, что в духовной сфере Киплинг с молодых лет был так же тверд, как и в политике, было бы большим преувеличением. К вере и христианскому состраданию Редьярд шел через смерть двух своих детей, крушение всех надежд и имперских идеалов, злобную клевету и публичные оскорбления. Поколению, к которому принадлежит Киплинг, первому в мировой истории пришлось стать свидетелем разрыва «великой цепи, связывающей землю с небом», говоря словами Р. Браунинга. И Киплинг однажды признавался, что он порой испытывает ужас перед опустевшей Вселенной. «Бывают минуты, – говорил он, – когда душа опускается во мрак, ее охватывает страх заброшенности и обреченности, она сознает собственную беспомощность, и это – самый реальный ад, на который мы обречены».
Спасение от угрожающей бессмысленности жизни Редьярд искал в идее нравственного Закона, в перевоссоздании мира на началах масонской идеологии. Именно, в этом идейная основа его поэзии. Построение и дисциплина масонских лож, единение в таинствах братства – вот та модель, которую предлагал миру Киплинг. Поэтому и его мечта о Великой Империи приобретает мессианский, почти мистический характер. Он плохо разбирался в экономической подоплеке имперской политики Великобритании. Экономика его мало интересовала. Для Киплинга Империя – это прежде всего организация, способная дать миру, все глубже погружающемуся в хаос, хоть сколько-нибудь разумный порядок. Закон, честные «правила Игры». Киплинг призывал соотечественников служить «великой цели», «нести бремя белых», то есть покорять низшие расы ради их же собственного блага, терпеливо втягивать их в цивилизацию созидательным трудом и чистотой помыслов. Свои призывы он обращал, прежде всего и главным образом, к «людям дела». Они были его благодарными читателями, найдя в нем своего, народного поэта, они же были и его героями. Этот тип людей, чьи образы Редьярд воспевал всю свою жизнь, он сам называл «Детьми Марфы» и посвятил этой «породе» одно из лучших своих стихотворении «Дети Марфы» (1907 г.).

Двигая камни, врубаясь в лес, чтоб сделать путь прямей и ровней,
Ты видишь кровь – это значит: здесь прошел один из ее Детей.
Он не принял мук ради Веры Святой, не строил лестницу в небеса,
Он просто исполнил свой долг простой, в общее дело свой вклад внеся.
(Пер. Д. Закса)

Эта тема мужества, самоотверженности и верности долгу была основой в поэзии Киплинга. И когда ретивые обличители клеили ему ярлык «барда империализма», они были настолько же правы, как и те, кто считает Пифагора древнегреческим кулачным бойцом, а Иисуса Христа – еврейским народным целителем. Преходящее не может заслонять долговечного, и поэтому Киплинг будет жить в памяти многих поколений не как «бард империализма», а как «менестрель Детей Марфы».


МИРОВАЯ ВОЙНА

Между тем, Британская империя, как и весь мир, приближалась ко времени тяжелейших испытаний. Первая мировая война, наполнившая Европу ужасом и смертью, стала для «Владычицы морей» началом ее конца. И самым жестоким образом война переломила судьбу Редьярда Киплинга.
Предчувствие неизбежности для Англии схватки с Германией владело Киплингом с давних пор. Еще в марте 1896 года он написал стихотворение «Гимн перед битвой» откликом на кризис в отношениях между Англией и Германией из-за Трансвааля, грозивший перерасти в военный конфликт. Там были такие строки:

Начнется сеча скоро,
В ней многим пасть бойцам.
Будь. Боже, нам опорой,
Как нашим был отцам.
Благослови знамена,
Знаменья ниспошли.
О Боже непреклонный,
О Господи, внемли!
(Пер. В. Топорова)

И через год в «Отпустительной молитве» он вновь прозрачно намекал на немцев, как на основного противника Британии, называя их «сынами варварских племен» и «чадами тьмы» (в пер. О. Юрьева). Нет, Киплинг не призывал к войне, но он был убежден, что она неотвратима как Апокалипсис. В письме к Конан Дойлю в 1909 г. он просто констатирует, что «международные гарантии не стоят бумаги, на которой они изложены, когда Германия редактирует текст».
Объявление о начале войны с Германией он воспринял как весть о решающей битве со Злом и Беззаконием. Уже 2 сентября 1914 года, сразу во многих газетах и журналах Великобритании и США он опубликовал свое страстное стихотворное обращение к армии с призывом «принять бой за все, что мы есть и имеем, за судьбы наших детей!» Редьярд назвал германскую армию гуннами, и эпитет стал расхожим во всех странах Антанты.
Вскоре главнокомандующий лорд Китченер объявил набор для английских юношей в ряды добровольцев. Среди первых, откликнувшихся на этот призыв, был и сын Киплинга Джон. Несмотря на плохое от рождения зрение, его благодаря поддержке старого друга семьи лорда Робертса зачислили младшим лейтенантом в полк ирландских гвардейцев. В сентябре 1915 года Джон Киплинг пропал без вести. Последняя надежда на то, что он оказался в плену, обрушилась, когда два года спустя обнаружился свидетель его гибели...
В 1923 г. Киплинг опубликовал обширный труд «Ирландские гвардейцы в Великой войне». Это был прекрасный образец работы историографа, не желающего пожертвовать малейшей деталью. К книге были приложены списки награжденных и погибших. Киплинг видел в этом свой долг по отношению к памяти сына и его товарищей по полку. Позднее он стал членом правительственной комиссии по наблюдению за состоянием военных кладбищ и тщательно исполнял эту обязан¬ность...
В годы войны Киплинг не раз бывал на фронтах, выступал в окопах перед солдатами. Результатом этих поездок стала книга военных очерков «Море Войны» (1916 г.). Рождались и новые стихи, но в целом – это было не лучшее время для творчества.
Первая мировая война закончилась 11 ноября 1918 года. Среди миллионов ее жертв был и единственный сын пятидесятидвухлетнего английского писателя и поэта Редьярда Киплинга. Но во всемирной мясорубке Киплинг потерял не только сына. Война положила конец его мечтам о величии Британии, война изменила общество настолько, что оно окончательно отвергло свои былые идеалы, певцом которых и был «железный Редьярд».


ЗАБЫТАЯ ЗНАМЕНИТОСТЬ

Мир изменился до неузнаваемости к началу двадцатых годов. Кровавая война и небывалые революции поколебали самые основы миропорядка и вызвали идейное «сотрясение мозгов». Наступил «не календарный – настоящий двадцатый век», с его глобальной политикой, тоталитарными режимами, транснациональным капиталом, массовым террором и геноцидом. Мир впал в атеизм, социализм и аморальность под лозунгом «переоценки ценностей». А Киплинг все толковал об «Азбучных истинах», надолго вышедших тогда из моды. Он остался человеком прошлого, носителем идеалов ушедшей эпохи, которые теперь казались его младшим современникам если и не отвратительными, то достойными сарказма. Киплинг не захотел менять свои вкусы и пристрастия вместе с веком, и этого ему не простили те, кто еще вчера восхищались его мужественными строками и заучивали их наизусть, как псалмы. Теперь эти же молодые англичане, пройдя сквозь дьявольский кошмар первой мировой войны, выбросили на свалку мечты своей юности и растоптали былых кумиров. Разум «потерянного поколения» был отравлен ядами газовых атак, их души обуглились огнем Западного фронта. Любой возвышенный призыв к мужеству и стойкости воспринимался ими уже только через память об окопной бойне. Они потеряли всякое желание «идти наперекор Вселенной», разучились «прощать», а наиболее талантливые из них стали голосом той самой «толпы смятенной», о которой говорил Киплинг в незабываемых, полных величия строках «Заповеди» (1910 г.).

Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,         
Верь сам в себя, наперекор Вселенной,    
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них:
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
(Пер. М. Лозинского)

«На деле эти строки означали, что нужно служить безропотной задницей, когда тебя пинками гонят в пекло», – так написал в своем романе «Смерть героя» Ричард Олдингтон, один из тех, кто за годы войны проделал путь от восхищения Киплингом до ненависти к нему.
Горечь разочарования была столь сильной, что новое поколение в английской литературе стало считать Киплинга образцом антигуманности, культа силы и пошлости. Какое-то время его поливали грязью, после чего прочно и надолго забыли. «Мистер Киплинг – это лауреат без лавров, забытая знаменитость, – иронизировал поэт Т.С. Элиот в 1919 году. – Вряд ли появление очередного сборника его стихов способно вызвать хоть малейшее волнение в море слов нашей интеллигенции».
Киплинг продолжал писать. И хотя послевоенный, последний период его творчества не слишком плодотворен, были и добротные стихи, и рассказы, и очерки. Но для новой английской литературы как писатель он «ушел в небытие». Сам Редьярд говорил об этом так:

Мы немало друзей пережили: мы живем слишком долго, пойми!
Мы в тягость земле и небу, ненавидимые людьми!               
Совет мой: «Сложи оружье!». Но правду не утаю:
Кто бросил строй раньше смерти, с рожденья не был в строю.      
(Пер Р. Дубровкина)

Да, Киплинг «не бросил строй», но и он по-своему менялся. В его рассказах появились новые для него мотивы христианского милосердия и сострадания, как в «Садовнике» (1926 г.) и в «Доме Чудес» (1924 г.), рассказах, вошедших в сборник 1926 года «Дебет и Кредит». Но этого тогда никто не заметил, интеллектуалы просто перестали его читать.
В политике он полностью разочаровался, хотя вместе со своим другом Райдером Хаггардом они, будучи состоятельными людьми, поддерживали деньгами деятель¬ность «Лиги Свободы», организации, боровшейся против «международного еврейского заговора, большевизма и профсоюзов». Киплинг считал необходимым ограничивать «интенсивный эгоизм низших классов». Но, конечно, это был уже не прежний «железный Редьярд».
Тот же Райдер Хаггард в своем дневнике отмечал, что Киплинг, по его словам, задумал написать пьесу «Падение Британской империи», но замысел был им оставлен, поскольку драматургия оказалась областью, не отвечавшей особенностям дарования писателя, и потому что разработка подобной темы была чересчур тягостна для него. После посещения Киплинга в январе 1922 г. Хаггард записал в дневнике: «Он придерживается самых безотрадных взглядов на положение дел в Ирландии, Египте и Индии и заходит так далеко, что говорит: похоже, Империя разлетается вдребезги. Единственную надежду он видит в молодых людях, которые могут явиться. Но когда я спросил его, откуда они явятся, он отвечал, что ему это неизвестно. Все же он полагает, что они могут явиться под давлением обстоятельств. И я тоже так думаю, но пока подобных молодых людей что-то не вижу». А еще два-три года спустя Киплинг писал Хаггарду: «Каждый человек, я считаю, смотрит с разбитым сердцем на неудачу во всем, что он пытался осуществить всю жизнь. Если бы было иначе, мы были бы просто как боги, между тем, судя по всем имеющимся у меня данным, мы таковыми не являемся».
И все же он осуществил в то время одну свою, хотя и небольшую, но давнюю мечту, о которой говорил еще в книге «Просто сказки»:

Увижу ли Бразилию до старости моей?

В 1927 году он совершил поездку по Бразилии, а в результате была написана книга «Бразильские эскизы». И в том же 1927 году было основано «Киплинговское общество». «Дети Марфы» по-прежнему любили своего писателя...


КОНЕЦ ПУТИ

Несмотря на огромную популярность у публики, о себе Киплинг говорить никогда не любил и не позволял посторонним копаться в своей душе. Но в 1935 году он, как бы предчувствуя свой срок, вдруг взялся за свою биографию, назвав ее «Кое-что о себе для многих друзей, известных и неизвестных». Она была опубликована только после его смерти, в 1936 году, и считается незаконченной, поскольку текст обрывается буквально на полуслове. Но не так ли чаще всего и обрывается жизнь?
Старость давала о себе знать все отчетливее. После смерти сына, с 1915 года Киплинг часто впадал в депрессию, страдал от ужасных болей в животе, отрывавших его от работы и заставлявших вести жизнь затворника. В 1933 году парижский врач обнаружил, что Редьярд уже около пятнадцати лет страдает язвой двенадцатиперстной кишки...
Встретив Новый 1936 год, Киплинг решил отправиться в Канны, город, известный в те годы прежде всего как отличный климатический курорт. Но добравшись до Лондона, ночью 12 января почувствовал себя крайне плохо. Началось обострение болезни. В восемь часов утра его увезли в больницу, и через час он лежал на операционном столе. Нож хирурга сделал свое дело, но вскоре у Киплинга начался перитонит, и около 12 часов дня 18 января 1936 года он скончался.
Его хоронили в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства, рядом с прахом Чарльза Диккенса. Гроб, накрытый британским флагом, несли премьер-министр Стенли Болдуин и фельдмаршал Монтгомери, пришли телеграммы соболезнования от короля, королевы и членов королевской семьи, на похоронах присутствовали послы Франции, Бразилии, Италии, Бельгии. Но не было ни одного сколько-нибудь заметного писателя, ни одного художника, композитора, музыканта. Киплинг пережил всех своих друзей-писателей, оставаясь в сознании литературной Англии «мастодонтом Викторианской эпохи».


КИПЛИНГ И РОССИЯ

В отличие от Англии, в России книги Редьярда оставались «современными» до 40-х годов и находились в центре внимания литературных кругов, хотя русская тема была далеко не основной в творчестве Киплинга. В России он никогда не бывал, не знал ее языка и с русской литературой был знаком очень поверхностно. Читал немного в школьные годы Пушкина и Лермонтова на французском, но впоследствии к русским авторам, даже в период всеобщего увлечения Тургеневым, Достоевским, Толстым и Чеховым, никакого интереса не проявлял. Правда, Киплинг был даже председателем юбилейного Толстовского комитета Великобритании, но этот пост он занял по соображениям престижности. Поклонником Льва Николаевича Редьярд не был, да и Толстой о «совсем еще молодом» английском авторе писал весьма критически: «Совсем слаб, растрепан, ищет оригинальности».
В тех редких случаях, когда Киплинг упоминает о России и русских в своей прозе и стихах, он создает, по сути, один суровый образ, вне времени и развития. Русские у Киплинга – это военные, как казачий сотник и путешественник Диркович в рассказе «Бывший» или безымянный русский шпион-путешественник в романе «Ким». Между этими двумя героями, в описании автора, нет практически никаких различий, поэтому можно составить единый образ «русского» по Киплингу. Это офицер – общительный, но себе на уме, много пьет, сохраняя при том ясную голову. С азиатами фамильярен, но если что не так, склонен к телесным наказаниям. На царя ему наплевать, но он полон желания распространить власть России на юг Азии. У него есть мысль: «...Мы не оставили в мире никакого следа, ровным счетом никакого – нигде, ничего! Но! Нас ждут великие дела, и горе тому, кто заступит нам дорогу». Эту мысль он думает и в романе, и в рассказе, и даже в стихах, как, например, в «Балладе о царской шутке», где его как бы и нет, но присутствует его дух. Там Киплинг говорит прямой речью:

О войне мы сказали немало слов.      
Я слышал вести с русских постов:
Наточенный меч, а речи что мед,
Часовой в шинели средь тихих болот.
(Пер. А. Оношкович-Яцына)

Кроме этого образа у Киплинга есть одно прямое свидетельство о русских вообще. В том же рассказе «Бывший» он пишет: «Поймите меня правильно: всякий русский – милейший человек, покуда не напьется. Как азиат он очарователен. И лишь когда настаивает, чтоб к русским относились не как к самому западному из восточных народов, а, напротив, как к самому восточному из западных, превраща¬ется в этническое недоразумение, с которым, право, нелегко иметь дело. Он и сам никогда не знает, какая сторона его натуры возобладает в следующий миг». В глазах Редьярда «евразийскость» русских была большим недостатком, и поэтому он не считал Россию страной великой цивилизации. В России он видел опасного соперника в Азии, а российскую экспансию считал морально не оправданной, поскольку Россия не могла нести на Восток милый его сердцу Закон Западного мира, к которому сама не принадлежала.
Образ России у Киплинга нарисован в его «Стихах о трех котиколовах» – об американских браконьерах на русском Дальнем Востоке.

Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор:
Не смейте котиков стрелять у русских Командор!

(Ибо русский закон суров – лучше пуле подставить грудь,         
Чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть).

Мчит ураган, и снежный буран воет русской пургой –       
Георгий Святой с одной стороны и Павел Святой – с другой!
(Пер. В. и М. Гаспаровых)

Образ, довольно мрачный и не слишком оригинальный. Но несмотря на такое отношение к русским, в России Киплинга приметили и высоко оценили довольно рано, с начала 1890-х годов. Уже и 1892 году его роман «Свет погас» был впервые опубликован на русском языке одновременно в журналах «Вестник иностранной литературы» и «Русское богатство». В 1896 году русские читатели познакомились с «Наулакой», изданной в Санкт-Петербурге как приложение к журналу «Звезда». В те же годы появились первые переводы его рассказов, они неоднократно издавались отдельными книгами, а несколько позднее, в 1910-х годах переводами из Киплинга занялись русские поэты. Незадолго до Октябрьского переворота, в Петрограде в издательстве Сойкина даже начало выходить 20-томное собрание его сочинений. Выпуск томов оборвала революция, которую сам Редьярд называл «международным еврейским заговором».
Большинство русских писателей тех лет признало незаурядное литературное мастерство Киплинга. Среди них Л. Андреев. И. Бунин, М. Горький и А. Куприн. Так, Куприн писал, что Киплинг «оригинален, как никто другой в современной литературе». Бунин добавлял: «Киплинг возвышался в некоторых своих вещах до подлинной гениальности», он «настолько своеобразен, один в своем роде, что кого же можно с ним сравнить?» На комплименты другим писателям Иван Алексеевич был скуповат, и этот отзыв в его устах – более чем весомая похвала. Но, разумеется, те же либерально настроенные Горький и Куприн делали оговорки по поводу «проповеди империализма» и «узости идеалов Киплинга, стесненных слепым национализ¬мом».
Поэзия Киплинга, как уже говорилось, была оценена чуть позже. И выдающийся русский поэт Николай Гумилев испытывал в своем творчестве влияние «железного Редьярда», но подлинным взлетом славы Киплинга-поэта в России стали 20-30-е годы. Начало положил сборник переводов стихотворений Киплинга (1922 г.), сделанных талантливой ученицей И.С. Гумилева и М.Л. Лозинского Адой Оношкович-Яцына. Тогда под чары поэзии Редьярда Киплинга попали Н. Тихонов, В. Луговской, Э. Багрицкий, А. Сурков и многие другие «пролетарские поэты». «Учиться стиху у Киплинга» призывали соратников литераторы СССР.
Трудно сказать, как реагировал сам Киплинг на свой неожиданный авторитет в Стране Советов, которую он, мягко говоря, не любил. Разве не парадокс, что на произведениях писателя, всю жизнь призывавшего нести Закон западной цивили¬зации на Восток и противостоять «гуннам», теперь воспитывалось целое молодое поколение солдат огромной державы, готовившейся снести с лица земли одряхлев¬ший «мир капитализма». Как ни странно, именно в Советской России, в пору забвения Киплинга в английской литературной среде, ясно понимали, что главное в его творчестве не идеи – Редьярд не был философом, главное у Киплинга – это дух жертвенности личным ради общего, дух коллективизма ради высокой цели. Такой тип мышления был в высшей степени созвучен советской литературе. Это подтвер-ждают слова Константина Симонова, также, кстати, увлекавшегося Киплингом и переводившего его стихи в конце 30-х годов: «Киплинг нравился мужественным стилем, своей солдатской строгостью, отточенностью и ясно выраженным мужским началом, мужским и солдатским». В числе поклонников творчества «барда импери¬ализма» были Ю. Олеша и И. Бабель, К. Паустовский и С. Маршак, А. Грин и К. Чуковский.
В 1930-е годы книги Киплинга не были редкостью на прилавках книжных магазинов. Но после войны положение резко изменилось. В начале 50-х идеологический ветер начисто выдул Киплинга из планов издательств, а с полок публичных библиотек его книги перебрались в спецхраны. Характерно, что как раз в эти годы на Западе отношение к наследию Киплинга стало меняться в лучшую сторону. И в своем «Введении» к сборнику избранных рассказов Р. Киплинга (1953 г.) Соммерсет Моэм писал: «Редьярд Киплинг – единственный автор в нашей стране, которого можно поставить рядом с Мопассаном и Чеховым. Он – наш величайший мастер рассказа. Что кто-нибудь сумеет с ним сравниться – в это не верится. Что он никогда не будет превзойден – в этом я уверен». В сознании массового советского читателя Киплинг оставался исключительно автором «Маугли» и «Просто сказок».
Новое «признание» Киплинга в СССР приходится на 1980-е годы, и в 90-х в российской литературной критике стало принято говорить о нем более или менее объективно, без идеологических штампов. Итак, Редьярд Киплинг по-настоящему, как великий писатель, а не как воспитатель «красногвардейских сердец», вновь возвращается в Россию.


ВМЕСТО ЭПИЛОГА

«Пока пишешь, окружающий мир берет у тебя лишь столько правды или удовольствия, сколько ему в данный момент требуется. А со временем остаток приплюсуется к общему результату, и, может быть, получится такой итог, о котором писатель даже не мечтал».
Р. Д. Киплинг





Помимо работ Р. Киплинга, автором при написании этого очерка была использована следующая литература:


Гениева Е. Индия, моя Индия / В кн. Киплинг Р. Восток есть Восток: Рассказы; Путевые заметки; Стихи. М.: «Художественная литература», 1991. – 462 с.
Долинин А. Загадки Редьярда Киплинга / В кн. Kipling R. Poems. Short Stories. Moskow: «Raduga Publishers», 1983. – 457 с.
Долинин А. Редьярд Киплинг, новеллист и поэт / В кн. Киплинг Р. Рассказы. Стихотворения. Л.: «Художественная литература», 1989. – 368 с.
Дьяконова Н., Долинин А. О Редьярде Киплинге / В кн. Киплинг Р. Избранное. Л.: «Художественная литература», 1980. – 536 с.
Зверев А. «Верь сам в себя, наперекор вселенной» / В кн. Киплинг Р. Отважные капитаны: Избранные произведения. М.: Дет. лит., 1991. – 399 с.
Кагарлицкий Ю. Вглядываясь в грядущее. М.: «Книга», 1989. – 349 с.
Кагарлицкий Ю. Певец человечества / В кн. Киплинг Р. Наулака. Ким.     С-Пб – М.: АО «Прибой», Ред. журн. «Вокруг Света», 1992. – 416 с.
Кагарлицкий Ю. Редьярд Киплинг / В кн. Киплинг Р. Рассказы. Стихи. Сказки. М.: Высшая школа», 1989. – 383 с.
Кагарлицкий Ю. Редьярд Киплинг и его роман «Ким» / В кн. Киплинг Р. Ким. М.: Высшая школа», 1990. – 287 с.
Карр Д.Д. Жизнь сэра Артура Конон Дойла. М.:  «Книга», 1989. – 254 с.
Моэм С. Моэм выбирает лучшее у Киплинга / В кн. Моэм С. Искусство слова: О себе и других. Литературные очерки и портреты. М.: «Художественная литература», 1989. – 308 с.
Оруэлл Д. Редьярд Киплинг / Альманах «Поэзия», №56, 1990, М.: «Молодая гвардия». – 238 с.
Слобожан А. «Сказки старой Англии» Редьярда Киплинга / В кн. Киплинг Р. Меч Виланда: Сказки. Л.: Дет. лит., 1984. – 286 с.
Троицкая А. «И только воля говорит: «Иди!» / В кн. Киплинг Р. Свет погас. М.: МП «Крон-Пресс», 1992. – 463 с.
Урнов Д. Дальние странствия Маленького Пилигрима / В кн. Киплинг Р. От моря до моря. М.: «Мысль», 1983. – 239 с.
Урнов Д. Подъём и падение таланта / В кн. Уайльд О. Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь // Киплинг Р. Стихотворения. Рассказы. М.: «Художественная литература», 1976. – 767 с.
Урнов Д. Что за сказки? /  В кн. Kipling R. Just so stories. Moskow: «Progress Publishers», 1979. – 254 с.
Урнов М. Артур Конон Дойль. Собрание сочинений в 12 т., Т.1. М.: ОГИЗ (Библиотека журнала «Огонёк»), 1993. – 511 с.




Биографический очерк Константина Филатова «Менестрель Детей Марфы» впервые был опубликован в журнале «Алтай» в 1995 г.