Во – первых :
так как все изложенные в этой книге события являются плодом художественного воображения автора, то он ни в коей мере не претендует на то, что они когда-либо происходили .
Во – вторых :
посвящается всем виновным в том, что автору пришлось взяться за перо…
Эдуард МЭН
Часть I
Глава 1
Время накроет и ужин и завтрак,
Сменит на время удачу беда…
Но не исчезнет во времени Завтра,
И для Сегодня - наступит всегда!
Да, для Сегодня старается время -
Ловкие руки, чудная игра…
Всходы пробили костлявое темя,
В полночь ушедшее, в имя Вчера.
…Треснувший янтарный, с кольцом позолоты, мундштук с погасшим в нём ошмётком сигареты сиротливо торчал из под стыдливо сморщившейся, белой и мягкой когда-то в молодости подушки. На щербатом, в чёрных подтёках потолке небольшой каморки, словно взявшись за руки, плясали загадочные тени догорающих на столе свечей. Ритмика танца напоминала о танцующих племенах африканских аборигенов Берега Слоновой Кости, только в роли там-тама был стук ночного осеннего дождя, а угрюмый, заросший грибками и плесенью потолок - играл роль песчаного пустынно-гладкого берега океана.
Низкий топчан тоскливо–жалобно треснул, это забывшийся в тяжёлом сне Гоша, повернулся на левый бок, его брови двумя маленькими чёрными коромыслицами взлетели к переносице, изображая борьбу удивления и разочарования с желанием понять и запомнить. Как известно, каждый человек проводит во сне треть своей жизни. Остальные две трети он только мечтает выспаться.
Его руки, большие и ощутимо добрые, с широкими узловатыми пальцами и шершавой кожей, словно по волшебству, заняли весьма странное положение - левая ладонь, медленно, но целенаправленно перемещаясь, улеглась на темени своего хозяина, в то время, как правая, подоткнув по пути сбившееся одеяло, замерла на левой части груди, именно там, где у каждого человека на протяжении всей его жизни функционирует, любит и ненавидит его вечный двигатель.
За окном всё лил и лил дождь. Разлетающиеся капли жидкого хрусталя, разбиваясь с безучастной обречённостью, неутомимым метрономом стучали по запотевшему оконному стеклу, рыжим черепичным карнизам, покатой крыше и чернеющему в призрачно-желтом свете трудяг-фонарей асфальту с зеркалами луж в выбоинах и трещинах. Любопытные звёзды, словно деревенские кумушки, - высунувшись из резных окошек, искали себя и друг друга в этих ночных волшебных зеркалах.
Ночные часы тянутся медленно, но… бегут очень быстро! Всё зависит от принятой вами системы отсчёта. С точки зрения ржавого, продрогшего под ледяным осенним дождём, дрожащего мерцающе–синюшным скользящим светом фонаря, - время словно остановилось. Оно лениво стекало по бокам этого самого фонаря на землю, белёсым туманом возносилось ввысь и снова повторяло одно и то же действо бесконечное число раз. Менялись только зрители - сонмы звезд, туманностей и галактик. Они перемещались с галёрки на бельэтаж, постепенно оказываясь в дальних рядах партера, и только перед самыми рассветными часами подбирались к загадочной сцене, из-за которой вот-вот блеснёт первый оживляющий луч восходящего солнца.
Система отсчёта спящего нашего героя была совершенно иной. Сомкнув глаза под танцующими бликами пламени свечей, он открыл их как будто через несколько мгновений - память не сохранила ни ночных шорохов погружённой в угольную темень уснувшей улицы, ни мяуканья голодного чёрного кота за углом, разочарованного вопиюще несправедливой, с его кошачьей точки зрения, пустотой с таким трудом и надеждой опрокинутой ржаво-зелёной мусорки, ни движений рук, почему-то неожиданно строго следующих правилам, принятым в ныне достаточно широко известном философско–энергетическом учении "Рики". Но зато пробуждение было радостным и бодрым. Энергия излучалась не только добродушной улыбкой, она вылетала весёлыми искорками из уголков глаз, струилась лучистыми потоками из отверстий носа и ушей… Любопытно, что причину этой владевшей всем его существом "буйной" радости Гоша совсем не понимал и опять отнёс её на счёт тех многочисленных, необъяснимых, порой попросту странных событий, которыми его жизнь, жизнь обычного программиста начала двадцать первого столетия, в последнее время наполнялась всё в большей и большей степени.
Нацепив на тёплые со сна ступни холодные резиновые тапки и беззлобно погрозив внушительным кулаком будильнику, предательски остановившемуся между двумя и тремя часами ночи, бодренький Гоша широким кавалерийским шагом направился в ванную, предвкушая удовольствие от шутливых покалывающих объятий контрастного душа и приятного в своей прохладе ощущения гладко, до синевы выбритых щёк, которые тоже имели свой контраст - аккуратно подстриженную рыжевато-серо-седую бородку - предмет особой гордости и любви своего владельца.
Над этой и некоторыми другими чертами его характера частенько потешались друзья, однако, своим склонным к философским умозаключениям умом, Гоша понимал, что нет ничего страшного,если над тобой много смеются... Гораздо хуже, когда над тобой много плачут...
Стоя в белоснежной ванне под упругими, живительными струями, смывавшими ошмётки ушедшей тьмы, Георгий мурлыкал себе под нос какой–то родившийся в его абсолютно музыкально–безграмотном мозгу мотивчик и… сам не замечал того, что движения его управляющих колючей мочалкой рук были совсем, как бы сказал программист, не бессистемными, отнюдь - кисти задерживались на заметное время на конкретных точках, определяя каждый раз свой, имеющий какой-то скрытый смысл, рисунок… Струи воды при этом выделывали какие-то несуразные па, тщательно обтекая стороной те места, над которыми в данный момент были зафиксированы руки, и возвращаясь на эти места опять после того, как руки устремлялись дальше…
Несмотря на весёленький мотивчик и приятные эмоции, вызываемые совместными усилиями трудяги-душа и снующих с особой сноровкой кистей рук, настроение Гоши постепенно, медленно, но верно – портилось…
Человек большую часть своей жизни проводит в том, что выкорчёвывает из сердца все то, что пустило там ростки еще в юности. Операция сия именуется обретением жизненного опыта…
Бренным, расслабленным телом оставаясь под потоками оживляющих струй, мыслями он уносился далеко отсюда, от приятных ощущений, воспринимаемых кайфующей плотью, к довольно-таки грустным, имевшим место в далёком прошлом, событиям… А ведь начиналось всё - как обычно: таинственно, многообещающе, просто чарующе-великолепно…
На дворе наступила холодная осень тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Точнее - середина этой осени. Московские улицы уже были покрыты яркими жёлто-красными украшениями, которые великий мастер - природа соорудила из размётанных воющим ветром куч прелых, опавших листьев. Она рассыпала их бессистемным калейдоскопическим узором по тротуарам и проезжей части широких дорог и проспектов. Но особенно живописно, словно разноцветные утлые судёнышки, смотрелись эти, в общем-то, уже не живые части голых деревьев и облысевших кустов - в чёрных, напоминающих пятна сырой нефти, осенних лужах. Усопшие, а в прошлой жизни - зелёные каторжане – в этой реальности примерзали к стоячим лужам тонким заиндевелым ледком, который под обувью прохожих или колёсами машин кололся на прозрачные, стеклянные фрагменты с острыми, словно лезвие бритвы, краями. Где-то по бокам освещённых задумчивыми фонарями улиц примостился на удивление толстый для этого времени года слой первого снега. Поздний вечер одиннадцатого октября, через несколько минут вступит в свои права следующий календарный день, принесёт в человеческий мир огромное количество важных и второстепенных событий… У мирного, спящего в одиночестве на широкой супружеской постели, Гоши, на его розовощёком, добродушном лице застыла счастливая, одухотворённая улыбка. В комнате царила полная тишина, периодически нарушаемая тихим звуком маятника, который выполнял свою непрерывную работу внутри синего обшарпанного будильника. Эти равномерные "тик-так" - отмеривали положенные порции послушного, пока что вполне ручного, времени…
С едва слышным скрипом приоткрылась дверь, ведущая в спальню. Из длинного, узкого коридора обычной "распашонки", или, как тогда именовало подобное жильё изобретательное, острое на язык народонаселение, "хрущобы", протиснулась вначале длинная рыжеватая морда, а затем и вся большая собака – породы колли, шотландская овчарка. Она постояла на входе в комнату, принюхиваясь влажным, чёрным носом к столь многое объясняющим запахам спящей комнаты. Затем покрутила головой, словно с чем-то не соглашаясь. Наконец, словно вспомнив что-то важное, она подошла, мягко и неслышно ступая к софе, где мирно сопел себе ничего не подозревающий хозяин. Точнее, разнеженно развалилось под пуховым одеялом его, мягко говоря, полноватое тело. Кто его знает, где в это время и по каким мирам и делам странствовала его неугомонная душа, как, впрочем, душа всякого обитателя этого жестокого мира, сбрасывающая оковы в период ночного, дарящего желанную свободу, сна. Собака, переминаясь с одной лапы на другую, вежливо поскулила, приподняв удлинённую морковкой мордочку к самому потолку, словно волчица, призывающая в немые свидетели холодную луну. Она наклонила задумчивую морду и скосила глаза направо, в сторону горячо обожаемого хозяина. Но по-прежнему никакой реакции с его стороны не последовало. Разве что, слегка поморщившись и предупредительно нахмурившись, он поправил одеяло и, не спеша, перевернулся на другой бок. Тогда, подумав ещё чуток и наконец приняв, видимо, по какой-то причине нелёгкое для себя решение, – собака осторожно ухватила белыми клыками кончик одеяла и…резко рванула головой в сторону, противоположную софе.
Гоша неожиданно почувствовал сквозь сон, как будто осень слишком быстро закончилась, и наступила зима, причём почему-то сразу, со студёными, трескучими морозами… Пошарив по собственным бёдрам и не обнаружив там тёплого, мягкого одеяла, ему пришлось открыть глаза и задуматься, ибо сразу же, спросонок, было трудно понять – чем это таким специфическим сокрыта от взора картинка столь знакомой спальни: "Дайна? Это ты ?! А что, собственно говоря, ты здесь делаешь? Хм… а зачем ты сдёрнула с меня одеяло? Слушай – вообще-то это у тебя шерстяная шуба, а мне, ты знаешь, довольно-таки холодно! Прекрати хулиганить, нахальная псина, поняла? Да ещё ночью! Ты же не хочешь, чтобы мы с тобой поссорились? Дай мне сейчас, пожалуйста, поспать. Это у тебя днём есть, сколько хочешь - времени, хочешь - спишь, хочешь - гавкаешь. Но у меня, как тебе известно, дела совсем по-другому обстоят. Так что отцепись сейчас же и отдай моё одеяло!". Но собака, явно, не собиралась уступать. Она поскуливала и подвывала, металась по комнате, таская по полу несчастное одеяло и поджимая свой роскошный, пушистый хвост, скребла когтями входную дверь. Гоша нахмурился ещё больше, его суровый взгляд не предвещал, вроде бы, зарвавшемуся животному ничего хорошего, и вдруг!.. Лицо хозяина неожиданно посветлело, можно сказать, - повеселело, а из глаз показались сверкающие искорки-смешинки: "А, погоди, Дайна, – я, кажется, понял, ну да, девочка, я наконец-то, слава богу, всё понял! Тебе просто надо погулять, приспичило, так сказать, на лоно – ну так бы сразу и сказ… то есть – прогавкала! Сейчас, погоди только, не мельтеши тут. Вон сядь там в углу. Я оденусь, и выйдем".
Морозный воздух немилосердно кололся тысячами острых игл, щипал за нос и щёки, невероятно хитроумным способом залезал под туго замотанный шарфик, за воротник. Фонари горели, где - через один, а где - и через пять. "Ну так, Дайна, давай, только быстро, решай все свои накопившиеся вопросы, и пойдём домой. Мне надо как следует выспаться, ибо завтра… завтра, вполне возможно, меня ждут великие дела. Послушай, эй! Ты что – рехнулась?! Куда ты меня тянешь? Я же сказал тебе, что здесь. Бегать с тобой по всему району нет ни времени, ни сил. Нет, нет и нет! В Измайловский парк мы с тобой сейчас тоже не потащимся, да и зачем тебе? Всё равно все твои дружки и подружки в этот час спят на своих ковриках и видят во сне любимую сахарную косточку". И всё же… упрямое, словно обезумевшее по какой-то непонятной причине, животное настояло на своём. Оно резво потащило пристёгнутого хозяина на поводке, словно мощный катер на подводных крыльях - спортсмена на водных лыжах. Только вместо мириад микроскопических брызг - в стороны разлетались комья белёсого, хрустящего снега или кусочки порванных красно-зелёных листьев, вдавленных прохожими в замёрзшую глину. Гоша заметил, что повороты с улицы на улицу ему весьма знакомы: он частенько, в особенности в последнее время, совершал марш-броски по этому, становящемуся всё более и более очевидным, маршруту. Собственно, уже было ясно, что он в конце концов приведёт к двадцатому Измайловскому роддому, в котором сейчас находилась Гошина жена. Она была на завершающей стадии беременности, и роды могли наступить в любую минуту. Но вот что странно: эту собаку никто никогда не брал с собой при походе в упомянутый роддом… И всё же морозной, непроглядной ночью Дайна притащила удивлённого Гошу точно под освещённые окна серого здания, куда, согласно существующим советским медицинским установкам и положениям, мужчин пускать было не положено. Логика состояла в том, что, мол, натворили делов - вот теперь и стойте на улице, на морозе! Только там вам теперь и место… Несколько морозных ночных часов ничего не понимающий хозяин и явно весьма взволнованная собака проторчали под залитыми ярким светом больничными окнами, заходили к дежурной медсестре, сладко спящей на своём рабочем месте в регистратуре приёмного покоя. Но… к великому сожалению, ничего нового о состоянии своей жены Гоше узнать не удалось. И только когда наступающий рассвет покрасил светлыми сумеречными красками чёрное московское небо, Дайна и Гоша неспешно, понуро побрели по просыпающимся улицам домой. Гоша тогда ещё не знал, что точно в то самое время, когда казавшаяся сумасшедшей собака сорвала с него одеяло и разбудила, вытащив из тёплых объятий постели в холодный сумрак ночи, в роддоме у супруги сошли воды, и она ощутила первые родовые схватки. Даже во время утреннего звонка в справочную ничего вразумительного не ответили, так как там пока что никто и не знал, что эти роды будут такими трудными и продолжительными.
Родившегося мальчишку Гоша надумал назвать довольно редким для еврейской семьи именем – Клим. Тому был свой повод. Вообще Гоша по характеру был типичным, ярко выраженным символистом и, наверное, по этой самой причине никогда ничего не делал просто так. Первые три года после того, как он женился, ребёнок во вновь возникшей семье был весьма желаем, но… мы предполагаем, а господь располагает! Жена никак не беременела, и настроение у обоих супругов становилось всё более и более грустным. Поскольку после медицинских проверок стало очевидным, что есть кое-какие проблемы в женском организме, то Гоша, не мудрствуя лукаво и следуя общеизвестной истине "на бога надейся, а сам – не плошай", нашёл ход к одному из самых известных в те времена гинекологов Москвы – с прославленной в советской истории фамилией – Ворошилов. Опытный врач легко решил все имеющие место трудности, и молодая семья вскорости узнала, что у них будет таки ребёнок. Эту приятную новость сообщил доктор Ворошилов после применения только появившегося тогда в СССР прибора – ультрасаунд. "Ребята, - сказал, хитро прищурившись, весёлый доктор, - А вы знаете, я ещё кое-что интересное могу вам сообщить: вот, пожалуйста – совершенно очевидно по изображению, которое нам дал этот прибор, что у вас будет пацан. Да! Совершенно точно, эдакий вполне приличный карапуз!". Гоша, потеряв дар речи, словно воспарил над землёю от услышанных слов: "Доктор Ворошилов, Вы просто не представляете себе, как я…, то есть я хотел сказать, как мы Вам обязаны, и в качестве маленькой толики того, что я для Вас обязан сделать, я заявляю, что мой сын будет носить имя Клим и только Клим" – "Гоша, но я вас уверяю, что поскольку это, точно, Ваш сын, то Клим - нехай будет Клим, но я полагаю, что Меламед, а не Ворошилов", - добродушно рассмеялся толстенький доктор.
С тех пор минуло множество лет. Время, хоть и является в этом мире ручным и послушным, ни на секунду не останавливается и всё накатывает и накатывает на нас потоки самых разных, порою противоречивых, событий, отдаляя прошлое всё дальше и дальше и размещая его в конце концов в специальных ящичках нашей памяти, стенки которых выполнены из забытых мелочей, перемешанных с призрачной дымкой упущений... Клим вырос и здорово возмужал, хотя, как говорится, ум не имеет цены, а воспитание - предела. Он вырос красивым, фигуристым парнем, этаким Шварцнегером Израильского разлива, по которому постоянно сохли стайки провинциальных прелестниц, но… стал совсем не таким, абсолютно не таким, как мечтал в те далёкие, заснеженные прошлыми событиями, годы молодой и счастливый отец. Уже в Израиле долгими осенними вечерами заботливый Гоша в уютной домашней обстановке объяснял подрастающему мальчугану смысл прописных, но жизненно необходимых истин: "Хочешь быть умным, научись разумно спрашивать, внимательно слушать, спокойно отвечать и умолкать, когда нечего больше сказать". Но, наверное, оттого, что Клим рос не только представителем другого поколения, что само по себе предполагает известный человечеству конфликт "отцов и детей", так одновременно с этим он стал носителем совершенно другого типа ментальности – эдакой левантийской интеллектуальной расслабленности и ярко выраженной субкультуры - "нарциссизма". В это характерное желе в качестве наиважнейших ингредиентов входили: необоснованный апломб, гипертрофированная переоценка собственного "я", и, пропорционально этому, недооценка всех окружающих, а в особенности - близких. Родители, а в большей мере - отец, пытались переломить подобный ход развития событий, но к великому их сожалению, вовремя это осуществить не удалось.
Порою, в самое неожиданное, непредсказуемое время, Гоша вдруг ловил себя на том, что он вспоминает всё, малое и большое, хорошее и плохое, все свои дела и имевшие место разговоры с растущим Климом. Видимо, он мучительно хотел найти допущенную первую ошибку, причину, неправильный шаг, который в конечном итоге привёл к появлению бездны между ними, сделал его и сына совершенно чужими, не понимающими и, наверное, не стремящимися понять друг друга людьми.
В комнате вдруг призывно и томно зачирикал сотовый, заставив Гошу, лишь слегка прицелившись, выпрыгнуть из ванны в тапки, забрызгав при этом ватно-белой пеной шампуня всё махровое полотенце... К разрывавшемуся в электронной истерике сотовому он всё-таки не успел, но уставший от постоянного включения автоответчик, откашлявшись треском садящейся батарейки, сообщил, что звонила Света, передав "фэ" и совершенно очевидные нотки недовольства в послании жены: "Где ты сейчас? Я вообще-то уже выезжаю на работу; думаю, что ты мог бы, между прочим, и позвонить. Сегодня вечером буду после одиннадцати".
Гоша застыл посреди мансарды, не замечая, как капельки мыльной воды стекают на пушистый ковёр, превращая его в шкуру дранного, облезлого льва, застывшую под человеческими ногами в безучастно-горемычной трагикомичной позе.
Он увидел за окном …
* * *
Зла - очень много даже грамма -
В мир привнесла густая тьма…
Встала на путь – джихад ислама
Живая бомба – Фатима…
Лениво накатывались волны прибоя на пустынный песчаный берег, пенились и шипели, словно от злости, что не удалось зацепиться, и потому вот приходится, вопреки своему желанию, откатываться назад, оставляя на обнаженной, исполосованной белыми лежаками жёлтой спине пляжа путаные рваные плети чёрно-зелёных водорослей да груды разбитых, покрытых изнутри гладким, блестящим перламутром ракушек .
" Так! Слушай меня внимательно, дорогая, и всё запоминай, – пробасил загоревший до углеподобной черноты мужчина, могучего, статного телосложения, одетый в рваные под коленом, в соответствии с модой, линялые джинсы и чёрную, явно не первой и пожалуй, что даже не второй свежести, тенниску с физиономией всемирно прославившегося террориста на широкой спине, того самого, который всего несколько лет тому назад почил в бозе, благодаря приобретениям, полученным в многочисленных сладострастных утехах, несмотря на наличие, согласно статусу главы псевдо-государства, молодой француженки-жены, - Ты сегодня, с вот этими документами (он достал бумаги из небольшой висящей на бедре кожаной коричнево-жёлтой роскошной визитки) отправишься через КПП "Эрез" в Иерусалим. Там в пиццерии, расположенной на втором этаже городской автобусной станции, встретишься вот с этим человеком (цветная фотография после демонстрации вернулась обратно в визитку). Он проводит тебя на нашу явочную квартиру по известному только этому человеку адресу, где ты получишь пояс, наш святой Коран, необходимую маскирующую одежду и… поддержку и помощь наших верных и преданных общему делу друзей, постоянно проживающих в этом городе, к сожалению, превращённом несправедливой судьбой и проделками шайтана в логово беспощадного врага". - Однако здесь не мешает заметить что чем выше человек задирает нос, тем больше он демонстрирует его содержимое, причём сам об этом даже нисколько не догадываясь… - Мужчина поразмышлял о чём-то своём, посмотрел на волны, лениво катящие свои барашки, на чистое, без единого облачка, лазоревое небо - и задумчиво добавил: "Сегодня, с помощью Аллаха, всемогущего, великого и милосердного, свершится то, что должно было произойти уже очень давно - эти гяуры, эти грязные, ненавистные свиньи, эти жалкие отбросы общества истинно верующих, эти евреи наконец-то заплачут! Заплачут все сразу, на всех континентах, на всей планете, вот только плакать им реально будет, увы, негде, ибо тобою, сестра моя, будет взорвана та самая их стена, у которой они уже давно приспособились столь выгодно для себя плакать, играя на жалости этих сгнивших западных стадных демократий и получая на том колоссальные дивиденды в виде неизмеримых пожертвований. Час справедливости близок - можно сказать, что он уже настал!".
Чернобровая, смуглая молодая женщина с ярко выраженной печалью на лице внимательно прислушивалась к словам своего спутника, согласно кивала в моменты пауз его гневно-эмоционального монолога, но внимательному наблюдателю было бы очевидно, что её душа находится сейчас не здесь, что она где-то далеко, в точке пересечения пространства и времени, вспоминает всё время о чём-то одном и том же, переживая вновь и вновь какую-то жуткую боль, возможно, вследствие какой-то невосполнимой утраты. Вместе с тем материально женщина, явно, присутствовала рядом со своим нынешним собеседником и, судя по выражению её лица, его точка зрения на обсуждаемое – ею полностью принималась.
Вдалеке, почти на самой линии горизонта, неторопливо – разрезая острым, словно лезвие, форштевнем бирюзовую поверхность зеркальной морской глади, шёл ракетный катер израильских ВМС – "Саар". Судя по тому факту, что несколько антенн, средств радио-электронной борьбы на мачте корабля, вращались, он находился в патрульном плавании и контролировал морскую поверхность и побережье. Но двое, находящихся на берегу, обнаружены не были, даже таким электронным чудом начала XXI-ого века, каковым является ракетный "Саар". В чём же причина такого странного происшествия? – Ответ прост: в обычном невезении, в самой маленькой, банальной строительной ошибке. Если бы её в свое время не допустили, то именно сейчас грозный "Саар" в самом зародыше прервал бы цепь дальнейших трагических событий, которые будут полностью отражены в этой книге.
Лет пять тому назад дизайнеры и инженеры одной из строительных фирм -офисов, которых множество в деловых районах большого Тель-Авива, получив вожделенный заказ от городской мэрии, слишком легкомысленно отнеслись к его выполнению. Они, как та знаменитая стрекоза из басни Крылова, – всё праздновали да праздновали выигрыш конкурса на проект, покуда "зима катит в глаза!", то есть до сдачи проекта остались уже не месяцы и даже не недели, а скудное количество рабочих дней. Здесь нужно заметить, что одним из главных объектов всего проекта являлся волнорез, сбоку от пляжа. Помимо требований заказчика к внешнему виду и общему дизайну, тут ещё существовало требование армии – чтобы упомянутый волнорез ни в коем случае не превышал определённой длины, так как иначе в бухте возле пляжа, за счёт того, что бетонные блоки и гравий не пропускают радиоволны, образуются "мёртвые зоны" для работающих радаров патрульных кораблей Израильского флота.
- "Чёрт, зараза – голова гудит, как пивной котёл, и во рту - вкус какой-то гадости. Шуки! А что там нам надо ещё сделать в этом проекте?" - "Шеф, всё очень просто: начать и кончить: спроектировать побережье, пляжи и их застройку солнечными грибками, башенки спасателей…" - "Погоди Шуки! Ну что ты так орёшь?! Ради бога и меня тоже – пожалуйста, потише. И что там ещё?" - "Шеф, самое большое количество необходимых временных ресурсов - на проектирование волнолома. Есть спецификации от мэрии, и армия тут тоже не промолчала, прислав свои инструкции" - "Ох… какой кошмар… что ты сказал – ещё армия? Они вообще везде вмешиваются. Нет, чтоб качественно арсеналы для танков строить или там бомбоубежища населению, нет - поди ж ты, в волноломы влезли. Надо же! Скоро будут вводить ограничение на на длину рогов у коров и параметры главных агрегатов у быков – осеменителей!". - Шуки предпочитал благоразумно молчать, покуда всегда правое начальство выпускало излишние количества распиравшего его пара. - "Так, мой дорогой, все излишнее есть враг необходимого! Если мы займёмся проектированием с учётом всех имеющихся спецификаций, то… это минимум - три недели" - "Так точно, шеф!", - услужливо поддакнул преданно взирающий на вещающий начальственный оракул Шуки. – "А у нас, дорогуша, сколько?" - "Три дня, босс" - "Вот! А потому – не мудрствуя лукаво, оформи этот долбаный волнорез приблизительно, причём с запасом по длине – так выглядеть будет посолиднее. Бетона же запросим по максимуму, и сколько выйдет лишнего - спишем. Бетончик - он, вообще-то, - та же валюта, свежачок – всем подрядчикам требуется".
Волнорез получился на целых пять с половиной метров длиннее, чем было заложено в спецификациях заказчиков. При приёмке представители мэрии и армии смотрели, словно по команде, в сторону от злосчастного волнореза. Ну, в самом деле, - что там интересного? А вот в противоположной стороне, правда, далеко за горизонтом, что-то интересное для их глаз явно было: к каждому на его участок при жилом доме въехал, натруженно урча, фирменный грузовичок и привёз на оба объекта по порции свежайшего бетона и новенькой блестящей железной арматуры. К концу дня в первом случае к незаконченному ранее участку заграждения добавились все недостающие прежде звенья, а во втором – появилось гранёное основание будущей беседки для барбекю…
…Грозный, покрытый специальным морским камуфляжем "Саар", ощетинясь шестиствольной артиллерийской установкой "Вулкан-фаланкс" и готовыми к пуску ракетами класса "корабль-берег", никуда не торопясь, плыл и плыл вдоль пустынного побережья, а боевые радары источали полный покой и абсолютное благодушие. Так ничего подозрительного и не заметив, красавец–корабль исчез за покрытой кустарником скалой, выходящей слева недалеко в уснувшее абсолютным штилем море.
Издалека доносилось заунывное гортанное пение муэдзина с далёкой, едва видимой у самого горизонта белой башни минарета. Пять раз в день муэдзины призывают свою паству правоверных мусульман к молитве.
У незначительного числа муэдзинов голоса буднично обыденны, но, пусть и отдалённо, всё же несколько певучи. У гораздо большего числа – грубы, резки и неприятны. И наконец весьма часто встречаются голоса, чьи речитативы совсем неудобоваримы и напоминают, к примеру, пропагандистские речи какого-нибудь азиатского или латино-американского царька-диктатора. Сегодня муэдзинам не приходится чрезмерно надрывать свой голос, чтобы их услышали верующие – практически на всех минаретах установлены ретрансляторы и современная звукоусиливающая аппаратура.
Муэдзин застывшей на горизонте мечети, казавшейся белоснежной стрелой, устремлённой в голубое небо, выводил свое протяжно-заунывное: "Алллаааааах акбааар"…
Мужчина и женщина, отойдя друг от друга на почтительное расстояние, постелив на желтый песок плетёные красные коврики, истово помолились, бормоча молитвы своими обветренными губами и отбивая положенное количество поклонов. Затем, взявшись за руки, они подошли к самой воде и простояли под рокотом набегающих волн примерно четверть часа, устремив свои взоры куда-то далеко, где лазоревое небо смыкалось с иссиня–чёрным морем и где не было заметно движения рассыпанных по линии горизонта огоньков кораблей. "Только у того, кто ничего не стоит, нет врагов", – печально подумала смотрящая в море девушка и склонила к плечу обрамлённую чёрными локонами голову…
Сев в старенькую машину и больше не оборачиваясь в сторону моря, парочка умчалась навстречу грядущим роковым событиям.
* * *
Энергий чёрных волны злата
Ползли, урча, как сытый бес…
Два необстрелянных солдата -
- Два "зомби" на посту «Эрез»…
Утро постепенно забирало оставленные ночью позиции, и поднимающееся всё выше и выше солнце начинало заметно припекать пост «Грозная - б», расположенный на въезде на КПП «Эрез». На бетонной тумбе в полном снаряжении расположились двое молодых солдат, непринуждённо о чём-то беседуя. Жизнь этих солдат была постоянной борьбой: до обеда – с голодом, после обеда – со сном, причём победа сопутствовала, к сожалению, далеко не всегда.
Улыбки, периодически мелькающие под тенью широких касок на совсем ещё мальчишеских лицах, говорили о том, что, несмотря на опасность, присущую дежурству на этом посту, на ароматы речки - «вонючки», текущей с полей под Бейт-Хануном, неспешная и доверительная беседа доставляла обоим явное удовольствие.
"Ави, ты вчера почти что опоздал на базу. За год нашей службы такого ещё никогда не бывало, – сказал светлый, немного рыжеватый солдат с веснушками, весело разбежавшимися по лицу, - Как это можно понять, при твоей знаменитой, ставшей уже притчей во языцах точности?".
- Смуглый, низкорослый, худощавый Ави дожевал аппетитный сэндвич с проступившим сквозь кусочки помидора и сыра желтоватым хумусом, вытер салфеткой губы и, продемонстрировав в улыбке ослепительно белые зубы и покачивая равномерно головой, произнёс: "Как ты не прав, о, мой дорогой Серёжа! – Можно взять себе за правило никогда и никуда не опаздывать, но… жизнь так прекрасна! Она так интересна - в особенности, когда познакомишься с красивой девушкой - что просто выпадают прочь всякие там базы, посты и командиры".
Внезапно со стороны сектора Газа послышался визг тормозов - солдаты вскочили, подхватив на ходу свои "М-16" . Прямо у опущенного шлагбаума, едва успев остановиться и накренившись вперёд, застыла, как вкопанная, старенькая, облезлая «Субару», за рулём которой сидела девушка в белом платке.
Остановившись на положенном по инструкции расстоянии, Ави потребовал в мегафон, чтобы водитель немедленно вышел из машины.
Дверца, не спеша, открылась, и оттуда показалась изящная девичья ножка, заключённая в чёрную, лодочкой, туфельку на высоком каблуке, затем вторая ножка опустилась на пыльную, пересохшую от летней жажды, землю, и только потом из прохладной тени салона машины появилась очаровательная хозяйка этих точёных ножек. Она потянулась, словно лесная пантера, вышедшая поутру на охоту - грациозная, спокойно–прекрасная, излучающая одновременно свежесть, уверенность и мудрую загадку восточных сказок.
Пограничники застыли от неожиданности, позабыв закрыть разинутые от изумления рты.
Инструкции и памятки, требующие, чтобы въезжающие со стороны сектора не приближались без предварительного осмотра и дополнительного разрешения, - улетучились из юных голов, скрытые какой-то сказочной пеленой. Девушка, словно осознавая это, улыбнулась и, не спеша, подошла к бравым парням, сражённым самым мощным оружием, изобретённым за всю историю человечества, – оружием женской красоты и обаяния.
…Известно, что лучше - маски врагов на лицах друзей, чем маски друзей на лицах врагов…
- "Шалом, молодые люди", - произнесла приятным лирическим сопрано столь неожиданно возникшая незнакомка. Не получив никакого ответа, после неловкой, затянувшейся паузы девушка решила помочь двум проглотившим свои языки юношам: "Вот мои документы. Если у вас есть ко мне какие–то вопросы, то я готова на них ответить", - прощебетала она, проводя носком своей шикарной туфельки по песчанику вслед убегающей в тихом ужасе стайке чёрных трудяг–муравьёв.
…Первым пришёл в себя Сергей, чихнув и откашлявшись, придавая себе внезапно утраченный внешний суровый вид начальника поста военной базы. Он нахмурил свои белёсые брови, собрав большинство веснушек к крыльям своего доброго картофелеподобного носа, и, степенно перелистав странички документа, вернул его обладательнице, даже позабыв козырнуть и поинтересоваться целью приезда. Фатима - а именно так звали молодую особу - вежливо поблагодарила ребят и, одарив их обворожительным томным взглядом и запахом прекрасной французской "Шанели", впорхнув в свою древнюю "Субару", быстро растворилась в пустынном мареве, оставив двух отважных бойцов гадать – произошло ли в самом деле то, что они видели только что собственными глазами? Или им это всё привиделось вследствие одуряющей жары, скуки и однообразности бренного бытия…
Быть может, то, что случилось, было записано в летописи судьбы для каждого из этих молодых людей? Но ведь общеизвестно, что то, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокупностью учинённых ими глупостей. Разве с этим можно поспорить?
* * *
Потоки истин многолики…
В том коннотаций яркий штрих,
Что стал он диагностом «Рики»,
А полагал в начале – псих!
Гоша увидел за окном, как напротив его дома возле тротуара со знаками, запрещающими парковку всем, кроме инвалидов, воткнулась старая, побитая вдребезги "Субару", из которой вышла приятной наружности девушка и стала напряженно оглядываться по сторонам. Видимо, не найдя того, что искала, она подошла к своей машине и неожиданно зло пнула носком элегантной туфельки шину левого переднего колеса. "Если женщина злится, значит, она не только неправа, но и понимает это", – опрометью пронеслось в Гошиной голове. Но его заинтересовало отнюдь не сиё, по своей сути, верное утверждение…
Дело в том, что уже достаточно давно, точнее, несколько месяцев тому назад, он заметил за собой новое и достаточно странное качество - способность видеть энергетический слой у людей, животных и даже у растений. Иными словами, у него открылось видение ауры - явление это вообще-то известно человечеству уже достаточно большое количество столетий, от самых древних цивилизаций и до наших дней.
Но наш герой до появления у себя этого качества ни о чём таком и слыхом не слыхивал и потому перво-наперво подумал, что горячка белая уже «в натуре» наступила, и всё, мол, самое лучшее в жизни уже за поворотом, то есть позади. Народ, к которому он принадлежал был вообще во многом оригинален и своеобразен, но одной из характеризующих черт является просто вопиющая страсть к оптимизму - еще ничего не выросло, а уже обрезают…
Но в данном случае Гоша, несмотря на свой имеющийся генетический оптимизм, отправился прямиком в близлежащий кабак и, как полагается всякому уважающему себя интеллигенту в подобных обстоятельствах, начал тихонечко, от рюмочки к рюмочке, глушить горькую и размышлять об этих белёсых полосах и чёрных пятнах, появившихся вдруг у всех и каждого и абсолютно, ну попросту совсем не понятных захмелевшему Гоше. Все идет хорошо..., только мимо – удивлялся опечаленный программист.
…"Жизнь и действительность растворяются, как в тумане, – думал он, нервно потирая противно ухающие виски и отчаянно жалея себя,– такого любимого и хорошего, что всё происходящее казалось чьей-то вопиющей несправедливостью и непоправимой ошибкой !"
Неожиданно возникла спасительная и, вроде бы, ещё вполне трезвая идейка – а, может быть, это стёклышки у очков, они - того - протереть надобно? Проделав задуманное, страдалец с надеждою посмотрел, но… размытые чёрно – белые пятна вокруг физиономии бармена не только не уменьшились, наоборот, - они стали лучше и качественнее видны, вызвав этим фактом приступ тоски и отчаяния у ничего не понимающего программиста.
…Прошло немало времени до тех пор, пока Гоша узнал от Маринки, подруги своей лучшей половины, что появившаяся у него странность видеть размытость различных форм и размеров вокруг всякой живности - это вовсе там ни какая-то там шиза или иной экзотический вид тихого помешательства – совсем нет! Оказывается, это пожалуй и не плохо, а если начистоту, то очень даже и хорошо… Весь фокус состоял в том, что незадолго до описываемых событий Маринка, когда гостила с детьми у Гоши и Светы, рассказала своим друзьям о философии "Рики" и, как активно практикующий мастер, даже и настроила их на первый уровень. Вот после этого и стали происходить с Гошей все вышеупомянутые чудеса, которые завершились попыткой нежного, искреннего лобзания добродушного по своей природе бармена, случайно–многократным битьём посуды и приводом в "обезьянник" местного отделения полиции на целых пятнадцать вяло текущих суток, во время которых мятежный дух слегка помятого барменскими объятиями Гоши - преобразился и принял бесповоротное решение творить для всех и вся только добро, добро и ещё раз – добро.
С тех пор произошло с Гошей весьма много самых различных событий - порой очень интересных, но большей частью и нет. С друзьями и родственниками принципиальный программист частенько ругался залезая, в силу специфики своего характера, "в бутылку", но ещё чаще, по широте своей заключённой в довольно узкую грудную клетку души, он мирился с ними или попросту старался сделать что-то приятное всем, с кем приходилось хоть немного пообщаться.
Но вот теперь он мог делать это легко и регулярно: достаточно было кинуть взгляд на ауру очередного индивида - как практически всё становилось ясно, ну а дальше помочь - это уже дело техники «Рики», которую весьма успешно использовала незаметно выросшая до уровня мастера Света.
Старший сын в это самое время вступил в подростковый период - время наибольших противоречий и исканий себя с безосновательными, порою невосполнимо жестокими поступками и самоутверждениями. Безумный гормональный фон заставляет в это время подростка вытворять такое, что значительно позже, когда разум над эмоциями всё-таки одерживает неизбежную победу, сделанное вызывает жгучее чувство стыда и колоссальное желание что-либо изменить. Но, как правило, такой возможностью человек уже по вполне понятным причинам не обладает и от того глубоко и мучительно сожалеет о совершённом всю свою оставшуюся жизнь. Парадокс заключается в том, что те, на ком самоутверждаются, редко борются с этим или хотя бы защищаются. Как правило, они подставляют под этот безжалостно разящий нож свои покорные головы, словно бессловесные твари божьи, пригнанные, по неведомому приговору, на скотобойню для бессмысленной жертвы - заклания…
Гоша использовал свои вновь открытые возможности для помощи Климу. Тот, едва достигнув одиннадцати лет, попал под влияние "улицы", а точнее - дворовой компании. В каждой такой микрообщине верховодят, как правило, не те подростки, которые тратят свободное время с целью усовершенствовать своё образование, ведь школьная система не даёт достаточный минимум для поступления в университет. Во дворе "царствуют", как правило, те, кому и школьный минимум – ярко выраженный излишек. Отсюда становится очевидным набор интересов для общения в этом образчике коллектива.
Его величество случай устроил так, что однажды в такую группу чисто случайно и попал Клим. Это случилось так. Осенним поздним вечером он отправился за хлебом в магазин, что находился неподалёку - на соседней улице. Возвращаясь домой и широко улыбаясь ожидаемой перспективе приезда с работы родителей, он не заметил как какие-то тени обступили его кольцом со всех сторон. Ему приказали остановиться, и только тут он увидел шестерых марокканских парней на лицах которых не было видно ничего хорошего. Они, смеясь, потребовали у него денег. Клим был от природы физически развитым парнем. Кроме того, баловался дома штангой и гирями, активно качал мышцы, занимался борьбой. Поэтому с одним или двумя подонками, пусть бы они и были постарше, он справился бы несомненно. Но шестеро… да ещё двум здоровякам было явно лет по пятнадцать. Тем не менее Клим приготовился защищаться. Он положил сумку с хлебом на скамейку и, встав в стойку, перенёс вес тела на левую ногу. Не замеченный вовремя, а потому пропущенный удар в лицо рассыпал перед его глазами рубинные капли - всполохи. Клим заученным приёмом мгновенно нанёс ответный боковой в челюсть. Парень, который был сантиметров на пять повыше ростом, неестественно мотнул головой и рухнул, словно куль, на освящённый фонарём асфальт. Дальнейшее Клим помнил смутно. Огромное количество ударов посыпалось на него одновременно со всех сторон, и… вдруг они резко, словно по мановению волшебной палочки, прекратились. Мальчик вытер тыльной стороной ладони сочащуюся из ссадины на лбу кровь и краешком глаза увидел разбегающихся в разные стороны троих марокканцев. Ещё трое лежали на земле, тихонько постанывая. Рядом стоял парень, высокого роста и с косой саженью в плечах. - "Ну что, малыш, - досталось тебе? Но всё-таки я успел – а? Как тебя зовут?" – "Клим" - "Ну а я – Сергей, можешь называть Серым. На, держи", – он достал пачку сигарет "Мальборо", - Угощайся!". Климу неудобно было отказываться от угощения, и перед кем? Ведь Сергей только что его фактически спас, и чем всё закончилось бы иначе, без его участия – не хочется даже и предполагать…
Это была первая в его жизни сигарета… Гоша, по расположению аурических линий сына, почти что всегда верно изыскивал места в доме, где тот хранил свои заначки с сигаретами - находил и конфисковывал, безжалостно уничтожал, наивно полагая, что именно таким путём можно будет избавить любимого сына от рано проявившейся пагубной напасти. Но, как показали все прошедшие после этого годы, борьба с этим злом оказалась напрасной. Привычка к курению уже у выросшего Клима сохранилась до сих пор. Нельзя сказать, что стремящийся помочь своему сыну отец не пытался беседой, искренним разговором по душам переломить этот жуткий ход событий, но изменить ничего коренным образом ему не удалось. Правда… Клим, видимо, осознал всё-таки всю степень вреда курения и правоту убеждений отца, но выразил это довольно странно: сам продолжил, как ни в чём не бывало, дымить, а вот своему младшему брату запретил сиё напрочь, под страхом самого беспощадного наказания. И надо заметить, что запрет подействовал…
…Однажды, придя поутру на свою работу в вычислительный центр банка "Леуми", который был расположен в приземистой стеклянной "коробке" неподалёку от центральной автобусной станции города Лода, Гоша, поднимаясь по лестнице и размышляя о чём-то своём, вдруг обо что-то споткнулся и, кубарем скатившись по лестнице, автоматически пересчитал все ступеньки, а затем ещё пребольно стукнулся о выступ затылком, на котором немедленно, но плавно стала вырастать огромных размеров шишка... Когда громкое внутри-черепное гудение прекратилось, а потоки искр, разлетающиеся по сторонам из слезящихся глаз наконец-то иссякли, Гоша, потирая ушибленную голову, посмотрел наверх и… обомлел! На последней ступеньке лестницы лежало бездыханное тело руководителя проекта, являющегося Гошиным непосредственным начальником и другом, с рассыпанной на полу постранично папкой документов… Быстро подлетев к шефу, Гоша встал перед ним на колени и первым делом ослабил ему туго затянутую петлю галстука, ожидая, что Давид начнёт дышать, но… этого не происходило, а цвет лица всё больше и больше покрывался синевой с лиловым оттенком тонких сомкнутых губ. "Что же делать? Куда позвонить? Кого позвать?", - мучительно метались в Гошином сознании мысли… Он оглядывался по сторонам, но на лестнице, кроме них двоих, не было никого.
У Давида была большая семья, типичная для любого настоящего хабадника - жена и девять детей, младшей из которых только недавно исполнилось три года, а старший сын уже год как служил в боевых частях на военной базе в Црифине. Давид практически никогда не болел, разве что обычной простудой всего пару раз за последние десять лет. Он был спокойным, вдумчивым мужчиной, не спеша и обстоятельно исследующим возникающие на пути сложные проблемы и разного рода препятствия и за счёт рационального, взвешенного подхода всегда находившим здравое и единственно верное решение.
…Время спрессовало бегущие прочь секунды гулко ударяя гонгом по склонившемуся над Давидом Гоше - к его отчаянию и ужасу, тот не подавал совсем никаких признаков жизни… Вдруг Гоша заметил, что тонкая энергетическая плёнка, которая всё таки ёщё не исчезла до конца с распростёртого тела, всё больше и больше уходит сквозь разверзшееся затемнённое пятно на аурическом слое, парящее точно над сердцем. Программа дальнейших действий созрела мгновенно, и, отшатнувшись от скрюченного тела на небольшое расстояние, Георгий, приняв через свою теменную чакру энергетический поток «Рики», саккумулировал его минимально - необходимый запас в себе и через направленные на босса ладони послал лучистые порции живительной энергии к исчезающей ауре и к открытому зеву затемнённого пятна.
Секунды побежали всё быстрее и быстрее, объединяясь в полезные, действенные минуты. Аурический слой сначала перестал истощаться, какое-то время застыл, словно задумавшись, на одном месте. Постепенно стала исчезать почти полная прозрачность – слой сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее стал наполняться чистым, молочно-белым цветом, затемнённое пятно, морщинисто сморщившись, подобно шагреневой коже, становилось всё меньше и меньше и в конце концов просто исчезло. При этом слой ауры стал увеличиваться в толщину.
…Бледные щёки Давида покрыл незначительный румянец… Веки затрепетали, и глаза едва заметно приоткрылись. Хаотическое направление взгляда постепенно фокусировалось прямо перед собой в направлении двух ладоней, перемещающихся прямо рядом в почти не заметном голубоватом сиянии и в какой-то, на первый взгляд - непонятной, закономерности движения. "Гоша, шалом, доброе утро! Погоди…, а где я? Минутку, я совсем не понимаю, …что произошло?", – произнёс Давид, и, напрягшись, попытался сесть, но тело пока ещё его совсем не слушалось, и потому, едва приподнявшись, он вновь оказался на ступеньке лестницы, распластавшись на ней, подобно бабочке махаону, закреплённой булавкой в частной коллекции. Гоша, продолжая применять одну из самых известных «Риковских» техник, попросил своего шефа пока что совсем не напрягаться, а, полностью расслабившись, позволить поступающей извне светлой энергии восстановить ауру побыстрее. Рабочий день уже некоторое время назад начался. Как правило, именно в это время пришедшие на службу сотрудники бодры и заряжены энергетическими возможностями после длительного, здорового ночного сна. В это время происходят наибольшие за трудовой день достижения, наиболее оригинальные решения попадают в загруженные алгоритмами решений логических задач черепные коробки и выходят в виде команд в программных исходных модулях.
…На лестничной клетке, у огромного, полностью прозрачного окна, облокотившись на высокий зелёный фикус, торчащий из синей пластиковой кадки, стояли Давид и Гоша, улыбаясь друг другу и оживлённо о чём-то беседуя. – "Я очень благодарен тебе, Гоша, но так и не понял, что со мной сегодня случилось. Понимаешь, машину сегодня утром сдал на ремонт и впервые за много лет поехал на работу на автобусе. Я молился там, читая свой молитвенник, как вдруг краешком глаза заметил какую-то пожилую арабку в чёрных одеждах, которая стояла в салоне напротив и пристально смотрела на меня, причём, вроде бы, - мне прямо в глаза. Я поёжился и вновь посмотрел в молитвенник. Как-то не по себе немного было… Через некоторое время я ощутил сначала лёгкое, а потом всё более и более сильное головокружение… Как в тумане, я помню, что вышел на нужной остановке и, словно в бреду, дошёл до проходной… Дальше, вроде бы, - какие-то ступени, и - всё…: холод и полная, абсолютная чернота с безмолвием вокруг. А потом… потом тепло - оно растекалось по телу, возникали отрывочные картины, из давнего прошлого и нынешнего, а затем я увидел тебя, Гоша, и руки - твои руки, просто на осязательном уровне творящие добро. Во-первых, я хочу сказать, что я тебе очень обязан - можно сказать что после происшедшего я – просто твой должник… Ну а во-вторых, когда у нас будет время, я бы очень тебя просил поподробнее рассказать, как ты сумел мне помочь, что это за техника, которую ты применил? И, если такое возможно, то, быть может, ты меня когда–то этому научишь?" - "Хорошо, Давид, договорились, ну а теперь поспешим работать".
* * *
Быстрей, быстрей, вперёд - во двор -
К машине, ставшей у дорожки!
А с веток дерева - укор
Дрожащей от испуга кошки …
… И вот сейчас Гошу, или Жорика, как называли его самые близкие друзья и родственники, – весьма заинтересовала не эта особа, разозлившаяся на свою, вроде бы, невиновную машину, совсем не она, хотя не обращать внимания на исключительных по своей красоте божьих творений противоположного пола с ранней юности не было свойственно нашему молодому герою; однако его привлекла… - правильно, о, мой внимательный и догадливый читатель! - Жорика привлекла, впервые за весь его опыт, увиденная подобная аура… Представьте себе, что вокруг ладно сложенной фигурки девушки полыхают почти что до небес языки чёрного гудящего пламени, из которого периодически выстреливаются снопы искр, и разлетаются в разные стороны длиннющие протруберанцы.
*** *** ***
Дикие коты, которых водилось немало в расположенных по соседству тихих дворах, с ужасающим воем бросились наутёк – кто через дорогу, наперерез бешено сигналящим и визжащим рвущимся тормозами автомобилям, - кто на близстоящие деревья, замирая там на самых высоких ветках комками немытой, слежавшейся, линялой шерсти.
Две храбрые немецкие овчарки, выяснявшие за пять минут до описываемых событий свои отношения по поводу одиноко лежавшей в стороне ничейной сахарной косточки – мужественно поджав свои длинные хвосты и прижав к головам стоявшие только что торчком уши, грозно и беспощадно скуля, моментально забились под удобные, как будто бы специально созданные для этого случая пенсионерские лавочки. Только что весело болтавшая о своих, разумеется, архиважнейших пенсионерских делах элита - косточки перемывающего фронта, вдруг, словно бы хором, заахала, заохала, побледнела и, сбивчиво извиняясь друг перед другом, стала расходиться «по делам» - то есть по квартирам и хостелям, а если быть более точным – по находящимся там персональным постелям.
Что такое мудрость? Всего лишь способность быть умным в нужном месте и вовремя...
От природы ко всему вокруг весьма любопытный, по-своему мудрый, а сейчас и к тому же весьма озадаченный, Гоша, на ходу набрасывая на себя (а как вы помните, после олимпийски - рекордного прыжка из ванны на нём из стильной модельной одежды были только тапочки) - различную продукцию лёгкой и текстильной промышленности, в теоретически, можно сказать, приемлемом виде выскочил на лестничную клетку и, пытаясь заправить брюки в рубашку, а расчёску - подмышку, кубарем скатился по лестничным пролётам, разбудив жалобным грохотом десятка разбивающихся пустых и не очень бутылок спящего между первым и вторым этажами бомжа, грязно выругавшегося на своём бомжевом специфичном наречии и тут же захрапевшего, как ни в чём ни бывало, дальше, предварительно перевернувшись на другой бок и распугав стайку воркующих у выхода из подъезда голубей, которые, почти с физически ощущающимся негодованием, всей своей сизокрылой машущей эскадрильей моментально, словно по тревоге, взмыли в воздух, но уселись совсем рядом – у проржавевшей, дырявой насквозь водосточной трубы на близлежащем облупившемся карнизе, отчаянно надеясь что выброшенный кем-то в окно заплесневелый то ли белый, то ли чёрный хлебный мякиш не заметит вовсе приближающийся с другого конца двора со своей профессиональной метлой дворник - дядя Костя, и тогда пиршество, столь неожиданно и несправедливо прерванное, можно будет продолжить до полного его хлебного, то есть - логического, завершения.
Судорожно вдавив свои резиновые тапки в раскалённый дневным зноем асфальт и ощутив вследствие возникшей, согласно законам физики, силы трения наипротивнейший запах горелых тапок, Гоша остановился всего в каком-то полуметре от подобной чёрному живому обелиску пылающей ауры, за которой был едва различим силуэт загадочной незнакомки. Парень припомнил то интересное и важное, чему его учили на семинарах «Рики» ещё не столь давно, чтобы это могло забыться. Он выставил перед собой руки, визуализируя соответствующий подобным событиям знак, и … сначала тонкий, вытянутый бело-голубой шнур устремился к языкастому, беснующемуся чёрному пламени, легко и бесшумно вырезая в нём отверстие. Постепенно луч светлой энергии становился всё толще и толще, вследствие чего и вырезаемое окно в чёрных клубах тоже зримо увеличивалось. Когда оно по размеру стало даже чуть больше совсем не худощавой Гошиной фигуры, он, довольно улыбнувшись, опустил свои кисти рук, которые при этом в мгновение ока втянули в себя оба отработавших энергетических кинжала. Молодой человек, дважды зачем-то подпрыгнув, согнул и разогнул слегка затекшие, покалывающие пальцы, а затем осторожно заглянул в образовавшийся в странной ауре проём. Там он увидел машину и девушку, примостившуюся на изуродованном его величеством временем капоте. Она теперь совсем, казалось, не излучала зло, скорее - смесь грусти и уныния в сочетании с какой-то непонятной внутренней тяжестью обнаружил Гоша на её лице.
* * *
От чёрных целей перегара -
Вдруг получила чем-то в лоб!
Старушка древняя "Субару",
Скакнув, застыла в позе "стоп".
Фатима сидела на когда –то белом, расцарапанном горячем капоте своей старинной ровесницы "Субару" под безжалостным ультрафиолетом паляших лучей осеннего средиземноморского солнца, размышляя, что ей сейчас надо делать дальше… Старушка - развалюха машина уже давным-давно перестала показывать своей хозяйке истинное количество остающегося в бензобаке бензина. На замызганном, когда-то, видимо бывшем водопроводным, счётчике услужливая стрелка добродушно застыла на желаемом и всегда приятном максимуме. Можно было бы воспринять это как трогательную заботу о «юной леди», или как нежелание её расстраивать по таким пустякам. Тем более, что девушка к такому доброму отношению уже давно приспособилась и довольно точно чувствовала, что реально творится в машинном баке, практически ни разу ещё не допустив ошибки. Однако, как говорит человеческая мудрость, и незаряженное ружьё, то бишь Калашников, – раз в году стреляет, так что и не знала Фатима, что сегодня у них с бабушкой "Субару" - "Юрьев день"!
…В силу исключительной важности порученного, которое, можно поспорить - как, но абсолютно точно позволяло войти в историю, – Фатима, проезжая по городам и весям Израильской советской социалистической республики, не обращала никакого внимания на мелькающие калейдоскопом манящие пейзажи с совершенно чужими непонятными синагогами и такими родными, с детства близкими сердцу, устремлёнными ввысь минаретами, с которых на всю округу кричали записанные на магнитный слой голосистые муэцзины.
…Девушка унеслась в своих мечтах далеко в волшебный Эль-Кудс (как называют его враги – Иерусалим) к самому святому для каждого мусульманина месту в этом городе – мечети Аль Акса, к тому месту, откуда когда-то пророк вознёсся на небеса на крылатом коне Бараке. Фатима видела сейчас подобную картину, только на небеса в облаке чёрного дыма возносилась она сама после осуществления порученного, а внизу – внизу клокотала повелительница Смерть, покрывая своим гигантским крылом остатки стены и содрогающееся от ужаса в яростном припадке кровавое пламя… Вдруг Фатиму резко бросило на приборную доску. В её худенькие плечи ужасно больно вцепились хищные когти ремня безопасности, который, непонятно каким образом, оказался вделанным в водительское кресло этого заслуженного музейного экспоната. Девушка моментально рухнула из своих туманно–террористических грёз в обыденную грешную реальность, которая заключалась в том, что её старенькая японская керосинка – сожгла все свои наличные запасы керосина (бензина), что, в свою очередь, согласно известным физическим законам тяготения и трения, вызвало полную и довольно резкую остановку. Фатима резко ударила ногой по педали газа, затем тормоза, потом по двум сразу – эффект был абсолютно таким же, как если бы она обратилась к своей застывшей колымаге на чистейшем английском, или там арабском языке. Молчаливо-обречённо ветеранша японской автомобильной промышленности эпохи "ранней оттепели" и серьёзного увлечения кукурузой на одной шестой части земного шара, притулилась правым передним колесом к выщербленной кромке дворового тротуара, не оставив у своей патриотки-хозяйки никакой надежды на возможность двинуться дальше. Вот так и оказалась кандидатка в Шахини на удручающем солнцепёке "Субарного" капота…
Совершенно внезапно она увидела перед собой - бог его знает, откуда взявшуюся - физиономию с любопытными смеющимися глазами, носом "картошкой" и вздыбленными, словно патлы на загривке у разъяренного кабана, рыже-бело-серыми волосами.
Фатима быстро справилась с клокотавшими в ней отрицательными эмоциями, попыталась бесхитростно и обнадеживающе-обворожительно улыбнуться - так, как их, девушек первой группы террористок–смертниц, - учили в Карачи, в центре подготовки, пакистанские инструкторы-психологи.
Но выражение лица Гоши – а это, понятно, не мог быть никто другой, оставалось прежним – ироничная полуулыбка играла в уголках его губ.
Взгляд был спокойным и ясным, располагающим собеседника к полной откровенности.