Ехали из города на поезде. Возвращались. Не очень хотелось Мише туда - куда возвращались-то, несмотря на то, что дом ведь... Мерно отстукивали колёса и солнце в окно грязное слепило. Один глаз всего слепило, и то - через очки толстолинзные... А второй замотан, заклеен... И как бабушке, доктор объяснил, видеть будет лучше этого, который сейчас... один пока. Сделали что-то с глазом, не без денег конечно, а где деньги взяли - вопрос... Бабушку не спросить - она очень молчаливая и на вопросы не отвечает, да и какая разница - раз повезли - в учреждение это городское - раз оба глаза живыми будут - какая разница. Миша встал и посмотрел в глубину уходящего плацкартного вагона, который в конце сужался. Бабушка газету читала. Миша ужасно захотел пройтись и суставы поразмять, но бабушка это словно наперед знала и тихо сказала своим железным голосом:
-Сядь на место,- и снова в газету ушла, погрузилась вся.
Миша очень чтение любил, но не мог долго, может теперь, после слов доктора - сможет. Там, дома всё плохо, и мама вечно грустная, от того, что отец утонул - только вот в этом Миша сомневался - ни тела ни следов никто не нашёл - почему утонул-то... может в лесу заблудился... а может что-то страшное... А помимо мамы, бабушка - вот она - рядом, и всегда будет, а ещё дома человек живёт - постоялец. За смешные деньги какие-то,- так бабушка сказала,- но откуда у него деньги "смешные", если он пришёл в такой одежде, что рабы в Африке лучше носили. Про рабов Миша из энциклопедии знал, из рисунков, которые там смачно типография напечатала. Почему типография?! Потому что у бабушке спросил кто книги делает - а она, однажды, давно еще, наверное значения не придав: "Типография печатает"... А постоялец этот в амбаре поселился. Отмылся, разговорился и одежду отца примерил. Велика она ему была. Отец высокий, крупный, почти толстый, а этот - поджарый, но широкий в плечах. Особенно брюки смешно смотрелись, он их ремнем не смог... сколь дырок не колол, веревку продел и укрепились они на тазобедренных костях постояльца. Фёдором назвался. Мама с бабушкой, кажется паспорт спрашивали - был паспорт - ну а раз паспорт есть - и амбар пустой - и деньги "смешные" в семью-то не лишние. Ничего не делал Фёдор, в амбаре сидел, даже видя, как мать за водой к роднику - отворачивался и в тень амбара. Может он чаще выходил во двор, только Миша-то видеть не мог. Он только теперь его уведет, когда повязку снимут и этот глаз, что в повязке - зорче прежнего станет.
Миша вспомнил отца. Может его Фёдор убил?... а потом погулял по лесу два месяца и пришёл?! Только зачем? Из-за мести?! Но Фёдора-то раньше не было... Вообще не было, и не ровесники они с отцом-то, Фёдору тридцать всего...
Миша в окно уставился. Мануфактуры проезжать стали. А потом снова поля...
Может тогда из-за матери? Может любил Фёдор мать, и от отца избавился, что бы с ней жить. Но ведь не живёт... Из амбара и не выходит.
Бабушка закашлялась, подавилась чем-то... Фёдору не видно, он как вкопанный застыл.
-Что она ела? - проводник закричал,- бабушка твоя что ела-то?
Хрипит, кашляет, повалилась... И не видно за людьми. Сколько их ?!
-Надовите...
-Да она уже не дышит...
-Очкарик с ней? Где очкарик?
Это за спиной всё голоса были... Фёдор в тамбур бежал. Спотыкался, натыкался на людей. Шумливо... Спасают... А он бежит... И по вагонам. А здесь тишина. Кто-то вопрошающе на него:
-Тебе сюда нельзя. Брыь в свой вагон... - грубо так, надменно...
-Там женщина умерла, Вас зовут... - и Фёдор соврал... Непривычно так было врать. Раньше не умел.
Тот, что грубиян, поднос поставил и побёг со всех ног, а Фёдор дальше. Люди... двери... Вагон другой... Даже одним глазом - не видящим - всё равно различил, что богатые здесь...
Вспомнил как однажды мать ему сказала:
-Вырастишь, в город езжай. Там можно разбогатеть. Богатство - это когда не надо с вёдрами на родник, а вода в доме...
Что имела она в виду? Фёдор один лишь раз совет дал, и то... вежливо так, деликатно:
-Ты, Миша, помягче будь с людьми, ты на меня не обижайся, но я всё таки образованный человек и могу тебя научить многому, но не буду - не имею права - ты видел каким я к Вам пришёл...
Зачем он тогда это сказал? Миша бежал дальше, но уже не торопился, и не встречал никого почти. Вспомнил! Этот совет на ссору Мишину с матерью пришёлся, когда Миша в город ехать отказывался и крикнул, что мать... что она... Плохим словом обозвал вообщем. ****ью поганой... Мать родную так обозвал.
А Фёдор не заступился за женщину не заступился, он из тени говорил... Видно слышал всё...
-Может он там сейчас с матерью,- Миша сжал зубы так, что ему показалось, что линза в оправе лопнет.
А бабушке уж нет. Умерла. Не давилась она ничем. Это приступ сердечный. Прошлой ночью - в гостиничке старой - на соседней кровати до утра хрипела, охала, держалась за сердце... умирала...
Миша уж до конца поезда дойти успел, а он возьми и остановись. Полустанок. Вышел со всеми, кто в последнем вагоне.
-Раки, раки вареные... - на ухо дед закричал. Кузнечиков за версту... Люди смешались, мало их наверное, полустанок-то неживой, а не видно ничего кроме солнца слепящего и мужика этого с раками. Миша в поле побежал. Долго бежал, пока голова не закружилась. Уже не видно не поезда, ничего не видно. И смерть далеко. Отца, это мать была...
Поезд уедет, его не хватятся, не найдут, не будут... искать даже.
Впереди слепящий свет.
Может летающая тарелка с далёкой планеты, как в том романе Герберта Уэлса. Заберут его с собой. Миша помнил, всё прекрасно помнил. Помнил, как отец встречаться пошёл на пасеку, а его там топором по голове трое ударили, помнил потому-что приснилось так, а приснилось на кануне, когда отец на мать кричал, что, "****ь" она и потаскуха...
Миша ходил потом долго на пасеку, и искал следы крови, топор искал... Ничего не нашёл... Один глаз всего зрячий.
А потом бабушка узнала, увидела, что ходит он с товарищем своим Колькой, и Кольку допросила...
-Ты не одноглазый, ты безмозглый...- сказала бабушка и ударила по щеке.
Свет ярче стал. Сейчас точно война межгалактическая начнётся.
И сел он в траву, колени обхватил, раскачивался и долго и протяжно выл. А в памяти всё - расследование это - исчезновение отцово, деньги на операцию, мать с Фёдором, и смерть в поезде...
А свечение ушло вдруг. Солнце село. И никаких тарелок летающих.
На вой его скоро собаки залаяли, пастух пришёл. Уставился на ребёнка мужичина этот и сказал вслух:
-Не в себе... Как мать моя-женщина...