Не успел я появиться на работе после Балхаша, как мне тут же было велено собираться в Джезказган – завод стройматериалов в посёлке Аварийном перекупил у Карагандинского металлургического комбината часть нашей огнеупорной смеси, но она пришла туда в совершенно жутком виде.
Мешки оказались порваны, кое-где с некомплектом, и пришлось ехать, чтобы всю эту партию под моим неусыпным оком «причесали». Билетов на самолёт, как и обычно, за неделю уже не было, и я вновь решил ехать на джезказганской «прицепке», которая теперь стала плацкартной. В обед понедельника я приехал на Алма-Ату-2, занял нижнюю полку в середине вагона и, поскольку до отправления поезда оставалось ещё минут 20, выбрался обратно на перрон.
Плацкарт был прицеплен сразу за тепловозом-луганкой, а у сцепки лазил и что-то осматривал машинист этого локомотива – огромный мужик двухметрового роста. Я спросил у него между делом:
– Вы нас «с ветерком» повезёте?
– Нет, – ответил он, и скрылся в тепловозе...
Когда наш поезд отправился, мой сосед по «купе», какой-то евангелист-сектант, достал огромную Библию и принялся пудрить всем мозги насчёт Иисуса Христа. Я его почти не слушал, а одной девчонке, явно аульной, его сказки понравились настолько, что она даже взяла от него в подарок Святую Книгу. «Да, – подумал я про эту барышню, – вот вернёшься ты сейчас в свой аул, а там твой отец-мусульманин возьмёт большую камчу и устроит тебе, дуре, Библию...» Слегка поужинали, выпили чаю, а к Отару уже окончательно стемнело, и на длинной остановке я вышел на улицу.
Тепловоз на время пересмены машинистов выключили, стояла приятная тишина, а в это время мимо прошла та локомотивная бригада, что везла нас от Алма-Аты. И тот самый здоровый мужик, идя с чемоданчиком в одной руке и длинным молотком в другой, спросил у меня:
– Ну что, водку не пролил?
– Да я, вообще-то, трезвый...
– Да?!! – машинист, глядя на меня, вскинул бровь, но ничего больше не сказал и пошёл дальше. А у входа в вагон тем временем образовалась компания из трёх человек: проводники и какой-то мужик лет сорока – сорока пяти.
Парнишка-проводник, где-то мой ровесник, вдруг устроил со мною философскую беседу о том, что вот палка – о двух концах, но один из этих концов – это же её начало! А какой? Я объяснил ему в ответ, что опытный биолог, ботаник или технолог-деревообработчик запросто определит по этой палке, как её выпилили или вырезали из дерева, и по расположению волокон скажет тебе, где её начало. Проводнику, которого звали Рафик, всё это понравилось и, когда объявили отправление, он затащил меня за компанию в «служебку». Вторую проводницу, пожилую женщину, звали Васильевной, а третий мужик был тоже пассажир, какой-то её знакомый «вахтовик», который постоянно мотался с этим вагоном до Жана-Арки и обратно.
Вскоре решили так, что наше такое знакомство надо бы и отметить, и сообща насобирали 180 рублей. Первым по составу пошёл я, но где-то в третьем по счёту вагоне от нашего проводники зарядили мне что-то аж по стольнику за пузырь. Я вернулся, отдал все бабки Васильевне и сказал, что так не играю. Та возмутилась, сказала, что они все там уже окончательно оборзели, пошла по составу сама и вскоре принесла на эти деньги три бутылки абсолютно нормальной не «левой» водки.
Рафику «на старые дрожжи» хватило совсем немного, и он вскоре ушёл во вторую «служебку», завалившись там спать. А мы втроём продолжали сидеть, периодически помаленьку наливая. По ходу накипятили себе чаю, ведь у Васильевны на самом деле оказалось всё, что тогда продавалось только по талонам: и сахар кусочками, и хорошая заварка, и классное печенье, и несладкая сгущёнка – «резерв» продолжал выдавать всё это проводникам в рейсы, но они сами вносили в кассу деньги, якобы за проданные пассажирам стаканы с чаем, а весь этот дефицит просто оставляли себе.
В Сары-Шагане объявились «левые» пассажиры – два мужика, которые затащили с собою в тамбур три огромных мешка. Они дали Васильевне пару сотен рублей и рассосались по третьим полкам. Часам к трём ночи, уже после Моинтов, мы с «вахтовиком» Борисом пошли спать, Васильевна подняла Рафика, велела топить котёл, а сама тоже пошла на боковую.
Проснулся я часа через четыре. Только-только рассвело, и наш вагон уже отцепили в Жарыке. Почти весь народ, несмотря на ранний восьмой час утра, рассосался побродить по вокзалу и улицам посёлка, а из «служебки" уже доносился шум. Я заглянул туда. На этой станции встречались обе джезказганских «прицепки» – та, которая туда, и та, которая обратно: проводники «обратного» вагона пришли в наш. Борис уже сидел в углу купе со стаканом горячего чая, а проводник другого вагона Гена, увидев меня в дверях, тут же обрадовано сказал: «Долго спишь, братан, уже давно пора «похмелятор» включать! А то я, «простой советский проводник», тут и помру, пока вы все выспитесь...» Борис, Рафик, я и Гена снова сложились по полсотни, и Рафик с Геной пошли в одно, только им знакомое жарыкское место, откуда вскоре принесли пять литров разливного вина розовато-красного цвета.
Я подумал, что это какая-то жуткая сивуха, типа самого дешёвого «плодово-выгодного», и осторожно отпил маленький глоточек. Но вино оказалось вкуснейшим!!! Оно имело какой-то лёгкий малиновый привкус, и напоминало самые лучшие домашние вина, что мне удалось за всю свою жизнь попробовать! Я наслаждался каждым глотком...
Пока мы допивали винишко, наш вагон уже прицепили к тому же самому поезду, что и 8 лет назад, только на сей раз вагона-лавки не было, а наш вагон был первым по составу, сразу за «половинкой» тепловоза. И снова самый маленький поезд номер 618 потихонечку покатил в сторону Джезказгана. В Жана-Арке поменяли локомотив, новый притащил с собой уже знакомый вагон-лавку. Молоденький парнишка, главный экспедитор этой лавки, сел со своими бумагами к нам, расположился в «служебке» и начал что-то считать. Проводники снова решили поспать, а мне пришлось опять слушать сказки про Иисуса Христа.
Перед Кзыл-Джаром Васильевна встала и решила готовить обед. Те мужики, которые сели с мешками в Сары-Шагане, оказывается, везли в них сушёные грибы на джезказганский базар, и отсыпали Васильевне с полкило. В тамбуре, в отсеке рядом с котлом-отопителем, была сделана небольшая печурка на дровишках, Васильевна заставила меня чистить картошку, а потом сварила вкуснейший грибной супчик. У неё даже оказалась баночка домашней сметаны! На запах поднялся Рафик, а Васильевна наехала на экспедитора: «Обедать хочешь? Неси бутылку!» Тот на ближайшей остановке «маякнул» своим продавцам, и они тут же принесли нам литр водки. Под эту водочку мы наелись вкуснейшего горячего супчика со сметанкой, и стало совсем хорошо...
На последнем разъезде перед Джезказганом экспедитор пересел во встречный 209-й Джезказган – Петропавловск, а мы заехали в город уже в кромешной темноте. Васильевна тут же сказала мне: «Чё попрёшься искать гостиницу – оставайся до утра здесь!» Остался, конечно. Вагон отцепили от самого маленького поезда и закатили на запасные пути к трикотажной фабрике. Вокруг светили фонари, поэтому Васильевна, заварив на всех чай, выключила свет, чтобы не садить аккумуляторы.
Я перетащил свою постель в первое «купе», взял три или четыре одеяла, на соседней нижней полке устроился Рафик, а Васильевна закрылась в «служебке». Все уже спали, когда кто-то начал колотить чем-то железным по вагону. Никто не вставал, тогда я, матерясь, выбрался из-под тёплых одеял и пошёл открывать дверь.
На улице стоял рыжий-рыжий мужик с какой-то огромной авоськой, который начал спрашивать фамилии моих проводников. Но я-то этого не знал и разбудил Васильевну. Едва она выглянула в тамбур, как и она, и этот мужик одновременно взвизгнули от радости – это оказались какие-то старинные друзья. Мужик запёрся в вагон, а в его авоське оказалась трёхлитровая банка примерно такого же разливного вина, как и в Жарыке. Немного попили, потом Васильевна с этим дядькой закрылась в «служебке», и они о чём-то бубнили там до самого утра...
Несмотря на все свои одеяла, к рассвету я замёрз. А проснулся от того, что наш вагон стали пихать по путям взад-вперёд – под утро пришёл 210-й из Петропавловска, и наш одинокий вагончик сцепляли в тупике с тем составом, с которым ему возвращаться в Жарык. Часов в семь утра встал Рафик и пошёл растапливать котёл. Васильевна вновь напоила всех чаем, рыжий мужик взял меня в компанию, к восьми утра довёз до центра города, и показал ту остановку, с которой мне нужно было ехать на завод. Потом предложил попить разливного пива, но я отказался...
Мужики из заводского руководства, оказывается, забронировали мне гостиницу в самом центре города, на бульваре Космонавтов, и очень удивились, что я с утра не там – заезжали, оказывается. Но я рассказал им, где остался ночевать. Мне дали бригаду работяг – тоже, в основном, бывших уголовников. Но эти, в отличие от искитимских, оказались вполне нормальными, и я быстро с ними подружился. Мужики каждый вечер угощали меня местным разливным пивом, которые умудрялись где-то достать в течение дня.
Завод имел более или менее свеженькое иностранное оборудование для выпуска крупных блочных строительных кирпичей, но при этом редкостно поганую столовую – вонявший каким-то запахом типа керосина компот разливали по майонезным баночкам! Стаканов не было!!! Всю свою работу я за три дня сделал и собрался домой. Васильевна с Рафиком в следующий рейс приезжали только в понедельник, но я не стал их ждать и решил выбираться оттуда на самолёте.
Сторожев сказал мне, что заместитель директора завода раньше работал в джезказганском аэропорту и мог сделать любой билет. Но когда я к нему за этим обратился, мужик скривил такую рожу, что я плюнул на него, и пошёл доставать билет сам. На Алма-Ату билетов не было, но на ближайшее воскресенье были билеты в Караганду, и я решил лететь туда – там потом проще улетать дальше на «подсаде».
В воскресенье к обеду я, кое-как дождавшись автобуса, приехал в аэропорт. Рейс, на котором я должен был лететь, ходил из Караганды через Джезказган в Чимкент, а потом возвращался обратно. И тут смотрю – прилетает этот «Ан-24», но идёт с таким опозданием, что летит не в Караганду, а только из неё! Увидев у диспетчера по транзиту, что на Алма-Ату никого желающих нет, я сдал свой прежний билет. Из-за задержки рейса мне вернули его полную стоимость. Потом достал листочек бумаги, написал там «Алма-Ата», самым первым – себя, и приклеил к стеклу стойки.
Но «Як-40», шедший на Алма-Ату в полшестого вечера, никого на «подсад» не взял. В мой листочек записалось к тому времени уже семь человек, и народ по очереди начал за ним следить, чтобы не подменили.
По аэропорту всю ночь слонялся абсолютно пьянющий здоровенный парняга. Периодически «выплывая» из жарких объятий Бахуса, он обводил всех мутным взглядом и спрашивал: «А что это за город?» И ему отвечали: «Джезказган...» Оказалось, что он гнал легковую машину из Узбекистана в Россию, но попал под «КамАЗ» и разбил эту тачку в нет. Да ладно – сам хоть жив остался. Ночью попался какой-то дополнительный рейс на «Ту-134» из Ташкента в Челябинск, и аэропортовские менты запихали его на этот самолёт от греха подальше...
Я пошёл в буфет. Всё-таки в новом джезказганском аэропорту всё было сделано отлично, и на втором этаже оказалось чистое и опрятное заведение общепита. Два часа ночи, небольшая очередь, старая бабка-казашка по-русски практически не говорила, и чуть ли не на пальцах объясняла буфетчику, что же ей надо. И под конец сказала: «И две куска хлеба!» Буфетчик, пожилой кавказец, переспросил: «Два кусок?» Вся очередь умерла со смеху...
Народ, желавший улететь в Алма-Ату, стал ссасываться в аэропорт к четырём утра. Вдруг появился тот самый заместитель директора – провожал кого-то и, увидев меня, отвёл глаза… Я взял паспорта у тех трёх мужиков, что ещё с вечера записались в бумажке сразу за мной, и меня пропихнули к самой стойке. И тут появился мужик лет пятидесяти с двумя молодыми девками по бокам, который сразу же попытался пролезть к окошку без очереди. Его тут же послали подальше, но он стал орать, что сейчас принесёт бумагу не только от начальника аэропорта, но и от самого Назарбаева. Поорав так минут 15, он куда-то исчез. А в это время «комплектовка» скинула 13 мест на этот рейс, и нам стали давать билеты. Я получил его самым первым и прибежал на досмотр.
Нас вывели к самолёту. Морозище был жуткий, при этом снега почти не было и дул сильнейший ветер. Я полз в толпе по трапу и вдруг застрял у самого входа в самолёт, на жутком ветру и высоте в пять метров от земли. За те недолгие 10 минут, пока я там торчал, всё же успел обморозить лицо – правая его половина ещё дня три была тёмно-вишнёвого цвета и сильно болела...