Известно, что А.С.Пушкин заявлял о себе как о первом профессиональном литераторе в России. До этого поэтическое творчество было для дворян приятным времяпрепровождением.
В начале ХIХ в. образовались первые литературные общества. Юный Пушкин ещё в Лицее включился в литературную борьбу на стороне общества «Арзамас» против шишковской «Беседы любителей русской словесности». Кодекс чести «Арзамаса» требовал высмеивания литературных противников, отклика на литературные новинки. До наших дней дошли послания юного лицеиста к К.Н.Батюшкову, к В.А.Жуковскому, к дяде-поэту В.Л.Пушкину и др., где он благодарит старших товарищей за честь приобщения к взрослому поэтическому делу, но и отказывается от слепого подражания: «Бреду своим путём: Будь всякий при своём!»
В Лицее, не без участия Пушкина, образовался определённый поэтический круг. Пушкин посвящает стихи своим друзьям-поэтам: Антону Дельвигу, Вильгельму Кюхельбекеру. К последнему обращён поэтический манифест юности «К другу-стихотворцу»: «И знай: мой жребий пал, я лиру избираю!» – это эмоциональное признание принадлежит и автору, и как бы его адресату. Юный поэт понимает, что труд писателя не сулит ему «ни сундуков набитых, ни каменных палат».
В Петербурге в 1817-1820 гг., в эпоху всеобщего увлечения дендизмом, он культивировал свой образ поэта-бездельника, сибарита и повесы. «Поэма никогда не стоит улыбки сладострастных уст» («К А.И.Тургеневу»). Однако же к весне 1820 г. первая большая вещь, поэма «Руслан и Людмила», была уже готова.
Оказавшись в ссылке на юге, вдали от столичной литературной жизни, Пушкин пишет письма, по которым мы можем проследить его взгляды на профессиональную этику.
Первое письмо из Кишинёва – к брату Льву – написано как литературное произведение: с расчётом на публику (Лев имел привычку показывать и читать в литературных кружках Петербурга и письма, и стихи брата), с долей вымысла в фактах и оценках, строго выверенное по композиции. В письмах друзьям-литераторам нередки послания в арзамасском духе в стихах. Литературные новинки вызывают живой отклик бессарабского изгнанника (Пушкин представляет себя как героя романтической поэмы). Часть переписки посвящена вопросам издания южных поэм: «Кавказского пленника», затем – «Бахчисарайского фонтана». В делах литературы Пушкин долгое время уповал на помощь брата, и ему адресованы многие письма о критике, о литературе, затрагивающие профессиональные литературные вопросы. Страстное желание Пушкина, удалённого от столиц, участвовать в литературной жизни чувствуется по письмам к Н.И.Гнедичу, П.А.Вяземскому, А.А.Бестужеву. Подробный разбор опечаток (из-за них поэт претерпел много неприятных минут), исправлений в изданиях собственных произведений, а также критические замечания в адрес друзей-поэтов (чаще всего Вяземского) – вот основные темы переписки Пушкина. Много внимания Пушкин уделяет отношениям с цензурой: «Об моей поэме нечего и думать – если когда-нибудь будет она напечатана, то, верно, не в Москве и не в Петербурге».
В ссылке Пушкин протестует против того, чтобы его считали чиновником. «Я числюсь по России» – легенда приписывает Пушкину эти слова. Он рассматривает жалование как «паёк ссылочного невольника» и требует оплаты поэтического труда.
«Не продаётся вдохновенье, Но можно рукопись продать!» – крылатая фраза из «Разговора книгопродавца с поэтом» (1824) открыла новый период в жизни и в творчестве Пушкина. Во время ссылки в Михайловское его участие в литературном процессе продолжалось в эпистолярном виде. С братом Львом обсуждалась публикация первой главы «Онегина» (в первом издании она посвящена Л.С.Пушкину). Широко известен рисунок Пушкина к «Онегину» с его комментарием из письма к брату: «чтоб всё в том же местоположении», и эпиграмма на гравюру Нотбека: «Вот, перешед чрез мост Кокушкин» и проч.
В Михайловском Пушкин заводит ещё более интенсивную переписку с Жуковским, с Вяземским, с Бестужевым и Рылеевым, ведя беспощадную борьбу с тем, «что романтизмом мы зовём». Он протестует против использования поэзии в качестве политической лобовой агитации, требует исторической точности в произведениях на древнерусские сюжеты, так увлекавшие поэтов-декабристов.
В Михайловском он сам вышел к трагедии на историческую тему, что и сделало Пушкина первым нашим национальным поэтом. Автор выразил философию исторического процесса и степени участия в нём каждого человека и народа в целом, подчеркнул личную ответственность царя, главы государства, за то, что в нём происходит, показал взаимосвязь ошибок или преступлений, совершённых людьми, с неприятностями и несчастьями, обрушивающимися на страну. Он пишет о «Борисе Годунове» и о трагедии как жанре во французском письме к Н.Н.Раевскому-сыну. Пушкин провозглашал, что его драматические произведения ориентированы на хроники Шекспира. Валентин Непомнящий, чьё понимание творчества и личности великого поэта заслуживает самого высокого доверия, убедительно показывает, что пушкинский театр отличается колоссальной степенью обобщения. Все смуты похожи, писал и сам Пушкин по поводу замечаний цензуры к «Годунову». От драмы он требовал правдоподобия: не обязательно так было, но так могло бы быть скорее всего (миф о Моцарте и Сальери как о двух людях искусства вообще).
Пушкин пережил в Михайловском некое событие внутренней жизни, о котором он сам писал неоднократно в стихах:
Душе настало пробужденье…
(«Я помню чудное мгновенье», 1825)
О Дельвиг мой! Твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный…
(«19 октября» 1825 г.)
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
(«Пророк», 1826)
Но здесь меня таинственным щитом
Святое провиденье осенило:
Поэзия, как ангел-утешитель,
Спасла меня, и я воскрес душой…
(«Вновь я посетил…», черновые варианты, 1835).
В свете приведённых цитат мне кажутся странными все разговоры о суеверии Пушкина, который не поехал в Петербург 13 декабря (а ведь договорённость с Пущиным была наверняка, какой-то знак от декабристов-петербуржцев был ему дан, несмотря на расстояние в 300 вёрст!) не потому, что испугался зайцев и попов. А потому, что «шестикрылый серафим» уже явился ему на перепутье жизненных дорог. Жизнь без поэзии была для него «пустыней мрачной». Он был прежде всего поэт, это было его предназначение. Это была и его радость, и его крест, который следовало нести до конца. Будь он в Петербурге, дружеский долг привёл бы его на Сенатскую площадь, как он признался самому царю, но ему, как поэту и как человеку, не верящему больше в пользу революционных преобразований, не это было нужно.
1826–28-й – годы интенсивных странствий между деревней, Москвой и Петербургом, поиска невесты, борьбы за новую литературу. Во внутренней жизни поэта разразился жесточайший кризис, вызванный несоответствием между божественной миссией, возложенной на него в «Пророке» («Исполнись волею моей»), и проявлениями внешне мирского (беспорядочные любовные связи, безудержная игра в карты, атеизм). Как считает Непомнящий, ему было стыдно, что у него всё в порядке, что его принял царь и, кажется, простил, что он на свободе и может писать стихи, тогда как его «друзья, товарищи, братья» казнены или сосланы.
В эти годы Пушкин много размышляет о поэте и его роли в обществе. Образ Чарского в повести «Египетские ночи» и стихотворная «трилогия» о поэте – очень автобиографические вещи. В повести он даёт картину поэтического вдохновения, которым охвачен импровизатор. «Всякий талант неизъясним», – отвечает тот на вопрос Чарского (тоже поэта) о природе вдохновения. «Наши поэты – сами господа», – говорит Чарский импровизатору, который обратился к нему в поисках господ, помогающих поэтам материально. Образ дворянина, творящего втайне от всех, избегающего, чтобы в его доме видели исписанные листы, а на его руках – чернильные пятна, говорят, был близок к самому Пушкину. Откровенный с собратьями по перу, он прятал от «непосвящённых» (слово из латинского эпиграфа к «Поэту и толпе») всё, что могло им напомнить, что перед ними «сочинитель», человек, пишущий «прекрасные стишки», потому что они всё равно его не поймут.
Стихотворение «Поэту» (1827) даёт «двойной стандарт» поведения:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботы суетного света
Он малодушно погружён.
… И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он. –
Но лишь божественный глагол
До уха чуткого коснётся,
Душа поэта встрепенётся,
Как пробудившийся орёл.
…Бежит он, дикий и суровый,
И звуков, и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы…
В стихотворении «Поэт и толпа» (1828) проблема взаимоотношений поэта и публики поставлена в драматизированной, диалогической форме. Кто прав? Пушкин не даёт ответа на этот вопрос. Мне обе стороны кажутся эгоцентричными, неконструктивными, обе бросают обвинения противнику. Толпа хочет приспособить дар поэта себе на «пользу»:
«Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя!»
Поэт тоже «хорош»: выпаливает такие слова, которые совершенно не соответствуют пушкинскому поэтическому кредо, зато прекрасно послужат девизом «чистого искусства» 1840-х гг.:
«Подите прочь! Какое дело
Поэту мирному до вас?
В разврате каменейте смело –
Не оживит вас лиры глас!…
…Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв».
То, что это не пушкинская позиция, станет понятно, если мы прочитаем патетические строки о гибели Грибоедова в «Путешествии в Арзрум»: «Не знаю ничего завиднее последних лет его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна». Это поэт говорит о поэте.
«Жизнь и поэзия – одно», – как-то провозгласил Батюшков. Логическим продолжением этого правила явилось восприятие жизненных событий поэта как своеобразных, но всё же поэтических произведений. Пушкин, подвергшийся ссылке и женившийся на первой красавице Москвы, явился жертвой такого представления о поэте, когда публика судит его и считает себя вправе «отредактировать» его жизнь.
В стихотворении «Поэт» (1830) Пушкин отстаивает независимость поэта от толпы. «Ты сам свой высший суд. Всех строже оценить умеешь ты свой труд…»
1830-й – год обострения литературной борьбы поэтов пушкинского круга с продажной полицейской журналистикой булгаринского толка, время дискуссий вокруг «Бориса Годунова». Пьеса была дана Булгарину на рецензию, тот, предварительно «заимствовав» кое-что для своего «исторического» романа, дал отзыв в казарменном вкусе Николая I. Пушкин хотел публично возмутиться и отчитать плагиатора, но вовремя подумал: «Прилично ли мне, Александру Пушкину, выступая перед Россией с «Годуновым», говорить о Булгарине?»
Тогда, во времена кавказской войны, от поэтов требовалось восхваление подвигов русской армии. Пушкин отстаивал право поэта самому выбирать предмет для своего вдохновения. Об этом – не только «Египетские ночи» («Зачем крутится ветр в овраге…»), но и шутливая поэма «Домик в Коломне».
Но вместе с тем поэтический труд требует отклика публики. Об этом много размышлял Пушкин. В «Онегине» он писал:
Но я плоды моих мечтаний
И гармонических затей
Читаю только старой няне,
Подруге юности моей.
Да после скучного обеда,
Ко мне забредшего соседа
Поймав нежданно за полу,
Душу трагедией в углу.
Или, но это кроме шуток,
Тоской и рифмами томим,
Брожу над озером моим,
Пугаю стадо диких уток.
Вняв пенью сладкозвучных строф,
Они слетают с берегов.
1831-й год – стихотворение «Эхо»:
На всякий звук
Свой отклик в воздухе пустом
Родишь ты вдруг…
…Тебе ж нет отзыва. Таков
И ты, поэт.
Отклик публики, её одобрение, «кривые толки, шум и брань» означали коммерческий успех «новорождённого творенья». О критике, которая появилась с первыми опубликованными произведениями, – отдельная забота Пушкина. В штыки была встречена консерваторами поэма «Руслан и Людмила», хотя передовые литературные круги приветствовали её. Ответ на критику – «Руслана», «Онегина», «Полтавы» – не только разъяснял позицию Пушкина, но и учил читать, разбираться в поэтических фигурах. «”Стакан шипит”, вместо “вино шипит в стакане”; “камин дышит”, вместо “пар идёт из камина”. Не слишком ли смело “ревнивое подозрение”, “неверный лёд”?» – вопрошает Пушкин как бы от лица критиков.
К сожалению, в 1830 г. борьба литераторов пушкинского круга с реакционерами полицейского типа привела к потере: шеф жандармов Бенкендорф вызвал к себе Дельвига, редактора альманаха «Северные цветы» и «Литературной газеты», и сделал выговор в грубой форме за либеральные взгляды Пушкина, Вяземского и самого Дельвига. Потрясённый, Дельвиг заболел и умер. «Никто не был мне ближе Дельвига», – горевал Пушкин.
В 1836 году Пушкин вновь вернулся к идее передового литературного журнала. Со времён «Арзамаса» Пушкин понял необходимость объединить усилия прогрессивной части литераторов и стремился к этому. Получив разрешение на издание ежеквартального журнала «Современник», он привлёк к сотрудничеству Н.В.Гоголя, В.И.Даля, П.А.Вяземского, В.А.Жуковского. Он использовал журнал как трибуну журналиста и филолога.
Филологические статьи – о «Слове о полку Игореве», о Дельвиге, о Баратынском, о Батюшкове, о Дале, о Дуровой и её записках и др. появились в «Северных цветах», в «Литературной газете», в «Современнике» и других изданиях.
Но коммерсантом Пушкин оказался никудышным. Он обращался с авторами так, как ему хотелось, чтобы издатели обращались с ним, т.е. платил по максимуму. В публике журнал особого успеха не имел в связи со смелой гражданской позицией. Тираж от первого к четвёртому, последнему пушкинскому номеру падал, а тома 3 и 4 так и остались нераспроданными до самой гибели поэта.
Добрым гением его был друг и издатель П.А.Плетнёв, благодаря заботам которого вышли многие произведения Пушкина, начиная с первой главы «Онегина». Весь роман автор посвятил этому замечательному человеку:
Не мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог, достойнее тебя…
Замечательно и необычно было и то, что Пушкин постепенно привлекал к литературно-издательской, редакторской работе и свою «жёнку». На свадебном обеде присутствовали московские литераторы, речь шла о новой литературе. В 1836 г. в письмах к жене, которая вот-вот родит четвёртого ребёнка, Пушкин пишет о статьях для «Современника», даёт поручения, благодарит за хлопоты по работе с авторами и сотрудниками.
О дуэли и смерти Пушкина всегда тяжело говорить. Почему он поставил на карту и жизнь, и русскую литературу, ответственность за которую он взял на себя? Пушкинистка Э.Герштейн, старший научный сотрудник музея на Мойке, обратила внимание на цитату в одной из последних статей Пушкина, предназначенной для «Современника»: «Гений с одного взгляда открывает истину». Пушкин хотел, чтобы истину узнали все. Ценой жизни поэт добился своей цели.
Для Пушкина не было сомнения: прекрасное в эстетическом отношении должно быть непременно прекрасно и в этическом. Нравственный аспект литературы был в высшей степени ценен для него:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал…