День близился к исходу и солнце, уже завершая свой путь, как бы нехотя зависло над дальним леском, прекратив изнурять все живое иступленным июльским зноем. По дороге вьющейся среди желтеющей пшеницы лениво двигался легкий, с некоторой претензией на изящество тарантас. Тянули его две гнедые лошадки, норовившие то и дело перейти с легкой рыси на шаг, и, несомненно, выполнившие бы, в конце концов, свое намерение, если бы не настойчивые периодические понукания возницы, ничем не приметного мужика, лет сорока – сорока пяти, коего и здесь и далее с Вашего позволения я буду именовать Авдеем. В тарантасе, откинувшись на высокую спинку, сидел главный герой нашего повествования некто Дмитрий Сергеевич Березин, коего я, с немалым для себя удовольствием и поспешу представить.
Дмитрий Сергеевич, человек образованный, поскольку таковым, безусловно, можно признать каждого, окончившего исторический факультет Казанского университета, несмотря на все присущие ему достоинства на момент нашего знакомства с ним не имел своею деятельностью какого либо определенного занятия. Ибо, выражаясь языком возвышенным, не снискал ещё той благодатной нивы, на возделывание которой, готов был привнести все свои силы и таланты. Это, однако, отнюдь не означает, что он не пытался найти точку приложения своим возможностям, ото всей души стремясь послужить на благо отчизне. Однако, как-то не получилось. Одно время, преподавал он историю в гимназии, но видя ежедневно нелюбовь своих питомцев к познанию прошлого, как впрочем, и к познанию всего остального, оставил сие поприще. Пробовал заняться и наукою, но сочтя, это занятие, чересчур для себя утомительным, оставил и его.
Можно было бы упомянуть и о его занятиях изящной словесностью, но полноте, кто из нас не тратил лучшего времени своей молодости, на бесцельное бумагомарание. К чести Дмитрия Сергеевича, надо заметить, что он довольно скоро остыл к этому пустому времяпровождению, После чего увлекся было политикой, но будучи человеком добрым по натуре, не смог окончательно принять разрушительные идеи нигилизма, совершенно не свойственные его характеру. Тогда, влекомый скорее модой, чем истинным желанием он отправился путешествовать в Европу. При этом, не будучи ни в малейшей степени обремененным недостатком денег, он предполагал уделить этому занятию достаточно долгое время, однако, как это часто бывает, судьба помешала ему воплотить эти планы в жизнь.
Отдыхая в Ницце, Дмитрий Сергеевич получил письмо, в котором в крайне скорбной форме сообщалось о безвременной кончине, батюшки его, помещика Казанской губернии, Березина Сергея Дмитриевича, владельца четырех деревенек, общей численностью более трехсот душ. Именно намерение наследования имения и всего к нему прилагаемого, и послужило причиной возвращения молодого человека в родные пенаты. Сейчас, плавно покачиваясь в умело подрессоренном тарантасе на бесконечных выбоинах дороги, Дмитрий Сергеевич, слегка загрустил. Чему впрочем, не в малой мере поспособствовали и нахлынувшие воспоминания, и утомление от долгого пути и солнечного зноя. Да, наверное, по-другому и быть не могло. Как всякая чувствительная натура, склонная к сентиментальности наш герой просто не мог не ощутить этих легких уколов грусти, возвращаясь на родину после длительной разлуки. Особенно видя пред собой картины, напоминающие и беззаботное детство, и пылкую юность.
А вот кажется тот знаменитый спуск, запомнившийся с детства тем, что его так побаивались все возницы из-за его крутизны и длительности. Разом вспомнились давние многочисленные рассказы о том, что у того-то, или того-то лошади не смогли сдержать напора повозки, будь то возок или крестьянская телега, и устремлялись вразнос вниз, не в силах уже остановиться, и ладно еще, если дело обходилось без людских жертв.
На сей раз спуск был преодолен вполне благополучно. Лошади были крепкие, особенно коренник, да и пристяжная тоже выглядела весьма недурно. Поэтому они без особых усилий сдержали, легкий тарантас, и лишь в конце спуска, когда Авдей ослабил вожжи, пустились вскачь, оставляя за собой изрядное облако пыли. Впрочем, продолжалось эта скачка недолго, и вскоре, описываемый нами, экипаж непринужденно покатился дальше, увлекаемый, вновь перешедшими на неспешную рысь, лошадками.
Здесь уж Дмитрий Сергеевич, сморенный усталостью, задремал окончательно. А, когда колеса тарантаса, заканчивающего свое путешествие, застучали по каменному настилу двора усадьбы, он был настолько глубоко погружен в объятия Морфея, что лишь сквозь сон воспринимал, все происходящее далее.
- Умаялся то, как, сокол наш – словно откуда-то издалека донесся до него, давно не слышимый голос няни, Аграфены Михайловны, весьма дородной женщины, в возрасте уже изрядном. – Ванька и Тишка, чего встали как остолопы, несите же скорее барина в спальню, да уложите в постель. И сапоги снять не забудьте, одно мученье мне с вами охламонами, прости Господи.
- Няня. – блаженная улыбка расползлась по лицу нашего героя. Да так и застыла, поскольку крепкий сон окончательно сковал его в своих объятиях.
А теперь, покуда героя нашего вполне допустимо оставить на попечение приятных и счастливых снов, охвативших его, позвольте мне сказать несколько слов и об Аграфене Михайловне, дабы прояснить причины, определившие ее не совсем обычное положение в усадьбе.
Тридцать два года назад, до описываемых событий, в середине октября, по старому стилю, как раз накануне дня поминовения святого Дмитрия Солунского Мироточца, хозяйка усадьбы Березино, Наталья Евгеньевна произвела на свет отчаянно кричавшего младенца мужеского пола. Призванный, на сороковой день после рождения местный священник, даже не прикасаясь к святцам, нарек сего крикливого отпрыска семейства Березиных, Дмитрием.
То ли, по странному стечению обстоятельств, то ли, по воле Божией, в этот же день в усадьбе случилось еще одно событие, впрочем, не столь значительное. Дворовая девка Грунька, которую в силу не слишком приятной внешности, и изрядного уже возраста, никак не удавалось выдать замуж, тоже сподобилась родить младенца и тоже мальчика, который так же был наречен Дмитрием.
Наталья Евгеньевна не только не отличалась отменным здоровьем, но и наоборот, часто и подолгу хворала, поэтому, вскормить новорожденного не смогла. И, таким образом девка Грунька, стала кормилицей сразу двух малышей, с чем и успешно справилась, благодаря своей крепкой крестьянской натуре. Поэтому, ничего удивительного в том, что герой нашего повествования привязался к няне своей, гораздо сильнее, чем ко всегда холодной и строгой матери, ничего удивительного не было.
Хозяин усадьбы, Сергей Дмитриевич являл собой мечтательного и изнеженного сибарита, имеющего склонность пустить слезу над томиком стихов Тютчева или Плещеева, но отнюдь не являющегося образцом в ведении дел в поместье. Он, упрямо предпочитал исполнению своих основных обязанностей чтение книг и исполнение задумчивых мелодий на пианино, многие из которых были его собственного сочинения. Это обстоятельство, возможно, может вызвать у некоторых читателей вопрос, как же при таком благодушном, чтобы не сказать прямо, ленивом отношении к своим обязанностям, Сергей Дмитриевич не привел поместье в состояние совершенного упадка. Дабы предупредить этот вопрос, возьму на себя смелость познакомить Вас с еще одним персонажем этого повествования.
Когда Дмитрию Сергеевичу исполнилось пять лет, ему был нанят учитель, остзейский немец, имя которого сразу же переиначили на русский манер, называя его Вольфом Ивановичем. С вашего позволения, так же будем называть его и мы.
К этому времени, девка Грунька, совершенно удивительным способом превратилась в Аграфену Михайловну, властную и скорую на расправу особу, которую дворня побаивалась даже более. чем свою чопорную и капризную хозяйку. Вольф Иванович, за годы, ранее проведенные им в России, прежде всего перенял русскую нашу смекалку, и потому очень быстро смекнул, что прежде всего надо снискать расположение этой суровой, некрасивой женщины, а там уж и своих хозяев. Впрочем, и сам он был личностью незаурядной. Кроме родного немецкого языка, Вольф Иванович абсолютно свободно владел французским и английским, а также в совершенстве знал латынь.
Поэтому, никто и не удивился, когда Дмитрий Сергеевич с отличием поступил в Казанскую гимназию. Но, вот над самим Вольфом Ивановичем нависла суровая пора расставания с поместьем, поскольку других детей у Березиных не было. Я, совершенно не осведомлен о деталях последующих событий, то ли, предыдущий управляющий поместьем проворовался, то ли, была другая какая причина, но с ним очень спешно расстались, а на его место поставили Вольфа Ивановича.
Против всякого ожидания, уже за первый год, его управления доходы поместья выросли более, чем вдвое, что и позволило новоиспеченному управляющему обрести убежище на долгие годы жизни. Покойный Сергей Дмитриевич, найдя в своем новом управляющем, полное избавление от насущных забот, и целиком погрузился в чтение поэзии и музицирование под настроение.
Таким образом он даже не слишком огорчился. когда вдруг стал вдовцом. Этому способствовало в большой степени и то, Наталья Евгеньевна в последние свои годы становилась все более желчной и раздражительной, ничем не напоминая, ту милую и возвышенную Натали, которую Сергей Дмитриевич так и хранил в своем сердце до самого последнего дня.
Однако, в день успения своей супруги, овдовевший хозяин усадьбы вел себя совершенно по христиански, выражал умеренную скорбь, должное время просидел у гроба своей супруги, помянул ее вместе со всеми. И лишь потом, когда две старушки всю ночь, сменяя друг друга, читали псалтырь, за стеной соседней комнаты время от времени раздавались грустные звуки фортепьяно. Старушки осуждающе переглядывались, но продолжали чтение.
Вот так, вот воспользовавшись сном нашего героя, мне удалось ознакомить Вас и с основными обитателями усадьбы и с некоторыми событиями происшедшими в ней, что, несомненно, поможет Вам правильнее оценить последующие события. А теперь, давайте заглянем ненадолго в спальню нового хозяина усадьбы, дабы не возникло у кого-нибудь предположений, что мы с недостаточно должным вниманием относимся к его особе.
Покончив со всеми хозяйственными делами, Аграфена Михайловна, взяв подсвечник с тремя зажженными свечами, потихоньку, чтобы не скрипнуть, ненароком, открыла дверь в спальню, где в блаженных снах пребывал наш герой. Молча и долго вглядывалась она в лицо спящего, попеременно отыскивая в его лице забытые давно черты. То видела она его совсем младенцем, с требовательным криком добирающимся до ее груди, то трехлетним малышом, требующим достать вон-то яблоко, которое красное и далеко. То видела его, впервые одевшего гимназическую форму, потом студенческую. И вечно уезжающего, с каждым разом все более надолго, а приезжающего все реже.
Свой, родной сын Митька уже почти с трехлетнего возраста был совершенно заброшен, и самостоятельно, путем проб и ошибок постигал премудрости жизни. Дворня объясняла это ненавистью Аграфены к отцу ребенка. О том же, кто это мог быть строились лишь разнообразные предположения, Сама она молчала. И ранее, упрямо сжав губы, когда у нее об этом допытывались. И уж тем более теперь, когда мало кто решился бы задать ей этот вопрос.
А, Аграфена Михайловна, все смотрела и смотрела в лицо спящего, и странное дело, чем больше она смотрела, тем красивее становилось ее лицо. Наверное, не может быть некрасивым лицо, на котором отражается любовь. Впрочем, может быть я и ошибаюсь, и в самом деле, нельзя же из одного лишь случая делать такие заключения. Наконец, Аграфена Михайловна перекрестила своего спящего воспитанника, сказала тихо – Спаси и сохрани Господи раба твоего Дмитрия.
Затем вышла, так же аккуратно, чтобы не скрипнуть, закрыв за собой дверь.