Праздник

Дорогие друзья!

После выхода первой работы автора — документальной повести «…Мы были перстом Божьим», что своей никак и ничем не приукрашенной, шокирующей правдой о ликвидации киевской милицейской «банды Оборотней»  предсказуемо вызвала неприкрытую истерику, об авторе не просто заговорили.
Его начали громко любить и тихо ненавидеть.
Затем, увидел  свет сборник  рассказов «Автобус на Шарм аль Шейх» (http://www.proza.ru/2013/11/18/2041), где своей отчаянной искренностью автор окончательно покорил своих читателей.
 Сейчас, на ваш суд,  автор представляет еще один свой рассказ — «Праздник».
Что дальше?
Можно с уверенностью утверждать, что дальше обязательно будет счастье!
А прямо сейчас — пусть будет «Праздник»!
«Праздник», на котором скучать не придется.



http://gerasimov-viktor.com/

                ПРАЗДНИК

                Моему милицейскому наставнику,
                Оперу,
                Косенко Ивану Митрофановичу
                к его шестидесятипятилетию.




 «..Чтобы были ваши кисти, словно листья.
 Словно листья, словно листья к ноябрю.
 Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,
 Наши зимы, наше лето, и весну.
 Ничего, что мы чужие, вы рисуйте,
 Я  потом, что непонятно, объясню».

 Б.Окуджава. Отрывок. «Живописцы».



Когда-нибудь в Киев снова придет осень.
Она напомнит о себе охапкой желтых листьев у парадного, протяжно засвистит порывистым пронзительным ветром и опять, опять будет стучать холодным дождем о подоконник.
А еще,
В самом начале октября,
Она,
Эта осень,
Усадит всех нас, бывших оперов Печерского уголовного розыска столицы, за один огромный стол.
И тогда наступит наш праздник.
Праздник сыщиков, в  карьере которых были бандитские девяностые.

По неизвестно кем и когда заведенной традиции,
В основной своей массе близко подошедшие или даже уже перевалившие возрастную отметку в пятьдесят,
Хмурые и давно безнадежно седые дядьки,
Теплым осенним вечером слетятся, съедутся или просто придут пешком в одно и то же место под неоновой рекламой.
Мы крепко пожмем друг другу руки.
Затем
Уткнемся в свои столовые приборы,
И все только для того, чтобы под негромкий гул бродящего по улицам еще теплого осеннего вечера, на каких-нибудь пару часов в своих воспоминаниях, снова вернуться в прокуренные кабинеты на улице Московской,
И опять,
Опять стать оперуполномоченными уголовного розыска.
И как тогда, как в середине девяностых, нам еще не будет и тридцати.
И бурлящая за окном жизнь будет казаться не просто долгой — она будет такой, такой головокружительно бесконечной.
И мы снова и снова,
Своей особой, оперской, обязательно летящей походкой помчимся по этажам и коридорам. Поскачем вверх и вниз по старинным ступенькам с выпендрежными перилами старого киевского особняка, обозначенного на карте столицы маленьким прямоугольником, что в последнем десятилетии прошлого века фактически стал нашим домом.
И тогда откуда-то из далеких глубин нашей памяти мы опять извлечем этот ни с чем не сравнимый и ничем не заменимый райотделовский дух.
И тогда нас снова закружит, завертит оперской кураж. Тот самый кураж, с его суточными дежурствами и бессонными ночами.
И все только для того, чтобы, опять перевернув что-то там у нас внутри,
Вернуть каждому то ни с чем не сравнимое чувство легавого драйва, что наступает после очередного раскрытого преступления по горячим следам.
Чтобы затем до одышки, до тошноты,
Ну, в общем, окончательно достать своим стойким отвращением к огромному вороху бумаг, скопившихся на рабочем столе.
А еще,
В дополнение ко всему,
В своей памяти мы опять будем браво рапортовать о выполнении оперативного плана за какое-то там полугодие ко всему безразличному, скучающему в президиуме мудаку из милицейского главка.
Но все, все это будет далеко не концом, а скорее, прелюдией.
Будет робким вступлением перед тем,
Когда,
Во время звона стаканов и лязга ножей и вилок, в качающемся кабацком дыму и безудержном хохоте,
Брызнут наши  байки.
Чтобы еще сильнее,
Еще, и еще раз,
Накрыть нас с головой событиями, обстоятельствами тех самых ушедших лет. Где наши бывшие сослуживцы, что невесть откуда возникли на оперской стезе, теперь стали не только нашей общей историей, но и попали в историю становления правоохранительных органов новой страны.
 Что бы за тем,
Скрипнув дверями обшарпанных  кабинетов, навсегда уйти, исчезнуть, раствориться синим туманом,
Что, как известно, похож на обман*.

  «Синий туман» — шлягер 90-х. Автор музыки и исполнитель — В. Добрынин.

                ПАТРИС ЛУМУМБА ПЕЧЕРСКОГО УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА

В те времена, что теперь уже справедливо стали не только далекими, но и превратились в сказку,
Когда детские мечты, вырвавшись из нашего общего пионерского детства, все еще продолжали сбываться, хотя, справедливости ради, это случалось все реже и реже,
Когда о существовании проституток и наркоманов основная масса вчерашних советских граждан робко узнавала только из кино, а зеленые деньги вероломного вероятного противника уверенно становились основным платежным средством еще вчера огромной страны,
И когда на смену одному нелепому общественному строю начинало робко подкрадываться знакомое исключительно по западным кинофильмам общество всеобщего потребления,
В столичной милиции традиционно наблюдался хронический недобор.
Киевляне упрямо не хотели посвящать свою жизнь борьбе с преступностью, не оставляя никому никаких шансов их переубедить.

И тогда в одну из светлых голов группы милицейских генералов пришла такая же светящаяся на солнце мысль об объявлении набора в уголовный розыск кого ни попадя.
Таким вот достаточно неожиданным,
Да чего уж там,
Если хотите, достаточно оригинальным способом,
Свободные оперативные офицерские вакансии оперов уголовного розыска были донельзя заполнены запойными мечтателями о милицейском подвиге, поза-позавчерашними выпускниками заборостроительных техникумов, еще только вчерашними доярами-озеленителями,
И просто,
Просто хорошими парнями, босоногое детство которых прошло у серого пруда с плакучей ивой, в мутную воду которого уныло глядели несимметричные окна родительской хаты-мазанки.

Но, увы, кандидатов на подвиг все равно катастрофически не хватало.
И все это в тот самый ответственный перед министерством внутренних дел момент, когда неумолимое время опять и опять, снова и снова,
Безразлично
Отсчитывало месяцы милицейского некомплекта.
И тогда,
Страшной пятницей, тринадцатого,
Для всего уголовного розыска столицы стали попавшие под сокращение армейские прапорщики, что, играючи и беззаботно резвясь, заработали свое очередное армейское звание нелегкой службой на продовольственных и хозяйственных складах глубокого тыла.
Но, стоп!
О них, о прапорщиках,
Дальше будет совсем другая история.

Как показывает практика, романтика работы в уголовном розыске когда-нибудь обязательно заканчивается.
И на смену ей,
Рано или поздно,
С утра или с какого-то там хмурого вечера,
Обязательно приходит неутешительное понимание того, что работа сыщика — это только ремесло.
Ремесло, что не входит ни в список оглушительно доходных, ни, тем более, всеми обожаемых.
Ремесло, что совсем не вызывает улыбки, ну, как, например работа проктолога, ни, тем более, чувства поросячьего восторга, как, скажем, блистательная карьера удачливого футболиста.
Это,
Это странное, на первый взгляд, занятие,
Если, конечно, в него не вовлечен законченный тупица,
Всегда было и есть,
Одним из немногих настоящих мужских  призваний.
Которое, несмотря ни на что,
И, как правило, всегда помимо,
Этой стабильной, стойкой непереносимости человечества к неминуемому и неотвратимому торжеству правовой справедливости,
И этой его, человечества,
Патологической неприязни к лицам, ее соискавшим,
И, несмотря ни на что, все-таки ее добывшим,
Для самого странного, на их взгляд, соискателя всех этих добродетелей,
Становится предметом настоящей, неподдельной гордости.

Вдруг,
Юркий гончарный круг начинает бешено вертеться, все прибавляя и прибавляя обороты,
И тогда,
Только от умения, от инстинктов, от памяти рук мастера зависит,
Окажется ли здесь и сейчас крутящийся волчком кусок глины предметом гордости краеведческого музея,
Или станет какой-то там емкостью для брожения бражки.
А еще могут случаться смешливые прикроватные утки и скучные ночные горшки.
А еще,
Еще попадаются нескладные глиняные чайники или конкретное, многоцелевое биде.
Иногда выходят даже собачьи миски.
Да мало ли что еще может получиться в «очумелых ручках» сыщика над гончарным кругом?
Ну вот, в принципе, и сказочке конец.
А теперь настало время оперской были.

Осенью 1992 года, окончив милицейскую академию, я несмело перешагнул порог второго за свою милицейскую карьеру уголовного розыска.
Первый мой розыск был в городе Луганске, куда я попал после школы милиции.
От него, тогда еще уголовного розыска Ленинского района гордого шахтерского края, у меня осталось ощущение хорошо отлаженного механизма,
Где мои первые наставники, опытные опера с двадцатилетним стажем, вели, тянули и даже, когда нужно, подталкивали зеленую оперскую поросль все ближе и ближе к лабиринтам оперативного мастерства.
Печерский же розыск столицы, где тогда только что окончился «день открытых дверей», встретил меня безразличным взглядом философа с явными признаками хронического недосыпания.
Водопад заявлений о совершенных преступлениях тоже не заставил себя долго ждать.
И вот тогда-то из этого мутного потока,
Из его серо-желтой пены,
Из его неиссякаемых анналов мне в руки выплыл достойный повод для теперешней оперской притчи.

Но для начала давайте проведем минутный экскурс по центру Киева.
И сделаем это в том самом месте, где на Печерских холмах изгибается улица, названная в честь первого премьер-министра Демократической Республики Конго — Патриса Лумумбы, от которой, мне, в сущности, сейчас только и нужно, что ее неожиданное для столицы Украины название.
Когда на утренней планерке искренне мною уважаемый начальник уголовного розыска Иван Иванович Здовбицкий расписал мне на исполнение очередное заявление о совершенном преступлении, я не поверил своим глазам.
Потерпевший был прописан в неизвестном мне месте.
Некто Патрик Сулумумба претендовал на дома и скверы.
Он стал частью Печерского района столицы.
Вот так и бывает, когда тебе двадцать шесть и твоя очередная подружка уехала только под утро.
Я перечитал заявление еще несколько раз, но наглец Сулумумба никуда не улетучивался.
Более того,
Вдобавок ко всему,
Сквозь редкие желтые африканские зубы он ехидно скалился еще и адресом места преступления, загадывая мне непростую загадку: «А как его обозвали в дежурной части, когда печатали городскую сводку?».
И хотя коварный зулус моментально был мною разоблачен, все мое оперское нутро требовало,
Нет, не так,
Оно кричало:
Автора, автора!

«Приемщик» этого, без преувеличения сказать, шедевра, по совместительству недавний выпускник какого-то там заточенного на угасающее сельское хозяйство «тракторного техникума», что притаился где-то в глубинах Житомирской области, забросив ногу на ногу, с довольной физиономией вальяжно восседал рядом,
И от этого еще больше просился,
Нет, не так,
Он просто требовал,
Дать ему шанс экскурса в его познавательную историю вместе с не менее познавательной географией.
— Ты мне скажи: так где же все-таки живет потерпевший? На какой улице? — выпендрился я.
 — Как на какой? — ответил мне он с серьезным, сосредоточенным лицом. — На улице этого… Патрика, Патрика…
 Чтобы не рассмеяться «испытуемому» прямо в лицо, я собрал все свои внутренние силы. Тем более что собравшиеся вокруг мо-лод-цы уже начали непроизвольно похихикивать, нарушая «чистоту эксперимента».
 — Какого Патрика? — продолжал «пытать» его я.
И тогда «ответчик» подчеркнуто театрально изобразил не только непоколебимую веру в свою правоту, но еще и прибавил к ней напускное раздражение по поводу поставленной мною под сомнение фундаментальности его знаний из начальной школы.
— Ну, этого, Патрика! — уверенно воскликнул он. — Патрика Сулумумбы.
 
Вот так, достаточно неожиданно, то далекое утро на планерке уголовного розыска Печерского района столицы началось с оглушительного взрыва дружного смеха, перешедшего в неприличное ржание.
А безвременно ушедший из жизни африканский революционер обзавелся тезкой,
Что в те далекие времена,
Как, впрочем, и вся наша очень молодая страна, еще не объелся кормовыми бананами.

Есть у истории о Патрике Сулумумбе не менее интересное продолжение,
Всю глубину которого невозможно даже сразу оценить.
В него,
В это продолжение,
Никак нельзя беззаботно погрузить ноги, удобно устроившись на краю ванны и, как в детстве, бултыхать ногами.
И, тем более,
В него даже нельзя плюхнуться с головой, предварительно жадно глотнув большой, большой глоток свежего воздуха.
Об него даже нет возможности удариться с разбега,
Чтобы затем,
Уподобившись игривому и обязательно разовому поросенку, с пронзительным хрю-хрю визгом упасть в его бездну.
И все равно,
Даже тогда,
Упрямо перепробовав так, сяк и этак, из вышеуказанного списка,
Настоящий, глубокий смысл этого самого продолжения так и останется до конца Вами не осмысленным,
До конца Вам недоступным.
Если Вы, конечно, хотя бы ненадолго не побывали в шкуре сыщика.

Гордо отрапортовав о заполнении всех оперативных должностей в уголовном розыске столицы, сообразительные его инициаторы предусмотрительно укрылись за дверями своих уютных кабинетов, чтобы с нескрываемым удовольствием раствориться в тишине четко, четко нормированного рабочего дня.
Неумолимое же время начало вновь со своим совсем не напускным безразличием отсчитывать все новые и новые месяцы.
Только теперь все эти прошедшие дни и недели для каждого из многократно осчастливленных районных начальников уголовного розыска столицы стали потенциальными месяцами провала оперативного плана.
А еще,
Они
Стали временем неожиданных открытий и внезапных прозрений для пришедших в розыск вчерашних энтузиастов,
Бросивших на произвол судьбы редко утыканные рычащими комбайнами бескрайние пшеничные поля нашей Родины.
Глубинный смысл незнакомого им, пугающего их, загадочного для них словосочетания «оперативный план» значилось у прозревших под номером один.
Сейчас, когда в каждом более или менее сносном милицейском сериале оперативно-розыскная деятельность милиции «откинематографированна» во всех ее тонкостях, брошенной фразой мыльного опера об оперативном деле категории, ну скажем, бу-бу-бу*, никого не удивишь.

*Прием автора: оперативное дело категории «защита» (заводится в отношении лица или группы лиц, в отношении которых получена оперативная информация о готовящихся ими или совершенных ими преступлениях).

Но тогда,
В середине девяностых,
Кивинов, автор книжки «Улицы разбитых фонарей», что впоследствии превратилась в первый милицейский телевизионный сериал на постсоветском пространстве, еще служил в убойном отделе УВД Санкт-Петербурга,
А, на мой взгляд, самое, самое по-настоящему достойное многосерийное оперское кино «Ментовские войны» еще не существовало даже гипотетически,
Само словосочетание «оперативное дело категории ХХХ» произносилось если не шепотом, то уж точно приглушенным голосом.
И хотя любая оперативная работа в райотделе при диком вале заявлений скорее была имитацией, чем велась по-настоящему,
Профессия сыщика не просто обязывала,
Она настаивала, она требовала, она слезно умоляла,
Помимо частых раскрытий преступлений, еще и обязательного выполнения оперативного плана.
А вот теперь и само продолжение…

Когда с самого утра, в плохом расположении духа от предчувствия невеселых перспектив скорой порки с формулировкой «за провал оперативного плана»,
Причем, порки с чувством, с толком, с расстановкой,
Порки конкретной,
И, что самое отвратительное, порки личной,
Той самой начальствующей порки, перед которой неважны, потому что не имеют никакого значения, любые, самые веские аргументы,
Перед которой не устоит даже закаленный профессиональный иммунитет,
И в преддверии которой совершенно бесполезен многолетний оперативный стаж,
Иван Иванович Здовбицкий принял решение.
Нет, не жестко подстегнуть вверенный ему оперативный состав Печерского уголовного розыска, что было в принципе невозможно, а еще и бесполезно,
А скорее, настоятельно поинтересоваться,
И если хотите, осторожно просчитать,
Приход
Той самой роковой даты,
Даты, дня и месяца его судного дня,
С его неотвратимой перспективой все сметающего начальствующего урагана,
Патрик Сулумумба в очередной раз умудрился опоздать на утреннюю планерку.

Когда дверь кабинета начальника уголовного розыска резко открылась, то ни он, ничего не подозревающий Патрик, в первую же секунду попавший под прицел негодующего взгляда Здовбицкого и, как следствие, под его горячую руку,
Ни, тем более, сам Иван Иванович,
Еще не могли даже предположить,
Что уже через несколько минут они войдут в историю.
А все началось с предсказуемого и, в принципе, как для уголовного розыска, где-то да же невинного вопроса.
— Ты когда выполнишь оперативный план за квартал? — фыркнул Иван Иванович.
Будучи внутренне готовым ответить на что угодно,
На любой вопрос начальника в принципе,
Начиная от количества находящихся на исполнении заявлений и заканчивая перспективами личного раскрытия совершенных преступлений, что навсегда останутся только перспективами,
Вот именно этот вопрос прямого начальника застал Патрика врасплох.
— Ну, я, это… — промямлил он.
— Что — это? — начал выходить из себя Иван Иванович.
— Я заведу! — давил мысль из своего паникующего сознания ошарашенный Сулумумба.
— Что ты заведешь? — не унимался Здовбицкий.
— Ну, я заведу. Заведу, эту…
Гнев Здовбицкого вмиг улетучился, сменившись — нет, не примитивным любопытством,
Это пришел,
Тот самый, понятный каждому сыщику, оперской, ничем и никак не завуалированный интерес.
— Так что ты заведешь? Что заведешь? — продолжал «добывать огонь из камня» и «искать истину» Иван Иванович.
— Ну, эту, как ее… Ну, эту… — сделал паузу и напрягся Патрик, панически подбирая хоть какие-то слова.
И тут Сулумумба неожиданно набрал полную грудь воздуха и вполголоса, на выдохе, тревожно озираясь по сторонам, наконец, выдавил из себя:
— «Беду»!
Теперь настала очередь набрать полные легкие воздуха самому Здовбицкому.
— Какую «Беду»? — спасая себя  то ли от истерики, то ли от неминуемого сердечного приступа, брызнул всеми своими противоречивыми чувствами и переполняющими его через край эмоциями Здовбицкий.
И ответ на его импульсивный вопрос,
Даже нет, не так.
Ответ, не его глухое  рычание,
Что вместе с инстинктивным движением правой руки Ивана Ивановича в направлении своего, готового в любой момент выскочить «клокочущего сердца», не только не заставил себя ждать,
А еще и стал для него «контрольным выстрелом».
—  Ну, эту самую «Беду». Ну, «Беду», что все заводят.

Громкий, и если хотите, местами даже неприличный смех,
Нет, даже не смех, а гогот,
Раздался во всех уголках здания по адресу улица Московская, 30.
И все только для того, чтобы сообщить ничего не подозревающим, не допущенным к оперативной работе другим милицейским службам районного отделения милиции о рождении нового, только нашего, Печерского названия оперативно-розыскного дела категории,
— Ну, этой. Как ее.
Скажем, «тра-ля-ля!»,
Что, кстати, благодаря своей хлесткости и запредельной меткости,
Сразу же стало не только нашим «паролем», нашим «секретным словом»,
Но еще и нашей общей застольной байкой,
Пока в «конторе» не произошла смена очередного оперского поколения.

А теперь перекур.
Или как это в классике кино: «пора освежиться»*.

* «По-моему, вам пора освежиться…» — фраза метрдотеля из комедии «Бриллиантовая рука». Реж. Л. Гайдай.

И тогда,
Как по взмаху волшебной палочки,
У входа в «заведение» в один момент материализуется группа по-разному одетых мужчин, в жестах, взглядах, манере разговаривать которых будет угадываться принадлежность к одной, главной в их жизни профессии.
Они
Обязательно чинно выпустят в осень сигаретный дым,
И даже не подумают сдаться,
И позволить выскользнуть куда-то в ночь,
Своей только, кажется, вчера закончившейся оперской молодости.
Но прежде,
Выпрямив спины и втянув животы,
Они,
Словно уходящие в историю Киевские трамваи, совершат общее дефиле через весь кабак,
Притягивая томные взгляды всех до одной притаившихся за соседними столами «неновых» дамочек, что все это время изнемогали в трепетном ожидании какого-нибудь хита от Верки Сердючки.
Я бы вообще в законодательном порядке, под страхом длительного медицинского голодания и, как минимум, полугодичного принудительного недоедания запретил теткам после тридцати пяти танцевать на дискотеках, и особенно в ресторанах.
Мое «тонкое душевное устройство» каждый раз протестует, когда они что-то там недвусмысленное имитируют, нахально тиская своими бесстыжими ручищами кажущийся рядом с ними таким беззащитным,
 Таким, таким воздушным,
И, вдобавок ко всему, таким хрупким,
Шест для стриптиза.
И я точно знаю,
Нет,
Я просто уверен, что меня поддержит организация «Гринпис»*,
Оскорбленный порыв которой уже давно направлен на защиту израненной психики исчезающего вида красивых, сильных животных породы кошачьих,
Чей боевой раскрас,
В этот момент,
Как правило,
В виде готовой расползтись по швам короткой юбчонки нанесен на то дамское пикантное место,
Что когда-то,
Очень и очень давно,
Не только называлось, но и в действительности представляло из себя
Маленькую, аппетитную, упругую попку.

*Цели деятельности «Гринпис» — защита окружающей среды, экологическое просвещение и пропаганда экологичного образа жизни. В поле зрения организации находятся такие глобальные экологические проблемы, как глобальное изменение климата, сокращение тропических и бореальных лесов, чрезмерный промышленный вылов рыбы и.т.д.

Хотя,
Хотя тогда мне нужно будет объявить врагами весь цивилизованный и вдобавок нецивилизованный мир.
Ведь за ненадобностью  в совсем скорой перспективе,  нужно будет упразднить и водку.
А пока,
Осенний вечер со своим бабьим, бабьим летом будет неспешно гнать по асфальту заслуженные трофеи из вороха желтых листьев,
Пусть продолжится наш праздник.
Ну и, разумеется, пусть,
Пусть полагающимся осени осенним дождем,
Обязательно фонтаном,
Брызнет его лирическое продолжение.

                СТАРШИЙ ПРАПОРЩИК ГАВРЮШКИН

Когда в самый, самый первый раз в холле элитной,
А элитной, потому что единственной,
Что была приспособлена для проживания капризных иностранцев, испорченных в своей Европе и Америке всегда белыми простынями, круглосуточно горячей водой и отсутствием тараканов, гостиницы «Русь» раздался надрывный крик: «Я Гаврюшкин!»,
Нервно встрепенулись не только дежурные администраторы, сутенеры и валютные проститутки,
Нервно вздрогнули даже их «кураторы»,
Только-только стремящиеся в «преступные авторитеты», а пока всего-навсего лидеры преступных группировок И. Ткаченко, он же Череп, и И. Свирин, он же Кайсон.
В общем и целом, кроме ни бельмеса не понимающих красоты происходящего момента иностранных гостей,
Всех без исключения присутствующих,
Искренне заинтересовал источник пронзительного крика, что представлял из себя худощавого молодого человека сером, утепленном, почти до пят плаще а-ля комиссар Каттани, пребывающего в степени сильного алкогольного опьянения.
— Я Гаврюшкин! — продолжал он будоражить тихий и неспешный отдых всех собравшихся.
— Я, я Гав-рюш-кин! — разносилось во все стороны протяжным эхом.
— Гав-рюш-ки-и-ин! — возвращалось волной цунами откуда-то из валютного бара и многократно вторило кричавшему в ответ.
Вот на этом, без преувеличения, мажорном начале должно было закончиться повествование о старшем прапорщике продовольственного и хозяйственного обеспечения службы тыла Гаврюшкине, что очутился в Печерском уголовном розыске после сокращения в армии.
Но тогда какая же это застольная оперская байка?
Да и мало ли идиотов в истории милиции, что, «поддев сенца», размахивали служебным удостоверением, палили в потолок из табельного оружия или выплясывали на столе канкан в костюме Адама.
И не тянет пока история о бывшем армейском старшем прапорщике, по воле случая поменявшем устоявшийся складской запах портянок на висящие под высокими потолками облака дорогого сигарного дыма, смешанного со сладким ароматом французских духов, на содержательную милицейскую притчу.
Так что давайте оставим пока нашего, без преувеличения, героя в точке бурления его «оперской эйфории» и вернемся к чудесному моменту его появления на улице Московской, 30.
И начнем с пролога,
Пролога, что стартует с «вливания» тогда уже младшего лейтенанта милиции Гаврюшкина в оперской коллектив.

Случилось это судьбоносное событие 5 октября 1993 года, аккурат в  очередную годовщину создания уголовного розыска СССР.
 Когда до светлого дня создания Украинской милиции,  все  еще  оставалось,  каких тот там два несуразных  месяца.
Упавший на одно колено перед чинно и благородно выпивающими не просто так, а по случаю сыщиками Гаврюшкин прямо-таки взорвал их хмельные мозги.
— Научите, научите меня быть опером, — голосил он голосом базарной торговки, с влажными от слез глазами.
— Я хочу стать сыщиком, — щелкал он каблуками перед начальником райотдела, когда-то очень и очень приличным сыщиком.
— Пусть, наконец, сбудется моя давняя, заветная мечта, — беспардонно лез он ко всем присутствующим с желанием выпить на брудершафт.
В общем и целом, показательные выступления у бывшего старшего прапорщика получились тогда на оценку «пять». Но разве мог предположить, этот ярко изображающий такое полезное для армейского карьерного роста жгучее желание и «исполняющий» в тот момент еще более полезное чино-преклонение,
Куда,
А самое главное, во что,
На самом деле,
Он в действительности маршировал тогда много лет оттачиваемым им до непревзойденной виртуозности, до высокого искусства и, если хотите, до стучавшей в висках поэзии чеканным строевым шагом.
Наступившая на следующий день реальность с ее непривычной и совсем непонятной ему по своей сути необходимостью каждодневной многочасовой, упорной работы Гаврюшкина просто ошеломила.
Хотя был,
Ну, правда, был,
В этой «непроглядной тьме» и лучик яркого цвета. Который, после бесконечного дождя из бессонных ночей и непрекращающегося вала совершаемых преступлений, яркой разноцветной радугой скрашивал его «непростой» отдел по борьбе с преступлениями, совершенными иностранцами и в отношении их, что в оперском быту обзывался «иностранным».
Ведь он,
Этот отдел, настежь открыл Гаврюшкину отполированные до блеска двери в гостиницу «Русь».
Вот туда-то, быстро сообразивший, что работа сыщика – это, помимо двадцатичетырехчасового рабочего дня, еще и реальная, настоящая власть, Гаврюшкин и полюбил захаживать для тушения пожара своих регулярно горящих и требующих продолжения праздника труб.
А вот теперь, наконец, настала очередь самой оперской байки.
Байки, к которой, как водится, в довесок прилагается еще и достойное и в меру содержательное продолжение.

В один прекрасный киевский вечер, обозначив себя ставшим знакомым и даже уже где-то и как-то привычным криком о своем «неожиданном появлении», Гаврюшкин привычно последовал мимо ресепшена в направлении давно и тщательно изученной им гостиничной ресторации .
Наученные невеселыми перспективами «продолжения его банкета» официантки предусмотрительно сгруппировались в дальнем углу и заняли выжидательную позицию.
В конце концов,
В своих душевных порывах «проказник» Гаврюшкин был предсказуем, и его фантазии все до одной заканчивались после «контрольных в голову» двухсот пятидесяти грамм «огненной воды».
Но в этот раз Гаврюшкин был сам не свой, и с самого порога ресторана от него просто разило разнообразием.
И хотя, справедливости ради, его оригинальность не то что с правой, а даже с левой стороны совсем не была похожа на привычные для каждого работника сферы общественного питания начала девяностых «бандитские понты», с их традиционной пальцеломкой и долгим выяснением какой-то там херни в призме каких-то там «воровских понятий»,
Первый посыл,
Первый, незнакомый им доселе, достаточно неожиданный порыв Гаврюшкина, возникшего на пороге вверенного ему увеселительного заведения, что заключался в снятии,
Даже нет, не так,
Демонстративном срывании с себя необъятного плаща, в котором Гаврюшкин предпочитал находиться постоянно, перед их опытным, натруженным взглядом, моментально попал в призму неоднозначности.
Разрядка обстановки тревоги и волнения наступила как-то сама собой.
На лацкане забывшего слово «химчистка»,  измятого пиджака внезапно возникшего визитера все присутствующие увидели маленький синий ромб,
Своей брызжущей навязчивостью ставившего всех вовлеченных в процесс в известность о том, что его счастливый обладатель наконец-то получил среднее специальное образование.
В случае с Гаврюшкиным это был автодорожный техникум.
И вот тут-то «молодой специалист», придавленный тяжестью гранита науки, неожиданно отказался от своего привычного маршрута, что традиционно упирался в барную стойку, где, кстати, его уже в томлении дожидались заслуженные «сто грамм за сбитый»,
Бессовестно растоптав совсем недавно заложенные им же традиции, наш герой шаткой походкой продолжил свой последний путь в сторону его роковой ошибки.
Вальяжно усевшись за лучший ресторанный стол, он потребовал,
Нет, не так,
Он соблаговолил немедленно вызвать к нему заведующую рестораном.
Для всех неискушенных,
В те далекие времена должность заведующего хорошим рестораном была почти мистической. Заведующему рестораном при «совке» не только были все реки по колено,
Но и все до одной вершины по плечу.
Когда Гаврюшкин царственным жестом повелел всесильной руководительнице присесть напротив, его карьера в иностранном отделе уже повисла на волоске, и впереди у него уже четко вырисовывалась дальняя дорога зонального сыщика.
Но Гаврюшкин был в ударе.
Ведь не каждый же день оканчиваешь автодорожный техникум.
Да еще и заочно.
Душа Гаврюшкина хотела безудержного пышного веселья.
Причем, веселья «по-служебному».
Веселья даром.
Веселья без каких-либо финансовых затрат.
Его затуманенный алкогольным счастьем мозг,
Все его естество,
Беспрестанно требовало сатисфакции за все без исключения вместе взятые, не только выполненные им с искренним чинопочитанием команды «смирно», но и за когда-то произнесенные им в этом положении слов «так точно».
С другой стороны, как было убедить эту сидящую напротив, в элитном островке роскоши и показного достатка самодостаточную тетку в такой вот его внутренней необходимости?
Причем убедить ее в тот самый момент, когда с карты мира на фоне пустых магазинных прилавков исчезает когда-то огромная империя.
И тогда Гаврюшкин из лабиринтов своего сознания не просто вынес в своих натруженных руках, но еще и громко проговорил впоследствии вошедший во все «анналы» нашего оперского застолья свой искрометный монолог.

Предварительно придав притаившемуся на его сереньком пиджаке, чуть перекосившемуся знаку фундаментальности своего образования правильную, согласно уставу внутренней и караульной службы, вертикальную форму,
Затем,
Быстро набросив на себя печать многодневной усталости от непосильного оперского труда,
После чего,
Насколько возможно, демонстративно смахнув со своего натруженного лица как нельзя более вовремя образовавшуюся от похмельного синдрома испарину,
И наконец, опустив тембр голоса до киношной хрипотцы,
Гаврюшкин, начал, не побоюсь этого слова, свой бессмертный поход в историю:
— Засады. Облавы. Погони.
Он сделал небольшую паузу в несколько секунд, чтобы еще, как ему казалось, убедительней продолжить.
— Пе-рес-трел-ки.
Он театрально вздохнул.
— Выпить некогда.
После чего, уставившись остекленевшим взглядом на ошеломленную от такой наглости «приглашенную» и вложив в последнее, как ему казалось, главное слово весь свой актерский талант, Гаврюшкин добавил:
— И, не за что.

А вот сейчас искренне: ха-ха-ха!
Причем, ха-ха-ха по-честному.
Ха-ха-ха без остановки.
Хотя, всего только на одну минуту остановиться все-таки нужно.
И все ради него, обещанного и нескучного,
Про-дол-же-ни-я.

После позорного изгнания нашего героя из иностранного отдела для него наступили не лучшие дни.
Ну вот как, скажите, нагибаться с утра до вечера на обслуживаемой территории, разгребая гору заявлений от граждан?
Как постоянно таскаться по наркоманским притонам и «благоухающим» точно не ландышами пристанищам бомжей?
Как, как?
Ну вот ответьте самим себе: как?
Только вчера познавшему вкус односолодового виски и кубинского рома снова переходить на сомнительный самогон?
И тогда в нелегкой оперской жизни Гаврюшкина случилось,
Нет, не так,
Тогда,
Не без стараний его супруги, что работала где-то там, ну, скажем, в Кабинете министров,
Вклю-чи-лось,
То самое, всем известное «телефонное право».
И наш герой получил от вышестоящего начальства ласкающую слух команду писать рапорт о переводе на прежнее место.
В вожделенный всеми фибрами его раненой души «импортный отдел».

Как известно в узких оперских кругах, написание рапорта в уголовном розыске — это не просто целое, никому не постижимое таинство.
Иногда,
Какой-нибудь невзначай написанный рапорт становится не еще одним впустую изведенным листом формата А4,
Он превращается в карму.
За редким исключением, почти каждый сыщик попадался на крючок «особой оперской традиции» написания рапорта начальству.
И вашего покорного слугу,
Ну вот, если быть до конца, до конца откровенным, она бы точно не миновала.
Если бы не моя внезапная, краткосрочная командировка, после скоропостижного прибытия из которой я стал свидетелем дружного ржания моих тогда старших коллег по уголовному розыску Ленинского района города Луганска.

Когда первый в моей милицейской карьере начальник, Михаил Васильевич Басов, с чувством, толком и расстановкой зачитывал рапорта пришедших вместе со мной на службу «новобранцев»,
Которые они,
Разумеется, по совету старших товарищей,
Накропали на имя начальника райотдела,
От громкого дружного смеха не просто дрожали оконные стекла.
Двадцать взрослых мужиков были в нескольких секундах от того, чтобы начать кататься по полу.
Безудержный хохот у моих коллег вызвал не только сам факт того, что их «зеленое пополнение» письменно просило выдать им форменные милицейские дубленки,
Короткие тулупы черного цвета,
Что в то, без преувеличения, голодное и холодное время только что стали формой одежды нарядов патрульно-постовой службы.
Дополнительное,
Если хотите, бонусное,
Дружное их ржание вызвали «наложенные» на рапорта резолюции пристально изучившего их руководителя:
«Товарищ Басов М. В., объясните подчиненному, что тулупы на складе закончились и остались только безрукавки на рыбьем меху».
А вот еще:
«Товарищ Басов М. В., дайте команду старшине на изыскание на складе тулупа с высоким разрезом до спины, для удобного и быстрого бега по обслуживаемой территории».

А теперь обещанное нескучное продолжение,
В самом начале которого я сразу же уверенно заявляю, что в истории со старшим прапорщиком Гаврюшкиным многолетние традиции уголовного розыска никак не пострадали.
В конечном своем варианте его рапорт о переводе дословно звучал так:
«Прошу Вас перевести меня в отдел по борьбе с преступлениями, совершенными иностранцами и в отношении их, в связи с моим тяжелым материальным положением».

Когда-нибудь в Киев снова придет осень.
Она напомнит о себе охапкой желтых листьев у парадного, протяжно засвистит порывистым пронзительным ветром и опять, опять будет стучать холодным дождем о подоконник.
А еще,
В самом начале октября,
Она, эта осень,
Обязательно, обязательно,
Усадит всех нас, бывших оперов Печерского уголовного розыска столицы, за один огромный стол.
И тогда наступит наш праздник.
Праздник сыщиков, что родом из бандитских девяностых.
А прямо сейчас,
Мы прозрачно посмотрим друг на друга,
Крепко-крепко пожмем друг другу руки,
И, искренне желая друг другу еще долго-долго не пересекаться на поминках,
Исчезнем на целый год.
Да, мы никогда не были и теперь уже точно никогда не станем закадычными друзьями.
И история наших отношений — это уже много лет только два телефонных звонка в год.
Да, да, и еще раз да!
Там, за этими желтыми огнями, что глядят сквозь ночь, нас ждет совсем другая, только наша, жизнь.
Жизнь, что уже давно сделала нас теми, кем мы теперь стали.
Кем, по правде, по-честному, если бы в ней не было уголовного розыска, мы должны были быть.
Но ведь было же когда-то,
Да, да, точно было в нашей общей биографии время,
Когда вся страна летела в тартарары, и только за наши руки, головы и плечи,
Ну, хорошо, не только за наши,
Но ведь и за наши тоже,
Отчаянно цеплялся скользящий во вседозволенные рыночные отношения закон.
Ведь было, было же время,
Когда мы выполняли свою, для большинства из нас до самозабвения, до животной страсти любимую роботу, без которой ровно через неделю в отпуске начиналась ничем не изгоняемая хандра.
Мы делали эту нашу, тогда только нашу,
Настоящую, ра-бо-ту,
Что на дух не переносит теперешних мерзавцев и предателей.
Что ни при каких обстоятельствах так и не заставила нас загонять в следственный изолятор невинных,
Что не подменила,
Я не хочу быть ни смешным, ни, тем более, высокопарным,
Но все-таки,
Не под-ме-ни-ла нам нашу службу закону холуйской преданностью.
И спасибо Господу Богу, что она,
Что эта наша работа,
Не за-ста-ви-ла тогда нас разглядывать соотечественников в прорезь автоматного прицела.
Что Спаситель уберег нас от этого поганого и мерзкого СОУЧАСТИЯ в войне с собственным народом.
А еще за то,
Что даже тогда, во время Оранжевой революции 2004 года, когда все мы еще были в милицейском строю, а Киев был в нескольких шагах от большой крови,
Он… не ввел… во искушение, и избавил власть имущих от лукавого.

Сейчас же, по прошествии стольких лет, мы совсем не претендуем ни на эталон непорочной нравственности, ни, тем более, на нимбы святых над нашими ликами, которыми мы никогда и не были.
Взамен всего этого у нас теперь есть,
Нам сейчас как воздух нужен,
Только наш, и больше ничей,
Праздник,
В очередную годовщину которого мы снова обязательно встретимся,
Чтобы затем,
В своих, и теперь только своих воспоминаниях,
Скрипнув дверями обшарпанных оперских кабинетов,
Опять уйти, исчезнуть, раствориться,
В свою очередную, следующую осень,
С ее всегда непременным синим туманом,
Что, как известно…
Похож на обман.


Май 2014 года.
http://gerasimov-viktor.com/