(начало повести "Собаки в садике (Из жизни пятиклассника)" читайте здесь: http://www.proza.ru/2014/05/26/1656)
а её предыдущую часть здесь: http://www.proza.ru/2014/05/27/2146)
7. МОЙ СТРАХ
Когда Серёга предложил пацанам уйти назад во двор, он скривившись, протянул «да чё, тут в садике - тупое занятие». Но прозвучало это как-то фальшиво. Почувствовалось, что у него есть какая-то своя цель. Я даже боялся решить, что он так пытается увезти народ от садика, чтобы спасти меня от позора. От позора, в который я сам себя вляпал. Потому что я без мозгов. Потому что оказалось, что я трус. Оказалось, что во все передряги я влезал, махнув рукой на осторожных советчиков, только для того, чтобы скрыть от людей, что я трус.
И красный командир не протянул бы мне вниз руку, чтобы подсадить на коня перед собою. Он процедил бы «Трусы нам не нужны». И его отряд умчался бы вдаль, осыпав меня пылью и молчаливым презрением. Это картина ещё сильнее вбила меня в бессильную депрессивность. Да вдобавок ко всему всплыло лицо моего кумира Роала Амундсена. Уже это было совершенно некстати.
В журнале «Семья и школа» была подробная статья про то, как он с детства воспитывал себя, чтобы пройти тыщи километров по снегу и открыть южный полюс. После неё я начитался статей о полярниках и мечтал попасть на зимовку на полярную станцию «Мирный». Почему-то я хотел только в Антарктиду, а в Арктику не хотел. Каждый день тайком от родителей я тренировал волю по его приёмам, и перед сном смотрел на его фото, с которого он одобрительно кивал «Молодчина, отличный день».
А сейчас он не кивал мне. Углы его рта опустились, ограниченные презрительными складками, спускавшимися от носа. Взгляд стал колючим и словно говорил: «Да ты собак боишься! Нам на полюсе трусы не нужны!» Раньше, когда тренироваться было невмоготу, то он поддерживал меня, ободряя словом и взглядом. Теперь и он смотрел на меня с презрением, что окончательно решило сил. Всё моё многолетнее плаванье, все мои ежедневные тренировки самовоспитания, мои тетради и дневники обессмыслились, потому что зачем всё, когда ты - ТРУС. Всё это просто жалкие способы скрывать своё жалкое нутро жалкого человека.
Жизненные опоры растаяли полностью, и уже почти не стало сил, чтобы просто стоять. Словно мышцы у коленок отключили и ноги стали ватными. В этот момент я просто мог сползти на землю, бессильно скользя руками по бетонному забору. Но руки, как и подбородок, уже опирались на забор и не дали соскользнуть.
Душа стремительно заполнялось чёрно-серым и клубящимся. Оно обволакивало мысли о том, что нельзя опозориться или «соберись и ты сможешь», и они исчезали бесследно, словно утлые лодочки, захлёстнутые огромной волной.
Голова, как и природа, не терпит пустоты. И на место тех мыслей пришли другие. Про то, что надо собраться и бежать отсюда. Закрыться дома и спрятаться на диване под пледом. И весь этот мерзкий мир перестанет существовать. А под пледом будет спокойно и тихо. Выскочила было мысль, что пацаны потом запрезирают и затравят, и она благополучно исчезла под чёрными облаками. Я пытался ещё раз напомнить себе про такое мрачное будущее, но безволие уже полностью подчинило меня. Будущее исчезло, осталось только настоящее с самым большим ужасом, ситуацией, где ты полностью подчинён сильнейшей эмоцией. А было ли это страхом, ужасом и чем-то ещё, совсем не думалось. Просто хотелось убежать, но ослабевшие ноги не давали.
И тут вечно недовольный Руслан, наконец то, выдавил: «Ну, ты чё, струхнул что ли?» так и было, но объяснить свою оцепенелость нужно было другой причиной. Надо было отвечать, но я знал, что сейчас смогу выдавить только невнятные звуки. А так как было понятно, что молчать ещё хуже, то попробовал выдавить, что «Живот схватило, съел не то, авось скоро пройдёт». Но это не помогло.
Руслан язвительно спросил «да ну?» Я знал его, и понимал, что это начало добивания. Он не любил, когда кто-то отличался от него, и я не раз спорил с ним, когда он за глаза хаял хороших людей. Я понимал, что он будет говорить дальше, и кто из пацанов вскоре подержит его и что начнется позже, но чувствовал себя как замерзающий в зимнем лесу - мысли о будущем размываются оцепенелостью.
8. ПОХОД СЕРЁГИ
Но Руслан не успел продолжить. «А чё мы тут стоим? Давайте лазить в садик», - предложил Серёга. Мы с ним провели четыре года вместе, и одни я слышал, что голос его звучал фальшиво. Он был любитель поговорить сидя на скамейке, а не встревать в авантюры. Но сейчас он перебил скопившуюся агрессивность Руслана в другое русло, и тот раздраженно кинул: «Так давай, начни».
Серёга постоял молча, поморгал, посмотрел на меня, словно ожидая какой-то поддержки. Но у меня её и для себя не хватало. У меня не было даже сил хлопнуть его по плечу, когда он очень без настроения перелезал через забор.
Даже более того. Мои лежащие на заборчике локти занимали почти весь метровый просвет между деревьями сразу за забором. Я опирался на забор напротив метрового просвета в сплошном ряду деревьев, росших сразу за забором. И у меня не было сил убрать с забора руки. Серёга просто уселся на мой правый локоть и спрыгнул в сад. Он стоял между деревьев на узкой полосе земли сразу за забором, почти прижавшись к нему спиной. Дальше, за бетонным арыком был сам садик. В конце прямой дорожки, начинавшейся от Серёги, одна из лежащих собак приподняла голову и посмотрела в его сторону.
Я закрывал его от пацанов, и они, наверное, не видели, что ему страшно. А я почувствовал, что есть тот, чьё положение хуже, чем моё. От этого вдруг добавилось немного силы, и я шепнул ему: «Слева от тебя внизу дерева есть крепкий сук. На него ногу поставишь и оттолкнёшься, чтобы перепрыгнуть забор. Я так делал, не волнуйся, это легко». Он, не отрывая взгляда от далёких собак, покосился на этот сук и слегка успокоился. Но выглядел он несмело. Руслан сзади недовольно протянул: «И чё, это всё?» Тогда я шепнул: «Им до тебя далеко. Переступи арык и шагни пару раз. Не бойся, далеко до них, отвечаю».
Пока я говорил ему это, в меня начали вливаться силы. Ещё когда я давал ему первый совет, ноги стали крепче стоять, тело перестало бессильно висеть на подбородке и руках. Зато они так устали от долгого напряжения, что стали сильно болеть. Так же, как и грудь с животом. Но было не до боли - я весь был в Серёге. Он осторожно перешагнул арык и остановился. Двигался он, почти не раскачивая тело, чтобы меньше раздражать смотревшую на него собаку.
Через два шага он остановился, не отрывая от неё взора. Я, уже не таясь от пацанов, громче сказал ему: «Поворачивайся и иди назад».
«Нет, я не повернусь к ним спиной», - негромко, но убеждённо отрезал он. «Тогда медленно иди к нам спиной вперёд. Я скажу тебе, где арык». Осторожно шаркая ногами, он дошёл до арыка и, остановившись после моих слов, наклонился вперёд и, протянув ногу назад, достал ею другой «берег» арыка, затем перенёс на неё свой вес и оказался у деревьев.
Когда он перелез забор, то долго отдыхивался, сбрасывая напряжение. Он был герой, и пацаны почтительно смотрели на него. Я хотел сказать: «Кто шагнёт дальше него?», но Руслан опередил меня: «Ну чё, Профессор, живот прошёл? Или у тя медвежья болезнь?»
Сочувствие к Серёге заставило меня сконцентрироваться и постепенно вернуло мне часть сил - я стоял на своих двоих, отодвинувшись от забора, чтобы пропустить возвращавшегося Сергея. Но спазм в животе ещё не полностью отпустил меня, да и все мышцы сильно болели. Даже шейные. До подбородка нельзя было дотронуться, а в грудных мышцах (перед подмышками) боль просто пульсировала. Идеально было бы уйти лечь в горячую ванну и затем, постанывая, спать три дня, но Руслан, ухмыляясь, смотрел на меня.
Серёга просто оттянул мою вылазку к собакам. Что эта вылазка состоится, я уже был уверен. Радости мне это не приносило. Тем более что юный корреспондент уже раздавал интервью, возбуждённо рассказывая народу, как там опасно, и как быстро могла добежать здоровая псина до него. Он повторял одни и те же несколько фраз, подбирая новые слова и обороты, а остальные как заворожённые смотрели ему в лицо, оцепенело примеряя на себя его острые ощущения.
9. ВОЗРОЖДЕНИЕ
Он и не понимал, как сильно мне помог этим возбуждённым самоотчётом. Я почти не слушал его рассказ, ведь я уже побывал там неделю назад, и его слова не могли дать мне нового. Я смотрел на лица пацанов. И вдруг понял, что слушая его, каждый из них скрывает свой страх, который Серёга умело раздул возбуждённой говорильней.
Они боялись делать то, что сделал он!
А что он сделал? Робко потоптался вблизи забора в двадцати метрах от лениво лежавших вдали собак. И он был уверен, что сзади я подскажу всё, что надо.
А я простоял двадцать минут перед стоявшим в нескольких метрах от меня псом, и никто мне ничего не советовал, сам придумал, как приподняться, не спугнув, как выпутаться, куда ногу ставить. Даже вытащил тот дурацкий мячик, чтоб ему пусто было!
Да ведь это я привёл пацанов сюда, чтобы играть в опасную игру, в которую я единственный из них уже играл. И выиграл.
Это было настолько ошеломительное осознание, что откуда-то изнутри хлынул поток энергии, заполняя грудь и даже распирая её. Это было сильное радостное возбуждение. Особенно оно запомнилось на всю жизнь тем, что к мощному ликующему возбуждению (на девять баллов) я подскочил от сильнейшего в жизни психофизического упадка (баллов на минус восемь). Как психолог, я знаю, что амплитуда этого десятиминутного скачка была небывалой для нормальной жизни, и человеческой психике трудно переварить такую резкую и кардинальную смену настроения. Потом я не раз вспоминал в теле такие изменения в ощущениях, и этот интерес со временем привёл меня к проведению тренинга овладения своими состояниями и ролями.
Меня распирало уже столько энергии, что я радостно со всей силы стукнул по забору торцом кулака. И почти не почувствовал боли. Хотелось прыгать на месте и громко хохотать. Жизнь оказалась гораздо более чудесной штукой, чем я даже мог мечтать ещё каких-то десять минут назад.
Оказалось, что кроме внутреннего голоса, который мучил меня столько времени у забора, в ней есть множество приятных звуков – пение птиц со всех сторон, смешные споры младшеклассниц, игравших во дворе в классики, мотор фургона, который привёз в булочную мои любимые горячие буханки с хрустящей корочкой. Вдали с переезда пронзительным гудком предупреждал транспорт о своём приближении тепловоз, который что-то вёз с авиазавода на испытательный аэродром. А на нём ровно гудели прогреваемые моторы большегрузных самолётов. Малышня кричала из песочниц сразу двух соседних домов, а их мамы что-то тщетно требовали от играющих детей. Заводские мужики громыхали доминошками об обитые алюминием столы, врытые в землю, и радостно ржали от чьего-то анекдота. Жулик Коля после очередной отсидки стучал по металлу на верстаке в своём палисаднике. Тётка с пятого этажа смешным голосом крикнула дочери, сколько килограмм чего-то ей надо купить.
Отовсюду лились звуки, мир был полон жизни, и пространство вокруг меня оказалось плотным и насыщенным, в него умещалось множество интересных вещей. И все они говорили, что жизнь прекрасна и впереди много радостей. А первой из них будет то, что сейчас на глазах обомлевших пацанов я с улыбкой перелезу через забор. Мне уже так хотелось этого, что никакие уговоры не смогли бы мне помешать. Я не хотел ничего больше, только залезть в сад. И оттуда подмигнуть напряжённо застывшим пацанам.
Я опять стал собой, и это оказалось наивысшим счастьем – жить как всегда, с азартом и озорством, и каждый день делать то, чего ещё не мог сделать вчера. А когда я вырос, то моя работа психолога сосредоточилась вокруг того, как учить людей находить свою потерянную подлинность, растить её и черпать из неё силы.
Но тогда я и слова «психология» не слышал, и просто опьянённый радостью, наслаждался ощущением полноты жизни на освещённой ярким солнцем площадке у белого забора.
Всё это время пацаны слушали свежие мемуары размахивавшего руками Серёги, который мощно нагнетал саспенс в своём триллере регулярно повторявшейся фразой «Чуть не обоссался». Жалко, что когда он закончил журфак, то в итоге попал в «Правду Востока», а не в жёлтую прессу - какое дарование не использовалось!
Меня распирало изнутри настолько, что сдерживаться уже не было сил. «Хорош болтать, я лезу!» - торжествующе крикнул я. Бешеный задор хотел закончить фразу словом «козлы», но остатки благоразумия не позволили ему это сделать. Народ повернулся и сначала недоумевающе смотрел на меня. Я отвернулся и полез на забор. Собаки уже смотрели на меня.
Не знаю, на сколько шагов хватило бы улыбки, с которой я собирался гордо идти к ним, но все эти эндорфины-адреналины, заполнившие голову и требовавшие реванша за унизительное «лежание» на заборе, могли привести к трагическому концу. Да не могли, а должны были!
(Продолжение читайте здесь: http://www.proza.ru/2014/05/29/1103)