Эту телевизионную премьеру я ожидала, может быть, как никакую другую. И захотелось выплеснуть свое первое, еще не затвердевшее впечатление, пока «БАБОЧКА» фильма еще трепещет.
Роман Достоевского я перечитывала несколько месяцев назад, в ноябре 2013 года. Перечитывала внимательно с карандашом, с закладками. А потом написала короткое эссе:
«Как мотыльки на пламя - роман Достоевского «Бесы». Так что духом романа, мне кажется, надышалась. И вот теперь - фильм.
Когда соприкасаешься с произведением любого художника, первый и самый главный вопрос, на который ответ получаешь почти мгновенно: живое это творение или нет?
Склеенные умелой рукой мертворожденные части целого или новое единство, сила которого с первой секунды таинственным образом начинает изливаться на тебя, подчиняя своей власти все твои чувства?
Не осветился, к сожалению, экран этого фильма для меня живым светом, а начали вырываться какие-то отдельные кадры, обрывки целого, склеенные, но так и не сросшиеся в единую художественную реальность кино. Словно набрали отдельные сцены, фразы, имена героев из романа Достоевского «Бесы», добавили к ним кое-что своего - и все это так и осталось «в нарезке», а срастись - не срослось.
Самой большой неудачей в фильме стал образ Николая Ставрогина. Именно в нем, как в ядре, воплотилась вся чужеродность этой новой кинематографической реальности миру Достоевского.
Лобовое, внешнее, пугающее «беснование» героя (режиссерский замысел, сыгранный актером Максимом Матвеевым) подточило саму сердцевину образа Николая Ставрогина.
Не могут выразить ни гомерический хохот, ни звериный оскал, ни неврастенические кривляния этого «темного денди» (в фильме больше похожего на студента-разночинца) ту тончайшую грань духовной битвы между добром и злом, между тьмой и светом, между красотой, которая оживляет, и красотой, которая губит.
Не может вся эта внешняя атрибутика, словно перекочевавшая в фильм Хотиненко из современных страшилок о «темном мире», передать подлинный ужас, который рождает образ Ставрогина в романе Достоевского. Ужас от мертвящего холода его неприкаянной души, ледяной неприступности, ужас от нечеловеческого самообладания и спокойствия, который исходит от этого героя.
И невольно задаешься вопросом: неужели сам писатель не помог бы вывернуться своему герою наизнанку, если бы стремился к этому? Уж что-что, а прилюдное самоистязание, юродство на показ свойственно очень многим персонажам Достоевского. Даже «коварная соблазнительница» Грушенька в «Братьях Карамазовых» не избежит самокопания и рефлексии перед зрителями ( в лице Алеши Карамазова и Ракитина).
Но не Ставрогин!!! Возможно, он-то и есть самый закрытый герой Достоевского. Именно в этой удушающей закрытости перед миром и людьми кроется его главное проклятие.
Во всех своих интервью режиссер фильма и автор сценария Владимир Хотиненко не уставал повторять о современности романа Достоевского и его созвучии нашему времени.
Конечно, все это так. Кто же с этим спорит?
Но прикасаясь к творению Достоевского, поражаешься не только его кровоточащей современности. В художественном мире Достоевского поражает вечный путь света, который проникает даже в царство кромешной тьмы.
Степан Трофимович Верховенский - отец молодого беснующегося разрушителя Петра Верховенского; воспитатель мятущейся и погибающей Лизы, влюбленной в Ставрогина; наконец, самого Николая Ставрогина; одним словом - либеральный властитель дум всего города - в финале романа, перед смертью, чудесным образом становится проводником света в мире Достоевского.
Умирая, Степан Трофимович просит прочитать ему Евангельскую притчу об изгнании Иисусом Христом бесов, «о свиньях», место, которое он всегда особенно любил. И вот на смертном одре к нему приходит постижение Божьего промысла о нем самом, о всех его «детях», о многострадальной России.
Свет проникает в безнадежный мрак романа: блудный сын возвращается в раскрытые объятия ждущего Отца.
Вот этой духовной кульминации всего романа Достоевского и не нашлось места в современной экранизации. Детективный сюжет был «обогащен». А духовный - в «обогащении» не нуждался. Его просто надо было сохранить и передать языком кино. А то, что «трудности перевода» громадны, знает каждый художник, берущийся за этот подвижнический труд.
Любая экранизация литературного творения - это новая реальность. Однако сам дух романа, обретая новую кинематографическую плоть, не должен подвергаться ИСКАЖЕНИЮ.
Иначе - зачем всё это?
27 мая 2014 года, Москва