"День Победы! Как он был от нас далёк.
Как в костре потухшем таял уголёк.
День Победы! Обгорелые, в пыли
Этот день мы приближали как могли.
Этот день победы...."
В тот день с раннего утра на весь посёлок гремела музыка. Помню, что проснулась я от звуков именно этой песни. Солнечные лучи сквозь оконное стекло грели мне щёки. Я сладко потянулась и открыла глаза. У кровати на спинке стула висела выстиранная и выглаженная моя парадная форма. Мама постаралась. Я протянула руку, погладила накрахмаленные кружевные воротнички и манжеты, и меня охватило приятное, лёгкое волнение. Мне предстояло выступить на митинге у памятника погибшим солдатам, а потом на концерте в поселковом клубе.
- Эй, соня! А ну вставай, собираться пора, - заглянула ко мне мама.
Я соскочила с кровати и быстро начала собираться.
В соседней комнате послышалась возня, это мой брат Володя тоже собирался к митингу. С первого класса он учился в музыкальной школе и к концу восьмого уже неплохо играл на баяне, потому и был обязательным участником всех школьных и клубных мероприятий. Да и не только общественных. Возле нашего дома вечерами часто собиралась большая компания. Мы устраивались прямо на крылечке и заводили песни под баян. Помню, сразу, как Володя поступил в музыкальную школу, мама в кредит купила ему красивый вологодский баян, который был гордостью моего брата, ведь он поднимал его на планку выше всех остальных ребят. Компания наша была многонациональной, включала в себя представителей всех ближайших автономий. Мы так и называли сами себя и свою компанию - Чумотары.
На митинге я читала "Реквием" Роберта Рождественского. До сих пор помню каждое слово этого бессмертного произведения. Помню дрожь в своём голосе, слезинки в глазах и мысль "только бы не разреветься". А после митинга все отправились в клуб, где продолжалось чествование ветеранов. На сцену поднялся солидный мужчина, председатель поселкового совета и его секретарь вместе с завклубом. Председатель говорил торжественную речь, затем зачитывал фамилии ветеранов фронтовиков, работников тыла и вдов погибших фронтовиков, приглашая их на сцену для вручения памятных подарков и праздничных пайков. Старички поднимались на сцену, получали причитающиеся им подарки и возвращались на свои места. Это продолжалось так долго, что мы уже устали стоять смирно за кулисами и начали искать себе развлечения. Мальчишки дёргали девчнок за косы, а те в ответ обивались от них. Кто-то придумал сделать бумажную трубочку, скатать и нажевать бумажный шарик да и запустить им в чью-то спину. Идею тут же подхватили и начался настоящий артобстрел. На нас зашикали, призывая к порядку и тут председатель произнёс:
- Солдатова Анастасия Гавриловна!
Никто не поднялся и не пошёл за своей пайкой. Председатель повторил это имя несколько раз, но результат был прежний. И тут одна женщина выкрикнула из зала:
- Да нет её! Это же Злая Настя! Она никогда никуда не ходит. Сидит в своём доме безвылазно. Чистая ведьма.
В зале зашушукались и председатель поспешил закончить свою миссию. Ну наконец-то! Теперь концерт. На концерте я спела "В лесу прифронтовом" под баянный аккомпонемент брата. Волнения закончились, осталось праздничное возбужение и после концерта вся компания Чумотар собралась на клубном крыльце строить дальнейшие планы.
Мой одноклассник Нариман сразу предложил:
- Ребята, погода хорошая, айда в леспосадку! Суслей наловим, пикник устроим!
Его идею приняли с восторгом. Но этим планам не суждено было сбытся. Наш пыл остудили мамы, вышедшие в этот момент из клуба.
- А ну-ка, артисты-туристы! Сначала в огород картошку сажать, а после хоть в лес, хоть по дрова.
Так было всегда: каждый год на День Пбеды сажали картошку. Мы разбрелись по домам не особенно расстроившись. К чему-то подобному мы были готовы.
Ох уж эта картошка! Часов пять к ряду мы ходили по огороду с ведром, закидывая в лунки картофелины. До сих пор помню, когда сажали картошку, до такой степени уставали, что ложишься спать, глаза закрываешь и эта картошка перед глазами стоит...
Но вот наши мучения окончены. Мы грязные и усталые приходим с огорода. Для нас уже натоплена баня и приготовлен праздничный ужин. Наскоро помывшись в бане и поужинав мы выходим на улицу и вся компания снова собирается вместе.
Конечно о пикнике уже нет и речи, но Володя берёт свой баян и мы устраиваем шествие по центральной улице посёлка. Однако, баян не лёгкая ноша и мы решили занять чью-нибудь лавочку. Остановились возле дома, где под окном росла красивая берёзка, а под берёзкой была большая широкая лавочка.
- Давайте сядем сюда. - предложила я.
- Ты что! Это же дом Злой Насти. Слышала же в клубе, говорят, что она ведьма, - отдёрнула меня соседка Зина.
- Ерунда! Бабушкины сказки! - Володя первый уселся на лавку и заиграл. Нам ничего не оставалось, как устроиться вокруг него.
Сначала мы пели песни, соответствующие празднику: "Катюшу", "Землянку", "Огонёк". Потом перешли к национальным. Мой одноклассник Нариман научил ребят татарской песне и мужская половина Чумотар исполнила:
Ай былбылым, вай былбылым,
Агыйделне? камышы;
Та? алдыннан чут-чут кил?
Сандугачлар тавышы.
Моя соседка Зина научила нас чувашским песням и девичий ансамбль запел мелодичную чувашскую:
Нумай шельсем, нумай шельсем.
Версе лапланшешь унтанпа.
Нумай херсем, нумай ярсем
Шальше шюрэдше юратса.
Пер эбе шешь, пер эбе шеш
Шюреде пер бичень ялан
Пушя килешь, пушя килешь,
Пушя килешь иртни шинчен.
Веселье было в самом разгаре, когда кому-то из ребят показалось, что занавеска на окне у Злой Насти зашевелилась. Ощущение того, что мы нарушили покой старушки придало нам больше азарта. И, отдавая дань нашему другу и всеобщему любимцу вологодскому баяну, сводный хор Чумотар грянул песню о городе, где его произвели на свет:
Письма, письма вновь я на почту ношу
Словно, я роман с продолженьем пишу
Знаю, знаю точно, где мой адреса
В доме, где резной палисад.
В этот момент мы все увидели лицо старушки в окне и, поддаваясь какому-то хулиганскому задору, на последок уже не спели, а просто выкрикнули:
Лилипутик Лили-гном
Леденец большой, как дом,
А у лили лилипутика
Ручки меньше лю-ти-ка.
И с громким смехом пустились наутёк. Только Володя отстал от нас, с тяжёлым бяном не особенно удобно убегать, поэтому он снял его и уже было побежал вслед за нами, но в этот момент был пойман старухой за баянный ремень.
- Попался, гармонист! А ну-ка, давай мне свою гармонию, и иди зови сюда всю компанию.
Взяв баян под мышку, она шаркая ногами пошла в дом.
Узнав, о том, какая участь постигла наш любимый баян, мы отправились его вызволять.
Поднимаясь по крылечку в дом, я обратила внимание на прогнившие ступеньки, меня даже удивило, как они до сих пор не провалились, на столько выглядели ветхо. В сенях под нашими ногами заскрипели половицы. Дверь, ведущая в избу, покосилась и образовывала вверху щель с палец толщиной.
Пройдя в избу, мы все столпились у порога и в один голос начали извиняться за свою выходку.
- Ладно-ладно, извиняться после будете. А сейчас давайте проходите все, садитесь за стол, - перебила нас старушка.
Переглянувшись в недоумении, мы уселись за стол. И хозяйка тут же захлопотала: достала с печурки, прикрытой вышитой занавеской большое блюдо, до верху наполненное пирожками, расставила на столе бокалы, вытащенные из буфета, сняла с плиты чайник и разлила по бакалам кипяток. Затем достала из ящика стола дерявянную, расписанную под хохлому сахарницу с такой же расписной ложечкой, и уселась за стол сама.
- Ну, чего глядите?- с напускной суровостью прикрикнула на нас,- давайте, разбирайте пирожки, пекла разные: с капусткой, с луком и яйцом, с грибами. Кому какой попадётся, в одно блюдо сложила.
Наконец, с трудом преодолев неловкость, мы начали разбирать пирожки. Справедливости ради сказать, устоять перед ними было невозможно. От них исходил такой удивительно добрый и вкусный запах, наполнивший весь дом.
- Баба Настя, ты же одна живёшь, а пирожков так много напекла. Для кого? - спросила я.
- Дык... по привычке... До войны семья большая была, приходилось стряпать по многу... а теперь вот одна век доживаю. Стряпать-то не для кого... - голову опустила, концом платка, узлом завязанного под подбородком, слезу непрошенную вытерла, но тут же встрепенулась, - а сегодня день особенный. Мне сегодня мой Натолий во сне привиделся. Хватит, сказал, на карточки всё глядеть, все глазоньки уже повыглядела. Сколько лет всё глядишь и глядишь. На людей, говорит, глядеть надо. С карточек, говорит, проку-то мало. Вот я и настряпала пирожков с самого утра. Да только вот в гости ко мне никто не ходит. Не любят меня в деревне...
- Ну что ты, баба Настя!- мы наперебой стали убеждать её, что это не правда, но она отмахнулась.
- Да не убеждайте меня. Знаю, что не любят. Злой Настей называют. Да и то правда. За что меня любить?
Тут она встала, подошла к деревянной резной раме, висевшей на стене, под стеклом которой были фотографии. Осторожно сняла её, рукавом не существующую пыль вытерла. И, вернувшись вместе с ней к столу, аккуратно перевернула раму, дрожащими пальцами отгнула гвоздочки, сняла заднюю фанерку и стала вытаскивать фотографии.
- Это вот мой Натолий. Царство ему небесное! Погиб в сорок первом годе. Под Смоленском. Тогда война только-только началась. Он и повоевать-то толком не успел. Письмо прислал и эту вот карточку ещё с дороги на фронт. А следом сразу похоронка пришла.
Достала другую фотографию.
- Сынок мой, Серёженька. Он как узнал про похоронку, так сразу и убежал. Ночь дома не ночевал, а утром чуть свет заявился, вещички собрал и говорит: - "Ты, мать, меня не удерживай. Я всё равно уйду. Отец вот погиб, а я чё должен дома отсиживаться? Бить надо фрицев поганых! Бить! Поняла?" И ушёл. Я даже слова вымолвить не смогла.
Вот Серёженька повоевал. Он вместе с дядей, братом моим Аркадием Гавриловичем до самого Берлина фрицев гнал. Погиб, когда они освобождали наши пленных из концлагеря.
Взяла ещё одну фотографию, на которой была пожилая пара. Мужчина и женщина сидели тесно прижавшись и склонив головы друг к другу.
- А вот Аркадий Гаврилович вернулся домой живёхонек, правда без ноги. Он и рассказал как погиб сынок мой Серёженька. Там в концлагере подвал был секретный. Заминированный. Серёженька впереди шёл, мину-то и не заметил. Аркадий говорил, что взрыв был очень сильный. Серёженька погиб сразу, а ему вот ногу оторвало.
Мы сидели тихо, почти не дыша и слушали рассказ бабы Насти. Я смотрела на её осунувшееся лицо, на блестевшие в глазах слёзы и так жалко мне стало эту несчастную старушку. Я с трудом пыталась проглотить ком, застрявший в горле и размазывала слёзы по щекам. Баба Настя сложила все фотографии в целофановый пакет и пошла с ними в передний угол, где под божницею стоял большой старинный сундук, покрытый сверху вышитой полотняной скатёркой. Сняв скатёрку, аккуратно сложила её, положила на стоявшую рядом табуретку. Из кармана передника достала маленький ключик и открыла замок. Открыв крышку сундука, с минуту постояла задумчиво, прижав пакет с фотографиями к груди, а потом, как будто приняв твёрдое решение, положила его в сундук, засунув вдоль стенки поглубже вниз. Любопытство заставило меня подняться. Подойдя к бабе Насте, я спросила:
- А почему ты их прячешь? Почему не повесишь их снова на стену?
- Так надо, деточка. Так надо. Нет их на этом свете. А я их и так никогда не забуду. Да и много ли мне осталось...
Тут к нам подошли ребята и стали разглядывать содержимое сундука.
- Баба настя, а что тут у тебя?!- спросила Наташа, которая с детства имела страсть к вещам. Она любила наряжаться и часто просила у нас с Зиной что-нибудь "поносить". Ну и конечно же сокровища старого сундука вызвали у неё неподдельный интерес.
- Тут, деточка, почитай вся моя жизнь. - ответила старушка. подтирая глаза уголком платка. А ну-ка, дайте-ка мне табуретку. - уселась на пододвинутый стул и стала доставать из сундука узелок за узелком, пакет за пакетом. А мы с восторгом разглядывали все хранящиеся в сундуке "артефакты" и по ним словно читали историю жизни этой замечательной женщины.
- Это мой самый любимый сарафан. Я в нём на наше первое с Натолием свидание пошла, - рассказывала баба Настя, - И на второе, и на третье... Да и не было тогда у меня много нарядов, один этот сарафан и был.
- Ух ты! - с восторгом воскликнула Наташа, примеряя на себя сарафан. Ребята стали подшучивать над её страстью, но баба Настя сказала:
- А ты надень. Иди вон туда за шкаф и надень.
Глаза Наташи загорелись восторгом и она не заставляя себя уговаривать шмыгнула за шкаф, а через минуту вышла в бабушкином сарафане. Он оказался Наташе прямо впору и был настолко ей к лицу, что баба Настя снова прослезилась, видимо вспомнив себя в молодости.
- Нравится?- спросила она Наташу.
- Да! Очень!
- Ну вот и носи, коли нравится. Мне оно уже ни к чему.
Взвизгнув от восторга, Наташа бросилась обнимать старушку. А та потупилась, лицо налилось румянцем. Видно было, что она испытывает неловкость с не привычки.
- А это вот мой подвенечный наряд,- доставая из сундука свёрток продолжала баба Настя. Трясущимися руками она развернула свёрток и расстелила на сундуке уже утратившее свою белизну платье, - разглаживая, повела рукой по удивительно красивой вышике вдоль выреза и по рукавам, - я его сама для себя шила. Купить-то было не на что.
Взяла из свёртка фату, встряхнула её и тут из фаты что-то выпало и покатилось по полу. Володя прыгнул вдогонку и принёс то, что выпало из фаты. Это было медное кольцо.
- Баба Настя, что это?-спросила я.
Вытирая ручьём бегущие по морщинистым щекам слёзы, которые она уже и не пыталась сдерживать, баба Настя взяла у Володи кольцо, зажав его в кулаке. Несколько минут она тихо рыдала, качая головой из стороны в сторону. И было так жаль её, женщину, у которой война забрала всё: и мужа, и сына, и её простое женское счастье.
Я осторожно тронула её за плечо:
- Баба Настя, а может ну его, этот сундук, раз тебе так тяжело всё это вспоминать? Может мы его просто закроем? Пусть он и дальше хранит в себе все эти тайны. А?
- Нет!- вытерев платком слёзы твёрдо сказала баба Настя. Я его уже почитай годов двадцать не открывала. А теперь раз уж открыла, так и нечего отступаться. Кулачок свой разжала и колечко на безымянный палец правой руки надела.
- Это кольцо моё венчальное. Я как похоронку на мужа получила, так его сразу и сняла.
Вздохнула глубоко-глубоко и с шумом выдохнула, как будто выкинула из души всю тяжесть, накопленную за более, чем полу сотни лет. Наряд свой подвенечный свернула и в сторону его. Склонясь над сундуком, пошарила там немного и выудила на свет божий деревянную резную шкатулку.
- Это мой Натолий делал. Он мастер был на все руки. Дерево резал, что тебе бумагу.
Открыв шкатулку, достала из неё пачку треугольных писем, крест на крест перетянутых бечёвкой, а под письмами на дне шкатулки лежали боевые награды: три медали за отвагу и орден Красной Звезды.
- Это Серёженькины награды. А орденом его уже посмертно наградили. В сорок седьмом году, командир части приезжал и вручил мне лично.
Ребята восторженно разглядывали награды, передавая из рук в руки. Когда их вернули на место на дно шкатулки, баба Настя снова положила поверх пачку фронтовых писем и туда же положила фотографии, снятые со стены и вернула шкатулку на дно сндука. Выпрямившись протянула нам тканёвый мешочек, от которого, казалось, пахло цветущим лугом.
- Ну-ка держите-ка вот это. Я вам сейчас такой чай заварю, какого вы ещё никогда в жизни не пили!И, поднявшись со стула, направилась к столу и мы следом за ней.
- Баба Настя! А это у тебя чего?- спросил в догонку Нариман.
Обернувшись, баба Настя досадно хмыкнула:
-Экий ты любопытный! Нашёл-таки чего не надо. Положи на место.
Но Нариман не поторопился положить обратно в сундук чёрный холщёвый узелок и бабе Насте пришлось вернуться.
- Это мой Смёртный узелок,- забирая его у наримана и убирая обратно в сундук, пробурчала старушка.
- А чего это ты помирать собралась?! Рано тебе ещё. Ты ещё совсем не старая!- воскликнул Нариман, - Мы тебе крыльцо починим! И вообщеее!
Тут мы все наперебой начали кричать, что она ещё совсем не старуха, что не время ей ещё умирать, а баба Настя как будто бы даже повеселев, осадила нас:
- Успокойтесь вы! Вовсе я не собралась помирать. Просто это такой старинный обычай. Испокон веку так повелось, чтобы смёртный узелок загодя для себя готовить. А когда помрёшь, тогда уже поздно.
Сложив обратно в сундук все свёртки и пакеты, баба Настя закрыла его на замок, накрыла скатёркой и вернувшись к столу снова засуетилась. Начала заваривать обещанный чай.
Я сидела и задумчиво смотрела на сундук. Мне он казался таинственным живым существом, волшебным ларцом. хранившим в себе все тайны человеческой жизни.
Заварив чай иззасушенных трав и разлив его по бокалам, баба Настя тоже села к столу и наблюдала как мы с аппетитом доедаем её пирожки, прихлёбывая ароматный чай. А когда чай был выпит, баба Настя вдруг спросила:
- А скажите-ка мне, девицы, что за песню вы у меня под окном пели? Я что-то не разобрала чего и куда вы там лили?
Мы все дружно расхохотались. Ответила Зина:
- Да нет, баба Настя, это песня про лилипутика.
- Чудные какие-то у вас песни. Вот в наше время песни совсем другие были. Добрые и душевные.
И она вдруг запела тоненьким но удивительно чистым для своего возраста голосом:
Летят у-утки-и, летят у-утки-и
И два-а гу-уся-я
Кого лю-юблю-ю, кого лю-юблю-ю
Не-е до-ожду-уся-я
- Как красиво!- выдохнула я. - Баба Настя, а ещё что-нибудь спой.
И старушка снова запела6
Ты сорока-белобока
Научи меня летать
Не высоко, не далёко
Чтоб милОго увидать.
- А ну-ка, гармонист, бери свою физгармонию,- кивнула в сторону печки, где на приступке стоял баян.- Частушки можешь играть?
Володя взял баян и заиграл частушки, баба Настя встала, вышла на середину избы. платок с головы скинула и накинув его на плечи запела притопывая ногами:
Говорят, что я старуха
Только мне не верится.
Ну какая ж я старуха,
Всё во мне шевелится! У-у-у!
К ней подскочил Нариман и тоже пустился в пляс, сочиняя частушки на ходу:
Тары-бары ратабары
Фу ты, ну ты, вот те здрасьте
Собрались все Чумотары
У старушки бабы Насти.
К ним присоединилась наша плясунья Зиночка:
Баба Настя вместе с нами
Песни пела и плясала,
Угощала пирогами,
Свой сундук перебирала. У-у-у!
Разрумянившаяся старушка, казалось, помолодела лет на двадцать. Взгляд был светлый. Глаза лучились радостью.
Наплясавшись вдоволь, она села на стул и, отдышавшись, принялась нас благодарить за то, что мы впервые за много-много лет подарили ей праздник. Провожая нас у крылечка, попросила заходить к ней в гости, что мы, конечно же, ей пообещали.
После этого мы решили взять над ней шефство. Ребята, починили ей крыльцо, Мы, девчонки, пропололи ей грядки в огороде. По осени помогли ей выкопать картошку.
Однажды, стоя в магазине в очереди за хлебом, я услышала как две женщины в разговоре упомянули Злую Настю и до того мне было обидно за старушку, как будто это оскорбление нанесли лично мне.
- Сама ты злая ведьма!- выкрикнула, словно выплюнула я в лицо одной из них, - вовсе она не злая, а очень добрая!- и выбежала из магазина.
С тех пор прошло уже немало лет. Нет уже давно в живых бабы Насти. Нет и её старого сундука. Но память о ней по-прежнему живёт в моём сердце.