Начались дожди. Клубились и спускались на землю мокрые косы холодных туманов.
Днем солнце еще вспыхивало прощальной нежностью и согревало поникший ковыль.
Милка закончила мастерить новый лук. Склеенные рыбьим клеем стволы терна и акации она обвила тонко скрученными тягучими овечьими кишками. Соединенные ровным бруском, украшенные наконечниками из рогов барана полумесяцы девушка натирала животным жиром и воском и думала об Алане.
Милкина двадцать восьмая осень таяла в степном тумане. Совсем скоро унылый дождь расквасит липким тестом глинистые дороги, и ни одна машина не появится в их поселке до самой весны.
Досыхали под навесом поздние букеты трав, слепо кивали бледные лица бессмертников. Маленький погреб хранил овощи и кадки с соленьями. Вялились заготовленные куски рыбы и мяса. Девушку ждала привычная зима с размеренными дневными заботами, вкусом томленой в печи солонины и запахом дыма и печеной картошки.
Милка затосковала. В эту дождливую двадцать восьмую осень ее жизни Милане стало одиноко.
В темных, глубоко посаженных, упрямо глядящих в степь глазах появилась нежность. Твердое, настороженное тело слегка расплылось и захотело ласковых касаний, легких поцелуев, тихого шепота и гортанных всхлипов. Впервые в жизни Мила желала не отдаваться в стремительной скачке, в жесткой сцепке, в судорожном хрипе и судорогах плотской ярости. Ей хотелось брать и отдавать, скользить и перетекать, быть грозной и покорной, бесстрашной всадницей и жалкой сукой.
Милка текла. Она засыпала, прижавшись ягодицами к теплой печке. Наглый Эрот управлял ее сновидениями. Непроизвольно сжимались мышцы бедер, и молодая женщина просыпалась от собственного стона и сладко пульсирующей удовлетворенной плоти.
Алан пришел ночью. Промокший, весь испачканный липкой грязью, пахнущий болезненным потом и сыростью. Он оставил машину на дорожном перекрестке и, увязая в скользком суглинке, преодолел остаток пути пешком.
Она растирала его замерзшее тело целебными мазями, поила горькими настоями, шептала таинственные заклинания и смачивала губы сладким вином.
Мила ластилась к нему домашней кошкой, согревала холодные ступни теплыми ладонями. Приникала горячим ртом к холодному мягкому члену. Она не выпускала Алана из постели, кормила горячим мясом и вяленым на солнце приторным виноградом.
Алана бил озноб. Временами жар охватывал простуженное тело. Он бредил и видел в своих снах дивную Царицу.
Темноволосая женщина в длинном сверкающем золотыми блестками платье восседала на высоком троне. Она протягивала Алану изогнутый лук и чешуйчатые бронзовые доспехи.
Тонкий нос повелительницы сливался с упрямым лбом и образовывал ровную прямую линию. Упрямо взирали глубоко посаженные глаза. Тяжелый круглый подбородок и слегка одутловатые щеки совершенно не сочетались с геометрической четкостью линий носа и лба. И только плавный рисунок набухшего рта примирял странное, казалось, созданное двумя скульпторами лицо.
Облаченный в одежду из овечьих шкур, Алан смиренно опустил голову и преклонил колени перед величественной женщиной.
У ног его Царицы играла маленькая девочка. Малышка тянулась к Алану зажатыми в ладони бронзовыми стрелами и улыбалась.
Жар Алана не прекращался, пот струился по раскаленному телу, сквозь сомкнутые ресницы он угадывал блеск огня и мелькания тел. Ему казалось, что он видит сотни конных лучников, несущихся навстречу друг другу. Лица их были похожи, оружие одинаково. Лишь тела одних были открыты и беззащитны, а грудь других прикрывали железные доспехи. Развевались по ветру широкие кудрявые бороды. Сияли расшитые золотом башлыки, и свистели выпущенные стрелы. Гибли и падали с коней слабые, и взрывались гордым кличем победители.
Алан видел множество плененных женщин и горы сокровищ на арбах триумфаторов.
Он плясал у костра ритуальные танцы, вкушал мясо жертвенного барана и пил вино из передаваемого из рук в руки кубка.
Он брал в жены прекрасных пленниц, шел в светящуюся в темноте юрту и, оглянувшись в тревожную мглу степи, видел кибитки исчезающего в ночи табора и вереницу уходящих вдаль вооруженных женщин и девочек.
Алан до последнего не отрывал глаз от сверкающих островерхих шапок воительниц, и пахнущие вином губы произносили:
- И собрали матери амазонские сыновей своих, и дали наказ уничтожить империю скифскую.
- И покинули омуженки берега меотийские, и увели дочерей в степи придунайские.
- И убивали сарматы братьев своих, и спали со своими сестрами.
- И рожали скифянки сарматов, и нарекали их Аланами.
……………………………………………………………..
Семь дней Алан не приходил в сознание, семь дней измученный бредом разум переносил его из одной степи в другую. Воспаленная фантазия тащила его от Дона до Истра, от Меотиды до Тиры, от Тираса до Рима. Ему виделись лица языгов, роксолан, персов, мидян и дакийцев. Марились поверженные троны и захваченные земли, жестокие сражения и ритуальные празднества. Горячее влажное тело вздрагивало от мнимых ран, руки дрожали от сотен тысяч натянутых тетив, фаллос восставал от иллюзий множества соитий.
Губы его шептали неведомые проклятия и заклинания, а воспаленные глаза упорно искали в толпах чужеземных женщин расплывчатый лик явившейся ему Царицы.
Семь дней Милка не отходила от Алана, семь ночей обтирала его тело кислым вином и смачивала губы влагой.
Она молила Всесильных Кибелу и Табити не отбирать у нее Алана. Защищала его тело старинными амулетами и вдела в левое ухо Алана золотую серьгу, знак последнего в роду мужчины. Когда силы оставляли Милану и она засыпала, только эта древняя сережка защищала наследника аланов от перехода в мир предков.
Вечером седьмого дня Алан очнулся. Изможденное тело бессильно раскинулось на постели, жар ушел, и бледная прохладная кожа змеилась проступившими синими венами.
- Я умираю,- беззвучно произносили чуть теплые губы.
- Спаси меня,- жалко молили испуганные глаза.
Милана вышла из избы. Минуту спустя на пороге дома раздался звук колокольчика и жалобное блеяние барана. Плененное арканом животное артачилось и не желало входить в темные сенцы. Милка шептала ему ласковые прозвища, легко подергивала обвивший шею сыромятный ремень.
Девушка заманила испуганное животное в дом, привязала барана у постели Алана и стреножила ноги эластичными нитями. Мила согрела горячим дыханием синеющие губы любовника, подбросила в печь дров и быстро покинула комнату.
Она поднялась на чердак. Из спрятанного под кучей пыльного зерна тайника Мила извлекла тяжелый кожаный мешок. Предметы внутри мешка приглушенно звенели и топорщили плотную ткань. Милка спустилась, зашла в сарай и облачилась в вынутые из мешка вещи.
Промозглым осенним вечером на пороге вросшего в землю глиняного домика возникла фигура статной женщины в распахнутых золотых одеждах. Гордо вскинутую голову дивы украшала островерхая расшитая блестками шапка. Запястья и щиколотки увивали наборные браслеты из чешуек чистого золота, обнаженные бедра охватывал поблескивающий бронзовый пояс. На перевязи покачивались серебряная фиала и массивный клинок. Голую грудь прикрывала кованная из золота ажурная пектораль. Женщина встала спиной к дому, поклонилась степи и морю, воздела к небу тревожные руки и вошла в хижину.
Блеск облачения Миланы ослепил Алана. Восхитительная сияющая женщина встала на колени перед стреноженным бараном, коснулась грудью земли и прочитала молитву. Сильными руками она ухватилась за аркан и умело захлестнула петлю до самого упора. Силок сжался, животное задергалось, засучило стреноженными копытами, забилось в стремлении выжить, и Милана выхватила клинок, и точным касанием проткнула запрокинутую вверх шею барана. В подставленный котел полилась парящая струя крови. Мила тщательно следила, чтобы ни единой капли жертвенной влаги не пролилось на землю. Она молила Матерь Богов о Великой милости и прощении грехов и не смотрела на изумленного Алана. Последние вытекающие из барана капли крови Милана собрала в поясную фиалу и поднесла к губам Алана. Женщина влила в безвольный рот любимого соленую юшку и сама выпила последнюю толику.
Смиренная и сияющая, она подкладывала в огонь дрова и бережно лила на священное пламя еще теплую, не остывшую кровь. Мила выходила на улицу, снова и снова кланялась всем стихиям, падала на колени и молила Великих Матерей о продлении рода. Она просила вечной жизни своим потомкам и каялась в давнем грехе.
Чем меньше крови становилось в котле, тем ярче разгорался огонь. Небольшое пространство комнаты трещало от жара. Бледные щеки Алана покрывались горячечными пятнами, кожа его теплела, тело крепло, и восставала мужская плоть.
Милана выплеснула в очаг последние капли и повернулась к возникшему за ее спиной полному животной силы Алану. Мужчина разнял тяжелый плащ колдуньи, обнял ладонями полную грудь и увлек женщину на прохладный пол хижины. Не лаская, не медля, одним касанием он проник в теплую темную влагу ее женской сути. Движения его были легки и стремительны. Руки придерживали колени девушки и не давали им сомкнуться. Темп колебаний убыстрялся. Слажено и ритмично они стремились навстречу друг другу.
Глаза Алана были закрыты, голова запрокинута назад, сквозь стиснутые зубы со свистом вырывалось горячие дыхание. Он мчался сквозь тревожную, полную опасностей степь. Бился, стучался в тело девушки вернувшимся домой путником. Скакал преследующим врага лучником.
Еще немного, еще чуть-чуть, последний толчок, последний удар и… Алан резко повернул голову и открыл глаза. За спиной сарматского всадника стояла таинственная Царица его сновидений.
Каждая черта лица этой могучей Богини ясно предстала перед его удивленным взором. Рассеялась былая пелена. Он увидел, что облик богини точь-в-точь повторяет черты лица Миланы. Полные губы ее улыбались, а горестные глаза смотрели с нежностью и любовью. Милана осторожно подтолкнула его замершие бедра, и последняя горячая струя бессмертного семени Алана хлынула в ее темное начало.
-Мама,- выдохнул Алан и упал лицом в распущенные волосы Миланы.
Щеки Милки ловили еще теплое касание. Руки не отпускали тяжелеющее с каждой секундой тело. Пах не давал выскользнуть обмякшему мертвому члену, а потрескавшиеся сухие губы шептали:
- И родит амазонка наследника от последнего в роду мужчины.
- И продолжится род сарматов от грешной любви матери и родного сына.
- И нет прощения женщине, поднявшей руку на отца сына своего.
И родит омуженка сармата, и убьет сармат скифа, и родит скифянка алана, и уничтожит алан брата. И родит омуженка сармата…