По дороге катил грузовик. По старой дороге, вдоль которой длился горизонт. По дороге, имевшей право быть, как все имеет право быть. Длиться. Быть пыльным, одиноким, забытым. Ну и что? Песок вещественней. Его скрип на зубах возвращает, дает глоток. Весы его оборачиваются самой пробной монетой.
Остановился. Когда пыль осела, из него выбрался небритый водитель и, медленно обойдя грузовик, сел с краю дороги.
Не матерился. Не сплевывал. У него не было этого. Руки его были расслаблены. В клетках его “ковбойки” не осталось ничего прошлого. Она была пропитана потом. Она была настоящей.
Он даже не был шофером. Умел водить машину, как умел строгать дерево или чинить замки. Надежный, тяжеловатый, отсутствующий.
Не поворачивая голову, он смотрел в пустыню. Просто был лицом перед ее лицом.
Плечам его было легко.
Сквозь грязное стекло был виден парень. Неподвижно сидящий в кабине. Не поворачивая головы. Он был почти весь в тени, но это не мешало. Он обходил с другой стороны. Так они сидели долго. Один – не делая попытки встать, другой – вылезти из грузовика. Разницы не было никакой.
Их было очень мало – всего двое. И грузовик. Песок. Воздух. Все же – пока слишком много. Грузовик пока был очень старый. От него не требовалось иного. И он был просто старым грузовиком, с рассохшимися досками кузова.
Неподвижно сидевший на обочине мужик смотрел на силуэт парня. Но не думал о нем. Силуэт накладывал какие-то дороги на карту. А он брел по карте своих ладоней, и тишина вместо грязи существовала в изгибах.
Его шейный платок давно потерялся. В карманах было по горсти песка.
Молодой парень смотрел на дорогу. У него все-таки была мысль. Одна, последняя. Длившаяся машинально, уже растворяющаяся. Он забыл почти все – что этой дороги нет, что они не останавливаются ночью, о том, что… Он забыл и смысл того, что последним осталось в его мозгу, смысл слов:
“Он нас не возвращает”.
Это было неважным.
Они умирали?.. Молча, постепенно?.. Долго, так долго, что никак не могли доехать до края. Они не торопились. Просто ехали. Пустыня длилась. Жара была постоянной. Воды не было слишком давно, чтобы этому удивляться. Они молчали.
Грузовик ехал. Без бензина – как будто катился с горки. Младший ни о чем не просил. Старший не вспоминал. Это была бесконечность. Это не было Судьбой. Это не было Испытанием. Это была пустыня, и больше названий у нее не было.
Парень старел от пыли и, засыпая, сидел так же прямо, лишь откидывал голову и закрывал глаза.
Когда-то они хрипло смеялись от редких шуток, и улыбки прилипали к деснам. Они были в одном грузовике и были рады тому, что едут вместе. Сегодня они не помнили, как выглядит песок. Как называется пустыня. Парень пытался вспомнить ощущение сидящей на ладони птицы. Но от усилий что-то другое стиралось, уходило и оттягивало за собой и это воспоминание.
Они ехали вглубь. За рулем всегда сидел мужик. Останавливался и выходил. Парень этого почти не замечал. Кабина и так становилась больше. Они забывали друг о друге, даже если смотрели друг другу в глаза. Мужик сидел на обочине.
Парень в одиночестве закидывал руки за голову, выгибался, ощущая свои мышцы, свои кости – свои границы. Он был молод и сильные мышцы радовались движению. И он пока уезжал от этого, от ощущения мягкой кожи сидений.
Не от того, что выходил второй. От того, что грузовик стоял. У них еще было слишком многое. Через исчезновение кое–что еще приобреталось. Но – было самым последним. Приобретенная некая ритуальность.
Молодому иногда хотелось… молиться?.. Что-то говорить. Тихо, невнятно тянуть нить каких-то слов. Даже не слов – звуков, бесконечно переливающихся из одних в другие. Но у него не было того камня, который ворочается молитвой, становясь от этого легче и меньше.
Он был птицелов. Птицы водятся везде, но ему хотелось увидеть многих. Он был молодой и подвижный. Часто смеялся, закидывая голову. Он ловил птиц в прохладном лесу с бесконечной листвой. Подставлял загоревшее тело под налетавшие ливни. Ночевал в степях, сильно остывающих ночью. Он почти одновременно сел в грузовик с небритым мужиком. Запрыгнул на ходу и захлопнул дверцу. Они проехали несколько домов на окраине и выехали в пустыню. Она не остывала ночью. Она так же была полна ссыпающимся песком. Была покрыта островками тонкой травы, мало гнувшейся под ветром.
Лес забылся не сразу. Но сразу отпустил – убрал корни, яркость листвы под солнцем, приглушил птичьи звуки.
Все дается тогда, когда нужно.
Он не взял с собой ничего. Не оборачивался назад. Он уехал.
Просто сидел в полумраке. Тишине. Одиночестве. Совпадении молчания языка и молчания мыслей. Молчания попутчика и пустыни. Пустота. Оболочка. Силуэт. В кабину залезал мужик, парень расцеплял пальцы, они ехали дальше. Цвета не выгорали, не осыпались крошкой. Они исчезали – это было нужно. Это был подарок, равнозначный потере.
Мужик успел сгореть на солнце. Кем он был, не имело значения – его возраст позволял не вспоминать этого. Когда он был так же молод, как парень, он никогда не бывал в лесу один. У него всегда было много друзей, и он был весел, общителен и щедр. Он сел в грузовик не прерывая фразы и встретил великолепной улыбкой запрыгнувшего парня. Часы он выкинул в окошко, не останавливаясь. И молчание почти сразу случилось с ним. Как стена, за которой мало воздуха.
Он сказал почти все слова. Много раз он повторял одни и те же. Слова исчерпались, и они никогда не были наполнены по-настоящему.
Выходя из грузовика, он уже не хлопал по капоту, не насвистывал, растирая траву в пальцах. Просто садился сбоку. Остановки становились все дольше. Он возвращался в кабину не из-за парня или грузовика. Надо было забыть ощущение руля в ладонях.
Молчание пустыни. Протяженность жары. Подтягивающееся тело, костенеющая одежда. Неподвижные пальцы. Исхождение всего. Исчезновение себя. Неназываемость. Край должен был наступить… Но не скоро.
Край, как зазубренный лист, как деревянная планка. Они слишком еще были. Еще многое знали. Помнили. Пустота разбухала, но ей мешали названия – как ходы лабиринта. Еще были – они, грузовик, пустыня, жара. Еще за грузовиком тянулся след. Дорога шла от горизонта к горизонту. Они ехали по диаметру диска. И пока были в самом центре.
Они были еще совсем недалеко. Развернуть грузовик и въехать обратно в город – было делом двух – трех часов. Но та грань плоскости, когда эти часы падают в невозможность, уже проскочила мимо, как занесенный песком указатель. И это было именно то, чего им хотелось.
Пройденный путь был присыпан песком, и снег поднимался в них.
Пустыня испивала их лед.
И какие-то другие мышцы, вещи и зеркала отрастали в них.
Иллюзион продолжался?
Дождь хлопает по зонтам в другом месте. Они выбрали свою пустыню. Их уже отпустила пружина. Которая не впускает.
Они ехали – Забыть.
Двигались забыть несущественное.
Двигаясь, они узнали – можно не отскабливать корку, а просто вышагнуть из нее. Тогда идти легко, и ничего не нарастает в пути.
Эта отрава была изначальна. И она двинула их пешки к краю. Они не вернутся. Хотя бы потому, что дорога идет вперед. А там они еще не были.
( 94 – 96 гг.)