На Москве были каникулы: элита разъезжалась на роскошные дачи; молодежь, пользуясь отсутствием родителей, устраивала досуг по собственному разумению. Ресторации отнюдь не пустовали. Биржа труда работала в менее напряженном режиме.
На дворе стояло лето 1924 года, и страна смело шла навстречу коммунизму. НЭП заметно оживила настроение граждан молодого государства: открывались кафешантаны и лавочки, швейные и сапожные мастерские…
Театральная жизнь напротив, замирала, и молодые столичные актеры собирали чемоданы: их путь лежал на юг, на гастроли, в поисках заработка.
Михаил Жарков, молодой, подающий надежды артист театра, не был исключением, и под размеренный перестук колес ехал в сторону Ростова-на-Дону.
Михаилу было лет двадцать пять: он был высокий; светлые, немного курчавые волосы; большие, серые с голубизной, чуть навыкате, глаза; безукоризненный костюм, ничуть не прятавший его стройную фигуру – все это выгодно отличало его от других.
Купленный накануне котелок в мастерской мадам Яблонской сиял новизной и требовал внимания, Михаил аккуратно надел его на рожок вешалки. Он был щепетилен не только в отношении одежды – в его лаковых туфлях, как в зеркале отражалось солнце, заглядывающее в окно вагона.
Товарищи подшучивали порой над его щепетильностью: «Ты, Миша, любишь наряды, как барышня».
- «Порядок люблю» - невозмутимо отвечал стильный Жарков.
Пронырливый Борис Соломонович Кацев, антрепренер небольшого московского театра, уехал как всегда вперед, для устроения летних гастролей на далекой Кубани, и они ждали только его звонка. И вот поезд «Москва - Минеральные Воды» уносил Жаркова с труппой прочь от унылой и пыльной Москвы.
Труппа подобралась веселая: ехали с вином и гитарой, на ходу разучивая роли, и не надеясь на память, с надеждой смотрели на старого Игнатьича, суфлера дореволюционной закваски. Режиссер, перехватывая эти взгляды, строго заметил:
- Игнатьич, ты у меня смотри, голуба, перед спектаклем, чтоб ни-ни…
Михаил на удивление проникновенно пел цыганские романсы, пел с закрытыми глазами, что называется, от души.
Горячо обсуждали репертуар, в котором было чтение стихов Маяковского, потому, что он считался пролетарским поэтом. Контракт оговаривал обязательное включение его произведений в гастрольную программу.
Вечером из купе доносилось грозное:
- Левой, левой… Ваше слово товарищ маузер…
Станция «Кавказская» встретила их утренней прохладой. Мимо вагонов носились торговки разной снедью, здесь было все: пирожки и кулебяки, булочки с маком и изюмом, вишня ведрами и стаканами, кислуха с аппетитной желто-коричневой корочкой в глиняном «глэчике».
Красивая черноглазая казачка с корзиной в руке, в домотканой вышитой сорочке, зазывно-певуче выводила:
- Господин, да визьмить, будь ласка, цэ ж варэныкы з вышнямы, николы мабуть нэ илы.
От ее слов и яркой колоритной внешности повеяло экзотикой, и Михаил невольно остановился. Ему явно понравилась эта молодая женщина: Жарков достал портмоне, нашел монету и протянул приглянувшейся красотке. Откровенный взгляд артиста уперся в полные, девятым валом вздыбленные груди, задержался, насколько позволяло приличие, и нехотя ушел в сторону.
«Вот мать - природа, - восхищенно подумал он.– Наверное выкормила двоих или троих мальцов, а самой хоть бы что». Казачка, заметив причину интереса и восхищения, с вызовом спросила:
- Шо, нравятся?
И невозмутимо понесла себя дальше:
- Кому варэныкы?
Михаил ничего не ответил, повернулся, и как завороженный, пошел следом, мимо станционного выхода, совершенно забыв про покупку. Казачка оглянулась и со смехом напомнила:
- А як же варэныкы?
Напротив вокзала стоял добротный особняк городского суда, принадлежавший ранее помещику Хмелевскому, а рядом – двухэтажное здание отделения дороги. Слева был разбит небольшой парк, где имелись все атрибуты нарождающейся культуры: фонтан с писающим мальчиком; танц-класс с эстрадой в виде ракушки; карусель с лошадками и оленями, и конечно же, пиво.
Михаил недовольно поморщился от захолустного вида небольшого городишки, раскинутого на правом берегу Кубани. Одноэтажный, он утопал в зелени вишневых садов, усыпанных красными плодами. Их было так много, что издали это смотрелось как звездочки Млечного пути, Стожары – красное на зеленом.
Как бы это не нравилось, но контракт есть контракт, и он пошел искать извозчика.
Товарищи пропали из вида еще на перроне.
Жизнь в городе, который еще три года назад прозывался хутором Романовским, кипела вокруг железной дороги. Важный извозчик, не вынимая самокрутку изо рта, сказал, что гостиница в двух шагах, за углом. Она называлась «Домом приезжих», и оказавшийся неподалеку шустрый паренек вызвался за гривенник донести саквояж.
Когда Жарков наконец добрался до номера, товарищи встретили его улыбками и шутливыми возгласами:
-Ну что ловелас, как казачка?
-А мы глядим, он и рот открыл, слюнки пустил, дон-Жуан.
Особенно изощрялся трагик труппы золотушный Александр Казимирович:
- И что, Миша, теперь в хате поселишься под камышом, свою торговлю заведешь «Жарков и К0»…
Ржали так, что аж стены дрожали. Потом на столе появилась заветная бутылочка. Михаилу бережно вручили гитару, и вскоре его баритон слышался далеко за пределами номера.
В дверь постучали. На пороге возникла фигура кастелянши:
-Товарищи, за бельем, в каморку под лестницей. Заведующий просил передать, чтобы вели себя потише.
-Так мы же артисты, нам надо репетировать.
Артистам из Москвы кастелянша Оксана выдала новое белье. Они же, в свою очередь, видя ее уважительное отношение к служителям Мельпомены, вручили контрамарку на все спектакли кряду.
На первый спектакль, который ставили в клубе железнодорожников, собрались видные люди города, и, как всегда, волнуясь, Михаил по привычке выглянул в зал. Ему было важно заранее настроиться на зрителя: ведь он был такой разный.
Ставили пьесу из классики, и народ откровенно скучал. Михаил во втором акте внезапно почувствовал на себе чей-то заинтересованный взор. Он невольно стал разыскивать его по рядам, и в то же время стараясь не сбиться с роли. И вдруг взгляд отыскал хорошенькие черные глаза молодой девушки, пытливо глядящие на него. «Кто это?» - с интересом подумал он.
После спектакля Михаил, этот столичный лев, ринулся к выходу, надеясь встретить прекрасную незнакомку. Она была уже на ступеньках, когда он разыскал ее.
- Прошу прощенья, Михаил Жарков, разрешите Вас проводить.
Девушка немного опешила от бесцеремонного обращения молодого человека, хотя и сразу узнала его по голосу; без грима он оказался немного моложе сценического героя.
«Ишь какой прыткий, сразу проводить», а вслух смущенно ответила:
- Таисия Рыбченко, учительница, - и протянула руку.
Михаил пожал маленькую, чуть влажную от волнения ладошку, и пошел слева от нее. Короткая волнистая стрижка придавала строгость ее юному лицу. Длинная черная юбка и белая блуза были без излишеств, и ладно сидели на ее стройной фигуре. Она недавно закончила учительские курсы, и в школе работала с удовольствием. Первый пионерский отряд в городе появился ее стараниями и хлопотами.
Позже Михаил узнал, что она была дочерью машиниста паровоза и белошвейки, уважаемых людей в своем поселке. Отец ее перегонял составы с севера на юг, и наоборот, а мама, искусная швея, обшивала всех в околотке. Они растили восьмерых детей, и всем в этой большой и трудолюбивой семье хватало материнского тепла и хлеба к наваристому украинскому борщу.
Улица Красноармейская встретила их зеленью садов и непорочной белизной бульданежа. Эти высокие кустарниковые растения цвели густым белым цветом, не зря их называли еще чисто и нежно - невестами.
От увиденной красоты у Михаила потеплело на сердце. «Где такое встретишь в Москве? И разве есть там такие девушки?» - он не мог налюбоваться тоненькой, словно точеной, фигуркой своей спутницы. «Вот тебе и захолустье», - уже идя на попятную, думал Михаил, не спуская с Таисии глаз.
Вскоре они подошли к ее дому, и тут в кустах палисадника мелькнуло чье-то платьице, белое, в крупный красный горошек.
-Кто это, - спросил Михаил.
-Младшая сестренка балуется, - как можно равнодушней ответила Тася, зная дурной нрав своей сестры.
Ирка, десятилетняя девчонка, ее сестра – росла несносным ребенком с мальчишечьим характером; ни одна проделка на улице не обходилась без ее участия.
Совсем недавно, до каникул, отец выпорол Ираиду за школьное хулиганство: подложила учителю русского языка кнопки на стул. Отец порол ее и приговаривал: «Не срами нас с матерью».
«Не дай бог, отчебучит что-нибудь», - подумала про сестру Таисия, и поспешила проститься.
Жарков, прощаясь, успел заметить добротный ухоженный дом, большую «тютину»» во дворе, которая своей тенью спасала от палящего солнца всю дворовую живность. Она была очень старой, но у отца не поднималась рука рубить ее, тогда от жары не будет покоя и в доме.
Михаил медленно шел к «Дому приезжих», где его ждали друзья-актеры. Сегодня он был совсем не готов отвечать на их зубоскальство по поводу очередной жертвы и прочей чепухи. Увидев что-то новое в его лице, они удивленно затихли; Михаил прилег на койку, лицом к стене. Ему очень нравилась эта красивая, степенная, строгая девушка. Он поймал себя на мысли, что ему хочется видеть ее каждый день, и жалел, что не успел условиться о свидании на завтра. Успокаивало одно: он знал, где она живет.
Назавтра, уже находясь в роли, он с ужасом осознавал, что забыл многие слова текста. Михаил, улучив момент, нагнулся к «ракушке» Игнатьича и прошептал:
- Лука Игнатьевич, с меня причитается, не дай погибнуть.
Суфлер, стараясь изо всех сил ему помочь, даже вспотел. А у него с каждым ударом сердца в голове размеренно-четко стучало: Та-Ся, Та-Ся …
О, счастье! Он увидел ее в зале.
Таисия сидела в четвертом ряду, и до тех пор, пока не почувствовала на себе его взгляда, не переставая твердила взволнованно: «Провинциалка! Зачем я ему?».
Вопреки сомнениям радостно забилось сердце, когда она заметила его легкий знак рукой.
«Подожди, не уходи», - кричали его глаза, и Тасе показалось, что у нее выросли крылья от счастья.
Их влекло друг к другу, и оба они не имели ни малейшего желания сопротивляться этому внезапному чудодейству, от которого растут крылья и отшибает память.
После спектакля Михаил взял Тасю под руку, и какое-то время они шли молча. Не надо было никаких слов. Потом Михаил волнуясь, стал нести что-то несуразное: сбивчиво говорил про Москву, гастроли, как трудно читать Маяковского, эти его стихи-ступеньки…
Когда он успокоился, Таисия узнала, что рос он в семье музыканта и актрисы, и был их единственным сыном. Еще он рассказывал про долгие зимние вечера, когда к ним наведывались друзья и соратники родителей. Кто-то декламировал стихи; в гостиной около рояля слышался несравненный голос Ляли Черной.
К скамейке возле дома они подошли уже в полной темноте, но расставаться совсем не хотелось. Михаил аккуратно снял свой котелок, положил на край скамейки, и они присели.
Ирка была уже в засаде. Через щель в заборе, палкой она принялась водить по спине Михаила; он дергал плечами, не понимая в чем дело. Потом ему это надоело, и он предложил прогуляться.
Не успели они отойти, как к скамейке метнулась черная во тьме фигура. Девчонка дождалась, когда парочка отойдет подальше,взяла котелок и присела над ним в кустах, словно колдуя. И так же быстро исчезла. Котелок снова лежал на скамейке.
Вскоре парочка вернулась, и Жарков, прощаясь, сказал:
-До завтра, Тасенька, приходи, если хочешь, после обеда на репетицию.
-Хорошо, Миша, - с бьющимся не так от радости сердцем, ответила Тася, ни о чем не подозревая.
Михаил в кромешной тьме нащупал котелок, и … гневное «Черт» - повисло в воздухе: головной убор явно потяжелел. Таисия с испугом спросила:
- Что случилось?
Михаил что-то промычал в ответ и резко отбросил руку с котелком в сторону, тот улетел в гущу кустов.Через секунду актер исчез в темноте наступившей ночи.
Таисия заплакала от досады и непонимания.
Ирка, этот десятилетний сорванец в юбке, не могла ни сесть,ни встать: ее жестоко и справедливо выпорол отец за испорченный котелок.Она три дня не могла ходить в школу, болело орудие преступления.А старшая сестра целый месяц с ней вообще не разговаривала.По ее вине роман двух молодых сердец потерпел фиаско...
Через сорок пять лет, поезд, идущий на курорты Кавказских Минеральных Вод, остановился на станции Кавказская. Михаил Александрович Жарков,народный артист СССР, ехал отдохнуть и немного подлечиться. Выглянув в окно и прочитав название станции, он грустно усмехнулся, вспоминая то далекое время, ту маленькую красивую учительницу,и свой опрометчивый поступок.
Он вышел на перрон и, делая дурашливое лицо, спросил:
-Вареники с вишнями есть?
Шустрые торговки засмеялись от потешного запроса солидного гражданина и стали предлагать раков к пиву.
Он не мог знать, что женщина в синем халате, с ведром и шваброй в руках,проходившая в тот момент по перрону, и была той маленькой хулиганкой, испортившей не только котелок, но и возможное счастье своей старшей сестры.
Так распорядилось провидение.
2001г.