Глава 62. Фёдор Иванович Тютчев

Виктор Еремин
(1803—1873)

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.

В этих строках весь Тютчев. Больше о нём и рассказывать бессмысленно, ибо лучше не скажешь. Остаётся только узнать событийный ряд из жизни одного из самых уважаемых и чтимых поэтов России.

Фёдор Иванович Тютчев родился 23 ноября (5 декабря по новому стилю) 1803 года в усадьбе Овстуг Брянского уезда Орловской губернии, в стародворянской семье.

Отец поэта, Иван Николаевич Тютчев (1768—1846), рано уволившись из военной службы, пошёл по штатской линии и дослужился до надворного советника*.

* Надворный советник соответствовал чину подполковника в воинской службе.

Особо большое влияние оказала на мальчика его мать, Екатерина Львовна Тютчева (1776—1866), урожденная Толстая. «Женщина замечательного ума, сухощавого, нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитою до болезненности», — так описал Тютчеву знавший её Иван Сергеевич Аксаков.

Фёдор был вторым ребёнком в семье, старший его брат Николай родился в 1801 году (умер в 1870 году). Была у поэта ещё младшая сестра Дарья (1806—1879). Это дети выжившие. Трое братьев умерли в младенчестве — Сергей (1805—1806), Дмитрий (1809—1815), Василий (1811). Смерть их оставила глубокий след в памяти поэта.

К Фёдору с рождения его был приставлен дядька Николай Афанасьевич Хлопов (1770—1826) — крепостной крестьянин Татищевых, он выкупился из зависимости и поступил на службу к Тютчевым. Многие годы до своей смерти опекал он юного Фёдора. Умирая, Хлопов завещал своему воспитаннику икону, которую Тютчев хранил всю жизнь.

Всё раннее детство мальчик провёл в Овстуге. В Москве у Тютчевых был свой дом, но постоянно в нём жить они стали с ноября 1812 года, когда из города уже были изгнаны полчища Наполеона. Тогда-то и началась у Фёдора Тютчева новая жизнь. Ему наняли учителя, человека во всех отношениях примечательного. Это был молодой поэт-переводчик Семён Егорович Раич (1792—1855), выпускник одной из лучших тогда семинарий. С первых дней знакомства учитель отмечал удивительные способности ребёнка — талант и великолепную память. В двенадцать лет Фёдор «переводил уже оды Горация с замечательным успехом».

Частым гостем дома Тютчевых был Василий Андреевич Жуковский. Поэт жил в те годы в келье Чудова монастыря в Кремле. 17 апреля 1818 года отец привёл туда юного Фёдора. Биографы утверждают, что это был день рождения поэта и мыслителя Фёдора Ивановича Тютчева.

Одно из тютчевских подражаний Горацию — ода «На новый 1816 год» — было прочитано 22 февраля 1818 года критиком и поэтом, профессором московского университета Алексеем Фёдоровичем Мерзляковым (1778—1830) в Обществе любителей российской словесности. 30 марта того же года четырнадцатилетний поэт был избран сотрудником Общества, а через год в печати появилось тютчевское вольное переложение «Послания Горация Меценату».

Дальнейшее образование Фёдор Иванович получил в Московском университете на словесном отделении. Там он подружился с молодыми Михаилом Погодиным*, Степаном Шевырёвым**, Владимиром Одоевским***. В этом обществе у юноши начали формироваться славянофильские взгляды.

* Михаил Петрович Погодин (1800—1875) — русский историк, писатель, академик Петербургской АН. Издатель журналов «Московский вестник» и «Москвитянин». Тяготел к славянофилам. Пропагандировал идею славянского единства.
** Степан Петрович Шевырёв (1806—1864) — русский критик, историк литературы, поэт, академик Петербургской АН. Вместе с М.П. Погодиным возглавлял журнал «Москвитянин». Теоретик «любомудров», один из лидеров славянофильства.
*** Владимир Фёдорович Одоевский (1803 или 1804 — 1869) — князь, русский писатель, музыкальный критик. Один из зачинателей отечественного музыковедения.

Университет Тютчев окончил на три года раньше положенного срока и со степенью кандидата, которую получали только наиболее достойные. На семейном совете было решено, что Фёдор поступит на дипломатическую службу.

5 февраля 1822 года отец привёз юношу в Петербург, а 24 февраля восемнадцатилетний Тютчев был зачислен на службу в коллегию иностранных дел с чином губернского секретаря*. В Петербурге он жил в доме Остерман-Толстого**, который и выхлопотал Фёдору должность сверхштатного чиновника русского посольства в Баварии. Столицей Баварии был Мюнхен.

* Гражданский чин 12 класса, равный армейскому мичману или подпоручику.
** Александр Иванович Остерман-Толстой (1770—1857) — граф, генерал от инфантерии, герой взятия Измаила, Бородина и большинства битв с Наполеоном, человек очень авторитетный в высшем обществе России.

За границей Фёдор Иванович находился, с незначительными перерывами, двадцать два года. Мюнхен как раз переживал период высшего культурного расцвета. Город называли «германскими Афинами».

Там Тютчев как дипломат, аристократ и литератор оказался в центре культурной жизни одного из самых некогда могущественных народов Европы. Он изучал романтическую поэзию и немецкую философию, сблизился с президентом Баварской АН Фридрихом Шеллингом*, перевёл на русский язык произведения Фридриха Шиллера, Иоганна Гёте и других немецких поэтов. Собственные стихи Тютчев публиковал в российском журнале «Галатея» и в альманахе «Северная лира». В мюнхенский период поэтом были созданы шедевры его философской лирики — «Silentium!»**, «Не то, что мните вы, природа…», «О чем ты воешь, ветр ночной?..» и другие.

* Фридрих Вильгельм Шеллинг (1775—1854) — немецкий философ-идеалист. 
** «Тишина!» (лат.)

В 1823 году Тютчев познакомился с пятнадцатилетней Амалией Лерхенфельд*, которая стала его первой и единственной любовью на всю жизнь. Амалия тоже сразу же выделила Фёдора Ивановича из толпы своих поклонников, часто танцевала с ним на балах, ещё чаще вдвоём они гуляли по Мюнхену, поскольку «надо же новому чиновнику русской миссии познакомиться с городом».

* Амалия Максимилиановна Крюденер (урождённая Лерхенфельд) (1808—1888). 

Ходили упорные слухи, что родители только воспитали Амалию, на самом же деле она была незаконнорожденной дочерью прусского короля Фридриха Вильгельма III (1770—1840) и единокровной сестрой супруги Николая I императрицы Александры Фёдоровны (1798—1860). Заметив усиливавшееся увлечение Тютчевым его дочерью, граф Лерхенфельд поспешил выдать её замуж за барона Александра Сергеевича Крюденера (1786—1852), секретаря русского посольства.

Едва в конце 1825 г. состоялась свадьба Амалии, как Тютчев тоже поспешил в феврале 1826 г. жениться, но тайно. Его избранницей стала молодая вдова Элеонора Фёдоровна Петерсон (1800—1838), урождённая графиня Ботмер. Официально они женились только в январе 1829 г., и поэт взял под опеку четырёх сыновей Элеоноры. Брак этот оказался счастливым. Сам Тютчев писал о том времени: «Никогда человек не стал бы столь любим другим человеком, сколь я любим ею, в течение одиннадцати лет не было ни одного дня в её жизни, когда, дабы упрочить мое счастье, она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня».

Жилось Тютчевым нелегко. Карьера Фёдора Ивановича никак не складывалась — он не любил выслуживаться и терпеть не мог льстить. А Элеонора родила ещё трёх прелестных девочек — Анну (1829—1889), Дарью (1834—1903) и Екатерину (1835—1882). Всё это семейство надо было кормить и содержать.

В феврале 1833 года на балу приятель Тютчева, баварский публицист Карл Пфеффель (1811—1890), познакомил поэта со своей сестрой, двадцатидвухлетней красавицей Эрнестиной (1810—1894) и ее мужем бароном Фридрихом фон Дёрнбергом (1796—1833). Женщина произвела на Фёдора Ивановича большое впечатление. Во время этого же бала барон почувствовал себя плохо и, уезжая, отчего-то сказал Тютчеву:

— Поручаю вам свою жену…

Через несколько дней барон Дёрнберг умер.

Между поэтом и Эрнестиной начался любовный роман. Однажды, будучи в сильнейшем раздражении после одной из размолвок с возлюбленной, Тютчев уничтожил все рукописи со своими стихами.

К 1836 г. отношения Фёдора Ивановича и вдовы Дёрнберг стали очевидными для всех. Узнав о любовнице мужа, Элеонора Тютчева попыталась покончить с собой — она несколько раз ударила себя в грудь кинжалом от маскарадного костюма. Женщину спасли, а Фёдор Иванович дал жене обещание порвать с Дёрнберг.

Тем временем стали налаживаться литературные дела поэта. По рекомендации П.А. Вяземского и В.А. Жуковского в пушкинском «Современнике» была опубликована за подписью Ф.Т. подборка из 24 стихотворений Тютчева «Стихи, присланные из Германии». Эта публикация принесла Фёдору Ивановичу известность.
Вскоре Пушкин погиб на дуэли. Тютчев откликнулся на это событие пророческими строками:

Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет…

На страницах «Современника» стихи Тютчева продолжали публиковаться и после смерти Пушкина, вплоть до 1840 года*.

* С 1838 года поэт стал подписываться как Ф. Т-в.

Русские власти перевели Фёдора Ивановича в Турин (Сардинское королевство), где он замещал какое-то время посла. Отсюда его направляли с дипломатическим поручением на Ионические острова, а в конце 1837 года, уже камергер и статский советник, он был назначен старшим секретарём посольства в Турине.

Весной 1838 года Элеонора Тютчева с детьми гостила в Петербурге. Обратно семья возвращалась на пароходе. В ночь с 18 на 19 мая на судне вспыхнул пожар. Элеонора, спасая детей, испытала сильнейший шок. Потрясение оказалось столь велико, что достаточно было ей заболеть по возвращении простудой, и женщина умерла 27 августа 1838 года на руках у мужа. Тютчев в одну ночь поседел.

Но уже в декабре того же года в Генуе произошла тайная помолвка поэта и Эрнестины Дёрнберг. Венчание состоялось 17 июля следующего года и вызвало грандиозный скандал. Фёдора Ивановича уволили с дипломатической службы и лишили звания камергера.

В течение нескольких лет Тютчевы оставались в Германии, а в 1844 году вернулись в Россию. Немного раньше поэт выступал со статьями панславистского направления «Россия и Германия», «Россия и Революция», «Папство и римский вопрос», работал над книгой «Россия и Запад». В своих философских трудах Фёдор Иванович писал о необходимости восточноевропейского союза во главе с Россией и о том, что именно противостояние России и Революции определит в ближайшем времени судьбу человечества. Он утверждал, что русское царство должно простираться «от Нила до Невы, от Эльбы до Китая».

Выступления Тютчева в печати вызвали одобрение императора Николая I. Автору было возвращено звание камергера, и в 1848 году Тютчев получил должность при министерстве иностранных дел в Петербурге. Через десять лет, уже в царствование Александр II, его назначили председателем Комитета иностранной цензуры.

В Петербурге Тютчев сразу же стал заметной фигурой в общественной жизни. Современники отмечали его блестящий ум, юмор, талант собеседника. Его эпиграммы, остроты и афоризмы были у всех на слуху.

К тому времени относится и подъём поэтического творчества Тютчева. Н.А. Некрасов опубликовал статью «Русские второстепенные поэты», в которой причислил стихи Фёдора Ивановича к блестящим явлениям русской поэзии и поставил Тютчева в один ряд с Пушкиным и Лермонтовым.

А в июле того же года Фёдор, будучи женатым человеком и отцом семейства, влюбился в двадцатичетырёхлетнюю Елену Денисьеву*, почти ровесницу своих дочерей. Открытая связь между ними, во время которой Тютчев не оставил семью, продолжалась четырнадцать лет. У них родилось трое детей. Одно время утверждалось, что за связь со стареющим поэтом Денисьеву изгнали из общества, но в настоящее время биографы опровергли эту точку зрения. В 1864 году Денисьева умерла от туберкулёза.

* Елена Александровна Денисьева (1826—1864) — последняя любовь Ф.И. Тютчева.

В 1854 году в приложении к «Современнику» были опубликованы девяносто два стихотворения Тютчева, а затем по инициативе И.С. Тургенева был издан его первый поэтический сборник.

После Крымской войны новым министром иностранных дел России стал Александр Михайлович Горчаков (1798—1883) — светлейший князь, впоследствии канцлер Российской империи (с 1867 года). Он глубоко уважал ум и прозорливость Тютчева, и Фёдор Иванович получил возможность длительное время влиять на внешнюю политику России. Тютчева произвели в действительные статские советники (гражданский чин 4-го класса, равный в военной службе генерал-майору или контр-адмиралу).

Славянофильские взгляды Фёдора Ивановича продолжали укрепляться. Однако после поражения в Крымской войне он стал призывать не к политическому, а к духовному объединению. Суть своего понимания России поэт как раз и выразил в стихотворении «Умом Россию не понять…», написанном в 1866 году.

После смерти Денисьевой, в чём Фёдор Иванович винил прежде всего себя, поэт уехал к семье за границу. Возвращение его в 1865 году в Россию открыло самый тяжёлый период в жизни поэта. Ему пришлось пережить смерть двух детей от Денисьевой, затем кончину матери. За этими трагедиями последовали смерти ещё одного сына, единственного брата, дочери.

Лишь однажды в этой череде смертей открылась перед поэтом светлая страничка из его прошлой жизни. В 1869 году, будучи на лечении в Карлсбаде, Фёдор Иванович встретил свою первую любовь Амалию. Они часто и долго, как когда-то в Мюнхене, бродили по улицам Карлсбада и вспоминали свою молодость.

В один из таких вечеров, вернувшись в отель, Тютчев почти без помарок записал, словно продиктованное свыше, стихотворение:

Я встретил Вас — и всё былое
В отжившем сердце ожило:
Я вспомнил время золотое —
И сердцу стало так тепло…

Минуло три года. 1 января 1873 года Фёдор Иванович, «несмотря ни на какие предупреждения, вышел из дому для обычной прогулки, для посещения приятелей и знакомых… Его вскоре привезли назад разбитого параличом. Вся левая часть тела была поражена, и поражена безвозвратно». В таком состоянии поэт начал лихорадочно сочинять стихи.

Фёдор Иванович Тютчев умер в Царском Селе 15 (27 по новому стилю) июля 1873 года. Похоронили его на Новодевичьем кладбище Петербурга.

Следует отметить, что при его жизни поэта Тютчева знали очень немногие, всенародное признание пришло к нему через много лет после смерти, а истинную великую ценность для нации всего его творчества мы узнаём только сейчас.



Silentium

Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звёзды в ночи,
Любуйся ими — и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, —
Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, —
Внимай их пенью — и молчи!

* * *
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вы зрите лист и цвет на древе:
Иль их садовник приклеил?
Иль зреет плод в родимом чреве
Игрою внешних, чуждых сил?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах,
Для них и солнцы, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили
И ночь в звездах нема была!

И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза!

Не их вина: пойми, коль может,
Органа жизнь глухонемой!
Души его, ах! не встревожит
И голос матери самой!..

            * * *
О чём ты воешь, ветр ночной?
О чём так сетуешь безумно?..
Что значит странный голос твой,
То глухо жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке —
И роешь и взрываешь в нём
Порой неистовые звуки!..

О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвётся он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться!..
О, бурь заснувших не буди —
Под ними хаос шевелится!..


Стихи, присланные из Германии

ФОНТАН
Смотри, как облаком живым
Фонтан сияющий клубится;
Как пламенеет, как дробится
Его на солнце влажный дым.
Лучом поднявшись к небу, он
Коснулся высоты заветной —
И снова пылью огнецветной
Ниспасть на землю осуждён.

О смертной мысли водомёт,
О водомёт неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя мятёт?
Как жадно к небу рвёшься ты!..
Но длань незримо-роковая
Твой луч упорный, преломляя,
Свергает в брызгах с высоты.

ПОЛДЕНЬ
Лениво дышит полдень мглистый;
Лениво катится река;
И в тверди пламенной и чистой
Лениво тают облака.

И всю природу, как туман,
Дремота жаркая объемлет;
И сам теперь великий Пан
В пещере нимф покойно дремлет.

* * *
Я помню время золотое,
Я помню сердцу милый край.
День вечерел; мы были двое;
Внизу, в тени, шумел Дунай.

И на холму, там, где, белея,
Руина замка вдаль глядит,
Стояла ты, младая фея,
На мшистый опершись гранит,

Ногой младенческой касаясь
Обломков груды вековой;
И солнце медлило, прощаясь
С холмом, и замком, и тобой.

И ветер тихий мимолетом
Твоей одеждою играл
И с диких яблонь цвет за цветом
На плечи юные свевал.

Ты беззаботно вдаль глядела...
Край неба дымно гас в лучах;
День догорал; звучнее пела
Река в померкших берегах.

И ты с веселостью беспечной
Счастливый провожала день;
И сладко жизни быстротечной
Над нами пролетала тень.

* * *
Душа хотела б быть звездой,
Но не тогда, как с неба полуночи
Сии светила, как живые очи,
Глядят на сонный мир земной, —

Но днём, когда, сокрытые как дымом
Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
В эфире чистом и незримом.

* * *
Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает
И огнь сокрытый и глухой
Слова и строки пожирает —

Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днём уходит дымом,
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом!..

О небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле —
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы — и погас!

***

Яркий снег сиял в долине —
Снег растаял и ушёл;
Вешний злак блестит в долине —
Злак увянет и уйдёт.

Но который век белеет
Там, на высях снеговых?
А заря и ныне сеет
Розы свежие на них!..

* * *
Поток сгустился и тускнеет,
И прячется под твёрдым льдом,
И гаснет цвет, и звук немеет
В оцепененье ледяном, —
Лишь жизнь бессмертную ключа
Сковать всесильный хлад не может:
Она всё льётся и, журча,
Молчанье мёртвое тревожит.

Так и в груди осиротелой,
Убитой хладом бытия,
Не льётся юности весёлой,
Не блещет резвая струя, —
Но подо льдистою корой
Ещё есть жизнь, ещё есть ропот —
И внятно слышится порой
Ключа таинственного шёпот!

СОН НА МОРЕ
И море, и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне.
Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы.
Я в хаосе звуков лежал оглушён,
Но над хаосом звуков носился мой сон.
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой.
В лучах огневицы развил он свой мир —
Земля зеленела, светился эфир,
Сады-лавиринфы, чертоги, столпы,
И сонмы кипели безмолвной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц,
По высям творенья, как бог, я шагал,
И мир подо мною недвижный сиял.
Но все грёзы насквозь, как волшебника вой,
Мне слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.

* * *
Что ты клонишь над водами,
Ива, макушку свою?
И дрожащими листами,
Словно жадными устами,
Ловишь беглую струю?..

Хоть томится, хоть трепещет
Каждый лист твой над струёй...
Но струя бежит и плещет,
И, на солнце нежась, блещет,
И смеётся над тобой...

* * *
И гроб опущен уж в могилу,
И всё столпилося вокруг...
Толкутся, дышат через силу,
Спирает грудь тлетворный дух...

И над могилою раскрытой,
В возглавии, где гроб стоит,
Ученый пастор, сановитый,
Речь погребальную гласит...

Вещает бренность человечью,
Грехопаденье, кровь Христа...
И умною, пристойной речью
Толпа различно занята...

А небо так нетленно-чисто,
Так беспредельно над землей...
И птицы реют голосисто
В воздушной бездне голубой...

* * *
Душа моя — Элизиум теней,
Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни помыслам годины буйной сей,
Ни радостям, ни горю не причастных.

Душа моя, Элизиум теней,
Что общего меж жизнью и тобою!
Меж вами, призраки минувших, лучших дней,
И сей бесчувственной толпою?..




НАПОЛЕОН
              I

Сын Революции, ты с матерью ужасной
Отважно в бой вступил — и изнемог в борьбе.
Не одолел её твой гений самовластный!..
Бой невозможный, труд напрасный!..
Ты всю её носил в самом себе...

             II

Два демона ему служили,
Две силы чудно в нём слились:
В его главе — орлы парили,
В его груди — змии вились...
Ширококрылых вдохновений
Орлиный, дерзостный полёт,
И в самом буйстве дерзновений
Змииной мудрости расчёт.
Но освящающая сила,
Непостижимая уму,
Души его не озарила
И не приблизилась к нему...
Он был земной, не божий пламень,
Он гордо плыл — презритель волн,
Но о подводный веры камень
В щепы разбился утлый чёлн.

            III

И ты стоял — перед тобой Россия!
И, вещий волхв, в предчувствии борьбы,
Ты сам слова промолвил роковые:
   «Да сбудутся её судьбы!..»
И не напрасно было заклинанье:
Судьбы откликнулись на голос твой!..
Но новою загадкою в изгнанье
Ты возразил на отзыв роковой...

Года прошли — и вот, из ссылки тесной
На родину вернувшийся мертвец,
На берегах реки, тебе любезной,
Тревожный дух, почил ты наконец...
Но чуток сон — и по ночам, тоскуя,
Порою встав, ты смотришь на Восток,
И вдруг, смутясь, бежишь, как бы почуя
   Передрассветный ветерок.

29-Е ЯНВАРЯ 1837 ГОДА
Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал?
Кто сей божественный фиал
Разрушил, как сосуд скудельный?
Будь прав или виновен он
Пред нашей правдою земною,
Навек он высшею рукою
В «цареубийцы» заклеймён.

Но ты, в безвременную тьму
Вдруг поглощённая со света,
Мир, мир тебе, о тень поэта,
Мир светлый праху твоему!..
Назло людскому суесловью
Велик и свят был жребий твой!..
Ты был богов орган живой,
Но с кровью в жилах... знойной кровью.

И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил —
И осенённый опочил
Хоругвью горести народной.
Вражду твою пусть тот рассудит,
Кто слышит пролитую кровь...
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..

***

Молчит сомнительно Восток,
Повсюду чуткое молчанье...
Что это? Сон иль ожиданье,
И близок день или далёк?
Чуть-чуть белеет темя гор,
Ещё в тумане лес и долы,
Спят города и дремлют сёлы,
Но к небу подымите взор...

Смотрите: полоса видна,
И, словно скрытной страстью рдея,
Она всё ярче, всё живее —
Вся разгорается она —
Ещё минута, и во всей
Неизмеримости эфирной
Раздастся благовест всемирный
Победных солнечных лучей...

* * *
К. Б.

Я встретил вас — и всё былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое —
И сердцу стало так тепло...

Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенётся в нас, —

Так, весь обвеян духовеньем
Тех лет душевной полноты,
С давно забытым упоеньем
Смотрю на милые черты...

Как после вековой разлуки,
Гляжу на вас, как бы во сне, —
И вот —  слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне...

Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, —
И то же в нас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..

* * *
Осенней позднею порою
Люблю я царскосельский сад,
Когда он тихой полумглою
Как бы дремотою объят,
И белокрылые виденья,
На тусклом озера стекле,
В какой-то неге онеменья
Коснеют в этой полумгле...

И на порфирные ступени
Екатерининских дворцов
Ложатся сумрачные тени
Октябрьских ранних вечеров —
И сад темнеет, как дуброва,
И при звездах из тьмы ночной,
Как отблеск славного былого,
Выходит купол золотой...

ОСЕННИЙ ВЕЧЕР
Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть:
Зловещий блеск и пестрота дерев,
Багряных листьев томный, легкий шелест,
Туманная и тихая лазурь
Над грустно-сиротеющей землёю,
И, как предчувствие сходящих бурь,
Порывистый, холодный ветр порою,
Ущерб, изнеможенье — и на всём
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовём
Божественной стыдливостью страданья.

* * *
От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь...

Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят, — и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.

Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаём
Себя самих — лишь грёзою природы.

Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.