Глава третья
От Луки (внутреннее повествование)
ОКОНЧАНИЕ
Кроме Игоря и себя я многих из моих друзей и школьных, и в последствии и институтских наделил кличками, и как-то так получалось, что и другие начинали очень активно этими кличками кликать подвергнувшихся моему невольному осмеянию.
Эх, наверное, я из тех, про кого наш незлобивый народ говорит: «Для красного словца не пожалеет и отца».
Вот, например, «Шлюкин».
Алексей Геннадьевич Васин, будущий рядовой инженер-физик, рано скончавшийся, как говорится, «на фоне исконного российского недуга», имел хорошее музыкальное фортепьянное образование, которое он почему-то довольно старательно скрывал.
А то, что он умел также проворно перебирать струны, узналось почти случайно, когда он вдруг, в самую-самую для творческого настроя меру выпивши, попросил: «дайте-ка, что ли кифару».
Лёшка в отличие от Юрки Фоменко пел исключительно русские романсы, драматически нарастающим тенором, с изменением выражения лица, то громко, то чуть слышно, всё к месту, то, вытягиваясь в струнку с придыханием и раздутием ноздрей курносого носа, то почти укладываясь круглым чубастым лицом на ложбину гитарной обечайки.
Голос его был чуть-чуть, ну прямо на какой-то один маленький процентик, гнусавоват, может поэтому моей голове вспомнился анекдот, который как-то раз рассказал Лёнька Бергман:
«В семнадцатом году сидит на площади старый еврей со шляпой для подаяний и время от времени заводит: «Шлюхааа», «Шлюхаааа».
Проходит мимо патруль, ну этих… красногвардейцев, командир начинает его стыдить:
- Что ж вы, товарищ, такое неприличное слово-то говорите.
Как вам не стыдно, у нас сейчас в пролетарском государстве таких женщин уже мало стало, а скоро и совсем не будет!
А еврей так возмущённо:
- Сами ви, товарышч, таки стыдно думаете, я же пока настраиваюсь, сэчас уже запою:
«Шллюхай товарышч, война началася, бросай своё дело, в поход собирайся…»
Для смеху и завуалирования неприличия «х» я заменило на «к», типовое русско-фамильное окончание «ин» получилось само собой, а может в моей голове и промелькнула случайно замеченная в титрах любимого мною фильма «Девчата» фамилия режиссёра Юрия Чулюкина.
Нет, ну правда, «Девчата» - это какая-то фантастика, какое же мастерство, Голливуд как фабрика иллюзий отдыхает.
Вы вот представьте себе реальные обстоятельства: северный Урал, лесоповал, зэки, вербованные, пьянка повальная - роман-то Бориса Бедного достаточно жёсткий - и тут такая лирическая история, так сделано, так сделано, что веришь всему, школа вечерняя, почины какие-то…плюс ещё музыка гениальная Александры Николаевны.
Вот смотрел раз сто наверное, и каждый раз как в первый...
...Или вот какой чёрт меня дёрнул окрестить наигетересексуальнейшего из гетеросексуальных Петюшку Журавлёва «Петром Дмитриевичем»?
Тут дело в том, что тогда мы с Фимкой очень увлекались Бабелем, до дыр зачитывая серо-коричневую книжонку с портретом похожего на моего дядьку Вольфа очкастого толстогубого еврея, а также с рассказами одесскими и простыми и с двумя пьесами: одна про Беню Крика, а вторая - про дворянку Люку и совработника Дымшица с его инвалидами.
А в те же времена моя тётка принесла откуда-то номер «Тарусских страниц», где был среди прочих, на мой взгляд, самый гениальный - ну может один из гениальных - его рассказ «Мой первый гонорар».
Долго потом мы с Фимкой к месту и не к месту обменивались репликами:
- Я мальчик…
- Вижу, что не корова!
- Да нет, я мальчик, мальчик у армян.
- Ах ты, бляха моя!
Нет, сразу скажу, насчёт однополого влечения я могу заявить и даже во всеуслыша…, нет, нет, конечно, не в качестве кредо, а вроде как философическое размышление:
«Как жёсткий либерал, можно сказать либераст, я двумя руками за их права в рамках пруля…плюрализма мнений, против всяческих гонений, пускай даже парады будут, и всяко разно, но ф-и-з-о-л-о-г-и-ч-е-с-к-о-э-с-т-е-т-и-ч-е-ски…
Ну скажите на милость, разве я не прав, что когда два бородатых мужика целуются, лапают друг друга – это такой, знаете ли, «фи донк», ну просто отвернёшься и сплюнешь!
А вот если две хорошенькие, намытые, надушенные дамочки взаимно ублажаются, то это очень даже ничего, приятно смотреть, и иногда хочется принять участие!»
А с Петькой как получилось-то?
Услышал я от кого-то расшифровку известного термина «Софья Власьевна» применительно в нашей родной советской власти, в другой раз «Жозефина Павловна» применительно к нашему родному и такому небесполезному органу, ну и сконструировалось…
Он, Петька, кстати, может до сих пор не догадывается.
А насчёт происхождения других кличек моих одноклассников - откуда взялись все эти «Цзаофань», «Шимо», «Шезо», «Транвай» - я уж и не припомню…
Нет, нет, как раз Любимов Александр Витальевич, попавший в наш класс из Ленинграда по причине перевода в Москву его отца майора, скорее всего получил своё прозвище из-за специфической манеры уроженца этого самого города Ленинграда произносить по иному, чем москвичи всякие разные слова.
Насколько я помню, сперва он был «Акадэмиком» - он и сейчас что-то вроде «ещё чуть-чуть и будет избран членкором», потом недолго - «Поребриком», ну а окончательно за ним закрепился «Транвай».
И про Шимо я вспомнил!
«Шимо» - это якобы по-французски, жаргонно, ну это самое…, которое по-английски «fuck», и это правильно, так как крупнейшим был теоретиком в этих вопросах Алексей Фёдорович Покровский.
Сам кандидат в мастера по плаванью, арийская белокурая голова с редкими волосами на равнобедренной остроугольном треугольнике торса.
На любой вопрос – исчерпывающий подкреплённый сведениями ответ, расцвеченный дополнительной информацией из опыта бывалых людей.
И чем «сиповки» отличаются от «корольков», и какие бывают типы застёжек на бюстгальтерах и поясах - говорят, я не знаю, правда или нет, а придумали такие чулки прямо с трусами - и как с этим бороться, и какие бывают размеры «изделия № 2», и почему для подмышек надо покупать в аптеке не салицило-цинковую мазь, а салицило-цинковую пасту, и многое-многое другое полезное для пятнадцатилетних казанов, мечтой которых было как можно дольше без отдёргивания подержаться за холодную влажную ладошку и попытаться чмокнуть в пахнувшую пудрой щёчку, попадая при этом почему-то всегда в нос.
«Шимо» Лёху Покровского прозвал Лёнька Бергман, неожиданно в конце ноября появившийся у нас в классе как довесок к устроившейся в бухгалтерию матери, которую он называл почему-то «Муся».
В многодиоптрийных очках, среднего роста, с горбатым носом и рыжеватой щетиной, вечно машущий руками, Лёнька сразу же произвёл на меня впечатление некоего «сразу взрослого» человека, как будто бы у него не было детства, отрочества, ранней юности…
К слову, почему–то такое же впечатление на меня производит, например, незабвенной памяти киноактёр Николай Крючков.
А насчёт его клички «Шезо», то дело оказалось в том, что перед припиской к военкомату Муся на всякий случай положила Лёньку в Институт Сербского, где из всей номенклатуры обследуемых ему больше всего понравились шизофреники.
Опытные сидельцы из пенитенциарного мира рассказали ему там, что обзывать себя, например, «шизо» - плохая примета, вследствие нехорошей расшифровки этого четырёхбуквия как «штрафного изолятора», поэтому Лёнька почти сразу же велел нам называть себя «Шезо», при этом обращая внимание на чёткость произнесения буквы «е».
Вообще говоря, до нас Лёнька обучался во «второй спэц», французской школе на Мещанке, и перевод его оттуда к нам стал праздником для её директора, лысенького, миролюбивой наружности Якова Степановича Кирдашова.
Из «второй спэц» Ленька вынес весьма приличный французский язык - наша француженка Алефтина Анатольевна сразу плюнула на его доучивание - знание вопросов номенклатуры (см. выше) Лёхи Покровского, но в гораздо большей практической плоскости, а также знакомство с западной культурой, и той её частью, которая называется «повествования Эрнеста Хемингуэя», он сразу заразил меня и Фимку.
Я и до этого читал тёткины серенькие томики собрания сочинений бородатого мужика в вязаном свитере, много чего не понимал, но именно Лёнька вроде как смехом, брошенными замечаниями, почти дословными цитатами - Почему вы отращиваете бороду? Она не влезает в противогаз! Врёте, в противогаз всё влезает, я раз наблевал в противогаз… - заставил нас прочесть и раз, и два, и бесконечное число раз все эти истории из жизни Джейкоба Барнса, Брет Эшли, Роберта Кона, Фреда Генри, Катрин Баркли…
Бог мой, сейчас заведусь описывать свои впечатления от сладкого комфорта мира «Фиесты» - смешно, но я долгое время не мог даже представить, что там описываются события двадцать третьего года, настолько современен (кому? мне?!) был этот быт - не отлеплюсь от клавиатуры.
Давайте в другой раз…
* * * * *
Много было чего в эти три года и девочки наши, к сожалению, невидные, и футбол на лужайках около ВГИКа, и учителя разнообразные, из которых, пожалуй, вспоминается мне лишь одна учительница истории Варвара Илларионовна, учившая ещё мою мать.
А говорила она нам, шестнадцатилетним:
- Ребята, никогда не поддавайтесь какому-нибудь одному мнению, формируйте своё, и чем активнее вы будете его стараться формировать, тем лучше будут работать ваши ум и душа.
Слушайте всё, «Голос Америки», «БиБиСи», вот «Свободу» и «Немецкую волну» лучше не надо.
И читайте, пожалуйста, много, много книг и не только те, что по программе вам задают, доставайте, обменивайтесь.
У вас очень хороший, думающий класс, можете мне поверить, сколько я их за свою жизнь выпустила.
Вот мне очень понравилось, например, рассуждение Жоры Мавенкера насчёт того, что люди, получившие представление о революции и гражданской войне из «Хулио Хуренито» или «Конармии», никогда не будут задаваться, как он сказал «идиотскими» терзаниями - ну это, конечно, слишком сильно, да и терзаниями вообще-то мучаются! - почему в нашей, то есть наблюдаемой нами жизни всё не так, как в фильмах и современных романах.
Или вот, на мой взгляд, очень-очень спорное мнение Серёжи Гусарова о том, что в сорок первом немцы нанесли превентивный удар из-за того, что Сталин якобы сам готовился напасть на них…
Ну не знаю, можно, конечно, истолковывать известные факты и так, и так, война это самое ужасное дело из тех, что позволяет себе человечество.
Победитель всегда считает свою войну справедливой, ну а побеждённый, естественно, наоборот.
Серёженька, ты, милый, всё-таки… ну как-то…что ли поосторожней, ну ты понимаешь?
Внутренний разлад, ребятки - это ужасное дело, иногда хочется что-то посоветовать человеку, а не знаешь что, да, бывает, поздно и сформулируешь, а дело сделано.
Вот в сорок четвёртом, весной, приходит ко мне один мой бывший ученик, Вилен Сорокоумов, капитан, ордена, медали, три нашивки за ранения.
Садится так тяжело на стул и говорит, а слова, как камни:
- Вот вы, Варвара Илларионовна, учили нас жить по совести, быть милосердным, любить свой народ.
Мне это всегда помогало выжить, всё перенести, и смерть родных, товарищей, и свои ранения, и всё то, что на войне увидишь, а поверьте, там так всё непохоже на то, что по радио, да в газетах.
Но тем не менее, я со спокойной совестью и убивал, и приказы, зачастую, дурацкие старался выполнить, и, что там скрывать, морду подчинённым приходилось бить, вроде за дело, а потом, подумаешь, а может можно было и по-другому как-то.
А вот недавно…
В общем, на Северный Кавказ мой батальон командировали, сидим в казачьей станице, ждём чего-то, даже нам, офицерам, ничего не объясняли.
А тут как раз перед днём Красной Армии подняли нас по тревоге, приказ зачитали, так и так принимаете участие в операции «Чечевица» по выселению - там слово «депортация» было, я в первый раз такое услышал - чеченцев и ингушей, ну там за пособничество врагу, всякое такое…
Мы ко всему привыкли, давай под козырёк, ну погрузили нас в «Студебеккеры», повезли в аул, вставайте в оцепление, потом сопровождение колонны, оружие к бою.
Варвара Илларионовна, я всё понимаю, с сорок второго воюю, расстрел старосты под Воронежем видал, баба, ой, то есть извините, жена, его выла, девчонок, что с немцами крутили, местные позорили ещё как, а вот ничуточки жалко не было.
А тут, смотрю, ведут дедов, бабок, женщин, дети на руках, мужчины отдельно, да и мало их мужчин этих, все молчат, в руках котомки, узлы, маааленькие… чего тут за двадцать минут соберёшь-то.
Я у особиста спрашиваю, куда их, он отвечает, сейчас в эшелоны, а потом, кажется в Казахстан, а это отсюда ой-ой-ой как далеко, а насчёт кормить дорогой у нас иллюзий-то не было.
Нам водки рядовым потом велено было выдать двойной рацион, якобы на отогрев, ну а мы, офицеры…
Варвара Илларионовна, я всё понимаю, нам потом много чего политработники втолковывали и про восстание Исраилова, и про кавказских братьев, но детей-то, советских детей зачем?
Они, что любить нас потом больше будут?
Я как глаза закрою, всё вспоминаю эту колонну, запах их, дымы над саклями, ноги в чувяках по грязи скользящие, кто-то кашляет. И молчание…
Почти не сплю, водка уже не помогает, матери пытался рассказать, а та только «поделом копоти этой, мы тут по карточкам живём, а у них там скотина, лепёшки пекут».
Ой, ребята, вы ж понимаете, что пытаюсь вам как-то…ну что ли дословно пересказать то, что он мне тогда рассказывал, так вот н-и-ко-гда не употребляйте таких слов для людей другой нации, цвета кожи, да и вообще для людей чем-то отличающихся от вас.
Я имела в виду «копоть», другие ещё используют слова «чурки», «нацмены», «жиды», «армяшки» - это, это…для советского человека, настоящего коммуниста-интернационалиста должно быть также отвратительно, как, положим, если тебе в лицо дышат запахом гнилых зубов.
Всегда, всегда, давайте отпор таким людям…
(Ну тут вопросы с мест сразу начались: А «хохлы», «бульбаши» можно?...нет слаще занятия для вчерашних детей, чем перевести проблему в софистическую плоскость).
Но Варвара быстро всю эту полемику закрыла и продолжила:
- Ладно, говорит он мне, послезавтра отпуск кончается, поеду в часть, попрошусь на «передок», может отпустит.
Я долго пыталась ему что-то пояснить, сказать какие-то умные слова о допустимости коллективной ответственности, о жестокой правде войны - ему-то, воюющему уже два года - придумывала, в он только смотрит на меня пустыми глазами, головой покивывает, да пальцы то сцепит, то расцепит.
Попрощались, я его в лоб поцеловала, так хотелось, так хотелось перекрестить по древнему русскому обычаю, но вы же понимаете, я член партии с тридцать третьего года, ну да ладно…
Позвонила на другой день к вечеру, а сестра его и говорит: «Виля утром повесился, а мать через час от разрыва сердца умерла…».
Светочка, ну не надо, детка, плакать, девочки, ну успокойте же вы её, отведите в туалет.
Зря я вам всё это рассказала…
Такая была она наша Варвара, маленькая, сухонькая с пучком серых волос и с так подходящих к ним выцветшими навыкате глазами, вечно в длинных вязаных кофтах поверх курсистских блузочек с кружевными воротничками, жена расстрелянного коминтерновца, мать погибшего ещё до войны сына-алкоголика - никогда этого от нас она и не скрывала, хотя могла бы придумать какую-нибудь историю его героической гибели - и странно, а ведь на её уроках я и не боялся?!
Да и никто из нас по-моему.
Теперь, иногда вспоминая Варварины уроки, вернее ту часть, где она отвлекалась от собственно предмета, я полагаю, что она пыталась учить нас тому умению в виде самоощущения, которое Толстой в «Войне и мире» относил к людям, обретшим храбрость на войне в виде знания того, чего нужно бояться, и того, чего не нужно бояться на войне.
Наверное так и в мирной жизни…
…А вот и автор тут как тут. Думали умные, а оказались шумные!
Где он тут закончил? Лабуда какая-то!
Значит, увидали они Трибуна в валенках, притормозили, и на него в проём поехали...
- Эй, «паранёк», как в Гомеле один дедок меня на остановке окликнул, а чего надо-то?
Да ладно выступать-то, я все твои хвуйлы вот в эту директорию - ну да, да, да как у вас культурных говорится «в папку» - сунул.
Сейчас отвалю, ручонки свои потные уберите, пожалуйста, молодой человек.
Я вас категорически цалую во все места, бад гуй!
А вы, господа, поглощающие текст, мучайтесь дальше…
* * * * *
Нас месили, всё месили, скатывали в тесто.
А месили нас в России…есть такое место
Выше пояса Земного, распластав, как тушу,
Разместил Господь так много вод, небес и суши!
И внутри её, где сердце бьётся под лопаткой,
Город есть, туда как в сенцы, мы вошли украдкой
Входит так во вдовью избу на краю, у леса
Мужнин мутный полупризрак порожденьем беса
В невеликую кучонку сбились в день погожий
Где-то разные, но в чём-то были так похожи!
…Гимнастёрка, запах пота… в школу после гриппа…
И кому-то и чего-то ты кричишь до хрипа…
И с мальчишеским подвизгом…Визбор, Окуджава
Кто не помню… снова Визбор, ночь вокруг лежала…
И костёр опалом тлеет, и тушёнки запах…
А восток уже светлеет и светлеет запад…
И всего так будет много…
Кроме смерти…в жизни…
Только б не прогневать Бога,
Ну а как, скажите?