Мухин не пошел обедать. Он сидел за обшарпанным столом, залитым какой-то неоттирающейся дрянью, лет этак двадцать тому назад. Перед ним лежали, сияя своей девственной нетронутостью, неприлично серые листы писчей бумаги, приобретенной им лично. Потому как начальство денег на канцелярию не выделяло. Дав четкую инструкцию по этому поводу - выкручивайся. Он и крутился. ..Уже третий десяток, беря взятки «борзыми щенками», стеклянной фигурной тарой, заполненной фальсификатами и … писчей бумагой. Его это не напрягало.. Жизнь прекрасна и удивительна… Зарплата медленно, но уверенно ползла вверх. Сокращения не предвиделось…Вот если бы еще и начальство вечно не путалось под ногами. ..
… Мухин смотрел в окно и ковырялся ручкой в волосатом ухе. Мысли его были черт те знает где. Только не на рабочем месте. Впрочем, он имел право. Сейчас был обеденный перерыв, и все сослуживцы, кроме тех, кого снабдили домашними бутербродами и крутым чаем, понеслись в соседнее заведение, под названием - шоколадница. Их шоколада там были лишь помеченные мухами и временем плитки, забытые на витринах прежним составом персонала. Ибо персонал здесь утекал практически сквозь пальцы. Кормили плохо, хамили и обсчитывали. Но народу здесь всегда было не протолкнешься. И, в основном, мужчины. Совершенно разнокалиберные. Разного достатка и положения в обществе.. И это легко было объяснить. Виолетта… Официантка Виолетта работала здесь уже пятый год. И с ее появлением дела весьма затрапезного заведения пошли в гору. Хозяин кофейни, и по совместительству пивнушки и рюмочной , сластолюбивый луноликий дядюшка Али, не мог на нее надышаться. А потому платил много и руки не распускал. Терпел. Хотя по лицу его было видно, что терпение это дается ему с бооольшим трудом. Виолетта была женщиной необыкновенного темперамента. Особенно в области груди. Грудь ее размера замечательного, вечно находилась в смятении чувств, вздымаясь и опускаясь, не зависимо от желаний самой владелицы. Волосы Виолетты , покрашенные в ярко рыжий цвет каким-то очень местным умельцем, волнами возлежали на плечах. Роста она была гренадерского. Но ей это прощалось. Из-за ног, которые составляли три четвери самой Виолетты. Плюс десять сантиметров каблуков. Глаза Виолетты были огромными, сияющими, но слегка бессмысленными. Впрочем, заметить это было нелегко. Потому, что все, даже очень крупные мужчины, разговаривали с ней снизу вверх. И внимание уделяли в основном тому, что вздымалось перед их носами. Дальше с ними случался анафилактический шок . И это Виолетта их еще не касалась.. бюстом.. А просто дышала рядом. Самые выносливые умели дойти до предпоследнего уровня - необыкновенно яркого и чувственного рта девушки , имеющего форму масти червей. До глаз добирались самые крепкие и выносливые. Без признаков ишемии и дизурии. И сколько их погибло от бессмысленного взгляда виолеттовских глаз ,история умалчивает…
Мухин уже вторую неделю был влюблен. Как только приехал сюда. В небольшую командировку по плевому делу. Приехал и задержался.., его положенные три дня на туда и обратно переросли в долгосрочное и очень важное дело. На что начальство подозрительно хмыкнула в трубку. Оно не любило, когда плевое дело перерастало в важное без их ведома. Попахивало взяткой.. А они оставались не при чем. Но Мухин? Мухин был вне подозрений. Потому что все его считали тюхой обыкновенной. Он был усидчив, удобоварим, и незаметен. А таких начальство любит . Ценит и даже уважает.. ., особенно по праздникам после третьей рюмки, выпитой на местном корпоративе. Такие не подсиживают, не лезут вперед дядьки в пекло и даже стучат только с позволения самого начальства. И потому, похмыкав и подышав в трубку, Начальство махнуло на Мухина рукой- черт с тобой, оставайся. Только, чтобы результат был на лицо. А это в переводе с особого ревизорского сленга означало- найти что-нибудь несущественное, дабы взгреть их. Но не взгрели нас. И Мухин остался…
И любовное томление переросло в страсть. А страсть в свою очередь обернулось ревностью и душевной мукой. Мухин объявил сам себе голодовку, а Виолетте, ни сном ни духом не ведающей о существовании ревизора Мухина, байкот. Дело в том, что Мухин никогда не был влюблен. То есть абсолютно. Все отношения с женщинами сводились к торопливому липкому совокуплению, которое ничего кроме пользы здоровью не приносило. Связь почему то каждый раз обрывалась в самом ее начале…И бог ее знает почему женщины уходили, не прощаясь.. И вот ревизору Мухину уже пятьдесят. А ,как говорится, не в водном глазу. Виолетта поразила его сразу и окончательно. В самый центр мухинского тщедушного тела. Под дых. Да так, что он часа два, затаив прекратившееся дыхание, смотрел на бушующую виолеттину грудь, пока дядюшка Али не гаркнул над его большим мохнатым ухом- закрываемся. В эту ночь Мухин не спал. Его терзала тоска ,и слезы душили то и дело. Короче, расклеился он как беременная баба с гормональным расстройством психики. Это ,обычно и называется,любовь.И Мухину сначала стало очень страшно от этого его непривычного состояния, а на следующее утро он почувствовал необыкновенную легкость во всем своем ревизорском теле, затекшим от многолетнего сидячего положения в казенных креслах, поездах. автобусах и автомобилях. Он не ходил, он летал. Голова его прояснилась. И даже смысл жизни, над которым не первое тысячелетие бьется все человечество, стал близок и совершенно ясен. Только вот остатки храбрости. Те, которые еще не выбило из Мухина начальство, куда то улетучились. И Мухин наматывал круги вокруг шоколадницы, не смея казать лик свой красавице Виолетте, а уж тем более раскрыть тайну своих горячих чувств к ней, единственной и неповторимой. Мухин твердо знал только одно . Виолетта именно та женщина, которую он готов носить на руках до конца дней своих. И пусть вся она вряд ли разом уместится на худых и не жилистых руках Мухина. И пусть ноги ее скребут по асфальту десятиметровыми каблуками. И пусть сам Мухин прогибается и кряхтит под тяжестью великолепной Виолетты. Он сможет. Он выдюжит. Он…
И вот Мухин вторую неделю смотрел в окно. И ковырял ручкой в волосатом ухе, грозя лишить себя слуха. А это значительный недостаток при его профессии. Не дослышать для ревизора ,хуже чем не досмотреть. Он набирался решимости.. Он надувал грудь и щеки одновременно. Он проговаривал про себя свою торжественную речь то и дело, сбиваясь и начиная с самого начала… Он готовился к тому, чтобы изменить свою жизнь…Он подсчитывал сбережения, заныканные им в банке из-под крупы на верхней полке буфета. И на будущее решил брать взятки только европейской валютой, презрев щенков и писчую бумагу. А еще.. Он решил бросить пить…
Сослуживцы возвращались с обеда. Мухина потревожил их громкий смех и разговоры. Он встряхнулся. Вынул ручку их уха и подкрался к двери.
- Все-таки Али не выдержал..,- это точно голос Прокидухина, который третий день несет ему сметы по прошлогоднему строительству.
- Решился,а терпел то , терпило, это при его кавказском темпераменте, а она ему говорит. Только после законного брака… Такая грудь … пропала для общества…- а это бухгалтер Горемыкин. Зарплату начисляет по нормативам тридцатых годов. Сволочь. Что это они такое там лепечут. ..
Мухин напрягся и настроил ухо локатором на коридорные сплетни. И когда смысл услышанного наконец дошел до него, рухнул как подкошенный обратно в замызганное пластиковое кресло. Виолетта стала несвободной. Она теперь будет в полном шоколаде. Она теперь будет хозяйкой и владычицей шоколадной империи дядюшки Али. А как же он, как же он, Мухин? Как же его мечты? Как же его смысл жизни? И банка, заныканная в буфете? Как она могла. ..Подлая. Как она могла променять его.. Его Мухина !На какого- то слабошоколадного кавказца. И Мухин зарыдал, упав на руки. Прямо там. В стареньком кабинете. За трехногим столом. В затертом пластиковом кресле. Подобранном где-нибудь на задворках местной столовой. ..И подсунутом под задницу глубокоуважаемого ревизора…
Всю ночь Мухин прометался в лихорадке. Большая женская грудь душила его. А дядюшка Али кричал в рупор- закрываемся. Потом с небес спустился ангел, трепеща несвежими крылышками. И в руках у него был огромная печать. Он размахнулся и шмякнул по отвисшей виолеттиной груди, оставив фиолетовый круглый оттиск - занято. И было взмыл вверх.. Но передумал, склонился над Мухиным и насмешливо прошептал:«Эх, Мухин, ты снова в пролете…»