Родословные корни двух братьев Колесниченко уходили на Дон, куда когда-то бежал их прадед и дед…
Трофим и Тимофей работать могли, не покладая рук, и после недолгих сборов рванули на Кубань, как настоятельно просил умирающий дед после казачьего бунта и ареста в Ростове их отца Тимофея. Оба здоровых казака сразу приглянулись и девчатам, и казакам, приехавшим в эти края строить боевые укрепления на склонах гор по берегу горной реки, после того, как эти земли были отписаны им Указом самой Екатерины. Через несколько лет братья были избраны атаманами, только одному отошли казаки левобережья, а другому – правобережья своенравной горной кубанской реки. Тимофей вскоре женился и начал строить на землях неподалеку добротный атаманский дом, тем более, что жена - тоже потомственная казачка уже ходила на сносях… А Трофим тем временем разбил грушевый сад, насадил на опушке леса малину, смородину, а невдалеке от будущего подворья высадил саженцы сливы, яблони и вишни…
Еще до революции он попал в Польшу и где-то там, проезжая по ржаному полю на своём вороном коне, издали заметил бегущую, плачущую, молодую красивую темноволосую польку с маленьким ребенком на руках… Трофим сразу направил коня к ней… Из сбивчивого рассказа он понял, что она спасается бегством от разъяренного мужа, жестоко избивающего её всякий раз, когда уезжает от них его кум с соседнего поместья. «А куда бежишь-то всякий раз?»- улыбаясь, спросил красивый, молодой, здоровый, краснощекий Трофим. «Да хоть куда… пан. Лишь бы битой не быть… Может, навстречу счастью и судьбе…», - ответила гордая полька. «А разве не чувствуешь, что я и есть твоя судьба и счастье!? Сам Бог нас послал навстречу друг другу!»- Трофим Тимофеевич низко наклонился к высокой и статной Марысе и подхватил её с малышом на своего вороного, а сам от души пришпорил коня…
Так задолго до революции Марыся оказалась в горном поселке казаков Кубани…
Свадьбу, как полагается, сыграли, собрав урожай… Всего за два месяца возвели добротный большой дом. Помогали все казаки… Жили Колесниченко всегда зажиточно. Почти каждый год радовала Марыся рождением малышей. К сорока пяти годам она была матерью восемнадцати детей кубанского атамана. Никогда Трофим не обижал Марысю, только слушал её удивительно напевную речь. Со своим первенцем она всегда говорила на польском языке, хотя мальчик сразу научился говорить и по-русски.
Долгими зимними вечерами Марыся, распустив длинные темные волосы, любила петь… В такие минуты Трофим готов был ползти за ней сотни верст, лишь бы видеть и слышать свою единственную и ненаглядную…
Больше всего Марысю радовал запах скошенной травы на покосах, и она часами вдыхала его на пригорке, недалеко от дома. Она прекрасно вязала, чудесно вышивала и могла смастерить на швейной машинке, которую привез атаман из города, удивительно красивые платьица девчатам и рубашки мальчишкам. Сама она часто ходила в церковь неподалеку в белоснежном одеянии и была похожа на Матерь божью, о чем однажды сказал с восхищением сам батюшка Трофиму Тимофеевичу. А страстные ночи, проведенные с Марысей , кружили поседевшему атаману голову…
Иногда статная полька тайком ото всех прижимала к себе своего черноглазого темноволосого первенца-сынка Людвига, и, пристально глядя ему в глаза, тихо говорила: «Матерь Боска видит, как ты похож на Янека, может, поэтому я тебя люблю больше других детей… Знай и молчи об этом…»
Однажды по осени Трофим твердо решил завести себе пасеку. Это случилось после того, как он посетил своего брата… Тот был большой любитель пчеловодства…
С того самого дня он как-то забросил рыбалку, передав все навыки удить рыбу в горной реке подросшим сыновьям, а сам ежедневно поднимался в горы, где облюбовал место для полсотни улей… Доход семьи значительно прибавился, да и детям вкуснятина пришлась по вкусу… А сам Трофим со старшими сыновьями мог пропадать там сутками…
В голодные тридцатые годы атаман ехал с пасеки в мае налегке, прикрывшись буркой, потому что было прохладно… Откуда-то послышался детский крик, а потом причитания… Трофим Тимофеевич пришпорил коня и поехал к тенистой вербе, откуда доносился плач ребенка. То, что он увидел, потрясло его до глубины души. Маленький рыжий мальчишка стоял на коленях с петлёй на худенькой шейке, от неё тянулась веревка. Она уходила куда-то вверх под ветки, где на дереве сидел мальчуган лет десяти-одиннадцати и, горько плача, тянул за веревку, явно стараясь повесить малыша. Трофим чертыхнулся и резко выхватил шашку из ножен. В секунду он обрубил бечеву и освободил пленника: «Ты что делаешь, поганец!? Отвечай немедля!» - грозно крикнул он второму, который тотчас прижался к дереву. «Дядечка, дядечка! Это мой брательник! Меня кабардинцы берут овец пасти, за это кормить будут, а Мишку некуда… Они его не хотят… А он без меня умирать с голода будет, как папка и мамка… Лучше не мучиться. Руки у меня дрожат… А он просит его не вешать… Говорит, уходи, я за тобой не побегу… Так его волки загрызут, как деда нашего… А мне его жалко, руки дрожат… Да еще он ревёт, как баба… Не бейте нас…»
«Уходи от греха подальше… Я его не отдам! К себе заберу! А ты иди, паси овец! Как со своей головой будешь дружить, вспомни, что брательника твоего взял Трофим Колесниченко – казачий атаман…»
Синеглазый малыш дрожал и всё сильнее прижимался к своему спасителю: «Дядечка! Я на тебя молиться буду! Я тебе ноги буду мыть и юшку пить! Вот, ей Богу! Крепче батьки любить буду! Никогда не предам!!!» Трофим даже прослезился: «Вот, рыжая бестия, разжалобил! Запомни: я тебя не отдам! Я тебя не отдам никому!!! Это тебе атаман говорит… Казачий атаман! Потом поймешь, что значит слово казака!!»
К базу подъехали вечером… Пацан, который подтвердил, что зовут его Мишка, пережив ужас приближающейся смерти, мирно спал под черной буркой…
На крыльце, подбоченись и, прикрывшись огромной шалью, стояла Марыся: «А где это ты, дорогой мой, допоздна задержался? Я уж волноваться стала… Аль тебе не интересно это? Спать одной холодно!» Она игриво подмигнула мужу.
Трофим, не спешиваясь с коня, начал: « А привез я тебе, дорогая Марысенька, подарочек… Рыженький такой. Живой… С этого часу прошу любить и жаловать, как родного… И детям прикажи строго-настрого! На дальней горе из петли вытащил… Для жизни ! Пусть живет и радуется ей животрепещущей душою!!!»- он бережно поставил проснувшегося Мишку перед Марысей, наклонившись почти до земли.
Минут пять Марыся исподлобья смотрела на рыжика. Затем обошла его вокруг… А уж потом, медленно повернувшись на красных каблучках, резко бросила мужу: « На кой черт этот рыжий мне нужен! Мало я тебе детей нарожала!? Так еще и этого припёр! Жалостливый какой! Выбирай: или я, или он! Нам двоим, с этим рыжим москалём, на одном базу места нет, и не будет!»
Видя, как грязный оборванный рыжик побледнел и заплакал, Трофим резко взмахнул в воздухе плеткой: «Молчать!! Как я сказал, так и будет! Себя забыла!? А еще Богу молишься! Это дитё! Живое существо! Разуй свои глаза! Ты же баба, ядрёна вошь… Аль не жалко дитя неразумного? У него, акром меня да тебя никого больше нету заступников… Брательник родной … да и тот повесить намеревался… А он не котенок, чтобы топить, а голь перекатная… Это ты в своей Польше еще не хлебнула достаточно…» Он наклонился к мальчонке и громко сказал : «Я тебя не отдам! Не бойся, Мишаня! Голову положу, а тебя не отдам! Ишь, чего удумала, мне прекословить!!!» Он резко спрыгнул с коня и бережно обнял испуганного Мишку.
Впервые за всё время он не остался в спальне, через час атаман уже крепко спал с рыжиком на сеновале, тесно прижавшись друг к другу.
А наутро он не обнаружил Марыси дома… Она ушла вместе с Людвигом в неизвестном направлении…
Напрасно Трофим с детьми ждал Марысю до Троицы.
Потом бросил клич братьям – казакам о беглянке… Мол, так и так, пусть «возвертается», не то хуже будет. Прошел год, другой… А Марыся, как в землю провалилась… Наконец, атаману принесли весточку, что живет Марыся в Польше, у какого-то пана Янека на задворках и стирает тому бельишко… Двое старших сыновей ездили туда к своей матери и уговаривали вернуться домой. Но Марыся, привычно поправив на голове платок, твёрдо сказала: «Нет! Нет! И нет! Ваш красавец -папаня меня от первой любви увёз и променял мою нежность и заботу на какого-то рыжего москаля… Пусть с ним век и доживает!»
Трофим после этого стал курить трубку, чего раньше никогда не делал, но Мишку не бросал никогда… Впрочем, как и остальных своих детей. Кроме ватаги своих, кровных, он взял на воспитание пятилетнюю Марусю - дочь старшего сыночка, погибшего на фронте, потом вывел в люди двойняшек своей дочери Антонины, умершей во время родов. А затем приютил подростка-беженца, которого хотели расстрелять немцы, а тот сумел убежать в горы… Трофима любили все казаки, не то, что его брата. Тимофей часто высказывал ему свою обиду за это… « Я сам не жалостливый и не люблю жалостливых… На таких воду возят!», - всякий раз резко говорил он брату.
Когда Трофиму было уже далеко за девяносто, его старшему сыну исполнилось семьдесят лет… Не хватало столов, чтоб разместить всех близких на юбилее… Десятки внуков и правнуков окружали деда Трофима вниманием и заботой. Сам Трофим плохо видел, часто лежал на кровати рядом с печкой… От него вечерами не отходил рыжий пятидесятилетний статный председатель колхоза Михаил Трофимович, которого все считали сыном деда. Он действительно был сыном, только приёмным, который больше всего на свете любил батьку- атамана. Поговаривали, что Михаил дважды спасал отца от неминуемой гибели в Гражданскую, а потом в Отечественную, когда они вместе партизанили в горах Кавказа. Михаил поил и кормил батьку из своих рук…
Имя славного атамана-казака помнят многие, а об атаманской доброте и бескорыстии слагают легенды. После смерти Трофима его похоронили в горном лесу, недалеко от того места, где он вытащил Мишку из петли… Сын, сдерживая слёзы, положил в гроб на грудь отцу вышитый и обвязанный Марысей платочек, с которым старый человек не расставался последнее время. Он никогда никому не жаловался на свою судьбу. Только узнав накануне о смерти Марыси, перекрестился: «Теперь и мне пора… Ждет там всё равно меня, гордая полька. В одиночестве лежать в холодной земле не хочется. Лучше бы пал в бою со товарищами любимыми за Рассею-матушку…» Он всегда так говорил: «Рассея…»
Сейчас там уже две могилы. Михаил Трофимович завещал похоронить его рядом. Он недолго прожил после смерти атамана, бережно перебирая вечерами кресты и медали славного воина Кубани. Видно было, что он очень тосковал по усопшему. В прошлую Пасху на могилах казаков появился гранитный памятник, на котором высечена одна странная надпись: «Я тебя не отдам!»… Под надписью выгравированы две розы и две крепко сжатые мужские руки… Туда идут и идут с цветами потомки славных кубанских казаков, чьи корни уводят далеко… На Дон…. в донские раздольные степи, где вольно шумит камыш и всё также поют красивые песни черноглазые казачки. О твердом слове, доброте и верности кубанского атамана Трофима Колесниченко помнят, знают все поколения живущих… А в горах Кавказа до сих пор перед дождём эхо разносит стоны казачьих вдов, оплакивающих смелых сынов Отчизны… И, будто их слёзы, падают вниз горные водопады, стремясь достигнуть холодных потоков непокорной горной реки, несущей свои воды к синему морю…
25.05.14